Текст книги "Поцелуев мост"

Я укоризненно взглянула на Гальчика: ни знатоком, ни специалистом я себя не считала. Просто интересовалась этим направлением.

– Даже не знаю, что сказать, Рената…

– Разговоры потом, – выручил меня Игорь. – Мы кое-что прихватили с собой.

Гальчик поняла его с полуслова, быстро расчистила край рабочего стола от инструментов скульпторши и выставила две бутылки приличного французского вина. Следом на столе появилось несколько упаковок готовых салатиков, пластиковые стаканчики и комплекты одноразовых приборов для еды. В движениях Ренаты появилась азартная поспешность, одобряющая это самовольство. Она обежала стол, пока Денис раскупоривал и разливал вино. Мы выпили за искусство.

– Значит, вы хотите организовать галерею современного искусства. – Взгляд Ренаты после выпитого стаканчика еще больше затуманился, но один глаз будто оставался трезвым – светился лучезарно и ясно. Зато усмешка неожиданно превратилась в грустную улыбку. – Неужели вы думаете, что сможете на этом заработать?

– А почему бы и нет? – ввернула Гальчик. – При умелом маркетинге деньги можно сделать из всего.

– Я тут прикинул… могу огласить, если, конечно, Елена Павловна не возражает. – Игорь достал из кармана пиджака сложенный вчетверо листок.

Вижу, он всерьез заинтересовался галереей и подготовился к встрече. Мне очень хотелось воспротивиться напору Игоря, но я промолчала и только кивнула. Посмотрим, что будет дальше.

Игорь высказал свои соображения о галерее, о работе с антикварами и коллекционерами и назвал сумму первоначальных затрат.

И тут я не выдержала:

– Дорогой Игорь Дмитриевич, твои планы весьма остроумны, но они противоречат моим представлениям о галерее. Не знаю, что тебе наговорила моя юная помощница, но я, в память об Олеге Нечаеве, собираюсь выстроить Совсем другое учреждение. Это будет галерея – культурный центр. Непременно кружок эстетического развития для детей, читальный зал по искусству, выставки современных работ.

– Узнаю мечтательницу Елку, – усмехнулся Игорь. – Надолго ли хватит твоих денег при таком хозяйствовании, не знаю. Я не против благотворительности, но она должна сочетаться с коммерцией.

– Не обижайся, Игорь, нам не по пути.

Рената заинтересованно слушала наш спор.

Даже в странных ее, каких-то разных глазах, кажется, вспыхнул огонек. Он усилился после второго тоста, за светлую память Олега Нечаева. Этот тост провозгласила Гальчик.

– Деньги Олега должны работать для людей, а не выкачивать из них финансы, – заключила я наш спор.

Теперь Рената доброжелательно улыбнулась лично мне. Затем каким-то машинальным движением взяла бутылку и уже сама разлила вино по стаканчикам. Однако поддержали ее только мужчины. Гальчик была за рулем, а мне много пить нельзя: мой микрочип в затылке на экстрим не рассчитан.

Рената, взяв свой стаканчик, встала со скамейки и, сделав пару шагов, вновь опустилась, теперь уже на тюфяк у окошка. Задумчиво потягивая терпкий напиток, она пыталась вникнуть в мои фантазии:

– А мне вы какую отводите роль?

Рената ожидала моего ответа, небрежно развалясь на тюфячке. Лишь голова ее, опирающаяся на локоть, была в приподнятом положении. Волна длинных рыжеватых волос свесилась на лицо. Рената, безусловно, старше Гальчика, и в поведении угадывался эпатаж. Она чувствовала себя слишком свободной личностью, чтобы подчиняться мещанским правилам. Хотела шокировать богатенькую недалекую даму, какой поначалу посчитала меня. Но я не собиралась ей подыгрывать.

