Электронная библиотека » Ю_ШУТОВА » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Я иду искать"


  • Текст добавлен: 25 октября 2023, 17:04


Автор книги: Ю_ШУТОВА


Жанр: Исторические детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Элла
Уметь отказаться

Как же меня вчера угораздило? Разве в безлунные ночи возможен переход? Никто и никогда не перекидывался так. Наверное, никто. Никогда про такое не слышала. Что же послужило толчком? Эта мерзкая жаба? Внезапно закипевшая во мне ненависть? Отвращение? Жажда избавить мир от нее, раздавить, как вонючего клопа? Ни вчера, ни сегодня утром я этими вопросами не задавалась. Когда вернулась домой, просто влезла под душ, в голове вообще не было ни одной мысли. Кысику корма подсыпала. Он, правда, не вылез из-под дивана, затихарился там. Я настаивать не стала. Спать ушла.

Сегодня с работы прихожу – котейка так бочком-бочком ко мне. Маленький еще, пятый месяц всего. Вчера, понятно, испугался – от меня незнакомым духом, зверем пахнуло, все чужое. Он не понимал, я это или уже не я. Сегодня обошел вокруг, ноги мои обнюхал. Смотрит на меня круглыми зелеными крыжовинками своими – не будет ли подвоха, не стану ли я опять зверем. Опасается. Я ему ладонь протянула – сначала отпрянул, потом потянулся носом. Признал. Даже погладить себя позволил. Потому что пока маленький. Что-то будет, когда подрастет? Поживем – увидим.

Давай-ка, кысик, мы с тобой чайку заварим, в пледик замотаемся и на диван – кинцо смотреть. Какое? А тебе не все равно? Мне вот совсем без разницы. Лишь бы вертелось на экране, бурчало вполголоса, отвлекало от мыслей, как, почему…

И переход-то был не такой, как обычно. Ни радости я не испытала, ни удовлетворения. Разбитость какая-то. Сегодня целый день на работе просидела, как в вате. Заторможенная. Мне что-то говорят, а я не понимаю, будто чириканье птичье, никакого смысла в словах не улавливаю. На меня уж смотреть косо начали. Пришлось сказать: простыла, вроде грипповать начинаю.

В теплом коконе угнездилась, котейко под мышкой уютно устроился, мурчит. Ткнула в пульт – «Обыкновенное чудо» идет. Нравится тебе, кысик?

– Мрым-мрым, – нравится.

И мне нравится. Один из моих любимых фильмов. А знаешь, кысик, почему? Медведь – он, как я, в чужом теле заперт. Скован. Тяжело ему там внутри ворочаться, тесно. Мучается зверь. На все готов, лишь бы обратно в себя вернуться, на свободу выйти. Понимаешь?

– Мрым-мрым, – понимает.

Но он упустил свой шанс, заметался, задергался туда-сюда – то бежать прочь, то ломиться сквозь стену обратно. Потерял единственную возможность вывернуться из оков, из плена. Дурак! Жаль Медведя. Останется он со своей Принцессой навек несчастным…

О, кысик, смотри, самое лучшее место в кине. Я прибавляю звук, чтоб котка все хорошо расслышал. Диалог Волшебника и Медведя:

– А что сделал ты из-за любви к девушке?

– Я отказался от нее.

Вот это правильно очень. Отказаться от того, кого ты любишь. Отпустить на свободу. Не привязывать к себе. Да, кысик, согласен?

– Мрым-мрым, – согласен.

Вот и я откажусь от тебя. Скоро уже. Подрастешь, и откажусь. Если успею. Надеюсь, успею. А пока давай просто смотреть кино.

Еще мент этот… Не идет из головы. Путает и без того взбаламученные мысли. Там, утром, во дворе, он меня не видел, не почувствовал. Ему не до того было. Работа – свежий трупешник, «опись-про2токол». Зато я его хорошо запомнила, срисовала на внутренний планшет, приколола фоточку кнопочкой на черную доску подсознания. Тут он у меня, в башке. Мешается занозой, саднит. Глазенапами своими, зелеными прожекторами ворочает, высвечивает закоулки моего разума, вытаскивает давно в пыльные кучи сваленное барахло воспоминаний. Тревожит.

