Текст книги "Дама с горгульей"

– Но я…

– Вы все прекрасно понимаете. И даже имеются свидетели, которые подтвердят, что вы уже довольно давно шпионите за нашей семьей для Тиховлизов. А если вы будете продолжать упорствовать, то Артем Георгиевич представит вам распечатку телефонных разговоров, ваших и семейства Тиховлизов, а заодно займется вашими банковскими счетами и представит отчет Вольдемару Сигизмундовичу, после чего… Вам водички? – заботливо спросила Гриппа, глядя в побледневшее до мертвенной синевы лицо камердинера. И тут же посуровела: – Хватит придуриваться, Смуров! Выкладывайте, когда именно вы видели Тиховлизов в тот вечер, сколько раз, что им говорили, что те отвечали. И во всех подробностях! Не дай вам бог, что-нибудь забыть или напутать. Не забывайте, у меня есть свидетели, и в доме, могу вас обрадовать, стоят скрытые камеры наблюдения.

Последнее заявление Агриппины вообще-то было ложью, Елена Сергеевна категорически возражала против камер, пусть даже прислуга остается без бдительного присмотра, но оно подействовало. Сергей Петрович взглянул на дочь хозяина с плохо скрытой ненавистью и приступил к рассказу…

– Артем Георгиевич, я хочу, чтобы вы занялись увольнением этого типа. Желательно с волчьим билетом и наименьшими огорчениями для отца, – распорядилась расправившая крылья Гриппа, едва за камердинером закрылась дверь.

– Разумеется, – кивнул Сокольский. У него и самого давно чесались руки на этого гнусного соглядатая.

– И еще. Вызовите кого-нибудь из охраны, будет лучше, если мы изолируем прислугу в столовой и будем вызывать по одному. Чтобы не сговорились с теми, кто уже побывал здесь, – с некоторым опозданием попросила Гриппа.

– Правильно! – согласился окончательно утративший инициативу Артем Георгиевич. Все же кровь великое дело. Сейчас Агриппина своей хваткой напомнила ему Вольдемара Сигизмундовича.

Глава 7

Спустя четыре часа после каторжной работы Гриппа с Сокольским, довольные и уставшие, сидели в библиотеке. Горел камин, приглушенный свет торшеров не резал глаз, на столике между ними был накрыт легкий ужин. Где-то в глубине дома рыдала по щелям перепуганная прислуга.

После камердинера компаньоны успели опросить шестерых горничных, повариху, ее помощницу, электрика, по совместительству выполнявшего обязанности сантехника, кастеляншу, троих садовников, в праздничный вечер следивших за осветителями и пиротехниками, дворника, двоих водителей и саму Чесотку, то есть Чеславу Зиновьевну. И теперь, устроившись в огромных мягких кожаных креслах, вкушали заслуженную трапезу.

– Ну, что ж, думаю, пора приступить к анализу добытой информации, – подтянув под себя ноги, сказала Агриппина.

От усталости, тепла и уюта библиотеки ее начало клонить в сон, но боевой задор, захвативший ее сегодня, никак не хотел угасать и требовал продолжения.

– Полагаю, мы уже можем набросать общий график передвижения людей по дому и общий хронометраж. Но прежде надо составить графики передвижения отдельных лиц. Это поможет нам получить более полную и многогранную картину.

Артем сидел в кресле с бокалом вина, который позволял себе обычно лишь вечером, и смотрел, как желто-красные всполохи огня из камина играют на рассыпавшихся по плечам волосах сидящей напротив дочери хозяина дома. Ее лицо выглядело совсем юным, а печальные, усталые глаза, затененные длинными ресницами, добавляли облику девушки мягкости и беззащитности тургеневских героинь. Раньше, глядя на Агриппину, Сокольский часто удивлялся, почему та никогда не пользуется косметикой. На фоне окружающих ее ухоженных и всегда умело подкрашенных женщин она смотрелась как деревенская простушка, но сейчас ему даже нравились свежесть и чистота ее лица, выражение трогательной невинности на нем. Артем рассматривал ее сейчас, такую тихую, кроткую, в этой тихой уютной комнате, и невольно подумал: наверное, здорово, когда дома тебя ждет такая вот женщина, умная, добрая, ласковая, очень домашняя и светлая… От ее умиротворяющего присутствия глава службы охраны, кажется, даже начал задремывать. Но тут Агриппина встрепенулась и совершенно трезвым, холодным, как морозное утро, голосом произнесла: «Полагаю, мы уже можем набросать общий график передвижения людей по дому…»

