Текст книги "Мужчина из чердачной каморки и женщина с нижнего этажа"

Йоун Оускар
Мужчина из чердачной каморки и женщина с нижнего этажа

Занимавший чердачную каморку мужчина кашлял что-то очень уж подозрительно. Кашель был затяжной, сухой и резкий. «Господи, спаси и помилуй», – говорила женщина с нижнего этажа, наблюдая, как он крадется к себе наверх, одетый в синий нанковый костюм, до ужаса тощий, ну прямо все кости наружу. Что пи говорите, а такой кашель у молодого мужчины поневоле внушает подозрения. Его худоба казалась ей уму непостижимой. Бедняжка. Спаси нас, господи, и помилуй. Впервые увидев его возле дома играющим с детьми, она от изумления лишилась дара речи. Он увертывался от ребятишек, а они догоняли его до тех пор, пока он не запыхался совсем, в тут у него начался сильнейший приступ кашля. В последний раз приступ был настолько бурным, что его скрутило не на шутку. Собственно говоря, никто ничего не знал об этом человеке, кроме того, что несколько лет тому назад, после долгих и безуспешных попыток найти хоть какую-нибудь квартиру, он получил разрешение поселиться в чердачной каморке. К счастью, у мужчины не было почти никакой мебели, только продавленный диван, на котором он спал, так что можно было и дальше спокойно держать на чердаке всякую домашнюю рухлядь. Ему разрешили поселиться там бесплатно, с единственным условием: не красть белье из сушилки, расположенной у входа на чердак, – по всей вероятности, сразу же возникли подозрения, что с собственным бельем у него туго.

Женщина с нижнего этажа каждое утро прислушивалась к его шагам на лестнице, когда он уходил на работу в своем синем нанковом костюме, висевшем на нем мешком, что при такой худобе было неудивительно. Вечером на лестнице снова звучали его шаги, когда он возвращался к себе после окончания рабочего дня.

Женщина по привычке прислушивалась, не закашляется ли он, поднимаясь к себе наверх по скрипучим ступенькам, и кашель неизменно раздавался, всякий раз пронзая ее насквозь. Он сливался со скрипом лестницы, и этот смешанный звук казался ей стоном умирающего. Она прижимала руки к животу и смотрела на детей. Господи, спаси и помилуй, до чего же подозрительный кашель у этого мужчины.

– Ребятки! – позвала она однажды. Дети подбежали к ней, а она сказала, понизив голос и сдвигая брови: – Не смейте приставать к этому мужчине с чердака.

– Да не пристаем мы к нему вовсе. Он сам с нами играет.

– Пусть так… И все-таки вам лучше держаться от него подальше.

– Но почему?

Она зашептала еще тише:

– Он опасно болен.

– А что с ним? – спросили дети.

– У него… Ну, словом, он очень, очень серьезно болен… – Она наклонилась к ним еще ближе и прошептала чуть ли не на ухо: – У этого мужчины с чердака чахотка.

– А что это такое? – удивились дети.

– Это страшная болезнь, которая изнуряет тело. Постепенно, все сильнее и сильнее. Ах, как все это ужасно. Разве вы не слышите, какой у него жуткий кашель? Это от чахотки, и тощий он тоже от этого. Я уверена, что он харкает кровью, когда бывает особенно тяжелый приступ.

– Харкает кровью! – Дети испугались.

– Ну да, у чахоточных часто идет горлом кровь. Господи, спаси и помилуй! Что может быть ужаснее, чем ждать смерти, когда болезнь грызет твое тело!

– А душу? – спросил кто-то из ребят.

– Что «душу»? – не поняла женщина. – При чем здесь душа?

– Душу она тоже грызет, эта чахотка?

Женщина в замешательстве взглянула на ребенка, словно не в силах быстро найти ответ на такой каверзный вопрос.

– Нет, конечно, – сказала она. – Успокойтесь, мои дорогие, душу она, слава богу, не трогает.

– А из чего состоит душа? – опять спросил кто-то из ребят.

– Ах ты, господи, откуда мне это знать. Ужас, до чего вы любопытны. Так не забудьте, что вам было сказано. – Когда она отпирала входную дверь, глаза ее еще были влажны от слез.

С этого дня дети уже не осмеливались играть с мужчиной с чердака. Вначале он немного удивился, но потом, очевидно, привык и проходил мимо них так же, как и мимо других детей, не останавливаясь, будто вовсе не был знаком с этими ребятишками.

Однажды он крадучись пробирался к себе и в коридоре столкнулся с женщиной с нижнего этажа. Он приподнял шляпу – она была продавлена с боков и напоминала перевернутый горшок для каши.

– У вас очень нехороший кашель, – сказала женщина с нижнего этажа, и в голосе ее слышалось неподдельное материнское участие.

– Да, – ответил мужчина с чердака.

– Очень, очень плохой кашель, – настаивала женщина. – Может быть, вам какое-нибудь лекарство поможет?

– Я принимаю лекарства и иногда чувствую себя вполне сносно. Впрочем, врач так и не сумел определить, что со мной такое.

– Что вы говорите! Здешний врач, из Рейкьявика?

– Нет.

– Большинство врачей ничего не смыслят в болезнях. Таких, кому можно доверять, среди них раз, два и обчелся. Все они только и знают, что винище лакать да за бабами волочиться. Тот, к которому вы обращались, тоже небось водку глушил?

– Нет, – промолвил мужчина. – Он всего-навсего нюхал табак.

– Вот как, – сказала женщина. – Ну, все равно, от этих лекарей лучше держаться подальше, особенно женскому полу, чтоб не приставали, даже если они не пьют, а только нюхают табак. И все-таки, мне кажется, вам бы надо пойти к врачу – при таком-то ужасном кашле – и заодно спросить, нет ли какого средства, чтобы вам прибавить в весе. Вам ведь, наверное, и самому неприятно, что вы такой худой.

Мужчина хмыкнул.

К врачу он не пошел, и каждый раз, едва лестница начинала скрипеть под тяжестью тощего тела в синем нанковом костюме, с термосом, торчащим из заднего кармана брюк, женщина с замиранием сердца слушала у себя на нижнем этаже, по-прежнему ли он кашляет или кашель прошел, но кашель и не думал проходить.

Так шли часы, недели, месяцы, и каждый вечер на лестнице раздавался скрип, сливавшийся с кашлем тощего мужчины с чердака, вонзаясь в тело женщины с нижнего этажа, впиваясь ей в мозг и в кости. Она знала, каждый день в эту минуту лестница непременно должна заскрипеть, и тем не менее всякий раз скрип вонзался в нее, точно нож. Господи, спаси и помилуй!

Но однажды она не услышала на лестнице привычного скрипа, и кашлять тоже никто не кашлял. Это было удивительно. Она ждала и поминутно прислушивалась, затаив дыхание, но не могла различить ни малейшего звука. Похоже, он слег. Бедный, бедный. Она всхлипнула, подумав о том, как много на свете чахоточных и как ужасно, что эта самая чахотка с такой жадностью грызет человеческое тело. И душу тоже? – спросил один из детей. Бог его знает, может, она правда заодно грызет и душу.

Она прождала до самого вечера. Может, она просто не заметила, как утром он ушел из дома, может, он ушел раньше обычного. Может быть, повторяла она, в то же время зная, что это невозможно, да и что могло вдруг заставить его так резко изменить своей привычке после долгих лет, в течение которых он выходил из дома в строго определенное время и ни разу – она могла бы поручиться, – ни разу не отступил от этого правила. Может быть, говорила она себе и все ждала.

Господи, спаси и помилуй! Скрип не раздался и тогда, когда мужчина обыкновенно волочил свое тощее тело вверх по лестнице. И кашля не слышно. Она не могла больше этого выдержать. Это было выше ее сил. Тишина была еще хуже, чем кашель и скрип: если кашель, словно остро отточенный перочинный ножик, в одну секунду протыкал ее насквозь, то молчание было точно заржавленный тесак, которым кто-то вспарывал ей грудь, водя им то туда, то сюда. Она не могла больше этого выдержать. Собралась с духом, осторожно поднялась по лестнице, прокралась через сушилку и очутилась перед дверью его каморки. Изнутри доносился приглушенный, но бурный кашель. Постояв немного в нерешительности, она постучала. Кашель усилился, потом послышалось:

– Войдите!