Не хочу вспоминать. Уберись от меня. Не ковыряйся в старье. Изыди. Исчезни.

Поляков
Рубиновое пиво

Глотнул «Жигулевского» прямо из горлышка, поискал какую-нибудь закуску. Пусто. В холодильнике только полпачки масла и докторская колбаса. Хлеб есть? Нет. Бутерброд не складывается. Пошарил на кухне, нашел открытую упаковку чипсов. Неделю, наверное, тут валяется. Попробовал – дрянь. Они влаги из воздуха набрали, даже не хрустят, жуешь, как губку для мытья посуды. Выкинул в ведро. Долой! Придется так, голяком пить. Допью – и спать.

Завтра, как говорится, снова в бой. Завтра свидетели придут, Яковлев и Феоктистова. Надо будет с ними побеседовать пристально. Так, чтоб они вспомнили все, даже то, о чем, может, и сами не подозревают. Они будут рассказывать, а я их рассказки – просеивать через мелкое ситечко, выискивать крохотные кристаллики смысла, выдергивать пинцетиком тонюсенькие зацепочки. Если повезет.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни потом они не пришли. Ни Феоктистова, ни сынок ее. Время шло. Я звонил и ей, и ему, но телефоны не отвечали.

Зато пришли результаты экспертизы ДНК. Это был он, Ганнибал. Совпадение с предыдущими случаями, как любят говорить в фильме «След», сто процентов. Они там, в кино, вообще молодцы, где они видели совпадения в сто процентов? Максимум девяносто девять и девяносто девять сотых. Но всегда остается одна сотая процента сомнения. Эти игры с генотипами, с ДНК – это все здорово. Если преступник пойман и можно сравнить. Классика жанра.

Мы еще на третьем курсе эту забавную историю проходили, она во все учебники вставлена: в одном английском городке, черт его знает в каком, изнасиловали девицу. А дело было как раз на заре эпохи ДНК-дактилоскопии, в конце прошлого века. Ну и провели анализ биологического материала преступника, снятого из… э-э-э… с жертвы, в общем. А потом всех мужиков этого городишки прогнали через анализ ДНК. Уж не знаю, кружки в барах они изымали или по домам ходили с ватными палочками, а только гада того вычислили. Правда, пришлось его хорошенько к стенке прижать, чтоб он еще и сознался. Ну, уж прижали как-то. Сознался.

Я было решил сам наведаться в семейку свидетелей. Сколько можно ждать? Но тут она заявилась, Елена. Не в кабинет. Она ждала меня на улице. Я на обед собрался, только за порог шагнул – навстречу женщина. Красное пальто, серая шляпа, поля низкие, глаз не видно, только губы – яркие, сочно-алые, в тон пальто, четко очерченные. Кто такая? А она:

– Здравствуйте. – И, видя, что не узнаю, добавила: – Я Феоктистова. Вы хотели поговорить. Я пришла. Извините, раньше не получилось.

«Ниче се», – думаю. Я бы ее ни за что не признал. Где та тетка в дешевых трениках и тапках-лаптях?

– Ну, давайте поднимемся ко мне, – говорю.

Она мнется:

– Может, лучше в кафе зайдем?..

Я должен быть добрым, покладистым, согласным. Именно такому собеседнику люди все рассказывают. Пластилиновым надо стать. Вылепить из себя такого же человека, как тот, которого пытаешься разболтать. Заговорить на его языке. Чтоб без трудностей перевода. Легче всего общаться с теми, кто похож на нас. Возникает иллюзия, что тебя понимают. Надо стать собеседником, а не следователем.

Я тоже помялся слегка – вроде как раздумываю, не решаюсь.

