Текст книги "Метресса фаворита (сборник)"

Глава 13. Дарья

Думается, что в тяжелые годы войны с Наполеоном он был действительно тем неотлучным лицом, на работу которого монарх мог положиться при самых сложных и разносторонних занятиях и обязанностях. Был выбор Государя удачен или нет, – другой вопрос: но нам кажется, что за эпоху войн вряд ли Александр Павлович нашел бы другого человека для такой сложной и кропотливой работы, который все исполнял бы быстро и точно.

Великий князь Николай Михайлович[69]69
  Великий князь Николай Михайлович (1859 г., Царское Село, близ Санкт-Петербурга – 1919 г., Петроград) – русский генерал от инфантерии, историк. Старший сын великого князя Михаила Николаевича и Ольги Федоровны, внук Николая I.


[Закрыть]

Через три дня все арестованные крестьяне были доставлены в Новгород, и Псковитинов приступил к допросам. Немного смущало отсутствие Корытникова, но да тот вполне мог заехать к отцу в Ям-Чудово, помимо родственных дел старый следователь, по словам сына, обладал материалами относительно личности Михаила Шумского. Не уточнив планов Петра Петровича, теперь Псковитинов мог только удивляться сам себе, выдумывая то один, то другой предлог, из-за которого Корытников до сих пор не добрался до Новгорода. Понятия не имея, поедет ли приятель к отцу или завернет в свое имение, где оставил дочь и где после увольнения планировал жить, Псковитинов написал письмо старому следователю – Петру Агафоновичу Корытникову, прося того прислать все документы по делам, связанным с Минкиной, Шумским или Грузино, копии которых он имел на руках.

Первой на допрос была вызвана Дарья Константинова. На заседание суда ее доставили за полчаса до начала, и теперь арестованная дожидалась в специальном помещении. Вместе с ней на суд прибыл смотритель новгородского острога Михаил Камаринов[70]70
  Татаринов Михаил, смотритель новгородского острога, коллежский секретарь. Проходил по делу об убийстве А. Шумской.


[Закрыть], который по мере возможности старался сопровождать узников на допросы, желая вникать во все судебные перипетии, дабы быть в курсе происходящего.

В виду того, что дело об убийстве Шумской с самого начала находилось на личном контроле губернатора, на всех допросах должна была присутствовать целая следственная комиссия. Псковитинов жал руки знакомым заседателям, знакомился с новыми, только что приглашенными. Заметив среди прочих друга детства – Ивана Петровича Мусина-Пушкина[71]71
  Мусин-Пушкин Иван Петрович (1783–1839) – полковник лейб-гвардии Измайловского полка, участник войны 1812 г.


[Закрыть], Псковитинов бросился к нему навстречу, друзья расцеловались.

– Ты вот что, после допроса, может, заедем к купцу Алексееву? Посидим, как в старые добрые времена? Вспомним друзей-товарищей, – предложил Мусин-Пушкин.

– Обязательно, но не сегодня. Впрочем, если я правильно все понял, это поганое дело нипочем и в неделю не уложится. – Он поклонился спешащему на свое место секретарю новгородского земского суда Линькову. Обремененный большим семейством, Александр Валентинович всегда и везде опаздывал, впрочем, на это заседание он умудрился явиться в срок.

– Не уложимся? – озадаченно кивнул Иван Петрович, машинально отвечая на приветствия вновь прибывших и пожимая протянутые ему руки. – А говорят, что убийца уже известен, что покаялся?

– Покаялся, собственно, сам исполнитель, теперь же необходимо определить степень виновности остальных арестованных. Но боюсь, не самое это простое дело, Иван Петрович. Сейчас начнем народ вызывать, так, рубь за сто, они нам еще подозреваемых накидают, причем из тех, кто в Грузино остался, пока запрос вышлем, пока дождемся, так что до первого снега всех не опросим.

Понимая, что все уже в сборе и ждут только его одного, Иван Петрович торопливо занял свое место, и Псковитинов велел секретарю отрапортовать о явке состава судейской комиссии, после чего попросил конвой привести ожидающую допроса Дарью Константинову. Толстая, с красным от жары лицом, с трепещущим в руках потрепанным веером, Дарья Константинова вошла в зал.

– Представьтесь, – не глядя на арестованную, попросил Псковитинов.

