Текст книги "Спасти, убить, забыть"

Юлий Буркин
Спасти, убить, забыть

Началось все весело. После двухнедельных каникул мы собрались на очередную репетицию. Хотя на самом деле, это была никакая не репетиция, а именно «собрание», потому что за инструменты мы так и не взялись, а только болтали, вспоминали фишки с концертов, мелкие приключения и выходки фанаток… Ну, и обсудили деловые итоги тура (сразу по возвращении было не до того – падали от усталости, да и апатия была полная).

О планах поговорили тоже и решили в ближайшее время живьем не работать вообще, а сконцентрироваться на записи очередного альбома. Материала накопилось достаточно, были даже до сих пор не отписанные студийно хиты. А это чревато: если старые песни публике приелись, а новые в ротацию еще не запущены, возникает рейтинговый зазор, наверстывать который придется долго, упорно, а можно так и не наверстать. На этом погорели многие.

После того, как было принято это решение, мы, наверное, и побренчали бы немного для разгона, но тут Петруччио, который в этот раз, вопреки традиции, отмалчивался, да и вообще был мрачноват, сказал такое, что мы все обалдели, и нам стало не до бренчания. Он сказал:

– Кстати, ребята. Я снимаю с себя обязанности вашего продюсера. Дальше работаете без меня.

Вот так вот просто. Будто сообщил о том, выходит на следующей остановке. Первым от шока пришел в себя наш вокалист Чуч:

– Ты что, Петруччио?! Как это, «без меня»?! Ты нас собрал, ты нас сделал, мы без тебя – никто!

– Были никто, а стали кто. Теперь, наоборот: я – никто. Вы уже давно прекрасно работаете без меня. В прошлый альбом я не привнес практически ничего, а он вышел ничуть не хуже прежних. Может быть даже лучше.

Это правда. Если наш первенец целиком держался на идеях Петруччио, на его песенном материале, на разработанном им саунде, то его вклад в каждый последующий альбом становился все меньше. А последний мы, ропща, писали и вовсе без него, так как он в тот период с головой окунулся в свой новый проект – голографический театр «Вена». Но это ничего не значит, Петруччио (он же – Коля Васин) – наш учитель, наш гуру и создатель. Все наши идеи – лишь производные от его идей. И знаменитыми нас сделала та самая дебютная работа.

– Я вам больше не нужен, – продолжал Петруччо. – А мне вся эта музыка перестала быть интересна окончательно.

Последнее нас не удивило, так как все к тому и шло.

– Интересна, неинтересна! – передразнил Чуч. – Да ты хоть терпеть ее не моги, а бросать – это не по-человечески!

– То же мне, котята нашлись, – усмехнулся Петруччио. – Справитесь.

– Может, мы и справимся, – сказал я, – но это будет нечестно. Ты нас создал и должен получать за это вознаграждение все время, пока мы существуем.

– Уж за это не беспокойся, – кивнул тот. – Я – соучредитель RSSS, и свою долю я никому не отдам. Авторские, пока мой материал будет переиздаваться, тоже будут мне капать. Значит, все справедливо. А вот получать гонорары за гастроли, в которых я не был, я не собираюсь. Так что, как активный участник проекта, я самоустраняюсь.

– Но почему?! – вмешался мелодист Пиоттух-Пилецкий, самый старший из нас и самый близкий Петруччио. – Да, ты сделал паузу, но у тебя ведь всегда куча идей. Ты нам нужен, и претензий у нас к тебе нет!

– Ладно, ребята, не буду темнить, – помолчав немного, сказал Петруччио. – Завтра я иду на мнемосакцию.

Мы просто потеряли дар речи. Мнемосакция, чистка памяти – новомодный способ омоложения. Точнее, только «ново-», а «модный» – сказано чересчур сильно. Для того чтобы стать по-настоящему модной эта процедура слишком дорога. Да и из людей зажиточных находится не так уж много тех, кто желает расстаться со своей памятью, как с лишним жиром. Жир не является частью личности, а вот память как раз-таки является… Собственно, мы и есть наша память.

– Петруччио, ты же сам говорил, что это шарлатанство! – воскликнул Пиоттух.

– Я ошибался, – пожал плечами Петруччио.