– Ну, не знаю даже… Ну ладно, давайте в кафе. Тут недалеко «Лесная сказка» есть. Идемте.

В кафуху эту мы частенько обедать ходим. Там и комплексные обеды – пардон, бизнес-ланчи – дешево и сердито – и котлетки с пюрешкой, и суши с роллами, и гамбургеры – в общем, на любой вкус. Даже кофе с пирожными есть. Если хошь, и навынос. Видать, хозяева всем угодить пытаются, чтоб ни одного клиента мимо себя не пропустить. Жаль только, сейчас мне пожрать не придется, а я б очень не против, с утра только один бутер с докторской заглотил плюс чаек. Свидетель, он – птица капризная, привередливая. Его заговаривать, направлять надо, дирижировать разговором. А как я буду с набитым ртом направлять? Вилкой дирижировать? Чуть что не понравится – и захлопнется, не будет говорить, зажмет что-нибудь важное. Упущу нить. Так что закажет она кофе – придется и мне кофеек хлебать, хоть я его и не люблю особо. Ладно, потерпим, потом пожру по-божески.

Пришли мы в «Сказку», сели у окна, за единственный свободный столик. Народу – уймища. Правильно говорят, народ голодает. Вон сколько голодающих сбежалось. Запах стоял одуряющий, пахло теплыми булочками с корицей.

– Вам кофе взять, Елена Васильевна?

А она, меню пролистав:

– Закажите мне пива. «Бургонь-де-Фландр». И сами возьмите чего-нибудь, не стесняйтесь. Я вижу, вы есть хотите.

– С чего вы взяли?

– Вы меню оттолкнули, а сами по чужим столам так и зыркаете. И ноздри… Они у вас раздуваются. Вы запахи поедаете.

Ну, раз пошла такая пьянка… Я заказал себе обед и тоже взял пива. Обычного. «Степан Разин». Мне пиво принесли в высоком стакане, как положено, а Елене – в круглом бокале на высокой тонкой ножке. Манерно. И было оно, Еленино пиво, такого теплого темно-янтарного цвета, как чуть пережаренный леденцовый петушок на палочке. Мне даже почудился запах жженого сахара. И пена плотная, но невысокая, как слой глазури на тульском прянике. Такое очень женское, женственное пиво.

Она подняла свой бокал на просвет перед окном. И карамельный янтарь в момент стал багровым. В самой сердцевине заворочался жидкий рубин. Живой. Сочный, как губы Елены. Он шевелил короткими золотистыми щупальцами, будто пытался вынырнуть на поверхность. Но багровая бездна, сжатая хрупким стеклом бокала, не отпускала его, давила, держала.

– Элка, она почему из дома на ночь глядя ушла? Они опять с Сережей полаялись. Даже подрались, кажется. Я не видела. Я в десять часов в свою комнату ухожу, и дальше, хоть они изорись, хоть всю квартиру развали, я не выйду. Они часто шумели по вечерам, соседи жаловаться устали. А что мне-то жаловаться? Я давно сказала: «Мешают – вызывайте полицию». Вот они пересобачились, и Элка ушла в свою каморку ночевать. Она так делала нередко, обидится – и уйдет до утра. А утром вернется. И как ни в чем не бывало оба-два сидят на кухне, пивком похмеляются.

Елена пригубила свое пиво. Именно пригубила, по-другому не скажешь. Там и не убыло ничуть. Слизнула плотную пенку с верхней губы. Поставила бокал, навалилась локтями на стол:

– Вряд ли я вам чем-то помогу. Какой смысл теперь про Элку рассказывать? Ее нет больше. Она и раньше никому, кроме Сережки, была не нужна, а теперь тем более.

Она помолчала, покрутила свой бокал, разбрызгивая янтарные лучики по сторонам, чуть оттолкнула его от себя.