Его точно водой окатили. Господи, ну что за сумасшедшая? Ну, какие еще графики? Сокольский раздраженно взглянул на часы – те показывали одиннадцать сорок. «Спать надо ехать по домам, а графики строить завтра», – сердито подумал он. Однако не тут-то было. Гриппа уже извлекла откуда-то блокнот, большой, на пружинах, и принялась чего-то там строчить. Артем встряхнулся и заставил себя собраться.

– Убийство произошло в двадцать часов тринадцать минут. Его мы возьмем за точку обратного отсчета, – деловито бубнила Гриппа. Она уже убрала волосы в хвост и надела на нос свои кошмарные очки.

«Как в фильме ужасов, – мелькнуло в голове мужчины. – Этакая чокнутая библиотекарша, синий чулок, которая днем выдает книжки, а ночью в кожаном трико разделывает с особой, извращенной жестокостью свои жертвы».

– Если мы создадим общий график всех передвижений и отдельный для каждого человека, – не обращая на него внимания, с маниакальной сосредоточенностью бормотала Агриппина, – то потом сможем их дополнять по мере поступления новой информации и, таким образом, будем получать все более и более точную картину преступления, пока наконец не дойдем до отметки икс и не получим правильный ответ – имя убийцы.

– Гм… – лишь промычал в ответ Сокольский.

Агриппина включила диктофон и принялась за работу. Вначале Артем еще делал вид, что принимает какое-то участие в процессе, но постепенно расслабился и правда задремал.

– И вот что у нас получилось! – вернуло его к реальности громкое, бодрое восклицание. – Я ограничила временной отрезок двумя точками. Восемнадцать часов – время прибытия в особняк Коробицких и Сидоренко. Тиховлизы приехали позднее, в восемнадцать сорок. Именно с момента появления в доме первых фигурантов начинаются все важные события субботнего вечера. Значит, так, пойдем по общему графику…

Агриппина стала зачитывать свои заметки:

18.00 – прибывают Коробицкие.

18.05 – прибывают Сидоренко.

18.20–18.43 – разговор Валерия с отцом.

18.30–18.40 – разговор Лизы с Анжелой.

18.40 – прибытие Тиховлизов.

19.15 – разговор Тиховлизов со Смуровым.

19.20 – отец вызывает Окаемова. Важный звонок.

19.30 – Сидоренко спускаются к гостям.

19.30 – Тиховлизы спускаются к гостям.

19.45 – Коробицкие спускаются к гостям.

– Пока негусто, – подвела девушка итог. – Но зато сразу заметно, что на осуществление плана у убийцы имелось не так уж много времени. Все наши фигуранты показались гостям и какое-то время находились среди них в вестибюле. И исчезли примерно в одно и то же время – когда гостей пригласили в сад. А случилось это примерно в 19.50. Таким образом…

Договорить Агриппине не дали.

Двери библиотеки распахнулись, словно от порыва ветра, и в тихий уют осеннего вечера с ароматом цветов и свежестью весны впорхнула Елена Сергеевна. Изящным, стремительным движением она сбросила на диван шубку и, вскинув воздушные, невесомые руки развернулась навстречу дочери.

– Гриппуля! Детка!

Голос бывшей балерины был трелью соловья, алое шелковое платье – языком пламени, пышно взбитые кудряшки легким, невесомым облаком парили над ее головой, изящные серебряные босоножки мелькали искорками на густом персидском ковре.

Она была весной, юностью, свежестью утра, и Гриппа под этим порывом сжалась, погасла, стала плоской, серой, скучной. Девушка стояла, опустив руки и глядя на мать тоскливыми, потерянными глазами. Все, что делало ее сильной, уверенной в себе, яркой еще минуту назад, вдруг пропало, Агриппина словно превратилась в унылую позднюю осень, тоскливую, как холодный мелкий дождь за окном.

