Текст книги "Музыка из чулана. Повесть"

Музыка из чулана
Повесть
Яна Филар

© Яна Филар, 2018

ISBN 978-5-4490-4378-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кажется, запись пошла. Что ж… Привет, это мама.

Ты частенько дулся на меня за скрытность, за то, что так и не рассказала, как познакомилась с отцом. Как я жила до твоего рождения. Понимаю, зачем тебе это: узнавая корни, мы постигаем себя. Поверь, я молчала не из вредности – скорее из робости. Я вообще человек в футляре, тебе ли не знать? Но сегодня особый день: время пришло.

Когда-то меня звали Лилечка. Сейчас трудно представить, правда?

В то время, сорок лет назад, я придумала игру: закрывала глаза и воображала, каково это – быть слепой? На веки опускался кроваво-красный занавес, а я – смешно вспомнить – думала, это и есть слепота. Натыкалась на стены, путалась в шторах и смеялась без удержу…

Воспоминаний почти не осталось. Мне было всего три года, когда это случилось. Когда тьма поглотила всё. Но кое-что я запомнила.

Мир тогда был ярким, солнечным, даже зимой. Особенно зимой. Искры солнца, отскакивая от снега, били в глаза без промаха. Свет отражался в лужах под ногами и окнах соседних домов. Помню клумбы во дворе и море цветов: синий, красный, белый, лиловый. И много-много зеленого.

***

Руки – мое сокровище. Ими я вижу мир.

Каждый предмет в нашей с мамой квартире был изучен моими любопытными пальцами вдоль и поперек. Ворсистый ковер на ощупь похож на травяное поле, плед на кровати – на мягкий сухой песок. Лампа горячая, стекло прохладное. Мама пышная и теплая, как ее сладкие, только из печи, булочки с маком.

Руками я строю мир заново, рисую карту в своей голове, чтобы не ошибаться. Чтобы не выглядеть глупо, когда я натыкаюсь на предательские ножки стульев и болезненно-острые углы.

Мама ничего не сдвигала в нашей квартире целых двадцать два года.

Я знала, что дома никто не увидит, но не могла себе позволить выглядеть глупо.

Мир за пределами родного гнезда изучать сложнее. Приходится напрягать остальные чувства, даже те, о которых не подозреваешь. Руки и тут помогают: сжимают трость – уродливую тощую конечность.

С собакой было бы проще, но их на всех не хватает.

***

Гулять я ходила с мамой или бабушкой, которые в один голос перебирали притаившиеся всюду несчастия. Они пугали – я боялась. Боялась всю жизнь, боюсь и сейчас, но вида не показываю. Поднимаю голову, расправляю плечи и иду, постукивая уродливой тростью по тротуару.

Люди меня сторонятся. Чувствую кожей сквозь слои одежды, всем своим нутром: им тоже не по себе, будто я через прикосновение или даже воздушно-капельно могу передать свою немощь. Еще им любопытно, как я справляюсь с трудностями, ведь для меня сложно то, что у них выходит без особых усилий: перейти оживленную улицу, выбрать красивое платье, отыскать скамью, чтобы, усевшись, бросать заготовленные хлебные крошки и видеть, как они в мгновение ока исчезают в маленьких клювах. Незнакомцы влезают в мою шкуру, чтобы узнать: а справились бы они? Смогли бы жить так?

Я не зверь в зоопарке, я – платье из чулана. Костюм на Хэллоуин, которым нагонят страху и повесят обратно, с глаз долой.

***

Надо сказать, я довольно стойко перенесла то, что произошло. Может, потому что была еще крохой.

Быстро привыкла к окружившей меня темноте, постоянным неудобствам и даже к мысли, что это навсегда. Представляла себя запертой в чулане: мои глаза в порядке, просто вокруг слишком темно. Это с миром что-то не так.

В остальном я была обычным ребенком, пока не поняла, что все-таки отличаюсь от других.

В детстве мама с бабушкой пытались завести мне друзей: приводили мальчиков и девочек, не таких, как я. Нормальных.

Подкладывали детишек в чулан, словно чужих щенков к собаке: не разорвет ли? Признает и накормит молоком или не обратит внимания?