– Вы думаете, алкоголики любить не умеют? Умеют. Элка, она добрая была. Да, пила – не просыхала, материлась как извозчик, дралась даже. Не со мной, нет, она меня любила. Бывало, отправит Сережу баки мусорные к машине вывозить, а сама в магазин метнется и мне пирожное принесет, корзиночку или картошку. Одно пирожное. Для меня специально. Это если они накануне опять буянили. «Ешь, – говорит, – ешь, Ленка, вкусняшка же. Ешь, пока Серега не пришел». А я ей: «А давай чайку и вкусняшку пополовам». Сережка маленький так говорил: «Пополовам». Сядем и чаю с половинками пирожного попьем. И Сережу она любила. Как умела, так и любила, вон шарфик ему на день рождения подарила. Зенитовский, голубой. Он за «Зенит» болеет. «Теперь ты у меня совсем красавец, – говорит, – как Ален Делон».

Она сказала «шарфик», и губы ее искривились, полезли правым краем вверх, и туда же поползло, зазмеилось толстым удавом это слово: «Ш-ш-ша-арф-фи-и-ик».

Она помолчала, еще раз поднесла бокал к губам. Я слушал. На тарелке передо мной остывала котлета.

Елена
Царица ночи

Сижу над бокалом «Бургони», рассказываю этому мальчику про Элку. Он слушает. Вынюхивает. Вон ноздри шевелятся. Информацию по крупинкам отсеивает из моих слов. Как старатель, вымывает золотинки из песка. Молодец. Хороший следователь должен это уметь. Хотя рассказать мне особо нечего.

Вы знаете, что она была – как это называется, «девочка из хорошей семьи»? Элла Яновна Валевская… Помните, в Питере был магазин «Пани Валевска»? Парфюм и косметика из Польши? Хотя откуда вам помнить, это в старое время было. Представляете, Элка – пани Валевска? В ней эту пани не разглядеть уж было. Была, да вся вышла. Асимметричный дуализм языкового знака. Как бы это вам попроще? Вот слово, то есть языковой знак. А вот предмет или явление, этим словом называемое. И вот сначала были они тождественны. И всем все было понятно. Смотришь на молодую оперную певичку в блестящем платье и сразу чувствуешь: вот это и есть «Элла Валевская». А потом предмет изменился, а его название – нет. И стали они друг на друга не похожи. «Элла Валевская» осталась, а вместо красотки-певички подсовывают нам толстую пьяную криворожую бабищу в застиранных спортивках – не стыкуется одно с другим. Когнитивный диссонанс. По мозгам – как железякой по стеклу.

Элка, Элка… Сидела бы ты тогда дома…

В первый раз я Элку из дома выгнала. И во второй тоже. И в третий. Как всех остальных шалав, что Сережа домой приводил. А потом вижу, других баб больше нет, только эта. Думаю, пусть уж. Лучше одна, чем разные. Она говорила, что музучилище окончила по классу фортепиано и вокалу. У нее меццо-сопрано был, а она все старалась сопрановые партии петь, ей нравилось. И на отчетном концерте сразу после выпуска – еще приболела, простыла чуть-чуть, да внимания не обратила – пела арию Царицы ночи. Ну и сорвала голос к чертям собачьим. Думала, восстановится, три месяца молчала – не восстановился.

Я не поверила.

Какое сопрано, какое фортепиано? Толстая хабалка, без мата сколько времени не спросит. Пальцы сардельками. А уж голос – вообще караул, хрип-сип сплошной, как… даже не знаю что… старый граммофон, что ли.

А однажды я через парк шла, а там у фонтана летом пианино поставили желтое, умеешь – валяй, сбацай монтану. Иду, слышу, кто-то второй ноктюрн Шопена играет. Неровно так, то чистенько, бегло, то раз – и запнулся, сфальшивил, и тогда опять повторяет это же место. И опять – бамс! Затор. Повтор. Выхожу на плешку сбоку от фоно, смотрю – а это Элка. Сардельками своими по клавишам стучит, а по щеке – слеза, и кап-кап ей на пальцы.