Сокольскому эта мгновенная метаморфоза показалась зловещей. Как будто злая колдунья, ворвавшись в замок, отняла жизнь у прекрасной принцессы, превратив ее в серое, уродливое изваяние. Вот только внешность Елены Сергеевны на злую колдунью никак не тянула.

– Детка, я так рада, что ты заехала! Почему не предупредила? – Мать запечатлела на щеке дочери легкий, мимолетный поцелуй и повернулась к Сокольскому: – Артем Георгиевич, и вы здесь? Вы, наверное, к Волику? А его нет!

– Я знаю, спасибо. Я заезжал по делам, но уже все закончил. Агриппина Вольдемаровна любезно угостила меня ужином. – Артем махнул рукой в сторону стола с пустыми уже тарелками.

– Разве это ужин? Нет, нет, – с радушной улыбкой возразила Елена Сергеевна, – сейчас мы все вместе поужинаем. Я привезла небольшую компанию. Посидим, поболтаем. Чеслава сейчас стол накроет. Идемте, я вас представлю! – Хозяйка дома взяла Сокольского под руку и обернулась к дочери: – Кстати, детка, ты мило выглядишь. Немного скучно, но мило. Сапожки от Шанель? Да, да, помню, я сама их выбирала. Пойдем, дорогая!

– Нет, я не могу, мне завтра в универ к первой паре, у меня семинары, – пятясь от матери, залепетала Гриппа.

– Боже! Сокровище мое, какие семинары? В твоем возрасте надо веселиться, радоваться жизни. Оставь эту скуку серым занудам.

– Я и есть серая зануда! – вдруг выпалила Агриппина, удивляясь собственной дерзости. И, словно испугавшись ее, совсем тихо добавила: – Мне домой пора.

И выскочила из комнаты.

– Гм, что это с ней? – растерялась на мгновение Елена Сергеевна. Но потом встряхнулась и повернула к Артему свой сияющий лик: – Артем Георгиевич, но вы-то, надеюсь, останетесь?

– Увы, Елена Сергеевна, я тоже работящий зануда, и мне завтра рано вставать, – с извиняющейся улыбкой проговорил Сокольский, освобождаясь от крепкой хватки тоненьких, изящных ручек.

– Ну, что ж, ужасно жаль. Я вас не провожаю, меня гости заждались. Чеслава за вами закроет.

Послав воздушный поцелуй вслед дочери, Елена Сергеевна скрылась в глубине дома.

Гриппа стояла посреди синего, как морские глубины, вестибюля с уродливым гигантским осьминогом под потолком, распустившим вдоль стен свои щупальца, и ждала Сокольского. Что, если тот забыл о ней и останется на ужин? Какое унижение! Придется вызывать такси…

Девушка нервно кусала губы.

Но тут увидела выходящих в холл Сокольского с матерью и немного расслабилась. Значит, не забыл.

Всю дорогу до дома спутники молчали. Артем пытался несколько раз завязать разговор, но Агриппина упорно отмалчивалась. Потом ему это надоело, и он оставил ее в покое. Молча довез до дома, проводил до квартиры и, испытав некоторое облегчение, поехал наконец к себе.

Любовь Михайловна Матвеева служила у Начинкиных уже лет восемь. Была она поваром высшего разряда, стажировалась во Франции и мечтала когда-то о карьере с большой буквы. Но большой буквы не вышло, зато вышла большая зарплата, комфортные условия проживания в хозяйском особняке, в большой комнате с собственным санузлом, красивой мебелью и кабельным телевидением вместо прозябания в трехкомнатной хрущевке с матерью, старшей сестрой и взрослым племянником, избалованным, эгоистичным парнем, который не стеснялся приводить в дом своих подружек. А что еще надо одинокому человеку в пятьдесят лет?

Недавно сестра Любови Михайловны умерла, и теперь поварихе чаще приходилось наведываться в город – навещать мать. Но все же женщина была всем довольна. Даже недавняя субботняя трагедия не омрачила ее существования. Она была, как обычно, бодра, подтянута, крахмальна. Ее поварской колпак стоял дыбом, как стеклянный, белоснежная куртка и брюки хрустели при каждом движении. Даже Чеслава Зиновьевна ни разу за их совместную работу не сделала Любови Михайловне замечания за внешний вид. Да и вообще повариха никому не позволяла командовать в своем отсеке. Кухня была ее княжеством, и остальным совать сюда нос не рекомендовалось.