Он лежал на диване, укрывшись периной до самого подбородка. Изможденное лицо влажно поблескивало в полумраке, напоминая воблу, которую повесили вялиться под навес и которая начала уже оплавляться на ветру. Глаза сильно блестели: по всей вероятности, у мужчины был жар.

– Значит, вы заболели, – сказала женщина с нижнего этажа и глубоко вздохнула. – Я так и решила.

– Пустяки, – сказал мужчина с чердака. – Всего-навсего небольшая простуда.

– Да какая уж там простуда, – возразила женщина. – К тому же вы, должно быть, голодны, наверняка за весь день крошки во рту не было.

– Что вы, я совсем не голоден. Просто лень одолела, никак не могу заставить себя выбраться из постели. – И он расхохотался – подумать только, от пустяка и такая вдруг слабость. Он хохотал и все не мог остановиться. Женщина не знала, что и думать. Уж не рехнулся ли он? В конце концов у него начался новый приступ, он кашлял и кашлял, казалось, еще немного, и он задохнется – и тут на губах появилась кровь.

Женщина с нижнего этажа стояла и смотрела, как он корчится и бьется в судорогах.

– Боже милосердный; – проговорила она, когда кашель чуточку утих. – Неужто вы и в самом деле не знаете, что с вами?

Он смотрел на нее, ничего не отвечая.

– Да ведь у вас чахотка, это же ясно как божий день!

– Я знаю, – тихо сказал мужчина с чердака.

Женщина тем временем начала всхлипывать.

– Ах ты, господи! Может, все дети уже заразились чахоткой, все до единого!

– Это было дурно с моей стороны, мне следовало избегать контактов с детьми. Но я ничего не мог поделать, меня всегда очень тянуло к детям.

Она заметила, как при этих словах у него дрогнул голос, и ей даже почудилось, что перед ней совсем другой человек, а вовсе не мужчина с чердака.

– Вам надо было давным-давно лечь в больницу. Почему вы этого не сделали?

– Видите ли… Мне никак нельзя было лечь в больницу. Ведь моя мать ничего не знает.

Женщина с нижнего этажа всплеснула руками:

– Чего не знает ваша мать? – Она была поражена до глубины души и не могла взять этого в толк. Помолчав немного, мужчина ответил:

– Видите ли, она не знает, что я заболел туберкулезом. Мы не виделись вот уже пять лет. Срок немалый, согласитесь. Я регулярно посылал ей деньги все это время, но она не знает, что у меня туберкулез.

Женщина крепко сцепила руки на животе.

– Несчастный, ведь деньги тебе и самому бы пригодились, разве не так? Ты мог бы устроиться в санаторий!

Мужчина слегка покашлял в подушку, а потом рассмеялся прямо в лицо женщине с нижнего этажа, словно желая показать, что все это пустяки, да-да, сущие пустяки.

– На это я не мог пойти. Мать сразу бы догадалась обо всем. Дело в том, что у моего отца был туберкулез и он умер в санатории. Мать страшно убивалась, без конца читала молитвы, а отец все равно умер.

– Господи, спаси и помилуй. И все же ты должен был лечь в больницу. Может, и вылечился бы. А теперь – что же теперь с тобой будет?

– Не знаю, – отозвался мужчина с чердака. – Скорее всего, умру.

– Что за чепуха! – возразила женщина. – Бедный мальчик! Что же, по-вашему, матери будет легче теперь, когда она узнает?…

– Да, я уверен, она испытает облегчение, – ответил мужчина с чердака и снова зашелся кашлем. Вот уж кашель так кашель.

– Испытает облегчение? – Женщина не верила собственным ушам.

– Да, я написал матери письмо сразу, как только слег, и послал ребятишек отнести его на почту. Наверное, мне не следовало этого делать, но я написал ей, что сильно простудился и у меня началось крупозное воспаление легких. От этого ведь многие умирают.

Женщина с нижнего этажа как-то странно взглянула на своего собеседника и повторила вслед за ним:

– От этого ведь многие умирают. – Затем, овладев собой, сцепила руки на животе. Господи, спаси и помилуй!

– Что ж поделаешь, – сказал мужчина с чердака.

Прошло еще несколько дней, и мужчина из чердачной Каморки перестал наконец кашлять.