Вот тогда я поверила.

Доиграла, аккуратно крышку опустила и побрела прочь. Идет нога за ногу, а глаза такие пустые, будто не видит ничего вокруг. Меня не заметила, я за дерево зашла, спряталась. И ничего ей не рассказала потом. Может, зря.

Откуда знать, что зря, что не зря? Вот следователь этот, Поляков, – он знает, что к делу, а что просто так, болтовня? Слушает. Очень симпатичный мальчик, почти рыжий, лохматый, на носу едва заметные веснушки после лета остались. Глаза внимательные, даже как бы сочувствующие. А рот жесткий, выдает мента, не из сочувствия меня слушает, ищет в словах зацепку какую-нибудь. Хотя какой он мальчик? Мужчина давно. Женат наверняка, и ребенок уже, может, школьник. Поколение наших детей давно выросло, а мы все «мальчики-девочки». Он такого же возраста, как мой Сережа. Да только совсем не похож.

* * *

Мой сын в двадцать лет уже спился. Не верите? Вот и я не верила.

Все в старших классах вино пьют или водку. Себе и другим доказывают, что взрослые. И мы в свое время фугасы с плодово-выгодным покупали. На переменке за школой пили, разлить не во что – так прямо из горлышка, пускали бутылку по кругу. Я однажды на урок пришла пьяная. На пустой желудок три глотка какой-то дряни сладкой. Окосела. Уснула за партой. А сосед мой возьми и подтолкни меня, я на пол рухнула. Очнулась – где я, что я, ничего не соображаю. Весь класс ржал.

Все во взрослость играют. У всех проходит потом. А у Сережки не прошло.

Из армии пришел – две недели с друзьями дембель праздновал. Потом все расползлись как-то, а Сережа продолжил. Я в обед домой прибегала – он уже мягкий был. В каком смысле? Ну, знаете, неточность движений, такая расплывчатость, что ли, как у плюшевой марионетки на ниточках. А к вечеру уже никакой, я с ним разговариваю, а он только «да» невпопад, причем необязательно мне, иной раз и включенному телевизору.

Самое утомительное – ожидание. Все надеешься, сейчас это закончится, прервется, но на самом деле не веришь – знаешь, что за чем пойдет, будто квест проходишь от точки к точке и раз за разом бесконечно, по кругу. Нет, по спирали, все ниже, ниже…

Я ночью просыпалась от малейшего шороха сквозь неплотно закрытую дверь. В ужасе просыпалась. Как в фильме – распахиваешь глаза, а над тобой занесенный топор и голодный взгляд убийцы. Сердце барабанной дробью в горле, в ушах, в затылке, руки трясутся и подташнивает. Адреналином шарахнуло, и тело требует: бежать, спасаться – переварить это возбуждение. А куда бежать? Лежу слушаю. Я по шагам могла определить, как он по квартире передвигается, направление отследить, в туалет, на кухню или в прихожую. Если в туалет – может, просто пописать, если на кухню – может, воды попить. А в прихожую ночью зачем? Значит, там у него нычка. Да у него везде нычки были, такие фуфырики аптечные, боярышник, настойка овса или еще хлеще – «Красная Шапочка», какая-то дрянь несусветная, техническая. Лежу мучаюсь – вставать или нет. Встать, отобрать, вылить, скандал устроить? Без воплей не отдаст, ему же горит. Или сделать вид, что не слышу ничего?

Сначала жалость переполняет, ведь это болезнь, надо лечить, помогать. Потом ненависть и отвращение. Ненависть к тому червю, что сидит там у него внутри, грызет, пожирает мозг, захватывает управление телом. Потом приходит равнодушие. Накрывает куполом, глушит все чувства.

Я старалась не поддаваться равнодушию. Мой сын – алкаш. Но от этого он не перестал быть моим сыном.