Сегодняшняя беседа с хозяйской дочерью Любовь Михайловну не особо взволновала. Подумаешь, захотелось девочке в следователя поиграть. И надо радоваться, что у хозяев всего одно чадо, которое особой вредностью не отличается, к тому же живет отдельно, сюда лишь в гости наведывается. А то ведь всяко бывает. Любовь Михайловна раньше в других семьях работала и знает, каково это – угождать всяким сопливым самодурам. Нет, Агриппина ни капельки ее не напугала и не обидела. Ну, поговорили, поспрашивали, она ответила как сочла нужным, и все. А вот дуры-девки до смерти перепугались. Особенно Лизка. Ну, у той-то рыльце и вправду в пушку. Агриппина еще не в курсе, что у нее с погибшим шофером, с Никитой, роман был, а то бы и вовсе душу из Лизаветы вытряхнула. Странно, что никто из девок не сболтнул. От страха, наверное, не сообразили.

Эх, молодость, молодость… И что эта дуреха Лизка в Никите-покойнике нашла? Ну, рожа смазливая, ну, рост, фигура. А характер – гнилье. Уж Любовь-то Михайловна знает. Эгоист до мозга костей. Да еще бабник. Такой всю жизнь лишь себя родимого любить будет. Так уж его мамочка воспитала.

Когда Любовь Михайловна ловко сервировала ужин для Агриппины с Сокольским, голова ее была занята все теми же мыслями. Вот уж кто жук, так это он, Артем Георгиевич. Видно, когда в субботу сообразил, что хозяина могли пристукнуть, тут же мозгами пораскинул и пришел к очевидному выводу, что Агриппина, пусть и не красавица, а невеста хоть куда, капиталец ей папочка о-го-го оставит. Теперь Илюшке Тиховлизу придется покрутиться, чтобы девушку не упустить. Гриппа-то «женишка» и раньше не очень жаловала, а теперь против Сокольского тому и вовсе не выстоять. Кто он против Сокольского? Так, сопля в галстуке. Любови Михайловне снова вспомнился видный глава департамента безопасности, и она довольно крякнула. Да, вот мужик так мужик. За такого любая пойдет. Статный, импозантный. Хотя вроде и не записной красавец, а есть в нем что-то этакое. То ли на Шона Коннери похож, то ли на Грегори Пека. Или на этого, из молодых… Как его? Ах да, на Хью Джекмана (представления Любови Михайловны об идеальном мужчине сложились еще до появления на экранах Брэда Питта и Роберта Паттисона).

Повариха закончила сервировку.

– Даша! Иди поднос забери. Агриппина Вольдемаровна велела в библиотеке накрыть.

– Не пойду я туда, – привалилась к дверному косяку щекастая горничная. – Пусть Ирка сходит. Я ее сегодня боюсь, Агриппину. Они там с Сокольским как с цепи сорвались. Видали, как Смурова отделали? – заговорщицким шепотом спросила Даша.

– Так было за что этого старого прохиндея. Давно уж пора. А то больно о себе большого мнения был. Теперь хвост поприжали, вот и забегал, – довольно усмехнулась Любовь Михайловна, на дух не выносившая заносчивого камердинера. – А тебе-то чего трястись? Вроде ни в чем плохом не замечена. Или нет?

– Так… Даша, Любовь Михайловна, что опять за болтовня? Ужин подавать кто-нибудь собирается? – появилась на пороге кухни взнервленная и непривычно краснолицая Чеслава Зиновьевна. – Мало я сегодня за вас выслушивала? Дашка, быстро взяла поднос и рысью в библиотеку! Да смотри не сверни куда по дороге. В порошок сотру, – уже почти нормальным голосом закончила домоправительница. – Любовь Михайловна, плесни чего-нибудь успокаивающего.

– Чего? Коньяку, что ли?

– Да нет, что ты! Чаю травяного или валерьянки.

– Чай есть, Галина Станиславовна от нервов пьет. Хотите?

– Давай. Лиза еще не спускалась?

– Нет. Небось марафет наводит. А то скоро хозяйка явится, а она вся в пятнах, как зебра.

– Зебра в полосках, – поправила, садясь за стол, Чеслава Зиновьевна.

– Ну, тогда как жираф.

– Звали, Чеслава Зиновьевна? – раздался за их спинами тихий, прямо-таки пришибленный голос.

– Звали, – оборачиваясь к Лизе со строгим, как у группенфюрера СС, взглядом, ответила домоправительница. – Выкладывай.

– Что? – часто заморгала Лиза.

– За что тебя Агриппина Вольдемаровна так… – Чеслава Зиновьевна замялась, подбирая слово, и закончила не совсем уверенно: – Так отчитала.

– Да не отчитывал меня никто, – надулась Лиза. – Просто она спросила про Никиту, ну я и расстроилась. Почему, кроме меня, никто о нем не вспоминает? Пока жив был, все девицы ему на шею вешались, даже Дашка со своими булками вместо щек. А умер, так и не вспомнил никто ни разу! – В каждом Лизином слове прорывались невыплаканные слезы.

– Ты ври, да не завирайся. То, что у вас с ним шуры-муры были, еще не повод из себя вдову героя строить. А Никиту нам всем жалко. Только не все из этого спектакль устраивают. – Чеслава Зиновьевна отвернулась, сделала не спеша несколько глотков чаю из кружки. Затем милостиво распорядилась: – Ладно, отправляйся, приведи себя в порядок, а то Елена Сергеевна скоро прибудет. Незачем ей такую твою физиономию видеть. Марш!

Лиза, сверкнув довольно глазами, скрылась за дверью.

– Вот лиса! Врет ведь, наверное, – глядя ей вслед, заметила Любовь Михайловна.

– Врет, конечно, только из нее все равно ничего не выжмешь. Придется подождать. Может, потом все выяснится. А Смурову, похоже, придется чемоданы собирать.

– Почему? – оживилась повариха.

– Пока не знаю. Но мне сердце подсказывает. Видела бы ты, как ему вслед Сокольский смотрел.

Глава 8

Артем сидел у себя в кабинете, было одиннадцать часов утра.

Сегодня ему доставили копии протоколов допроса гостей злосчастной вечеринки, и теперь он, разложив их перед собой, тщательно анализировал каждый. Рядом на столе были разложены графики передвижений подозреваемых в отрезок времени с восемнадцати до двадцати часов тринадцати минут.

Выспавшись, Сокольский вспомнил вчерашний день и пришел к выводу, что Агриппина с ее прагматическим складом ума, пожалуй, права. Составленный ею график значительно облегчал задачу, сузив временной интервал до двадцати трех минут. Если выяснить, чем занимались подозреваемые в этот короткий отрезок времени, вычислить убийцу будет легко.

Поэтому теперь он с особой тщательностью изучал протоколы допросов. Любое упоминание могло либо доказать чью-то вину, либо вывести кого-то из черного списка.

Так, вот и первая зацепка. Валерия Коробицкого видели выходящим вместе со всеми гостями в сад. Мужчина дошел до террасы, а потом, когда раздался удар гонга, вероятно, исчез. Потому, что народ отвлекся. В котором часу это было?

Удар гонга прозвучал ровно в восемь. Успел бы зять хозяина за тринадцать минут подняться на крышу и скинуть статую? Сие можно проверить только опытным путем. Опять тащиться к Начинкиным? Нет уж. Сейчас наверняка дома хозяйка, а встречаться с Еленой Сергеевной ему не хотелось. И Артем позвонил в резиденцию Начинкиных.

– Тараторкин? Отправляйся в сад, встань возле террасы, засеки время и оттуда постарайся максимально коротким путем подняться на крышу. Помнишь, где полиция лопату нашла? Вот, берешь ее, делаешь вид, будто сбрасываешь горгулью. Потом отмечаешь, сколько минут прошло, и возвращаешься на террасу. Если при этом тебя никто не заметит, будет вообще здорово. Но для тебя главное график. Понял? – отдавал глава охраны четкие распоряжения начальнику смены, дежурившей в доме Начинкиных.

– Понял, – коротко ответил Тараторкин и отключился.

Звонок прозвучал спустя полчаса.

– Артем Георгиевич, докладываю. Подъем на крышу занял восемь минут, поиск лопаты и сброс еще четыре. Вниз вернулся за девять минут. Очень устал, пришлось двигаться почти бегом. По дороге встретил на лестнице горничную, издали видел садовника. Все.

– Спасибо, Тараторкин. Никому об этом поручении не рассказывай, – на всякий случай напомнил Артем.

Значит, четырнадцать минут и почти бегом. Но Тараторкин мужик грузный, Коробицкий будет полегче, попронырлевее. Но все же времени у него было, если, конечно, убийца он, на пределе. Знал Валерий о лопатах, валявшихся на крыше, или рассчитывал без инструмента управиться? Горгулья нависала над террасой. Теоретически, если на нее навалиться всем корпусом, могла бы и так упасть. Или нет? Нужны данные экспертов. Сокольский сделал пометку.

С другой стороны, идея убийства тестя могла посетить Коробицкого, именно когда он стоял возле террасы. Смотрел с досадой по сторонам, и вдруг осенило. Это логично.

Эх, знать бы точно, в какой момент зять Начинкина исчез из сада. Ровно в восемь или без пяти? А может, раньше? Люди, которые его видели, на часы специально не смотрели. Жаль, нельзя поговорить с ними еще раз самому.

Сокольский с тоской взглянул на толстую пачку протоколов. Гостей было не меньше сотни. А он еще и десяти протоколов не прочитал. Ему бы пару человек в помощь…

Интересно, а что бы сделала Агриппина? Как бы построила расследование? И вообще, чем она сейчас занимается? Может, позвонить?

Еще чего, сам себя одернул Артем. Хватит ему и вчерашнего. Девушка, конечно, умна и здорово ему помогла, но все же хозяйская дочь, и привлекать ее к расследованию нельзя. Неэтично, недопустимо. И потом, все же есть у нее какие-то странности. То человек как человек, то вдруг замкнется и сама становится похожа на каменную горгулью. Что бы ей не помешало, так это консультация психоаналитика. Но это не его забота, подвел черту Артем и снова углубился в изучение протоколов.

Агриппина встала поздно. В университет ей сегодня надо было только к шести, матери она вчера соврала.

Девушка с удовольствием повалялась в кровати, не спеша, с удовольствием позавтракала, прибралась в квартире и задумалась. Вернее, задумываться она начала еще во время уборки – простой физический труд всегда стимулировал ход ее мыслей. Хорошо все же, что она проявила характер и отказалась от домработницы. А то шастала бы сейчас какая-нибудь девица по квартире и трусы из шкафа тырила. А так и трусы целы, и с самоуважением все в порядке.

Так вот, по поводу мыслей. Агриппина уселась за любимый стол. Большой, изящный, середины девятнадцатого века, с инкрустацией, он был самой дорогой вещью в ее квартире. Интересно, где его нашла мама? Наверное, в антикварном магазине. А подругам девушка врала, что красавец достался ей от бабушки. Мол, семейная реликвия. Так вот, усевшись за стол, она достала свои вчерашние графики и задумалась.

У любого из потенциальных убийц отца было не больше двадцати минут времени на всю операцию. В состоянии аффекта это было под силу любому. Даже Ирине Александровне.

Агриппина ужасно жалела, что запись разговора со слугами осталась у Сокольского. Может, позвонить ему и попросить копию? Да нет, с какой стати? Глава отцовской охраны и вчера-то не очень хотел ее с собой брать, и когда ночью до дома довез, едва простился.

Девушка оторвалась от блокнота. Вчера, когда вдвоем ужинали в библиотеке, Артем Георгиевич так на нее смотрел… На мгновение ей даже показалась, что она ему нравится. А потом появилась мамочка, и в одно мгновение она почувствовала себя прежней неуклюжей и бесталанной неудачницей, никому не нужной, неинтересной. Странно, ведь мать вела себя нормально. Не обидела ее, не унизила. Может, дело не в ней, а в самой Гриппе? Почему она ведет себя как глупый подросток? Ведь уже взрослая, самостоятельная, почти независимая, умная, образованная женщина. Почему же в родном доме на нее накатывает тупость?

И тут, без всякой связи с предыдущими мыслями, у девушки родилась неожиданная идея. А что, если попробовать раскрутить всю эту компанию на их территории? Все они недооценивают ее, считают дурочкой с заскоками. Вполне возможно, ей удастся что-нибудь из них вытянуть. И еще. Надо раз и навсегда разобраться с Ильей. Нельзя позволять ему бесконечно себя унижать и компрометировать.

Вот, кстати, и начать лучше с Тиховлизов. Они из списка самые отвратительные.

Что там говорил по поводу их мотивов Сокольский? Агриппина нахмурилась. Ах да, главный секьюрити сказал, что Пофистал – имя-то до чего у дядьки дурацкое, хуже, чем ее собственное, – в чем-то подставил отца. Хм… Гриппа мало что понимала в бизнесе, кроме одного: если ты подставил на бабки того, кто сильнее тебя, беги не оглядываясь. А Тиховлиз не сбежал. Может, не успел? Или это недоразумение, которое он надеется разрешить? Или… О последнем «или» Гриппа решила пока не размышлять. Потому что оно подразумевало физическое уничтожение врага, а о том, что ее отец все еще находится в опасности, даже думать не хотелось.

Но если насчет подставы все верно, мотивы у Тиховлиза самые веские.

Вопрос: как расколоть это семейство?

Гриппа привычно водила ручкой по бумаге – так ей лучше думалось.

Самое слабое звено в их клане – Катерина. Девица, конечно, не дура, но до матери ей далеко. К тому же она тусовщица, и это, насколько понимала Агриппина, означает, что она любительница легких романов и выпивки. А чем еще там, в клубах, занимаются? Сама Гриппа в подобном заведении была раза три за всю жизнь. Впечатления у нее остались самые неприятные – шумно, многолюдно и непонятно чего делать. Но где еще можно подловить Екатерину, да еще в расслабленном состоянии, в комфортной среде, она не представляла. Придется тащиться в клуб.

Гриппа встала и с неким затаенным предвкушением открыла шкаф. А может, ей просто хочется новых впечатлений? Точнее, не ей, а ее новой, вырвавшейся на свободу сущности.

Что ж, спасибо мамочке – в шкафу имелось десятка два платьев самого вызывающего вида, каких Гриппа еще вчера ни за что бы не надела. Другое дело сегодня!

Разобравшись с тряпками, девушка призадумалась. Она ведь понятия не имеет, где именно проводит время Катя Тиховлиз. Но разве могут быть преграды для человека с интеллектом? Агриппина раскрыла старую записную книжку и отыскала там телефон бывшей одноклассницы. Вероника Чайкина была когда-то почти подругой. К тому же она была невредной, немного глуповатой и очень легкомысленной, обожала клубы и красивую жизнь, нигде не училась, не работала и знала весь Jet Set.

– Агриппина? – безмерно удивилась барышня, которой Гриппа не звонила лет пять, не меньше. – Случилось что? Ты чего в такую рань? Помираешь, что ли?

Гриппа с сомнением взглянула на часы. Те показывали начало третьего дня. Ничего себе! Это до которого же часа ей придется в клубе мучиться? Но решив, что любовь к отцу превыше любой жертвы, девушка смирилась.

Она решительно скинула шубу и, расправив плечи, шагнула в зал. В клубе проходила ночь «Мохито». Гриппа, не привыкшая к провалам в собственном образовании, заранее залезла в Интернет и поинтересовалась, что это такое и из чего его смешивают, поэтому решила на тот самый «Мохито» особо не налегать. Как она и ожидала, вокруг все сверкало, громыхало, вихляло задами и прочим природным и благоприобретенным богатством. Посетителей была прорва, все всех знали. Так, во всяком случае, показалось бедняжке Агриппине. Ее в этом рассаднике порока охватил священный ужас. Ну, зачем она сюда приперлась?

Одна надежда на Веронику, та обещала подтянуться и познакомить ее с народом. Только бы Чайкина поскорее приехала, страдала Гриппа, одергивая золотое платьице, которое скорее напоминало пояс и едва прикрывало самое сокровенное. О чем она только думала, надевая на себя такую вещь?

Но, похоже, кроме нее, наряд никого не шокировал. За стойкой ей сунули в руку «Мохито», какой-то парень завязал разговор, другой пригласил на танцпол, потом девушка оказалась за столом в незнакомой компании, где говорили все сразу и никто никого не слушал. Ее уже обнимал за плечи некий молодой человек сильно накачанной наружности и смело лапал за коленки, а глаза Гриппы метались по залу в поисках Вероники и Катерины. Но ни той, ни другой на горизонте не было. Надо драпать, приняла стратегическое решение девушка, пытаясь вырваться из лап волосатого, мускулистого захватчика. Не тут-то было. И вот когда перед Гриппой всерьез встал нелегкий вопрос, как выбираться, прямо возле ее столика нарисовалась упитанная, пышногрудая девица в густо расшитом стразами красном платье и визгливо-жеманно провыла:

– Алик, что еще за шалава у тебя под мышкой?

Гриппа подняла глаза и едва не прослезилась от счастья – это была Катерина! Воспользовавшись замешательством кавалера, она выскочила из-за стола, пролив несколько коктейлей, и бросилась к Тиховлиз.

– Агриппина? – Лицо Кати от удивления утратило нагловато-развязное выражение. – А ты что здесь делаешь?

– Веронику жду. Мы с ней договорились, а ее все нет. Я вот тут с ребятами познакомилась… – сияла натужной улыбкой Гриппа, надеясь, что ее не посмеют выкинуть из компании.

И не ошиблась. Слишком много семейство Начинкиных значило для благосостояния Катиной семьи.

Волосатый Алик, мгновенно оценив обстановку, дернул обеих девушек на кожаный диван, и гулянье продолжилось. Спустя полчаса Гриппа, в которой плескалось с добрый десяток «Мохито», отплясывала на танцполе, стараясь воспроизводить движения окружающих. Потом ее прижал к колонне какой-то кудрявый тип, и они страстно целовались. Впервые в Гриппиной жизни. Ей понравилось. Правда, когда партнер по поцелуям нахально полез под юбку, пришлось срочно ретироваться. Но, к счастью, Катерина взяла над ней шефство.

После посещения еще трех клубов Гриппа, окончательно утратившая здравый смысл и память о своей прошлой, полной достоинства и воздержания жизни, отключилась. А очнулась утром в незнакомом месте и впервые в жизни не могла вспомнить, кто она, где находится и как сюда попала.

Потолок в помещении был белый, стены кремовые, занавески коричневые, мебель дорогая. Агриппина пугливо повернула голову и выдохнула с облегчением, обнаружив, что в постели лежит одна. Потом несмело приподняла одеяло и выдохнула еще раз. Платье с нее кто-то заботливо снял, но колготки, трусики и бюстгальтер оставались на месте. Убедившись, что самого страшного не произошло, девушка прислушалась. Вокруг стояла глубокая тишина. Тогда она сползла с кровати и подкралась к окну. За окном стоял белый день, а внизу шуршали машины. Значит, она в городе. Правда, улицу узнать не удалось. Голова трещала, хотелось пить и домой.

Натянув платье, подняв с пола сумочку и убедившись, что ключи, мобильник и кредитка на месте, Агриппина тихонько приоткрыла дверь и высунулась в холл. Холл был круглый, выложенный белым и коричневым мрамором, в него выходило несколько дверей, направо шел коридор. Гриппа пожала плечами и пошла направо. Коридор привел ее в гостиную, за которой виднелась кухня-столовая. Как узнать, чей это дом? Тут девушка уперлась взглядом в висящий над камином портрет с довольно талантливым изображением Екатерины Пофисталовны Тиховлиз. Картина была выполнена в стиле Альфонса Мухи, а сама Екатерина представлена в образе то ли наяды, то ли весталки. Но для Гриппы было важно другое – часть ее плана сработала. Да, пока она ничего не узнала, зато максимально приблизилась к объекту.

Девушка снова прислушалась. Квартира спала мертвым сном. Надо действовать.

В голове несчастной искательницы приключений беспрерывно стучал метроном, мешая сосредоточиться, но все же привычная к умственным усилиям Агриппина смогла прийти к следующим нехитрым выводам. Секретную документацию хозяйка квартиры наверняка не хранит, компрометирующие фото тоже вряд ли, а значит, все самое ценное и интересное для самодеятельной сыщицы заключено в ее телефоне. Больше ничего сто́ящего здесь быть не может.