– Дарья Константинова. Крестьянского сословья, православного вероисповеданья, замужем, родилась и проживаю в селе Грузино, – привычно затараторила женщина, утирая платком лицо.

– Суду известно, что около года назад Анастасия Федоровна Шумская отобрала у вас с мужем ребенка мужеского пола, – начал он, так что не ожидающая подобного вопроса Дарья охнула и чуть было не хлопнулась тут же на пол, в последний момент сумев задержать падение, схватившись за конторку, у которой она должна была отвечать на вопросы суда.

– Было, батюшка. За мои провинности пострадала, и сына своего с того самого дня не видела, как ни просила, – завыла Дарья.

– Отчего же не откупилась, чай, у мужа-то денежки водятся? – прищурился Псковитинов. Секретарь суда едва поспевал за ним. Судейские переглядывались, прикидывая, куда клонит Александр Иванович.

– Да уж никаких денег не пожалели бы, но она уперлась как… Простите меня, господа хорошие. Я уж в ногах у нее валялась, просила, умоляла…

– Угрожала?

По суду пролетел шепоток.

– Сорвалась в сердцах, было дело. – Злыдней ее назвала, змеей подколодной. За то она меня на месяц в Санкт-Петербург сослала, в простые прачки определила, а сыночка-то моего, должно быть, тем временем чужим людям отдала. Живет теперь при живых родителях горьким сиротинушкой…

– В прачки? – улыбнулся Псковитинов. – Могу себе представить, как ты белы рученьки трудила. Небось наняла вместо себя какую-нибудь горемыку, а она цельный месяц за тебя горбатилась и твоим же именем на перекличке отзывалась. Проверить можно.

– А проверяй, батюшка. Твое право. Кого хочешь спроси, кто месяц, не разогнувшись, трудилась. Чай, Настасья Федоровна тоже кое в чем соображала, поняла, что я откупиться пожелаю, и настрого это запретила, даже человека поставила, чтобы надо мной надзирал.

– Так и человека подкупить – небольшой труд, – не отставал Псковитинов.

– Христом Богом клянусь, сама отработала. А надсмотрщик так надо мною и стоял, потому как тоже провинился, и ежели бы он мне поблажку самую малюсенькую дал, опосля его бы самого на кирпичный завод сослали весь срок отбывать. Потому как его сиятельство распорядился, всех, кто в имении или в военных поселениях проштрафится – на завод. А ведь это похуже, чем порка, потому как человек месяц или того больше от семьи оторван и помощь никакую родным своим оказать не может. Денег же там вовсе не платят, а жене с малыми детьми побираться, что ли? Вот он и доглядывал.

– А кто тогда приют, где твой малец содержится, деньгами снабжает? Думаешь, не знаем?

– А сиротские приюты благодетельствовать – наша святая обязанность, – парировала Константинова.

– Но ты говорила, что ребенка своего не видела и где он не ведаешь?

– Про то соврала, прости, батюшка. Узнали мы, где сыночка-то наш оставлен, да только взять его в дом не можем, потому как виданное ли дело – спрятать ребенка на селе?! Ты в Грузино сам был, чай, видел, банк стоит, а сразу за ним и наш дом. Как же это нужно мальца спрятать, чтобы об том никто не проведал? Вот мы и кормим теперь весь приют, чтобы нашему сыночку там хлебушка хватало, и на милость господскую уповаем. Вдруг, его сиятельство смилостивится и разрешит дитя невинное в дом возвернуть? Да только не вернет он, и она бы не вернула. – Глаза Константиновой метали молнии, Дарья прикусила губу, так что из нее пошла кровь. – Может, вы, господа хорошие, помогли бы мне ребеночка своего домой забрать? Ведь при живых-то родителях в сиротах мучается!

– К господину своему обратись, повинись, коли виновата, он и вернет тебе ребенка, – не ожидая такого развития событий, встрял в разговор Мусин-Пушкин.

– Да не вернет он, потому как шибко зол на меня. Я ведь уже просила его милость, умоляла. Пыталась ему глаза на госпожу Шумскую открыть, да куда там. – Она махнула рукой.

– Что же такого ты рассказала его сиятельству? Эти сведения, господа, необходимы для составления, как бы это сказать, портрета убиенной, – пояснил Псковитинов членам суда.

– То и сказала, что Настасья Федоровна только с господином графом нежная да ласковая. А для других – чистый черт!