И уговаривала, и ругалась, и на принудительное лечение отправляла. Он соглашался, даже подшился один раз. «Дисульфирам» чертов чуть его не угробил. Пить же нельзя совсем. А он не смог. Три месяца всего продержался. Я тогда велосипеды купила, мы с ним по окрестностям ездили. Как нормальные люди. Церкви наши знаменитые смотрели, пикники устраивали. А потом сорвался. Я с работы пришла – он на полу лежит без сознания, весь заблеванный, а рядом малек валяется, пустой. Я – «Скорую»! Откачали, слава богу, успели. Через пару дней он велики продал. И пропил.

Все из дома выносил. Для начала мои белендрясы сбагрил не разбирая – и цепочку золотую, и колечко с пятью брюликами – дореволюционное, дорогое, еще прабабкино, за него, пожалуй, машину можно было купить, – и дешевую бижутерку, что я по молодости насобирала. Все ссыпал в карман и унес. Потом более крупные вещи стали уходить: куртка его кожаная турецкая, шуба моя, пароварка, утюг, сервиз… Тогда я поняла, что ничего не смогу изменить, надо приспосабливаться.

Я приспособилась. С работы, из проектного бюро, ушла. Все дорогие вещи, что Сережа еще не вынес, продала через «Авито», что продать не удалось – подругам раздарила. Тогда у меня еще были подруги. В доме осталось все самое дешевое: мебель, одежда, все старое или с китайской барахолки. Я админом-модератором устроилась. Веду несколько сайтов плюс их странички в сетях. Ноутбук себе купила маленький, дорогой, «Фуджицу». Я с ним не то что за хлебом – я с ним в туалет хожу, никогда без присмотра не оставляю. Это единственная приличная вещь в нашем доме. И деньги на водку даю всегда, когда просит, даже сама покупаю. Им с Элкой на двоих – бутылка в обед уходила и бутылка вечером, иногда еще одна, но это без меня, плюс пиво утром на опохмел. Такая вот норма выкристаллизовалась.

Элка когда у нас появилась, у нее даже паспорта не было, утратила где-то посреди своей загульной жизни. Я погнала ее документы восстанавливать. Прописала в нашей квартире. Упросила начальницу нашего ЖЭУ – мы с ней когда-то работали вместе – взять Элку дворником, сказала, что она Сережина жена.

От нее ведь родные отказались. И мать, и отец, и брат старший. Неудачная получилась, лучше вычеркнуть и забыть. Элка, потеряв голос, заметалась: как жить, что делать? Она же рассчитывала на оперную карьеру, ей уже в Питере место предложили. Не в Мариинке, конечно. Но все равно, это же Питер! Сначала там, а потом, глядишь, и Москва, и Европа. А теперь что остается? Место аккомпаниаторши? А она гордая была, заносчивая. На фоно тапершей лабать, других певцов обслуживать не желала. Ну, и понеслась душа в рай, полетели клочки по закоулочкам. Сначала со своими «артистическими» пить стала, потом уже с кем попало. За год превратилась в хабалку. Напьется – в драку лезет. Один привод, другой, за коллективный дебош огребла пятнадцать суток. Когда вышла, не смогла попасть домой – замок в дверях поменяли. Семейка ее из квартиры выписала, взятку дали, и в одночасье стала Элка жительницей деревни Толсть километров за сто с лишним от города. Она в замке поковыряла, постучала, поорала и ушла. А через пару часов вернулась уже хорошая и с приятелями-собутыльниками: «Ломайте, мужики, дверь!» Им что, они дверь в пять минут монтировкой отжали. У нас в городе у многих еще старые деревянные двери стоят. Они крепкие, массивные, чего их на металл менять. Мать Элкина полицию вызвала и сдала дочь. Она-то сдала, да Элка не сдалась, давай кулаками махать. Еле упихали ее в воронок. Тут уж она по полной программе огребла: и за то, что вломилась в чужую (подумайте только – в чужую!) квартиру, и за сопротивление при задержании…

И поехала Элка на два года в Карелию, в город Сегежа на исправительные работы.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации