Текст книги "Милые люди"

Юлия Гайнанова
Милые люди

© Гайнанова Ю., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

От автора

Я хотела понять, как человек строит новый дивный мир в пространстве всего лишь одной черепной коробки. Как этот дивный мир затем расползается и прорастает в чужую реальность. Рассказать о минутах радости, когда хотя бы паре людей удается синхронизировать все, что они понастроили, рассадили. И о чуде человеческих надежд и побуждений.

Эти рассказы будут интересны каждому, кто любит неожиданные концовки, кто любит залезать в чужие головы, кому кажется, что он одинок и какие-то вещи происходят только и исключительно с ним.

Чужие истории – удобный инструмент самопознания, ведь чувства, которые ты приписываешь персонажу, скорее всего, принадлежат лишь тебе.

Что я имею в виду? Например, рассказ «Предложение». Когда я читала его вслух подписчикам, кто-то переживал за героя, ведь им казалось, что он, то есть герой, преодолевает все препятствия во имя большой любви. А решил, будто все преграды – лишь метафора для подсказок вселенной, что принятое им решение неверно и на самом деле он ничего этого не хочет…

Но героя не существует. Герой каждого рассказа – это ты.

За все надо платить

Я открыл глаза, улыбнулся и пошел умываться. Отражение в зеркале подмигнуло:

– Тебе предстоит прожить один из лучших дней в жизни!

– Знаю, – игриво ответил сам себе.

Еще бы, ведь сегодня я отправлюсь в научную экспедицию, о которой так долго мечтал!

Закинув вещи в багажник своего внедорожника, решил зайти в магазин. Выезжать пока что рано. Прибыть на место встречи первым и маяться в ожидании коллег… нет, лучше магазин. Вдруг я что-то забыл докупить?

Побродив между полок, взял бутылку минеральной воды – было жарко. Около кассы стояла пожилая женщина, которая все выкладывала и выкладывала будущие приобретения из тележки, казавшейся бездонной. В ожидании я стал рассматривать обложки журналов.

Мой взгляд зацепила фотография красивой женщины. Я взял «ее» и стал изучать более внимательно. Будто из ниоткуда рядом с глянцевыми роскошными волосами появилась пухлая женская рука в родинках и пигментных пятнах. Я отметил про себя, что ногти пора бы и подстричь, проследил взглядом до сдобного плеча и уперся в лицо. Оно мне улыбалось.

Это была женщина с бездонной тележкой.

– Сынок, как ты похож на моего Витю! – начала она тихим, будто убаюкивающим голосом. – И глазки-то у тебя такие же, голубые, и ростом Витя был ровно с тебя, то есть выше матери на целую голову! – последовал мягкий толчок в плечо.

Я смотрел на эту чудну́ю бабусю и не знал, как реагировать. Тот факт, что я похож на ее сына, конечно, занимателен, но все же мне становилось неловко. Впрочем, она не оставила мне много времени на размышления и продолжила:

– А ушки-то, вон, посмотри, такие же маленькие, аккуратненькие, прямо как у моего сыночка. – Тут она дотянулась до моей мочки и стала перебирать ее пальцами, будто что-то солила, что было совсем неприятно, так как я ощущал, какие у нее грубые шершавые пальцы. Но я не успел даже сделать соответствующее выражение лица, так как пожилая женщина начала плакать.

– Жаль, умер Витька несколько лет назад, а я так по нему скучаю! – Она плакала очень тихо, спокойно, будто и не плакала вовсе, а слезы сами по себе катились по щекам. На слове «скучаю» она улыбнулась мне, словно просила прощения за свою несдержанность.

Мне стало ее жалко. Эти старые руки, шершавые пальцы, довольно неопрятный вид в целом придавали моей жалости какие-то особые пряные нотки, как будто кто-то пощекотал душу перышком.

– Знаешь, больше всего мне не хватает, чтобы кто-нибудь называл меня мамой.

К этому моменту мои брови уже сложились домиком, лицо выражало глубокое понимание этой непростой жизненной ситуации, или, по крайней мере, мне так казалось. Я не нашел ничего лучше, кроме как сочувственно кивнуть, поджав губы.

– Не сложно тебе будет, когда я отойду от кассы, крикнуть мне вслед: «Пока, мама!»?

Нет, мне, конечно, не сложно. Я уже преисполнился теплом и заботой к этой убогой женщине, теплом и умилением, и даже некоторой симпатией к ее сыну Витьке, на которого был так похож. Пока мне пробивали воду, я обернулся и со всей нежностью, на которую только был в тот момент способен, прокричал ей вслед: «Пока, мама!» Она помахала мне рукой и исчезла за стеклянными дверьми.

С чувством глубокого удовлетворения я начал доставать деньги из кошелька. Делать добрые дела всегда приятно. Помню, еще в школе я выдвинул теорию, что любой вид бескорыстной помощи на самом деле проявление эгоизма. Потому что тому, кто делает что-то хорошее безвозмездно, самому на душе приятно, согласитесь? Получается, что ты сам себе делаешь хорошо, а это уже никакое не бескорыстие. Просто есть люди, которым от доброго поступка хорошо на душе не делается, и они их не совершают. А те, кто якобы без всякой причины помогают людям, удовлетворяют прежде всего себя. Когда в сериале «Друзья»[1]1
  Ситком «Друзья», повествующий о жизни шестерых друзей, выходил с 1994 по 2004 год. Признан одним из лучших комедийных сериалов в истории американского телевидения.


