Текст книги "Рыбаки уходят в море..."

Йоуханнес Хельги
Рыбаки уходят в море…

У причала маленького рыбачьего поселка готовится к отплытию шхуна «Бриндис». На пирсе стоит паренек Лет шестнадцати с новеньким матросским мешком в руке. Он приподнялся на цыпочки и не сводит глаз с красного домика на краю мыса. Нет, конечно, нет! Его матери, Криструн из Хёвда, в окне не видно, нечего опасаться, что она даст волю своим чувствам. Это уж слишком – желать, чтобы она стояла там и махала ему рукой на прощанье, когда он впервые уходит в море. Лицо матери, холодное, окаменевшее лицо, опять на мгновение встает перед глазами мальчика. Нет, здесь торчать бесполезно. Мальчик быстро взваливает мешок на плечо и прыгает на борт.

– Закидываем здесь!

Они прибыли на место лова, и коричневый невод – несколько тонн мелкоячеистой сети, груза, пробок и поплавков – скользит за корму, и вот уже зеленая цепь поплавков тянется, насколько хватает глаз. Время от времени вдалеке на гребне волны мелькает красный концевой бакан, а еще дальше, на горизонте, виднеются остальные пять шхун из поселка Хёвдаторпи.

Спускается тьма, ничего не поделаешь – придется ждать рассвета. Машина умолкает, штурвальная рубка закрыта, задраиваются люки, и на мачте загорается фонарь.

Кубрик так мал, что стол в нем не помещается и есть приходится, держа тарелки на коленях. Зато здесь, внизу, уютно. Ласково вспыхивает огонь в плите, и отблески его играют на лицах людей. Причудливые тени скользят по потолку и по переборкам. Шкипер Йокудль сидит молча. Это мрачноватый, немногословный человек огромного роста, с крупными чертами лица. Одет он во все черное. Кок, худой и болезненный с виду, тоже молчит, зато механик – обладатель необычного имени Ликафроун – без умолку рассуждает о политике. У него ласковые серые глаза и голос, красивее которого мальчик никогда не слышал. Волшебные звуки этого голоса наполняют кубрик удивительным покоем. Остальные не мешают ему говорить, кивают время от времени как бы в знак согласия, но в разговор не вступают. Наконец Йокудль произносит:

– Ну, Маур, а теперь марш на боковую. Твоя вахта с двух до четырех.

Мальчик забирается на койку и долго лежит, вслушиваясь в плеск волн о борт, в поскрипывание канатов на палубе. Старая шхуна ласково убаюкивает его, и ему становится необычайно хорошо. Уже засыпая, он слышит хриплый голос шкипера Йокудля:

– Это затишье мне что-то не нравится.

Смена вахты! Кто-то осторожно трогает мальчика за плечо и берет за руку. Он мгновенно просыпается, Йокудль, склонившись над ним, пристегивает ему па запястье часы. Он говорит, невольно понизив голос, ведь рядом спящие:

– Значит, в четыре ты нас разбудишь. И вскипяти воду. А если мы подойдем близко к другому судну, немедленно зови меня.

Мальчик разжигает огонь в плите, потом поднимается на палубу и садится на крышку люка. Небо густо усеяно звездами. Ни ветерка, мертвая тишина кругом, только глухо поскрипывают шпангоуты, да волны без устали плещутся о борта, словно шепчутся по секрету о случившихся в эту ночь несчастьях, потому что шхуна тяжело вздыхает и журчание волн становится похожим на ребячьи всхлипывания. На востоке загорается звезда, таких ярких мальчик раньше никогда не видел, а с другой шхуны – можно различить только красный фонарь на мачте – над иссиня-черным морем несется песня каприйских рыбаков. «Bella, bella Maria. «рыбаки уходят в море…» – падают, точно капли, слова песни.

Криструн из Хёвда в белой ночной рубашке, босая, стоят у окна маленького дома на краю мыса, задумчиво вглядываясь в зеркальную гладь океана. Обычно в это время ночи она спит, но сегодня ей никак не уснуть. Окончилась целая глава в ее жизни, сегодня она в последний раз занималась воспитанием сына, о дальнейшем позаботится уже Йокудль, верный и надежный шкипер.

– Пятнадцать лет, – шепчет она.

Как много и вместе с тем как мало, если оглянуться назад. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как она приехала в этот поселок, с тех пор как она, красивая девушка на выданье, выросшая в богатой семье в другой части страны, убежала из дому и, к негодованию родных, вышла замуж за шкипера Магнуса, черноглазая молодая женщина, своевольная и замкнутая, не пожелавшая искать дружбы ни с кем в поселке.

«Коли так начал, добра не жди», – говорили старики, выслушав ее историю. Так оно и получилось, но не потому, что старики были правы, а потому, что в жизни всегда бывает либо так, либо этак – или плохо, или хорошо. Через год молодая женщина овдовела и начала работать на чистке рыбы. Первое время жители поселка взахлеб рассуждали о ее красоте, мужчины – с восторгом, женщины – с беспокойством, а гордость ее только подливала масла в огонь. Всякое проявление участия молодая женщина встречала настороженным и мрачным взглядом. Она никого не удостаивала словом, и скоро односельчане оставили ее б покое, не желая иметь с ней ничего общего, так же как и она с ними. На рассвете она покидала свой мыс и лишь к вечеру возвращалась домой, к маленькому сыну.

Потом начался кризис, а с ним пришла нужда. Поселок жил. впроголодь. Время от времени приход выделял всем бесплатную еду, но женщина из хижины на мысу обходилась без посторонней помощи. В несколько лет она состарилась, зато мальчик рос превосходно. В голодное время они продержались лишь благодаря связкам рыбы, которые кто-то аккуратно клал им на порог все трудные годы. Криструн не знала, кто это делал, и никого не спрашивала, но подозревала, что это был шкипер Йокудль. Шли годы, и мало-помалу женщина с мыса превратилась для жителей поселка в легенду. Поговаривали даже, что она знается с нечистой силой, и поселковые женщины пугали ею непослушных детей.

Криструн открыла окно, подставляя лицо свежему морскому ветру. Да, мальчик в хороших руках. Два-три года он пробудет у Йокудля, а потом уедет на юг в мореходное училище. Она мечтала увидеть сына большим человеком, и не без оснований. Мальчик был трудолюбивый и серьезный. Учеба давалась ему легко, почти во всех поселковых соревнованиях он занимал призовые места, особенно по плаванию. Нет, ей не на что жаловаться, мальчик не обманул ее надежд. Жаркая волна разлилась по всему ее телу, как еще раньше, днем, когда она любовалась им из-за занавески, а он стоял у причала, расправив плечи и высоко подняв голову, сильный, красивый, точь-в-точь покойный отец. Криструн прямо видела его на капитанском мостике большого корабля, вдоль и поперек бороздящего океаны. Подумать только – ее сын!

Криструн закрыла окно и пошла спать. Слабая улыбка скользнула по ее губам – впервые за много лет.

Мальчик смотрит на часы. Пора. Он поднимается и внимательно глядит на восток, где небо меняет окраску и черные, как сажа, тучи громоздятся одна на другую. Он слышит свист воздуха и оглядывается. Стая белых морских птиц стремительно проносится над шхуной, держа курс к берегу, а далеко в пространстве, описав большую дугу, падает звезда. Гребешки волн уже не похлопывают по бортам детскими ладошками. Мстительные удары обрушиваются на судно, и крепкий соленый запах хлещет мальчику в ноздри. Шквалистый ветер рвет на нем робу. Шхуна кренится набок, фонарь бьется о мачту. Прежде чем нырнуть в люк, мальчик озирается по сторонам – земли не видно.

Шкипер Йокудль приподнялся на локте и лежит, прислушиваясь. С каждым разом удары ветра становятся все сильнее.

