Текст книги "Цикада и сверчок"

4

Утром двадцать девятого, за несколько дней до Нового года, Синго, умываясь, увидел, как Тэру выносит своих щенят на солнце. Она и раньше вытаскивала их из-под пола, но Синго не знал точно, сколько щенков – четыре или пять. Как только из-под пола появлялся щенок, Кикуко проворно хватала его и несла в дом. Стоило ей прижать щенка к себе, тот сразу же успокаивался, но остальные, увидев человека, снова забивались под пол, так что все вместе в саду они еще ни разу не появлялись, поэтому Кикуко никак не могла точно определить, сколько их, четыре или пять.

Теперь на солнышке грелось действительно пять щенят.

Это было в том самом месте у подножия горы, где Синго как-то наблюдал за воробьями и овсянками. Туда свозили землю, когда копали щели, чтобы укрываться от бомб, во время войны на этой насыпи даже выращивали овощи. А теперь на ней лежали, греясь на солнышке, щенки.

Пампасовая трава, колосья которой начисто выклевали овсянки и воробьи, торчала у подножия горы сухими стеблями, и только на насыпи она была по-прежнему сочной. Насыпь была покрыта мягкой травой, и Синго с удивлением отметил, что у Тэру хватило ума выбрать именно это место для своих щенят.

Задолго до того, как встанут люди, а встав, начнут возиться с завтраком, Тэру вытаскивает щенят на хорошее место и кормит их, греясь на солнышке. И они успевают вдоволь насладиться минутами, когда их не побеспокоит никто из людей. Так подумал сначала Синго, умиляясь этой идиллической сценкой.

Было уже двадцать девятое декабря, а солнце в Камакура грело так, как будто осень еще в самом разгаре.

Но, присмотревшись, он увидел, что никакой идиллии нет – пять щенков, отталкивая друг друга, борются за соски и изо всех сил давят на них передними лапками, выкачивая молоко, как насосом. Он увидел, что щенки обладают огромной жизнеспособностью. Может быть, потому, что они подросли настолько, что могли уже сами взбираться на насыпь. Тэру время от времени стряхивала их и поджимала живот, чтобы они не могли добраться до сосков, уже расцарапанных до крови их острыми коготками.

Наконец Тэру поднялась и решительно стряхнула щенят, присосавшихся к ней. И сбежала с насыпи. Черный щенок, вцепившийся в мать крепче других, кубарем покатился вниз.

Он упал чуть ли не с метровой высоты, и Синго испугался за него. Но щенок как ни в чем не бывало вскочил на ноги и стал бегать, нюхая землю.

Вот это да, подумал Синго. Ему казалось, что он впервые видит такую сцену и в то же время – что когда-то он уже видел это. Синго задумался.

– Ну конечно, на картине Сотацу, – прошептал он. – Хм. Молодец.

Синго как-то видел репродукцию картины Сотацу «Щенок» и сначала подумал, что нарисована игрушечная собачка, просто украшение, – и теперь он был поражен, поняв, что щенок на картине совсем настоящий, чуть ли не живой. И стоит только мысленно придать этому черному щенку больше грации, изящества – сразу же появится та самая картина.

Думая об этом, Синго вспомнил, что маска Кацусики, удивительно живая, напоминает ему кого-то.

Мастер, сделавший маску Кацусики, и художник Сотацу жили в одном веке.

Говоря попросту, Сотацу нарисовал щенка дворняги.

– Идите сюда, смотрите. Все щенки уже здесь.

Четыре щенка, ковыляя и переваливаясь, сошли с насыпи.

Синго предчувствовал, что ни черный щенок, ни остальные уже не повторят сценки, изображенной на картине Сотацу.

Он подумал, не откровение ли это, что щенок превратился в картину Сотацу, а маска Дзидо – в современную женщину, или, наоборот, одно противостоит другому?

Синго повесил маску Кацусики на стену, а маску Дзидо потихоньку спрятал в шкаф, в самую глубину.

Ясуко и Кикуко, которых позвал Синго, подошли к умывальнику посмотреть на щенков.

– Что ж это вы, мылись и не обратили на них внимания? – сказал Синго, и Кикуко, слегка обняв Ясуко за плечи, ответила:

– У женщин по утрам голова идет кругом от забот, правда, мама?

– Конечно. А где Тэру? – сказала Ясуко. – Куда-то убежала, а детеныши ее бродят, бедные, словно заблудились или их подкинули.

– Ужасно, что приходится их выбрасывать, – сказал Синго.

– Двух мы наверняка пристроим, – сказала Кикуко.

– Что ты говоришь? Неужели кто-нибудь хочет их взять?

– Да. Один – это хозяин Тэру. Сказал, что возьмет кобелька.

– Вот как? Тэру отбилась от дома, и теперь он решил вместо нее взять ее щенка?

– Видимо.

– А что касается Тэру, мама, то она, наверно, пошла поесть, – ответила Кикуко на вопрос, который Ясуко задала раньше, и пояснила Синго: – Тэру умная – все прямо удивляются ее сообразительности. Она точно знает, когда в каком доме на нашей улице едят, и приходит без опоздания.

– Что ты говоришь? Ловко устроилась.

Синго был немного разочарован. Неужели, когда он завтракает или ужинает, полагая, что Тэру дома, она ходит по соседям, подгадав время, когда те едят?

– Точнее говоря, приходит не к самой еде, а сразу же после нее, когда уже есть объедки, – добавила Кикуко. – Недавно, когда Тэру у нас в доме принесла щенят, я сказала об этом соседкам, и они потом все расспрашивали меня, как Тэру. А соседские дети пришли и просят: покажите щенков Тэру. Это когда вас не было дома, отец.

– Вот это популярность.

– Да, необыкновенная. Соседка рассказала мне интересную вещь. Если Тэру пришла в ваш дом и родила здесь, говорит она, значит, у вас должен еще кто-то родить. Тэру решила так надоумить молодую хозяйку. Разве это не радостное событие? – сказала Ясуко, и Кикуко покраснела и убрала руку с ее плеча.

– Ой, мама.

– Так соседка сказала.

– Разве можно сравнивать собаку с человеком? – сказал Синго. Эти слова тоже не были так уж кстати.

Однако Кикуко подняла голову, до этого опущенную.

– Особенно заботится о Тэру дед Амамия-сан. Может, дадите мне щенка, говорит. По-моему, он человек надежный. Он так сердечно говорил со мной, что мне стало даже неудобно.

– Вот как? Ну что ж, пожалуй, пусть возьмет, – ответил Синго. – Ладно, пошли домой.

Амамия был соседом хозяина Тэру, но, потеряв работу, продал дом и переехал в Токио. Вместе с ним жили муж с женой, старики, помогавшие по дому. В Токио у Амамия дом был слишком мал, и он не мог взять их с собой, так что они остались в Камакура и сняли себе жилье. Этого старика, всю жизнь прожившего в доме Амамия, все звали дедом Амамия.

Тэру была дружна с дедом Амамия больше, чем с другими. Даже когда они сняли комнату и переехали в другое место, старик приходил, только чтобы проведать Тэру.

– Надо поскорее сказать деду, что мы дадим ему щенка. Обрадовать его. – С этими словами Кикуко вышла из дому.

Синго не посмотрел ей вслед. Наблюдая за черным щенком, он вдруг увидел, что упал большой репейник, который рос у окна. Цветы с него осыпались, стебель сломался у самого корня, но был еще зеленый.

– Крепкое растение репейник, – сказал Синго.

Вишня зимой

1

В ночь под Новый год пошел дождь и лил весь следующий день.

Новый год, и можно было встать попозже, но Сатоко, дочка Фусако, с раннего утра начала бегать по веранде, и Синго проснулся.

Кикуко уже поднялась.

– Сатоко-тян, иди сюда. Давай вместе жарить рисовые лепешки с овощами, приготовим с тобой настоящий праздничный завтрак. Сатоко-тян будет мне помогать, ладно? – Кикуко зазывала Сатоко в кухню, наверно, для того, чтобы та не бегала по веранде, примыкавшей к спальне Синго, но девочка, словно ничего не слыша, продолжала топать.

– Сатоко, Сатоко, – позвала Фусако, которая еще лежала в постели. Сатоко не ответила и матери.

Проснулась Ясуко и сказала Синго:

– Дождливый Новый год.

– Угу.

– Из-за того, что поднялась Сатоко, а Фусако еще лежит в постели, встать вынуждена была Кикуко.

Ясуко произнесла длинное «вынуждена была», и язык у нее немного заплетался. Синго показалось это странным.

– Меня уже давно в новогоднее утро не будили дети, – сказала Ясуко.