– Не ругайся. – Псковитинов постучал по столу ладонью.

– Из-за нее Иван Стромилов, дворецкий наш, себе горло перерезал, и Синицын, управляющий, утопился. Она сказала его сиятельству, де у Стромилова был ключ от погреба, а про свою связку умолчала. А меж тем Иван Андреевич никогда крошки с чужого стола не взял. Все его знали, все любили, а вот Настасья Федоровна, только граф за порог, знай, зовет гостей со всех волостей. И пьянка у нее, гулянка. Все комнатные девки с прическами, вместо сарафанов простыни, а под простынями-то – срамота! То в саду их выставит на всеобщее обозрение, точно статуи, то голыми плясать заставляет. Да и много другого тоже.

Сколько раз у мужа моего просила денег ей безвозмездно из банка выдать. Потом отыскала где-то особые бланки и начала выписывать фальшивые билеты на вырубку и продажу леса. Но Семен мой не уступал, держался. Тогда она ребенка нашего и забрала. Сама же нашла себе другой «кошелек», у сельского главы прежнего, Ивана Дмитриева[72]72
  Дмитриев Иван – крепостной крестьянин, служил бурмистром (старостой) Грузино около 20 лет. Не исполнив однажды поручения Н. Минкиной, навлек на себя ее гнев: в 1822 г. по доносу был уличен в самовольной порубке леса, а также в «составлении фальшивых билетов» и сослан в Сибирь.


[Закрыть], денег одалживала, но и он не бездонная бочка, платил, платил за ее гулянки, а потом возьми да и откажи. Сам, говорит, скоро помиру пойду. Так она, злыдня, наговорила Алексею Андреевичу про Дмитриева с три короба, все билеты ему приписала. Дмитриев получил пятьдесят ударов кнутом, после чего был сослан в Сибирь. Сына же его забрили в солдаты, а дом и все имущество отошли господину графу в качестве компенсации за ворованный лес. Потому как к тому времени, она дело так повернула, что бумаги эти в доме у Дмитриева нашли. Его жену и дочку по миру пустили, так что они теперь у меня дома живут в услужение.

– Простите! – не выдержал Мусин-Пушкин. – Но как же, позволю я вас спросить, Алексей Андреевич до сих пор не замечал за своей домоправительницей подобных вольностей? Ведь четверть века – немалый, если подумать, срок.

– А барин Алексей Андреевич и не мог заметить, – парировала Константинова. – Потому как, кого хотите, спросите, Алексей Андреевич все всегда наперед знает, когда уедет, во сколько приедет. Скорее петух время своей утренней песни спутает, чем господин граф.

– Она права, чрезвычайной точности человек его сиятельство. – Секретарь суда подошел к Псковитинову и положил перед ним доставленные во время допроса Константиновой бумаги.

– Вот если бы Алексей Андреевич хоть раз приехал внезапно и застал эту, прости господи, компанию… – мечтательно произнесла Дарья и вдруг залилась слезами.

Глава 14. Взгляд из могилы

 
Тебя в пример я поставляю,
Уполномоченный злодей!
Твои дела изображаю:
Ты враг отчизны, льстец царей,
Ты бич столь славного народа,
Ты самый ядовитый змей,
Не человек, а чародей,
Тобой гнушается природа:
Она известна, что коварный
Сего ты времени подлец,
Самолюбивый и тщеславный,
Рушитель благ ты общих, льстец!
Ты ад в самом себе вмещаешь,
Твоя душа, как ты, черна,
Одним невежеством полна,
Кое ты пользой называешь.
Взгляни на пользу твоих дел,
Где разорил селенья ты,
Лишил того, что кто имел,
И сделал жертвой нищеты?
Привел народ в подобострастья,
Открыл жестокости следы.
Какие же с того плоды?
Лишь только всем одни несчастья…
 

С. А. Путята[73]73
  Путята Селиверст Андреевич (1800–1827) – с 1819 г. подпоручик 2-го Егерского полка, 30 марта 1821 г. отставлен «за дурное поведение»; безуспешно пытаясь определиться на службу, скитался по России. Фрагменты стихотворения «Дни моего отчаяния» впервые опубликованы в кн.: Довнар-Запольский М. В. Идеалы декабристов. М., 1907. С. 110–112; полностью текст воспроизведен в статье М. А. Рахматуллина «Страничка прошлого (К биографии С. А. Путяты)» (Вопросы литературы. 1982, № 7. С. 184–186); отрывок печатается по последней публикации.