– Близится шторм! – Шкипер свешивается с койки и расталкивает кока и механика. – Надо немедленно вытащить сеть!

– Акулы!

Йокудль начинает поднимать сеть на палубу. Несколько метров ее изорвано в клочья. А вот и сами океанские, пираты, кишмя кишат в пенистых бурунах вокруг судна. Фонарь все колотится о мачту, пока не разбивается, и осколки дождем сыплются на Ликафроуна.

Качка усиливается. С быстротой молнии корма вздыбливается выше, выше, на несколько секунд повисает над водой и устремляется вниз, словно сквозь пустоту, рассекая волны тяжелым ударом, а море встает навстречу стеной из расплавленного зеленого стекла. Судно дрожит, точно смертельно раненное животное, и потоки воды обрушиваются прямо на людей. Сверлящая боль в груди пронизывает мальчика, колени подгибаются, он падает на четвереньки, и его рвет на огромную кучу медуз и морской пены. Тело его покрывается холодным потом, но руки в кровоточащих ожогах от медуз тотчас снова нащупывают веревочные сплетения. Это его боевое крещение, он должен выдержать, обязательно должен. В те редкие мгновения, когда он смотрит вверх, глаза его встречаются с глазами троих мужчин – их руки напряженно работают, но глаза спокойно, без тени испуга следят за его движениями. Сильные, упорные, молчаливые, широко расставив ноги, три желтых неподвижных изваяния клонятся вперед, раскачиваются, поднимаются и оседают вниз. Уверенность их передается мальчику, и он невольно чувствует прилив энергии. Он заставляет себя забыть страх перед акулами и раскатами грома и думает только о сети. Она мелькает у него перед глазами, но с невероятным упорством он продолжает вытягивать ее на палубу возле рубки.

Внезапно скрип лебедки смолкает. Мальчик поднимает голову. Начинается гроза с ливнем и бешеной качкой. Три молнии одна за другой вспыхивают над шхуной, и в их свете мальчик видит Йокудля, бегущего с топором на корму: сети запутались и тянут судно под воду. Раздается треск, канаты лопаются, и в ту же секунду мальчик видит, как чудовищный вал набрасывается на шхуну с правого борта. Йокудль что-то кричит ему, но он, не дожидаясь приказа, прыгает в рубку. Слышится отчаянный крик кока, треск дерева, и грот-мачта падает за борт.

– Мальчик! – доносится безумный крик Йокудля. – Его тоже снесло!

В тот же миг шкипер и Ликафроун с грохотом вваливаются в рубку. Йокудль хватает мальчика и, выждав под прикрытием рубки удобный момент, тащит его к люку. Шкипер приказывает Ликафроуну спуститься с мальчиком вниз, задраить за собой крышку и погасить огонь в плите.

Механик бросается к плите и едва успевает погасить огонь, как очередной шквал сотрясает суденышко и с палубы доносится страшный треск. Крышка люка дрожит от ударов и разлетается на куски, прежде чем удается ее открыть. Наверху весь в крови стоит Йокудль. В руках у него спасательный пояс. Он что-то кричит, но слова его тонут в реве бури. А над шхуной уже поднимается новая волна и увлекает шкипера за собой. Судно кренится набок, в люк хлещет вода.

Очнувшись, мальчик обнаруживает, что забрался почти на верхушку фок-мачты. Ноги у него запутались в стальных тросах и вантах, а руки крепко вцепились в отчаянно скрипящую мачту. Шхуна выглядит точно после воздушного налета – на палубе ничего, кроме рубки и фок-мачты, заливаемых дождем и бушующей пеной. Волны швыряют судно как щепку, и уровень воды в люке стремительно поднимается. Внезапно в просвете люка лицом вниз всплывает труп. Это механик.

– Ликафроун! – кричит мальчик. – Ликафроун!

Механик не отзывается: он захлебнулся. Труп скользит по палубе, зависает на поручне и – исчезает в пучине.