– Теперь это будет ежедневно.

– Вряд ли. В доме Аихара не было веранды, и сейчас Сатоко бегает там, потому что ей это в новинку. Скоро привыкнет и перестанет, я думаю.

– Не знаю. Дети ее возраста очень любят бегать по веранде. Доски скрипят с таким присвистом.

– Это потому, что ножки еще слабые, – сказала Ясуко, прислушиваясь к топоту Сатоко. – В этом году ей исполняется уже пять, а ведет она себя как трехлетняя – прямо бес в нее вселился. Впрочем, мне шестьдесят три, а тебе всего шестьдесят два, но особой разницы между нами нет.

– Кстати сказать, ты ошибаешься. На первый взгляд это может показаться странным. Но дело в том, что я родился в начале года, а ты в конце, и, значит, какое-то время мы с тобой всегда однолетки. С моего дня рождения до твоего мы однолетки.

– Ну да, конечно, – согласилась Ясуко.

– Что ты скажешь? Великое открытие. Жизненная катастрофа.

– Ты прав. Но теперь уж ничего не поделаешь – мы действительно однолетки, – прошептала Ясуко.

– Сатоко, Сатоко, Сатоко, – снова позвала Фусако.

Сатоко перестала бегать и вернулась в постель к матери.

– Смотри, как ноги замерзли, – послышался голос Фусако.

Синго закрыл глаза.

Через некоторое время Ясуко снова заговорила:

– Пусть хоть побегает, пока мы не встали. Ведь стоит нам появиться – прилипнет к матери, не оторвешь, и будет озираться исподлобья.

Они оба старались пробудить друг в друге любовь к внучке.

Во всяком случае, о Ясуко определенно можно было подумать, что она пробуждает в Синго любовь к девочке.

Или, может быть, Синго сам пробуждал в себе эту любовь?

Топот Сатоко на веранде был, разумеется, неприятен невыспавшемуся Синго, раздражал его, но не так уж сильно.

Правда, и теплого чувства это в нем не вызывало. Вероятно, у него действительно не хватает тепла.

Синго не обратил внимания, что на веранде, где бегала Сатоко, даже ставни еще не открыты и темно. А Ясуко сразу заметила. И ей стало жаль девочку, которая бегала в темноте.

2

Неудачная семейная жизнь Фусако омрачила детство Сатоко. Это не могло не вызывать сочувствия Синго, но было еще множество забот, не дававших ему покоя. Да и распавшуюся семью дочери уже ничто не могло спасти.

Синго просто не знал, что делать.

Всем известно, чего стоит влияние родителей, когда речь идет о жизни дочери в семье мужа, но только когда дело доходит до развода, начинают по-настоящему задумываться, насколько бессильна сама дочь.

Фусако с двумя детьми уйдет от Аихара и вернется к родителям, но это совсем не значит, что все устроилось. Фусако этим не исцелить. И жизнь ее тоже не наладить.

Неужели рухнувшую семейную жизнь женщины исправить уже невозможно?

Когда осенью Фусако ушла от Аихара, она не вернулась в дом родителей, а поехала в деревню, на родину матери. Из телеграммы, которую Фусако прислала оттуда, Синго и его домашние узнали, что она ушла от мужа.

Потом Сюити привез ее к родителям.

Прожив у них около месяца, Фусако уехала, чтобы, как она сказала, окончательно объясниться с Аихара.

Синго, правда, считал, что лучше бы с Аихара поговорить Сюити, но Фусако не послушалась и поехала сама.

Когда Ясуко предложила ей поехать без детей, Фусако набросилась на нее с истерическим криком:

– С детьми вопрос еще не решен. Я пока и сама не знаю, с кем они будут жить – со мной или с Аихара.

Она уехала и долго не возвращалась.

Такие дела касаются прежде всего мужа и жены, поэтому Синго и остальным домашним не оставалось ничего иного, как терпеливо ждать, пребывая в полном неведении, это были тревожные дни.

От Фусако по-прежнему не было известий.

Может, она решила остаться с Аихара?

– Фусако не знает, что ей делать, – сказала Ясуко.

– А может быть, именно мы виноваты в том, что она не знает, что ей делать, – ответил Синго, и оба помрачнели.

И вот под самый Новый год Фусако неожиданно вернулась.

– Ой, что случилось?

Ясуко испуганно смотрела на Фусако и детей.

Фусако пыталась сложить зонтик, но он не слушался ее – дрожали руки, и, похоже, несколько спиц было сломано.

Увидев зонтик, Ясуко спросила:

– Разве на улице дождь?

Подошла Кикуко и взяла Сатоко на руки.

Кикуко перед тем помогала матери раскладывать по мискам рыбу и овощи, сваренные в соевом соусе.

Фусако вошла с черного хода, прямо на кухню.

Синго подумал было, что Фусако приехала, чтобы занять немного денег, но все оказалось иначе.

Ясуко, вытерев руки, тоже пришла в столовую и, не садясь, пристально посмотрела на Фусако.

– Что ж это такое, Аихара-сан отпускает жену под самый Новый год, – сказала она.

Фусако, не отвечая, заплакала.

– Оставь ее. Разве ты не видишь, что у них полный разрыв? – сказал Синго.

– Вот оно что? Все равно, подумать только, выгнать жену под Новый год – где это видано?

– Я сама уехала, – сквозь слезы возразила Фусако.

– Ну что ж, прекрасно. Так и решим – ты вернулась домой, чтобы отпраздновать Новый год со своими родными. Наговорила я тебе неизвестно чего. Прости меня. А в новом году спокойно все обсудим.

Ясуко ушла на кухню.

Синго неприятно кольнули слова Ясуко, но в них ему послышалась и материнская любовь.

Не потому ли, подумал Синго, что Ясуко немного стыдно перед ним, она сразу же пожалела Фусако, когда та поздно вечером под Новый год вернулась домой с черного хода, пожалела и Сатоко, когда та на следующее утро бегала по темной веранде?

В новогоднее утро Фусако спала дольше всех.

Вся семья сидела за столом и дожидалась Фусако, слушая, как та полощет горло, но ее туалет длился бесконечно.

Всем было неловко, и Сюити со словами:

– Выпьем пока по одной, – налил в чашечку Синго сакэ. – Отец совсем поседел.

– Ничего не поделаешь. В нашем возрасте каждый день прибавляет седых волос; да что там каждый день – прямо на глазах седеешь.

– Что ты говоришь?

– Правда. Посмотри. – С этими словами Синго наклонил голову и подался вперед.

Вместе с Сюити голову Синго стала рассматривать и Ясуко. Кикуко с серьезным видом тоже посмотрела на голову Синго.

Она держала на коленях младшую дочь Фусако.

3

Для Фусако и детей поставили еще одну жаровню, и Кикуко перешла к ним.

Ясуко подсела к жаровне, у которой, расположившись друг против друга, пили Синго и Сюити.

Обычно Сюити пил дома немного, но из-за дождя в первый новогодний день он, вероятно, превысил свою обычную норму и, наливая чашечку за чашечкой одному себе, как будто отец не сидел напротив, напился так, что выражение лица у него совершенно изменилось.

Хидэко как-то рассказывала Синго, что Сюити, напиваясь в доме Кинуко, заставляет петь женщину, что живет вместе с ней, а Кинуко плачет, и сейчас, увидев опьяневшего Сюити, он вспомнил об этом.

– Кикуко. Кикуко-сан, – позвала Ясуко. – Принеси еще несколько мандаринов.

Кикуко вышла и принесла мандарины.

– Иди тоже сюда… А то они сидят вдвоем и молча пьют, – сказала Ясуко.

– Отец действительно ничего не ест, – сказала Кикуко, скользнув взглядом по Сюити.

– Я как-то задумался немного о жизни отца, – ехидно пробормотал Сюити.

– О моей жизни? Что же тебя заинтересовало в моей жизни? – спросил Синго.

– Может быть, я неясно выражаюсь, но вот, к примеру, если человека насильно заставляют принять решение и он его принимает, что это – успех или неудача? – сказал Сюити.

– Не могу понять, к чему ты клонишь, – возразил Синго. – Наступил январь нового года. На нашем столе сушеные анчоусы и омлет с рыбой – их вкус вернул меня к довоенному времени. Разве нельзя сказать, что в этом смысле – полный успех?

– Сушеные анчоусы и омлет с рыбой?

– Вот именно. Ты ведь это имел в виду. Если, как ты говоришь, немного задумался о жизни отца.

– Даже если совсем немного?

– Дожил до Нового года, на столе сушеные анчоусы, вокруг дети – вот она, жизнь обыкновенного человека. Ведь сколько людей за это время умерло.

– Ты совершенно прав.

– Но успехи и неудачи в жизни родителей – это успехи и неудачи их детей в семейной жизни, а тут у нас полная неудача.

– Ты так считаешь, отец?

Ясуко укоризненно посмотрела на них.

– Перестаньте, пожалуйста. Только наступил Новый год, а вы уже начали. Здесь же Фусако, – тихо сказала она и спросила у Кикуко: – Где Фусако?

– Пошла отдохнуть.

– А Сатоко?

– Сатоко и Кунико тоже.

– Вот это да, мать и дети – все трое – спят? – сказала Ясуко удивленно. Выражение лица у нее стало простодушным, как это часто бывает у стариков.

Хлопнула калитка, и Кикуко вышла посмотреть, кто там. Пришла Хидэко Танидзаки поздравить с Новым годом.

– Вот это да, в такой дождь.

Синго действительно был поражен и повторил: «Вот это да» – вслед за Ясуко.

– Говорит, что не хочет входить, – сказала Кикуко.

– Да?

Синго поднялся и вышел в прихожую.

Хидэко стояла, держа пальто в руках. Она была в черном бархатном платье. На лице лежал толстый слой пудры. Замершая в низком поклоне, она казалась еще миниатюрнее.

Хидэко произнесла приветствие несколько скованно.

– Проливной дождь, а ты все-таки пришла. Сегодня, я уверен, больше никто не придет, да я и сам не собираюсь выходить. Замерзла, наверно, зайди, погрейся немного.

– Хорошо. Спасибо вам.

Синго терялся в догадках: действительно ли Хидэко собиралась поговорить о чем-то или просто прошлась по дождю и холоду и потому у нее такой вид, будто она хочет пожаловаться на свою судьбу?

И все-таки он почувствовал, что она неспроста пришла к ним в такой дождь.

Хидэко уже совсем готова была войти в комнату.

– Знаешь, я тоже решил выйти. Пойдем вместе, подожди меня. Зайду только к Итакура – я поздравляю его каждый год. Он бывший директор нашей фирмы.

Тревога, владевшая Синго все сегодняшнее утро, с приходом Хидэко усилилась, и он стал поспешно собираться.

Как только Синго вышел в прихожую, Сюити прилег у стола, но когда Синго вернулся и начал переодеваться, снова поднялся.

– Пришла Танидзаки, – сказал Синго.

– А-а.

Сюити, словно это его не касалось, не собирался встречаться с Хидэко.

Когда Синго выходил, Сюити поднял голову и, провожая отца глазами, сказал:

– Смотри вернись засветло.

– Да, я скоро вернусь.

Тэру дошла с ними до ворот.

Неизвестно откуда взявшийся черный щенок, подражая матери, переваливаясь, бежал перед Синго к воротам. Шерсть у него на боках была мокрая.

– Хороший ты мой.

Хидэко наклонилась к щенку.

– Собака принесла у нас в доме пятерых щенят. Четырех мы уже раздали. Остался один этот, – сказал Синго. – Да и его тоже берут, уже договорились.

В электричке было пусто.

У Синго улучшилось настроение, когда он смотрел из окна вагона на косые струи дождя: хорошо, что уехал из дому, думал он.

– Каждый год в этот день электричка переполнена – едут в храм Хатимана, а сегодня ни души.

– Ты ведь ежегодно приходишь поздравить нас, – сказал Синго.

– Да.

Хидэко опустила голову.

– Даже когда вы уйдете из фирмы, я все равно буду приходить, чтобы поздравить вас с Новым годом.

– Выйдешь замуж – перестанешь приходить, – сказал Синго. – Что-нибудь случилось? Мне кажется, ты пришла, чтобы о чем-то поговорить.

– Нет.

– Не стесняйся, говори. Голова у меня, правда, соображает туго – понемногу выживаю из ума.

– Зачем вы так говорите? – сказала Хидэко. – Дело вот в чем – я хочу уйти из фирмы.

Для Синго это не было неожиданностью, но все же он растерялся и не знал, что ответить.

– Вы только не подумайте, что из-за этого я пришла к вам спозаранку в первый день нового года, – сказала Хидэко по-взрослому рассудительно. – Рано или поздно все равно пришлось бы сказать.

– Конечно.

Синго помрачнел.

Он подумал, что Хидэко, которая была его секретаршей в течение трех лет, сразу же превратилась в другую женщину. Совсем в другую, не похожую на себя.

Нельзя сказать, что во время работы Синго так уж присматривался к Хидэко. Она была для него секретаршей, и только.

И все же он почувствовал желание удержать Хидэко. Но делать этого не собирался.

– Значит, хочешь уйти из фирмы, и виноват в этом, по-видимому, я. Ведь это я заставил тебя показать дом, где живет женщина, с которой встречается Сюити, хотя ты этому и противилась, и теперь тебе неприятно работать в одной фирме с Сюити. Я прав?

– Мне действительно было очень неприятно делать это, – откровенно сказала Хидэко. – Но потом я подумала, что вы, как отец, не могли не попросить меня. Ваша просьба вполне естественна. К тому же я и сама прекрасно понимала, что поступаю плохо. Мне бывало так приятно, когда Сюити-сан приглашал меня на танцы, что я с удовольствием соглашалась после танцев идти с ним в дом к Кинуко. Вот как низко я пала.

– Низко пала? Это уж ты слишком.

– Я и в самом деле поступала очень плохо. – Хидэко грустно сощурила глаза. – Теперь я ухожу из фирмы и в благодарность за все, что вы для меня сделали, попрошу Кинуко расстаться с Сюити.

Синго поразили слова Хидэко. Ему стало не по себе.

– У нас в прихожей ты видела его жену?

– Кикуко? Да. И мне было очень неприятно. Я твердо решила во что бы то ни стало поговорить с Кинуко.

Синго как бы почувствовал, с каким легким сердцем пошла на это Хидэко, и у него тоже стало легко на душе.

И он подумал: а вдруг действительно с ее помощью все образуется?

– Но я надеюсь, ты собираешься сделать это не потому, что я тебя об этом просил.

– Я решилась на это по своей собственной воле из благодарности к вам.

Синго покоробило – слишком уж выспренние слова произнесла Хидэко своим маленьким детским ротиком.

Ему хотелось даже сказать ей: «Оставь свое безрассудное вмешательство».

Но, видимо, сама Хидэко была возбуждена своей «решимостью».

– Не понимаю я мужчин – иметь такую очаровательную жену и… Мне неприятно видеть, как он развлекается с Кинуко. Вот если бы на ее месте была его жена, как бы привязан он к ней ни был, я никогда не стала бы его ревновать, – сказала Хидэко.

– Но, с другой стороны, какому мужчине нужна женщина, к которой его не ревнуют?

Синго горько усмехнулся.

– Жену он называет ребенком. Она совсем еще ребенок, говорил он мне часто.

– Тебе? – Голос Синго стал резким.

– Да, и мне, и Кинуко-сан… Ребенок, поэтому деду она и нравится, – говорил он.

– Глупости.

Синго взглянул на Хидэко.

Хидэко немного смутилась.

– Но в последнее время не говорил. В последнее время он вообще не говорил о жене.

Синго дрожал от злости.

Он предположил, что Сюити рассказывал и о том, какая Кикуко женщина.

Неужели в молодой жене он хотел найти проститутку? Поразительная глупость, подумал Синго, полная безнравственность.

Сюити рассказывает о жене Кинуко и даже Хидэко – безнравственность лишает его обыкновенного благоразумия, такта.

Синго почувствовал, что может быть жестоким к Сюити. Почувствовал, что может быть жестоким к Кинуко и Хидэко.

Неужели чистота, невинность Кикуко ничего не значат для Сюити?

Перед глазами Синго всплыло такое привлекательное, детски нежное личико Кикуко, младшей в семье, которую все баловали.

Сам Синго, чувствуя некоторую необычность того, что из-за невестки он временами ненавидит своего сына, ничего не мог с собой поделать.

Может быть, Синго так возмущался отношением сына к Кикуко потому, что в сокровенных глубинах его собственного естества живет необычность, – влюбленный в старшую сестру Ясуко, он после ее смерти женился на самой Ясуко, которая была на год старше его.

Кикуко блуждала в потемках ревности оттого, что Сюити, едва успев жениться на ней, завел другую женщину, и при таком бездушии, при такой жестокости Сюити или, вернее, благодаря им, в ней, Кикуко, видимо, проснулась женщина.

Синго подумал, что Хидэко еще меньше женщина, чем Кикуко.

Он умолк – не потому ли, что своей тоской пытался заглушить гнев?

Хидэко, сняв перчатки, стала поправлять волосы.