– Как же ошибался?! Ты говорил: потеряв память, человек становится просто другим, а не моложе. Разве это не так?! Ты станешь человеком с другим опытом, а значит, с другими вкусами, с другими привязанностями, ведь все это основано на памяти… Зачем?! Только не ври, что ради фальшивой молодости. Высшую меру наказания с этого года заменили на полную мнемосакцию, а ты идешь на это добровольно. Тебя что-то мучает? Что-то такое, что ты хочешь забыть, во что бы то ни стало?!

– Уймись, – скривился Петруччио. – Если бы что-то такое и было, я все равно бы не рассказал… Принудительная процедура имеет мало общего с косметической. Там стирают всё, что составляет твою личность, и остается лишь тело с пустой, как чистый лист, душой. Здесь стираются только те участки, которыми ты готов пожертвовать, в основном заархивированные и запрятанные так глубоко, что они никогда тебе и не понадобились бы. Их поднимают и показывают тебе: «Надо?» И ты решаешь. Смысл не в том, ЧТО ты забываешь, а в том, сколько у тебя появляется свободной памяти. Почему время в детстве тянется долго, и жизнь при этом такая яркая и осязаемая? Потому что каждое мгновение оседает в свободных ячейках твоей памяти, и этим гарантируется плотное сцепление твоего сознания с реальностью. С каждым годом этих ячеек остается все меньше, все меньше впечатлений впитывается тобой, и жизнь начинает скользить мимо почти без сцепления. Чтобы жизнь не проскальзывала, чтобы вернуть свежесть восприятия, вкус и ощущение времени, нужно много свободной памяти. Вот и всё. А хотеть сохранить в своей башке все что там накопилось, включая гуглобайты мусора – верх нарциссизма.

Петруччио заметно нервничал, даже злился, но мне почему-то казалось, что он неискренен. Я хотел спросить, не спешит ли он, может, стоит подождать, может, его отношение к этой процедуре у него изменится снова… Но он остановил меня жестом и сказал:

– Ваше право относиться к этому как угодно, но мое решение твердое, и завтра я ложусь. Увидимся через два дня.

Он встал. Уже у выхода обернулся и сказал Пилецкому:

– Запомни такую фразу… Просто запомни: «Я не смог его отговорить».

– Что? – не понял Пилецкий.

– Ничего, – одними губами усмехнулся Петруччио и, не прощаясь, вышел.

Когда Чуч позвонил мне на следующий день и сообщил, что убит Козлыблин, я сразу подумал о Петруччио. Козлыблин не имел прямого отношения к группе, но, будучи гениальным хакером и другом Петруччио, он сделал для нас много полезного. Особенно в начале нашего пути. И кто знает, где бы мы сейчас еще были, если бы не его вывихнутые мозги. Правда, и сам он заработал при этом немало.

С его помощью мы конструировали новые звуки, модернизировали программы звуко– и видеозаписи, максимально эффективно раскручивали себя в Сети, подтасовывая топ-листы… Даже когда мы просто консультировались с ним по частным вопросам, его приемы были, как правило, нестандартными, на грани, а то и за гранью фола. Чего стоила только история, когда он по моей просьбе «подлатал» мой подтормаживающий Умный Дом. Необходимый апгрейд, который был мне тогда не по карману, он заменил программкой-вирусом, имитирующим алкоголь. Мой Дом тогда действительно встряхнулся, воспрял, стал работать быстрее и веселее… Но довольно быстро стал «запойным», деградировал и довел себя до саморазрушения, чуть не похоронив в себе заживо и меня. С тех пор, удивляя фанатов, я живу в обыкновенном «доисторическом» доме…

То, что Козлыблина не стало, не лезло ни в какие ворота. Он был стихийным оптимистом, стоило набрать его номер, как на экране возникала его сияющая физиономия: «Что, козлы, блин, без меня никуда?!!» Целый день я был сам не свой, переживая это известие. Главное, чего я не хотел – узнать подробности его смерти. «А каково будет Петруччио? – в какой-то момент подумал я. – О смерти друга он узнает уже после операции. Вот тебе и новая жизнь, полная новых ярких впечатлений…»

А вечером мне позвонил Пиоттух-Пилецкий. Казалось, за эти сутки он стал старше лет на десять.

– Очень надо поговорить, – сказал он. И вскоре примчался.

Разговор начался странно, странно продолжался, и только к концу я начал понимать, что, собственно, происходит. От выпивки Пила отказался, зато литрами поглощал завариваемый мной зеленый чай с жасмином.

– Ты помнишь, что Петруччио любит больше всего? 

...

конец ознакомительного фрагмента