Мы пытались играть, но все заканчивалось одинаково: ребенок просился домой от скуки. Я не могла как следует нарядить куклу и сыграть в дурака. Даже книжки у меня странные, с бугорками и без картинок. Тогда для слепых были только такие.

Однажды девочка, которую сватали мне в подруги, даже расплакалась: «Не хочу с ней играть! Она странная, я боюсь…»

Пугались дети не случайно: я была наглядным устрашающим пособием. Копаясь в песочнице и поправляя вечно сползающие очки, я порой слышала, как мамы шепчут расшалившимся чадам: «Не бросайся песком – ослепнешь».

Или: «Упадешь, разобьешь башку – станешь таким же».

Я представляла, как в меня тычут пальцем. Мама с бабушкой, пока та не умерла, напускались на шептунов, но такие, как насморк, – неизбежны.

«Сломанная ты моя», – вздыхала бабушка.

***

Мамина любовь, к моему огорчению, утонула в чувстве вины, и одно от другого было уже не отличить.

Она не уследила и никаких утешений не слушала. Свою вину она поставила на алтарь, и не проходило ни дня без молитв жестокому божеству.

– Дуреха, не брани себя. Тебя и рядом тогда не было, – говорила бабушка.

– Вот именно что не было, – отвечала мама.

Ребенком я часто слышала из соседней комнаты ее сдавленный вой раненой волчицы. Бабушка ругалась, что в доме не осталось ни одной чистой наволочки без следов маминой туши для ресниц.

Я ни в чем не знала отказа. Меня заваливали куклами и прочими игрушками: развивающими, специальными. Были даже головоломки для слепых: цилиндры, которые нужно проворачивать так, чтобы собрать фигуру одного цвета. Цветов я все равно не видела, поэтому радости игрушки не доставляли. Зато руки всегда при деле. Жизнь у них была насыщенней, чем моя: читать, вязать, крутить, собирать. А мне оставалось гадать, что у них получается.

Так я изучила формы и цвета, буквы и цифры. Пальцы стали моими глазами, а книги – единственными друзьями.

Я могла получить все, что захочу, кроме главного – яркого и цветного мира, который, конечно, за годы моей слепоты не изменился. Зато благодаря книгам и воображению можно было самой создавать чудесные миры.

***

В моей школе было много таких же, сломанных. Наконец я ничем не отличалась от других и даже приоткрыла дверь чулана на случай гостей.

Но меня не оставляло чувство, что реальность разделилась надвое: настоящий мир был за пределами спецшколы. Мы для него – второй сорт, что бы там ни говорили. Я упорно стремилась наружу: если гулять, так по оживленным улицам, если дружить, так с теми, кто видит. Получалось не всегда.

Юношеские годы дались тяжелее всего. Лет в тринадцать меня неотступно преследовал вопрос: как я выгляжу?

Мама считала меня красивой, но здесь ей веры не было.

Помню отражение в зеркале: слегка лопоухая девчонка с неприбранными русыми волосами и глазищами в пол-лица. Но прошло уже столько лет, и я изменилась. Ощупывала уши: все так же торчат, но их прикрывают длинные, до пояса, волосы. Глаза довольно большие. Нос… нос как нос. Губы как ниточки.

Со временем я поняла, что никому, в сущности, до меня дела нет, и страх быть уродиной уступил место ужасу перед неизбежным одиночеством. Кому, кроме мамы, я нужна такая, сломанная? Как представлю совместную жизнь с подобным человеком, так слезы наворачиваются: без конца натыкались бы друг на друга и неловко извинялись – обхохочешься. Про дела постельные старалась не думать. О них я вычитала в любовных романах, но сразу отправила знания на самую дальнюю полку чулана. Глупее, чем в момент в буквальном смысле слепой страсти, выглядеть нельзя. В общем, тему для себя я закрыла.

Таким, как мы, нужна нянька: убирать, готовить и оплачивать счета. Найди я кого-то, мама взвалила бы на себя и эту ношу. Только такой жалости мне было не нужно, до сих пор ее не выношу.

***

Прослушала запись: неловко стало, будто я только и делаю, что жалуюсь на судьбу. Ко

...

конец ознакомительного фрагмента