[Закрыть]. «Дни моего отчаяния». Первая половина 1820 г.

– А ведь ты врешь, барин, что не видел Михаила Андреича! – Огромный, точно скала, инвалид навис над Корытниковым, буравя его едкими зелеными глазищами.

– Ничего не соврал. – Пытаясь скрыть смущение, Петр Петрович прикидывал, как обойти здоровенного Парфена Лукьянова. Впрочем, человеческая махина занимала дверной проем практически полностью. Окна были крошечные, запасного выхода не наблюдалось. Перспектива же сразиться, пусть и с одноногим великаном, не радовала. – Очень мне надо тебе врать!

– На похоронах должны были встретиться, разве не так?

– А я на похороны как раз и не оставался, – соврал Корытников, – по делам спешил, вот и не остался. Людей спросил, когда Михаил Андреевич пожалует, а те только руками разводят. Мол, до ближайшего кабака точно доедет, а вот дальше…

– Неужели даже к благодетельнице не приехал? – почесал в затылке Парфен. По всей видимости, нарисованная Корытниковым картинка, показалась ему вполне убедительной.

– Потому я сюда и приехал. Думал, застану, ан нет. Но для бешеной собаки сто верст не крюк, знать, судьба моя такая, придется возвращаться. – Он шагнул в сторону двери, но гигант и не подумал подвинуться.

– Аглая сейчас воротится. Ты посиди, отдохни, – примирительно загудел богатырь, протягивая к Петру Петровичу огромную, точно оглобля, ручищу, и пытаясь ухватить его за плечо.

– А чего мне тут рассиживаться, пойду лучше на свежем воздухе покурю, – Корытников сделал обманный шаг назад, уворачиваясь от лапищи, и тут же схватил крестьянина за протянутую руку и резко дернул на себя. Не удержавшись на одной ноге, инвалид подался вперед, так что следователь сумел, перепрыгнув через него, выскочить в дверь, вдогонку ему полетел костыль.

Вылетев из избы, Корытников бросился к конюшне, где оставил Яшку с лошадьми. Кони мирно жевали овес, а вот коляски не наблюдалось, должно быть, местные работники поставили ее куда-нибудь под навес. Не зная, как поступить, Петр Петрович оглядывался, высматривал своего кучера.

– Есть письмо для Михаила Андреевича, – тронув его за плечо, почти пропела Лукьянова. – Пойдем, батюшка, секретарь тебе сам отдаст, сказал «под роспись».

– Отчего же тебе не отдал? – Корытников не мог решиться, как поступить, Якова не было видно, и где искать? Спит где-нибудь на завалинке или пошел к ближайшему трактиру, где празднуют рождение начальниковой дочки. Со стороны задней улицы, действительно, раздавались пьяные голоса, нестройно тянувшие песню: «Как по морю, морю синему».

– Кто я такая, чтобы мне офицерскую почту доверять? – запричитала тетка. – Пойдем, барин, в канцелярию, там тебе все и отдадут.

Все еще оглядываясь в надежде обнаружить наконец слугу, Корытников позволил Лукьяновой увлечь себя к зданию штаба, в последний момент соображая, что коварная ведет его не с парадного, а с черного хода.

– Нешто я тебе слуга, чтобы с этой двери заходить? – в последний момент заупрямился следователь. Но тут дверь распахнулась и возникший в проходе молодец ловко тюкнул следователя по голове. Петр Петрович охнул и обмяк, парень затащил несопротивляющееся тело в помещение. Дверь захлопнулась. Лукьянова воровато оглянулась и, перекрестившись, последовала за ними.

После заседания Псковитинов отозвал в сторонку собирающегося уходить Мусина-Пушкина, шепнув ему, чтобы тот незаметно остался, когда все покинут Судебную палату.

Немало заинтригованный, Иван Петрович вышел из зала заседаний одним из первых, после чего поднялся на этаж выше и, дождавшись у окна, когда все чиновники покинут здание суда, явился к Псковитинову. В ожидании приятеля тот сидел на судейском месте и читал какую-то бумагу.

– Дело, к рассмотрению которого я хочу вас привлечь, Иван Петрович, достаточно опасно, но да я, право, нынче здесь, пожалуй, одному вам и доверяю. – Александр Иванович задумался, листая разложенные перед ним материалы дела. – Так что, если откажетесь, пойму и приму как должное.

– Что случилось? – Мусин-Пушкин протер очки. – Зная вас, уверен наперед, что вы не предложите мне что-либо недостойное или… – Он задумался, подбирая слова. – Простите бога ради, но я солдат и не привык красиво изъясняться. – Не дожидаясь приглашения, он присел на свободный стул.

– Не для кого из присутствующих сегодня на заседании, полагаю, не секрет, что убиенная Шумская полжизни прожила как крепостная крестьянка графа Аракчеева и только после рождения сына вдруг сделалась дворянкой.

Иван Петрович непроизвольно глотнул, но не проронил ни слова.

– Я понимаю, пойти против его сиятельства – это обрести себе таких врагов, как губернатор Жеребцов, а может быть, и… – Он выразительно посмотрел в глаза Ивану Петровичу.

Мусин-Пушкин кивнул.

– В случае, если мы сумеем разоблачить самозванку – Аракчеев, Бог даст, не посмеет пожаловаться на наши действия, но если только у нас не достанет улик… гнев его будет ужасен. Предупреждаю вас, Иван Петрович. – Он поднял перст для большей выразительности потрясая им, словно грозя небесной карой.

– Может ли Шумская оказаться подлинной дворянкой? – Мусин-Пушкин казался взволнованным, но не напуганным.

– Я не верю в это. – Александр Иванович подошел к окну, какое-то время наблюдая, за метущим дорожки дворником.

– И все же?

– Нет. – Он помотал головой. – Определенно, такого просто не может быть. Дочь цыгана-кузнеца, рожденная в Гатчине?! Запрос туда я уже выслал. Ну, скажем, один процент из ста, и ни копейкой больше. Впрочем, несколько дней назад я уже наслушался дивных версий, достойных пера лучших современных писателей, отображающей любовные романы дочери Петра Петровича Корытникова.

– Я понял. Что я должен сделать?

– Я бы хотел, чтобы вы поехали в Грузино. Я выдам вам все полагающиеся в таких случаях документы, необходимо запросить бумаги этой самой Шумской. Поинтересуются для чего, отвечайте – для следствия. Алексей Андреевич, сами изволили слышать, человек-часы, стало быть, зануда и бюрократ, не может быть, чтобы он не выдал официально затребованного документа, я же вам это самое требование оформлю наилучшим образом.

Впрочем, если сам документ не выдаст, попросите разрешение с него копию снять. Больше всего интересует, кто выдавал, где выдавал, ну да вы сами разберетесь. В нашем деле мелочи нередко главную роль играют. – Он улыбнулся.

– Все сделаю, не извольте беспокоиться. – Мусин-Пушкин встал и по-военному поклонился.

– Эх, право, совестно мне вас на такое дело посылать, волку в пасть. Был бы рядом Корытников, я бы его за себя здесь оставил и сам поехал, но, как назло, он до сих пор не воротился. Впрочем, если только что, если гроза, если Аракчеев взбеленится, ради бога, так и говорите, мол, я попросил.

– За оказанное мне доверие спасибо. Сие поручение считаю делом чести, а вот за чужими спинами хорониться – прошу покорнейше извинить, не приучен. – Мусин-Пушкин казался глубоко уязвленным.

– Ну, полноте милостивый государь. Что вы, право, так вспыхнули? – Псковитинов покраснел. – Работа у нас такая. А если что, вам все одно придется на мой непосредственный приказ ссылаться, потому как я вам его сейчас и выдам.

Корытников очнулся от того, что кто-то звал его. Открыл глаза и тут же зажмурился, пораженный невероятной силой боли. Голова разрывалась, все плыло и проваливалось, его мутило, при этом жутко хотелось пить.

«Уж не отравился ли я?» – подумал следователь и в следующее мгновение увидел своего пропавшего слугу. Яков, должно быть, давно уже пытался его разбудить.

– Что тебе нужно, Яша? Какого черта? – спросил он, с удивлением обнаруживая, что лежит не в пастели, а в своей коляске и находятся они не в комендантской роте, а посреди чистого поля.