Предполагаемые роли в нашем фонде мы с Гальчиком расписали еще в Лондоне, когда после многодневных обсуждений решили создать в Петербурге галерею. Гальчик брала на себя организационные вопросы, связи с общественностью, с ее-то неподражаемым умением легко сходиться с людьми. Как быстро она увлекла нашей затеей Игоря! Учитывая, что бизнесмены денег на ветер не бросают. Я же могла выполнять только конкретную работу – выдавать книги, оформлять выставки или вести детский кружок. Я понимала, моего художественного кругозора недостаточно, чтобы наш салон был на уровне. Хотя я несколько лет занималась любительской живописью, я не стала Художником. Чтобы называться им, мало освоить технику рисунка или смешивания красок. Надо родиться Художником и видеть мир так, как видят его художественно одаренные люди. Так что нам требовался классный консультант – куратор выставок! Хотелось заполучить художника, способного выхватывать реальные картинки жизни и вставлять их в рамку художественного замысла. Инсталляция из склеенных осколков фарфора и надкушенного яблока заставляла задуматься, отсылала к библейским мотивам.

Для меня желание художников вычленить из жизни реальные кусочки и включить их в художественное произведение – не прихоть, не следование моде. Это способ и моего существования. С тех пор как писательница отобразила мою историю в своем романе, мои беды словно отделились от меня и обесцветились. Моя любовь к Игорю, перенесенная автором на бумагу, стала отвлеченной и безболезненной. Зато роман писательницы наполнился живой тканью. В изобразительном искусстве, даже абстрактном, тоже всегда просвечивает чья-то жизнь. Если рваный ботинок становится артобъектом, предметом пристального внимания, за ним угадывается жизнь какого-то горемыки. Или своя собственная.

Все эти рассуждения я оставила при себе. Выступать с пафосом перед Ренатой, с насмешкой принимающей нас, профанов, да еще учитывая ее не вполне трезвое состояние, мне не хотелось. Я ответила шутливо:

– Ваша роль особая. Нам нужен проводник в мир духов, как водится у шаманов и африканских заклинателей.

– Я попробую, – серьезно произнесла Рената, выпрямившись. – А чтобы вызывать духов, не помешает глоток огненной воды.

Она вновь налила себе вина и выпила. Поскольку мы с Гальчиком оставались трезвыми, то рвение Ренаты заметили. Глядя, как лихо девушка расправляется с вином, я засомневалась, нужна ли она нам. Но Рената держалась хорошо. Только раз покачнулась, когда поднялась с тюфяка и сделала первые шаги в сторону свисающих с веревки половиков. Резко сдернула их, и нашим глазам открылся угол чердака, заваленный грудой старых, видимо, ломаных стульев. Рената включила свет, и сразу несколько ламп осветили эту груду. Стало понятно, что это не случайная свалка, а специально организованная конструкция, авангардная скульптура. Композиция напоминала фрагмент уборки помещения, когда стулья в беспорядке складывают друг на друга. И они не были ломаными. Некоторые изящно словно балансировали на одной ножке, другие, установленные спинками друг к другу, возможно, символизировали некий конфликт. Вещи, когда не используются по прямому назначению, являют собой странное зрелище. Я тотчас подумала, а где сейчас блуждают те люди, что сидели когда-то на этих стульях… А сколько пустых стульев свалено в закоулках моей души?

– Ну, что скажете? – с вызовом спросила Рената.

– Интересная концепция, – уронила Гальчик.

Где она набралась таких слов? Не у меня, во всяком случае. Я с досадой качнула головой.

– Просто замечательно!

Игорь с Денисом тоже подошли к композиции из стульев и стали вертеть головами так и этак, пытаясь разглядеть нечто особенное. Но стулья как стулья. Или они порождали мысль, или оставались грудой хлама.

– Я бы и бакса не дал за сей шедевр, – высказался шепотом Денис.

Обижать художницу не входило в его намерения, но ухо у Ренаты оказалось чрезвычайно чутким.

– Вам, уважаемый ценитель, я бы и за миллион не отдала.

Игорь стал прикидывать, какую бы цену эта вещь имела на рынке изобразительного искусства. Он вернулся к своим установкам, оспаривая мою филантропию. Я прервала спор и вновь обратилась к Ренате:

– Так вы согласны работать с нами?

Рената приблизила ко мне свое лицо настолько, что я уловила винные пары ее дыхания, и чуть отвернулась: Однако наши сердца бились в одном ритме. Не знаю почему, я не видела глаз Ренаты, но в какой-то миг почувствовала, что мы совпали. И было что-то мистическое в этом совпадении. Рената интуицией художника поняла, что я уловила замысел ее работы. А я поняла, что поняла она. Рената кивнула и вновь набросила чехол на тоскующие стулья, покинутые хозяевами.

Мы обменялись телефонами и договорились созвониться, как только будет найдено помещение для галереи.

Когда мы возвращались к своим машинам, старик, отец художницы, сидел на лавке перед избой и бессмысленно покачивался взад-вперед. Мы попрощались с ним, однако он не ответил.

Я уже было собралась сесть в свой автомобиль, рядом с Гальчиком, как Игорь придержал меня за руку:

– Елка, подожди минутку. Предлагаю пообедать со мной. Садись в мою машину. Нам ведь найдется о чем поговорить и кроме галереи.

Я так устала с этой поездкой, спорами, новым знакомством и громадой будущих свершений, – что сдалась легко и просто:

– Хорошо, Игорь.

Денис тотчас занял мое место рядом с Гальчиком, видимо был предупрежден отцом, а мы сели в машину Игоря. Шофер захлопнул книжку и взялся за руль. Оба авто, подняв пыль, с урчаньем отъехали от домика. На ближайшем перекрестке наша машина свернула в сторону.

***

Я была приятно удивлена, что и в Петербурге появились такие уютные, маленькие ресторанчики, к которым я успела привыкнуть в Лондоне. Приглушенный свет, несколько электрических свечей на стенах, обтянутых ярко-бордовой тканью, создавали уютную, но с примесью тревоги атмосферу. За угловым столиком сидел одинокий посетитель и читал газету. Перед ним стояла едва тронутая рюмка. Официант дал нам меню и неслышно удалился. Обсуждение блюд много времени не заняло, я положилась на выбор Игоря, а он помнил мой вкус: что-нибудь легкое, вроде заливной рыбы. Бутылка сухого вина дополнила наш стол. Игорь приподнял бокал:

– Что ж, за твое возвращение, Елка.

– За встречу.

Мы сделали пару глотков и принялись за еду. Разговор не клеился. Я ухватилась за соломинку деловой темы:

– Меня, Игорь, надо сказать, удивило и твое присутствие сегодня, и странный интерес к моей затее. Я бы удивилась меньше, если бы увидела тебя вчера в аэропорту. Ты же знал, что я прилетаю из Лондона?

– Я был в аэропорту, Елка, но не решился подойти. Ты казалась такой неприступной, как английская королева.

– Вот как! Глядя на тебя, не подумаешь, что ты стеснительный.

– По-прежнему иронизируешь… Но я действительно боялся нашей встречи. Вдруг тебе неприятно увидеть меня! К тому же в тебе появилось что-то жесткое, пренебрежительное… Ты держишься, как победительница конкурса красоты. Даже годы не лишили тебя стройности.

– Не смеши, дочку уже выдала замуж, какая стройность! Скажу по секрету: на два размера выросла.

– Тогда ты замечательная обманщица. В своих одеждах кажешься прежней. Шелковые брюки, летящая размахайка, не знаю, как она называется…

– Пончо.

– И этот серебряный браслет на шее. Наверно, последний писк моды! Я видел такие в телевизионных роликах, на девушках, рекламирующих драгоценности.

– Теперь ты издеваешься, – улыбнулась я. – Между прочим, этот мой ошейник – не дань моде, а маскировка хирургического шва.

– Извини, не знал. Но он тебе придает чертовский шарм.

– Шарм – шрам, – обыграла я комплимент, чувствуя неловкость. Я до сих пор испытываю смущение, когда хвалят мою внешность. – А ты мне так и не ответил, зачем тебе моя галерея.

– Ну, что сказать?.. Признаюсь, был у меня коммерческий интерес, но не только. Олег незадолго до своей нелепой гибели звонил, просил не оставлять тебя без помощи. Будто предчувствовал свою смерть и то, что ты вернешься в Россию. Это мой долг покойному другу.

– Олег просил за меня?!

– Это было очень в его духе.

Даже теперь, когда Олега не стало, светлая тень моего благодетеля витала надо мной. И он верно предвидел, что я не останусь в чужой стране. В Лондон хорошо на экскурсию съездить, а жить лучше там, где родная речь звучит. Однако вспоминать безвременно ушедшего Олега мне было еще больно.

– А как у вас с Вероникой? Как малыш? Татьяна доложила мне эту новость как-то по телефону, когда я еще жила в Лондоне. Так что я знала, что в новом браке у Игоря родился сын.

– Я своего Артемку почти не вижу – с работы в десятом часу вечера приезжаю. По выходным тоже дела. Но в общем, крепенький малыш. Вероника же медик, она знает, как закалять ребенка: плавание с двух месяцев, прогулки и все такое. А в этом году мы его в частный садик отдали, а Вероника вновь вышла на работу, возглавила нашу медицинскую «дочку». Она и врач и директор в одном лице.

– Она ведь не ради денег вернулась в бизнес?

– Разумеется. Я семью хорошо обеспечиваю.

– Ты счастлив с Вероникой? – спросила я и нарочито быстро заработала вилкой. Тонкие движения руки для меня еще были слегка затруднительны, но для постороннего глаза мои проблемы уже не были видны.

– Ты молодчина, полностью реабилитировалась, – заметил мои успехи Игорь, но не ответил на мой вопрос. – А помнишь, я тебя с ложечки кормил?

Ладно, не хочет говорить о себе, вернемся к разговору о галерее.

– Игорь, я благодарю за поддержку в вопросе с галереей, но буду тебе признательна, если твоя помощь ограничится только подбором помещения. Лучше побереги свои деньги для более расчетливых партнеров.

– О'кей! Дам поручение Дениске, пусть поработает по нашим установочным данным, в районе между Мариинкой и Поцелуевым мостом. Из дома выскочишь – и уже на работе! Идет? Да, маленькая просьба. Не будешь возражать, если в твоей галерее скромный уголок займет пункт по обслуживанию мобильных телефонов? Наш холдинг сейчас разворачивает сеть таких пунктов по городу, а в том районе у нас пока пробел. Дениска у нас мобилами как раз и занимается.

Возражений у меня не было. Я помнила, как почти десятилетие назад я, Татьяна, Шурик, Игорь раскручивали маленькую фирмочку по производству простеньких приборов из серии «Домашний доктор». Дело, начатое тогда, не заглохло. Потом Игорь пошел вверх, стал президентом большой компании, частью которой осталась маленькая, организованная им «дочка». Теперь Игорь возглавлял все предприятие, связанное с выпуском и эксплуатацией электронной и радиотехники, и не только медицинского назначения. Сын его Денис тоже получил свой надел в отцовском деле, и сейчас Игорь вспомнил об интересах сына. С моей стороны вполне естественно отплатить Игорю маленькой благодарностью за хлопоты, связанные с поиском помещения. Но в главном вопросе, определении стратегии галереи, нам с ним было не по пути. Я хотела тратить деньги на добрые дела, Игорь желал зарабатывать. Поэтому от дальнейшего сотрудничества я отказалась.

Наш разговор перекинулся на Ренату. Игорь, поддразнивая меня, заметил, что женщина она привлекательная, ножки на уровне. Я с укоризной покачала головой. Меня беспокоило другое: не пьянчужка ли она. Так лихо сегодня потягивала винцо. Я предполагала, что Рената талантливая художница, но сможет ли справиться с рутинными делами? Мы ведь ей не выставиться предложили в нашей галерее, а работать куратором. Все это вполне серьезным тоном я высказала Игорю. Тот стал серьезным и возразил, что просто сегодня неудачно вышло. Мы притащили вино, а сами почти к нему не притронулись, вот бедная девушка за всех и отдувалась. Затем он нахмурился еще больше и замолчал, будто решал, стоит ли говорить о Ренате дальше. И наконец, прямо-таки с отеческой болью во взгляде (куда испарился неисправимый донжуан?) сказал, мол, если у меня есть возможность помочь девушке, дать ей работу, я должна это сделать.

– Должна? Почему?

– Ей очень трудно. Я уж не говорю о полоумном отце, за которым она вынуждена ухаживать. У нее большое несчастье, особенно учитывая профессию: Рената слепа на один глаз, а зрение второго – малые проценты.

– Я и не заметила! А тебе сказал кто-нибудь? И как же она стала художницей?

Знакомые, которые ее рекомендовали, рассказали. Она очень талантливая. Закончила Муху 22
  Мухинка, Муха – высшее художественно-промышленное училище имени В.И. Мухиной.


[Закрыть], дипломированный художник. Но однажды, в компании, ей в глаз попала пробка от шампанского. Глазное яблоко вдребезги. Второй глаз тоже пострадал, они там внутри как-то связаны. Вот такая история. Я думаю, вы с Ренатой сможете помочь друг другу.

Я тоже теперь не сомневалась, что возьму Ренату в свою галерею. И даже вопрос, как она, почти слепая, будет оценивать картины, не смущал меня. Я могла бы просто помочь женщине деньгами, но знала, как порой щепетильны творческие люди, и от этой мысли сразу отказалась.

Разговор о Ренате как-то сгладил шероховатость первой встречи с Игорем. Проявление человеческой доброты всегда красиво, всегда восхищает. На миг я опять попала под обаяние Игоря, но тут же постаралась избавиться от наваждения. Тот, давний, любимый мною Игорь мягко и без обиды вернулся в отведенный ему мавзолей и почил мирным сном. А сидящий напротив Игорь Дмитриевич Князев, почти посторонний мужчина, деловой партнер, был обаятелен и мил, но уже не вызывал у меня никакого волнения. Любопытно, что даже стены ресторанчика, поначалу казавшиеся тревожно-бордовыми, при внимательном взгляде оказались розовато-сиреневыми.

Глава 2

Денис, как и все молодые бизнесмены, действовал оперативно. Вдвоем с Гальчиком они осмотрели несколько помещений, выставленных на продажу, и все отклонили. Дважды ездила на смотрины и я. Они не привередничали. Действительно, большинство сдающихся помещений находились в таких грязных, темных дворах, что ни о какой галерее и речи не могло быть. И вдруг нам повезло! В соседнем дворе, рядом с моим домом, обнаружился наполовину пустующий бывший детский садик. Прежде здание было на балансе какого-то заводика, но теперь заводик находился на грани банкротства и избавлялся от непрофильных учреждений. Быстрая продажа здания была на руку и руководителям предприятия, последние недели досиживающим в своих креслах, и мне. Правда, первый этаж сдавался в аренду какой-то организации и срок аренды заканчивался только через год, но второй этаж был свободен. Скромный типовой особнячок хрущевского периода не представлял ничего из себя привлекательного в архитектурном смысле, зато был чудесно расположен. Его окружал положенный по нормативу того времени небольшой скверик – и это в старом районе города! Неподалеку – оживленная Театральная площадь: Мариинка, Консерватория, Никольский морской собор. С другой стороны, на противоположном берегу Мойки, тихое место – дремлющий памятник архитектуры «Новая Голландия». Посетители смогут любоваться красивейшей аркой над каналом прямо из окна галереи. Арка эта подобна Триумфальной – своей широко известной сестре в Париже, хотя и уступает той в размерах. Так что лучшего места для художественной галереи не придумаешь. Кстати, здесь, на набережной Мойки, часто сидят художники с этюдником и пишут эту замечательную арку.

Я рассчитывала арендовать помещение, но этот особняк был выставлен на продажу. Стоимость его поглощала большую часть моего наследства, и я сомневалась, идти ли на такие безумные траты. Но Игорь и Денис хором заверили меня, что нынче в России недвижимость – лучшее вложение денег. В итоге двухэтажный панельный домик стал моей собственностью, а вскоре мы зарегистрировали и свой фонд – галерею «Поцелуев мост»,

Денис помогал мне во всех организационных делах. Я бы обивала пороги чиновников месяц, а он, с помощью моих денег, управился за неделю. Гальчик, по выданной мною доверенности, переоформила договор с арендаторами первого этажа до конца положенного срока. На данный момент нам был даже на руку дополнительный доход, поступающий от них. Пока нам будет достаточно второго этажа, а дальше посмотрим, как пойдет дело с галереей. Хлопоты по устройству галереи сдружили Гальчика и Дениса. И между ними возникло нечто большее, чем деловое партнерство. Они уже вместе наведались в элитный ночной клуб, в выходные побывали на заливе (еще продолжался купальный сезон) и уже планировали провести вместе отпуск. Гальчик призналась, что Денис предложил ей поехать в Испанию, разумеется за его счет.

Я радовалась за свою девочку. Ей все как-то не везло в личном плане, а уж пора вить свое гнездышко, не посвящать же всю жизнь заботам о посторонней даме. И все-таки легкое чувство грусти, которое возникает, когда взрослые дети уходят из дома, овладело мною. Я привязалась к Гальчику, как к дочке. Она и в доме, как дочка, основательно помогала мне. Хотя с моими средствами бытовые заботы не проблема. Мне уже порекомендовали женщину для помощи по дому. Она должна была приходить ко мне дважды в неделю убрать, помыть, постирать. Машину я могу водить и сама, мой «ровер» легок в управлении. В крайнем случае найму шофера. Но поскольку помещение для галереи мне подыскали рядом с домом, с этим пока повременю. Не так часто мне придется ездить. Я с легким сердцем отпустила Гальчика в отпуск.

***

На следующий день после отъезда Гальчика с Денисом в Испанию ко мне домой приехала Рената. Она только что вернулась из поездки в Германию и была полна впечатлений и планов. И хотя две ее концептуальные работы, представленные на тамошней выставке, прошли незамеченными, она не унывала. Теперь Рената знала, в каком направлении ей работать, а определенность для художника многого стоит. То, что увидела в Германии, она хотела отчасти воплотить в стенах нашей галереи. Сегодня мы обсуждали художественное оформление нашего островка современного искусства. Вскоре предстояло открытие выставочного зала. Рената добиралась ко мне из своего Шувалова полдня: автобус, метро, маршрутка – не ближний свет. Кроме того, она из-за плохого зрения перепутала номера маршрутки и заехала не туда. Однако в середине дня Рената наконец появилась у меня в квартире. Сразу вручила мне большой пакет – посылку из Германии от моей дочки. Я с жадностью стала ее расспрашивать о житье-бытье моей Женечки. К сожалению, встреча их была мимолетной, в аэропорту, и ничего существенного дочь не сообщила. По крайней мере, я успокоилась, что с моей девочкой все в порядке. Живет с мужем, воспитывает ребеночка.

Я потащила Ренату за стол и напоила крепким чаем, потом повела показывать все еще пустую квартиру. За эти дни появилась только новая кровать с красиво изогнутыми металлическими прутьями вместо спинок. Белые стены еще больше подчеркивали незаполненность пространства.

– В твоей квартире, Елена, не хватает цветовых акцентов. Стерильный евроремонт бездушен. Как ты можешь жить в таком скучном интерьере?

– Пока это только фон, Рената. Появится мебель, будут цветовые акценты. Я бы, наоборот, не смогла жить в пестроте.

– Ты живешь в застывшем тумане – слишком много белизны.

Я подумала, может, не квартира, а зрение Ренаты создает для нее впечатление тумана.

– Только не думай, что этот туман – следствие моего неполноценного зрения.

– Нет, Рената, я не думаю…

– Я, признаюсь, не вижу мелких деталей, например черт твоего лица, но цвет я чувствую. Он же имеет волновую природу, помнишь из школьного курса физики?

Я помнила не только из курса физики, но из истории собственной болезни. На пике ее я тоже ощущала цвет по его излучению, но теперь, после наступившего в здоровье улучшения, это мое второе зрение закрылось. Я верила, что Рената смотрит не только глазами.

– И все же, Лена, послушай меня. На белом фоне ты не получишь достаточной глубины объема, даже с помощью мебели. Я бы тебе посоветовала…

Рената с увлечением живописала вариант, на ее взгляд оптимальный: разноцветные панели на стенах, фальшокна в коридоре, синие потолки…

– Извини, Ренаточка. Твои фантазии интересны, но лучше мы воплотим их в галерее. Оформлять свою квартиру я предпочитаю сама. Поэтому я и поручила Гальчику отделать ее в нейтральных тонах, чтобы потом не стеснять себя в выборе мебели.