Вода добралась уже до самой крышки люка, и мальчик замечает, что судно тонет. Он закрывает глаза и крепко прижимается к мачте, все крепче и крепче, пока человек и мачта не срастаются в одно существо… Молния вспарывает небосвод и с ужасающим треском рвет воздух, ярко освещая тонущую шхуну и чуть подальше – белую пену прибоя у прибрежных скал.

Остальные шхуны одна за другой вернулись в бухту к полудню следующего дня, все более или менее потрепанные. Только «Бриндис» не вернулась к вечеру, и люди почти потеряли надежду, что шхуна уцелела, – скорее всего, ее поглотил океан, ведь такое случалось не раз. Все были охвачены дурными предчувствиями. Буря еще бушевала, и нечего было думать начинать поиски раньше, чем она стихнет.

В домике на краю мыса Криструн сидит у окна и смотрит в бушующие волны, бледная как смерть. Дождь стучит за окном, и время от времени, когда тяжелый вал разбивается о скалы у подножия мыса, брызги пены барабанят по стеклу. Лицо ее застыло словно маска; черты лица почти нечеловечески неподвижны. Она просидела не шелохнувшись всю ночь, пока не рассвело. На рассвете она встрепенулась и стала озираться по сторонам. Непогода улеглась, но на горизонте не видно ни корабля, ни мачты – ничего, сколько ни вглядывайся.

Некоторое время женщина сидит будто разбитая параличом, потом вздрагивает и поднимается на ноги, вцепившись дрожащими руками в оконную раму, так что суставы белеют от напряжения. Конечно, так оно и есть! Сильная дрожь сотрясает ее тело, она прижимает руку к сердцу. Так оно и есть! Шхуна гибнет, все тонут, и только сыну ее удается спастись, ведь он молод и силен. Все тонут, а Маур плывет, ведь он молод и силен. Она видит, как он барахтается в бушующей пене, при свете молний волосы его отливают платиновым блеском. Ее сын плавает, как молодой тюлень. Криструн плачет от гордости и зовет сына. Снова и снова. Вперед, Маур! Вперед! Она все кричит и кричит, пока волны не выносят его на черные скалы незнакомого берега. Криструн видит мальчика среди валунов, он поднимается на ноги. Ураган рвет на нем одежду, он почти раздет, и Криструн с гордостью видит тугие мускулы и загорелую кожу, свою кожу. Как он красив, самый красивый, самый сильный из поселковых парней, – и он вернется! Она то плачет, то смеется. Теперь он в безопасности. На берегу стоит дом, и люди приводят его туда. Это хорошие люди, но он так измучен, что засыпает, даже не успев назвать свое имя. Он спит сутки, да-да, целые сутки, что же тут такого. Но сейчас, в эту самую минуту, он уже проснулся и сказал, кто он. Сейчас позвонят на телеграф, и оттуда к ней пришлют посыльного. Криструн смотрит на часы – десять минут девятого. Телеграф открылся десять минут назад. Скоро прибежит посыльный. Ее сын, ее сын Маур возвращается к ней!

Она бродит по кухне, подходит к окну, и из груди у нее вырывается глубокий вздох. Из-за угла выбегает мальчик и направляется к ее дому. Криструн бежит к дверям и распахивает их. Она шевелит бескровными губами, но слова замирают у нее на устах. Мальчик пробегает мимо, теперь она узнает его: это сынишка бочара Аурни бежит к морю с самодельным корабликом под мышкой.

Криструн снова бредет в кухню. Губы ее дрожат, но мало-помалу черты лица застывают, и снова лицо как будто высечено из камня – ничего не прочтешь на нем. Криструн уже поняла. Теперь она знает, что мальчик никогда не вернется. Ведро все еще стоит посреди комнаты, на том же месте, где она оставила его вчера утром. Она медленно и вяло опускается на колени рядом с ведром и щеткой. Крепкий пол из грубо сколоченных досок скрипит, время от времени наступают долгие паузы, и волосы щетки разлетаются под сокрушительным напором.