– Барин, Петр Петрович! Ну что ты тут будешь делать? Кабы вы спокойно спали, так я бы и ехал себе мирно. Вы же то плачете, то стонете, а тут вдруг подниматься надумали. И это в таком пьяном виде! Да коли вы у меня кувыркнетесь из коляски, как я сие безобразие Марии Петровне объясню? Скажет, не уберег барина? Загубил во цвете лет.

– Что ты несешь, каналья. Какой «пьяный»? Почему так болит голова? Может, я того, отравился? Почему водкой несет? Подай воды.

– Отравились, отравились. Этим делом и отравились. – Яков поспешно достал сундучок с походным столовым прибором, который запасливый Корытников обычно возил с собой, и, протерев кружку полой серого от пыли сюртука, налил в нее воды.

– Что случилось? – Головная боль не отступала.

– Так как же? У местного начальника праздник был, все пили, ели, и я ел и гулял со служивыми. Хорошо так гуляли. А потом какой-то парень меня за руку хвать – и буквально от стола тащит. Барин, говорит, твой потребовал срочно в Грузино его везти, вот и кони ваши запряжены и экипаж в дорогу подготовлен и проверен. Одного тебя, дурака, днем с огнем найти не можем. Я гляжу, правда, кони запряжены, все вещи на местах, все честь по чести, только вас нету. Спрашиваю, где же мой барин? Где Петр Петрович? А он смеется, сейчас, дескать, будет твой барин. «Стремянную» уже выпили, теперь «отходную» да «на легкий ход ноги» допивают. Ушел. А я сижу и не знаю, как поступить. Минуты три сидел, и обратно вернуться вроде как нельзя, и где вас искать – не ведаю. Народ меня к столу зовет… Потом открывается дверь и появляются тот парень и баба востроглазая, а про меж них – вы, еле живой. Они вас до коляски донесли, посадили. Езжай, говорят, в дороге его ветерок пообдувает, авось еще до Грузино очухается.

Ну, я и поехал. А что сделаешь, коли дело такое, коли срочно понадобилось?

Корытников не мог припомнить, как пил. Впрочем, судя по запаху от одежды и неприятному вкусу во рту, скорее всего, Яков был прав. Но только пил он какую-то гадость, с любимыми напитками такого не бывало, да еще и облевался, сам себе рукав залил. Стыдно. Впрочем, могло ли такое случиться? Он, опытный следователь, находясь при исполнении, можно сказать, на вражеской территории, и чтобы нализался до такого состояния с совершенно чужими людьми, да еще и такими напитками, к которым сызмальства стойкое отвращение имел?!

И за каким чертом он едет теперь в Грузино? Стоп! Какое, к черту, Грузино, когда он оттуда только утром выехал?! Арестованные отправлены в Новгород, Псковитинов поехал в Новгород, и ему нужно в Новгород.

– Стой!

Слуга натянул вожжи, коляска качнулась и остановилась.

Корытников проверил свои карманы, документы, которые он предъявлял дежурному по роте, были при нем, уже, считай, повезло. Попросил Якова найти папку с рисунками и записями? Поинтересовался, не передавал ли тот самый парень вместе с ним каких-нибудь иных документов или писем? Было неприятно говорить о таких вещах с крепостным, но да, не мог же он вот так заявиться в Грузино, не представляя ни повода, ни цели своего приезда. Должно быть этому какое-то объяснение. Очень хотелось кофе или хотя бы чашку горячего чая, да где его взять? Хорошо, что они остановились, во-первых, так его меньше тошнило, во-вторых, что бы он сказал там местным блюстителям порядка? Тем же будочникам. Для чего вернулся?

Папки с рисунками не обнаружилось, никаких писем или приказов, способных разъяснить ситуацию, тоже, меж тем начинало темнеть.

– Доехали бы до села, как люди, спали под крышей. Доктор Миллер, поди, еще у его сиятельства, так и вас бы посмотрели, с какой это радости человек вдруг все позабыл? – ныл недовольный проволочкой Яков.

Корытников не знал, как поступить. То, что они вдруг изменили свой маршрут и отправились в Грузино, должно было иметь хоть какую-то причину. Попросив Якова свернуть с дороги и встать где-нибудь на обочине, Петр Петрович размышлял, как быть дальше.

Послушный воле барина, Яша действительно направился к светлой прогалине между деревьев, за которыми посверкивало небольшое озерцо или пруд. Должно быть, в дневное время крестьянки здесь поласкали белье, а дети бегали с мостков купаться. Поставив коляску под раскидистую иву, Яков нашел это место подходящим для ночевки. Тоже, видимо, был пьян, раз не подумал о комарах, но да Корытников не стал ему выговаривать. Куда важнее было затихориться хотя бы на время, пока мысли не войдут в привычную колею. Почему-то подумалось, что за ними может быть погоня.

И тут Корытников ясно вспомнил, с какой поспешностью утром они покидали аракчеевскую вотчину. Вспомнил, как Псковитинов то и дело оборачивался, ожидая, что их вот-вот нагонят и попросят назад. И вот теперь он находился так близко к опасному месту, что отлично слышал лай деревенских собак.

Потом перед глазами поплыли батоги и моченые в рассоле розги, плети да кнуты, аккуратно стоявшие в ведрах или висящие на стене в помещении, где аракчеевские экзекуторы держали свой инвентарь. Неприятное место. Потом возникло лицо Лукьяновой, и Петр Петрович все вспомнил. Он видел родного отца Михаила Шумского, а потом какой-то парень оглушил его и… Корытников ощупал голову – и в очередной раз скривился от внезапной боли, нащупав шишку.

Конечно, пьяный может упасть и получить травму, часто так и получается. Но, с другой стороны, пока человек без сознания, при известной ловкости в него запросто можно залить водку. Если подобное мероприятие не закончится банальным утоплением, клиент стопроцентно захмелеет. А им именно это и нужно.

Как они собираются объяснить, отчего барин вернулся в Грузино, а не поехал в Ям-Чудово, как заранее планировал? А пьяным был, у пьяного своя логика. Нужно в Ям-Чудово, так поедет в Грузино. Для пьяного более чем логичный поступок. Получается, что его, как куль, загрузили в коляску и отправили не куда ему нужно, а куда они зачем-то решили его направить. Почему именно в Грузино? В Комендантской роте при деревне Бабино находились экзекуторы Аракчеева, сюда он отправлял провинившихся крестьян и после порки проверял их спины. Теперь они отослали к своему господину пьяного в лоскуты странного типа, пытавшегося собрать информацию о Лукьяновой и Михаиле Шумском, дабы тот решил своей волей, что с ним за это следует сделать.

Но если все так, куда же теперь ему деваться? В Новгород к Псковитинову или в Ям-Чудово к отцу? Прикинув так да эдак, Корытников решил, что, во-первых, Ям-Чудово ближе, а Александр Иванович все одно пошлет за документами, так отчего же не съездить туда самому, нормально поговорить с отцом, объяснить сложившееся положение дел? Да если что, разве Петр Агафонович не уважит сына и не согласится наведаться к месту своей прежней службы? Нешто не надоело ему отдыхать да хворать? Нет, определенно, отец не стал бы отсиживаться дома, когда у них в губернии такие дела творятся!

Пока Петр Петрович вспоминал прошедший день и прикидывал, как ему следует поступить дальше, сделалось так темно, что даже если бы он попросил Якова ехать, тот запротивился бы, опасаясь переломать лошадям ноги. Было решено заночевать, где остановились. Яков распряг коней и, связав им ноги, дал возможность попастись. Корытников желал ехать на рассвете. После чего Петр Петрович устроился, свернувшись клубочком, на своем месте в карете, стараясь не замечать вонючий рукав. Просить слугу простирнуть изгаженную одежду, он не решился как раз из-за темноты. Кто его знает – незнакомый берег, оступится холоп, а что потом… за ним нырять?

Яша постелил себе лошадиную попону прямо на земле. Костра не разжигали. Слуга еще поворчал, сетуя на злую судьбу, Корытников решил, что утро вечера мудренее, и хотел уже заснуть, когда земля вдруг задрожала от лошадиного топота и на горизонте начало подниматься зарево. Привстав, Петр Петрович сначала заметил огни, и потом разглядел скачущих всадников.

– Яков, лежи тихо, – скомандовал он, вжимаясь в сиденье кареты и молясь только об одном – чтобы проезжие не обратили внимания ни на экипаж, ни на пасшихся неподалеку лошадей. Впрочем, лошади в поле – явление более чем обыденное, должны же они где-то пастись. Но спрятанная под ивами карета…

На счастье, всадники пронеслись мимо, не приметив путников.