Рената пожала плечами. Затем, изучающе посмотрев на меня полуслепым глазом, попросила:

– Разреши, Лена, мне твое лицо пальцами посмотреть. Они более зрячи, чем мои глаза.

Я подошла ближе к своей новой приятельнице и сама приложила ее ладони к своим щекам. Странное чувство беспокойства охватило меня. С закрытыми глазами я ощущала движения пальцев Ренаты с волнением – щекочущие, чуть волнующие, слегка пугающие.

Рената отступила и присела на матрасик, по-прежнему лежащий на полу. Пока он исполнял роль гостевого диванчика. Я вспомнила Ренату на ее собственном тюфячке, расслабленную и пьяноватую. Сейчас она была напряжена.

– Мне жаль тебя, Лена. Из пяти подаренных тебе природой чувств ты, наверное, используешь лишь зрение и слух. Но ощущение пребывает в тебе в вечном покое. Я чувствовала, как ты напряглась, почти испугалась, когда я ощупывала тебя. Ты боишься прикосновений, хотя осязание – высшее чувство, дарованное людям.

Знаешь, когда у меня случилась беда со зрением, я думала, что жизнь для меня закончилась. Тем более для меня в моей профессии. Однако тебе известно, что Бетховен сочинял свою музыку, будучи глухим. Так и я, почти потеряв зрение, проникла в такие тайны натуры, о каких прежде и не помышляла. Правда, я теперь сосредоточилась на скульптуре, доверилась своему осязанию. Не обедняй себя, Леночка, почаще прикасайся к миру.

Я выслушала ее с легкой обидой за себя и свою жизнь. Обидно было слышать о своей ущербности. Да, у кого-то на высоте зрение, у других – слух, обоняние. Но превозносить физическое чувствование? Мне всегда казалось, что это качество – особенность примитивных личностей. Они видят лишь маленькую толику огромного мира, как слепые – слона в известной притче. Чем меньше осязаемого, материального в жизни человека, тем он духовнее. Чистая мысль – вот предел совершенства.

Рената продолжала говорить обо мне:

– Черты твоего лица кричат, что ты живешь в напряжении, не доверяешь миру. Крепко сжатые губы, напряженные ноздри, морщинка на переносице. Тебя что-то тревожит, беспокоит будущее?

– Вовсе нет. – Я присела на матрасик рядом с Ренатой. – Я живу сегодняшним днем. Завтра может и не быть.

Странное мировоззрение. При таком отношении к жизни человек должен сорваться с катушек, веселиться напропалую. Но за тобой я не замечаю легкомыслия. Что же для тебя значит: жить одним днем?

– Для меня это – жить, не жалея себя. Отдавать людям душу, ум, силы… – Я замолчала, смутившись высокопарности слов.

– Но эти браслетики, ожерелья на тебе, каждый раз новые – не слишком ли суетная забота для последнего дня?

Да, надо или помалкивать о своем взгляде на жизненные ценности, или быть откровенной до конца. Мое понимание мира пришло ко мне после жутких испытаний. Не захотелось скрывать от Ренаты свои обстоятельства.

Мы сидели с ней на полу, на матрасе, как на плотике в океане, – потерпевшие кораблекрушение одинокие женщины. Что страшнее: почти потерять зрение, как Рената, или заглянуть в темную бездну, как я? Преодолевая себя, я рассказала ей все. О том, что переболела энцефалитом, об осложнениях после него. Как падала на грудь моя голова и не подымались руки. Как в Англии мне сделали операцию, вернули свободу движений и укрепили мышцы шеи. Как теперь я вынуждена постоянно носить ожерелье. Также поведала и об Игоре. Призналась, что мы были вместе до моей болезни, но он оставил меня после трагедии.

– Вот почему между вами чувствовалось какое-то напряжение! Однако мне трудно поверить, что Игорь Дмитриевич способен на предательство. Может, обстоятельства вынудили его так поступить? Он мне кажется достойным человеком. И совсем не похож на чванливого бизнесмена. Между вами была любовь-дружба?

– Странное сочетание, правда? Но именно так я и охарактеризовала бы наши отношения.

– А твой последний муж, Олег Нечаев? Почему ты вышла за него, если любила Игоря?

– Олег был очень одинок, хотя и очень богат. Он помог мне с лечением и окружил заботой. Я казалась ему воплощением каких-то грез, связанных с его матерью.

– И в чем проявлялась его забота?

– Даже в мелочах. Олег сам ездил со мной по магазинам и покупал все платья, до которых я лишь дотрагивалась. Брал билеты в ложи лучших театров на все премьеры. Возил на курорты.

– И тебе не было скучно с ним?

– Он укрепил мою самооценку. Я вновь почувствовала себя привлекательной и почти здоровой. Представь, когда ты впервые надеваешь вечернее платье от модного кутюрье, а на тебя смотрит любящий мужчина… Ты бы устояла?

– А ты была с ним счастлива как женщина?

– Ты имеешь в виду интим? Тут и говорить не о чем. Олег не был гигантом, да и я после болезни растеряла пылкость. Я была спокойна и почти счастлива.

– Но ты же еще не старая!

– Не суди по внешнему виду, Рената. Иногда болезнь наделяет прозрачностью, делает человека моложавым. Возможно, это мой случай. Но хватит обо мне! Лучше, Ренаточка, приоткрой свои тайны. У тебя есть кто-нибудь?

Был одно время пожилой художник, но теперь состарился вконец, ему уже шестьдесят. И вспомнил о жене. Мы, правда, остались друзьями, однако каждый живет своей жизнью. Ты, наверное, слышала его имя – Филипп Шиманский. Я покачала головой.

– Правда, и мне сейчас не до амуров. Отец-инвалид на руках, сама на один глаз слепая.

И тут же другой, живой глаз Ренаты затуманился грустной поволокой. Но его сосед, стеклянный обманщик, был по-прежнему невозмутим и прозрачен. Я нашла в себе силы и впервые рассмотрела его: он казался дорогим изумрудом, по ошибке вставленным не на свое место. Будто Рената в своих художественных изысках и экспериментах не пощадила и себя. Я обняла молодую художницу и погладила по плечу.

– Не грусти. Все у нас будет хорошо. Развернемся с галереей, выставим твои скульптуры, привлечем других мастеров. Мы с тобой еще вкусим праздник жизни. Хватит горевать, пора работать. Идем в галерею!

***

Через четверть часа мы подходили к скверику перед нашей галереей. Ну и жара выдалась этим летом! Газон перед особнячком частью выгорел от солнца, а частью полысел от паркующихся авто. Сейчас здесь громоздился чуть побитый, грязно-бежевого цвета микроавтобус. Прежде такой мог быть на службе скорой помощи. Рядом с машиной размеренно махал метлой по песчаной дорожке субтильного сложения мужчина, облаченный в дворницкий ярко-оранжевый жилет, надетый на голое тело. Его ритмичные движения выглядели молодцеватым танцем под звучащую на улице громкую музыку радиоприемника, выставленного на подоконнике первого этажа. Обычно под такие песни солдаты маршируют на плацу. Везет мне нынче на меломанов! Дворник стоял к нам спиной и не замечал нас. Рената неожиданно дернула меня за рукав и потащила в другую сторону:

– О, я вижу, тут монумент, ну и махина! Сейчас посмотрим, что это за шедевр. – Рената ловко, как обезьянка, вскарабкалась на скульптуру и стала ощупывать ее детали.

Я разглядывала скульптуру с земли. Парная композиция: старик-производственник с большими, выпирающими над губой бронзовыми усами торжественно вручал рабочий молоток ученику-ремесленнику. Так сказать, символическая передача традиций. Правда, присутствие живой Ренаты, в обтягивающих джинсах и маечке, рядом с юношей изменяло замысел композиции. Получалось, что старый рабочий благословляет не юношу на труд, а чету новобрачных на счастливую жизнь. Только непонятно, почему молотком. Тут же вспомнились композиции актуального авангарда, виденные мною в лондонских музеях. Внедрение в мертвую материю живого артефакта дает непредсказуемый эффект.