– Это что же это? Петр Петрович, да неужели же они за нами? – засуетился Яков. – Да, куда ж нам теперь деваться? Поди, они нас теперь в Грузино поджидают. В Грузино нельзя, а снимемся с места да тишком поедем в обратную сторону, поди ж, развернутся и догонят.

– У тебя есть фонари? – Корытников смотрел в сторону Грузино, свет факелов был еще различим.

– Найдется. А на что вам? – напрягся слуга.

– А чем землю копать?

– Лопата, что ли? Да на кой она мне, в дороге-то? Вот дома, дома есть. Как можно в хозяйстве без лопаты? Дома найдется и не одна, а тут откуль я вам ее возьму? Тоже скажете, найди ему лопату на дороге. Вот фонари есть. Да только не стал бы я их теперь зажигать, потому как, коли молодчики эти вас в Грузино не найдут, как бы они того, не вернулись. А тут мы с фонарями – берите нас тепленькими.

– Ты когда со мной в Грузино жил, не приметил, кладбище в какой стороне? – Петр Петрович напряженно думал.

– Час от часу не легче, – всплеснул руками Яков, – а кладбище-то зачем понадобилось? Разве на кладбище схоронишься?

– Я спрашиваю, знаешь, где кладбище?

– Как не знать, знаю. Вот в той стороне. – Должно быть, он показал рукой, но в темноте этого не было видно.

– Далеко?

– Ой ты господи, а ведь совсем рядом, как же я сам-то не сообразил. В версте, не более того, мы, когда проезжали, я еще часовенку приметил крохотную. Стало быть, дальше церквушка будет, где Настасью-то Федоровну схоронили. Али не помните? Вы тогда пешочком от графского дома шли, а мы теперь как бы с другой стороны оказались. Одна девка дворовая сказывала, де дядька ее, как его, бишь, Трофим, что ли, там за сторожа.

– Отвезти меня туда сможешь?

– На кладбище? – переспросил Яков. – Ночью на кладбище? Вот хоть режь меня, барин.

– На кладбище нас эти дуболомы точно искать не станут. А здесь останемся…

– А что? Можно и на кладбище. Вот сейчас запрягу – и доберемся. Я и дорогу-то приметил, сейчас по главной, а потом вот туды, налево, стало быть. – Он щелкнул огнивом, выжигая искру, скрипнула стеклянная дверца фонаря, зашипел фитиль. При коляске Яков обычно держал пару фонарей, но пока что зажег только один.

Понимая, что, если их преследовали солдаты комендантской роты, у служивых теперь всего два пути: либо устроить засаду в Грузино, либо попытаться вернуться и поискать путников близ дороги, Петр Петрович решил поспешить. Забрав фонарь, Яков отправился на поиски лошадей, так что Корытников, на какое-то время оставшись в полной темноте, на ощупь проверил вещи. Рисунки бесследно пропали, оружия с собой он не возил, случись принимать бой – обороняться можно было бы разве что кнутом возницы. Он подумал, что не худо было бы обзавестись хотя бы палкой.

Перебирая свои вещи, Петр Петрович неожиданно наткнулся на незнакомую на ощупь корзину и, весьма заинтригованный, запустил в нее руку, сразу же наткнувшись на узкое горлышко бутылки, и обнаружил, что она там не одна. Забавно, выходит, запасливый Яков умудрился умыкнуть со стола сразу три бутылки водки. Кроме спиртного на дне корзинки обнаружился мягкий узелок с какой-то едой.

Меж тем, должно быть, Яков поймал первую лошадку, фонарь устремился в сторону Петра Петровича. И вскоре тот увидел своего слугу, ведущего каурую кобылку.

– Подержи фонарь, барин. – Яков подвел лошадку на ее место и, ласково шепча ей что-то на ухо, принялся закреплять ремни. Потом он забрал фонарь и отправился за следующей. Все происходило невероятно медленно, оставалось надеяться, что посланные за ними солдаты, поленятся возвращаться в потемках. Это давало небольшое преимущество. Наконец все три лошадки были на месте, и, повесив фонарь на дугу, Яков потихонечку вывел тройку к дорогу.

– Ну все, барин, можно ехать. – Фонарь тускло освещал небольшой кусочек дороги, но также был прекрасным опознавательным сигналом для преследователей. Впрочем, тут приходилось рискнуть.