[Закрыть] герои поспорили, что не найдут ни одного благородного поступка, от которого бы тому, кто его совершал, не стало бы хорошо, я вспомнил школьную теорию и мысленно похвалил себя за проницательность.

В общем, мне было приятно сделать другому человеку хорошо.

– С вас три тысячи сто сорок один рубль, – пробурчала кассирша.

– Дороговатая у вас вода, девушка, – улыбнулся я ей.

– Вода как у всех, а счет большой, потому что мама ваша немало купила.

– Какая мама?

– Но вы же только что с ней попрощались! Она сказала, что сын за нее заплатит.

– Да какая она мне мама? Я в первый раз вижу эту женщину! Да я..! – Я задыхался от возмущения. Мой мозг отказывался понять, что произошло. Ему было сложно так быстро перейти от жалости и самолюбования к вселенскому негодованию. Негодованию, лишавшему способности говорить.

Недобрым взглядом посмотрел я на выход, где, конечно, уже никого не было.

«За все надо платить», – подумал я и достал три тысячи сто сорок один рубль.

Надежды

– Что же это может быть? – размышлял молодой человек одним весенним днем по дороге на почту. Он привык получать десятки электронных сообщений ежедневно, но сегодня случилось маленькое чудо. Кто-то впервые написал ему настоящее бумажное письмо.

Холод запускал ножи то в правый, то в левый бок, и парень застегнул молнию на пуховике.

Письмо заставило его испытать то, что он давно уже не испытывал: приятное волнение. Он шел и думал о том, кто же ему написал. Может быть, пришел ответ из университета в Лондоне?

И вот молодой человек уже прогуливался вдоль Темзы в свободное от учебы время и ежедневно отправлялся в Сити на престижную практику. А там и кожаный диван в личном кабинете, и секретарша приносит кофе по первому зову.

– Сегодня в одиннадцать совет директоров.

– Перенесите, мой астролог не советует принимать серьезные решения до полудня, – и холеная рука взмахом приказывает удалиться, а затем погружается в шуршащее царство утренних газет.

– Господин директор, вам пришло приглашение на чай от королевы.

– Положите на стол. – Холеная рука гладит плотную бумагу с выпуклым гербом.

Или нет. Парень заменил воображаемый слайд в воображаемом проекторе и начал показывать самому благодарному зрителю на свете – самому себе – совсем другую историю. Историю из американских фильмов, когда счастливые родители с заговорщическим взглядом вручают обожаемому чаду конверт.

– Вскрывай!

– О нет, я не могу, давайте вы…

В пакете, наверное, целая стопка разноцветных бумаг с картой территории и программой факультативов.

– Хотя нет. – Парень беспощадно вырвал шнур проектора из розетки, и экран погас. Он вспомнил, что результаты поступления еще не должны объявлять. – Это что-то другое, – с этими словами он «завис» на несколько секунд, держа штепсель в руке, но потом решительно воссоединил его с розеткой. Экран вновь заработал. Кадры стали быстро сменять друг друга. Вот девица из летнего лагеря пишет нашему герою о том, в чем боялась признаться тет-а-тет. Щелк. Тайная поклонница вдыхает аромат срезанной у него тайком пряди волос и кладет в белый конверт. Щелк. Рукопись, что он послал пару месяцев назад в толстый журнал и про которую давно забыл, читает седовласый эксперт. Потом хватается за белоснежную бородку, снимает очки, поднимает руки и вскрикивает: «Наконец-то!» Коллеги вздрагивают, бегут спрашивать, что случилось, дерутся за возможность прочитать рукопись первыми. Потом решают сделать срочный перерыв и за чаем с баранками обсуждают самые интересные, спорные места.

– А вот эта шутка, нет, ну удалась же!

– Как подмечает остро, а такой молодой…

– И вы еще говорите, наш век не рождает таланты…

Молодой ассистент редакции уже завидует ему, ненавидит его, но бежит на почту с письмом-просьбой-приказом: «Вы, молодой человек, просто обязаны немедленно явиться в редакцию и освещать своим талантом каждый выпуск нашего журнала!»

В подмышках неприятно закололо, он почувствовал запах собственного дезодоранта и опять развел железные тропинки молнии.

Теперь воображение унесло его далеко, в Северную Европу, где он во фраке с благодарностью отзывается о том седом эксперте: «С этого начался мой путь к Нобелевской премии. Я был молод и горяч, но уже тогда искра таланта ослепляла всех вокруг. От судьбы не уйдешь». Да, деньги он потратит с пользой для дела, купит автомобиль дочке или, быть может, украшение жене. Остальное, конечно, на благотворительность. А жена у него будет самая красивая. Чтобы все смотрели и думали: и почему ему так повезло? Ведь, быть может…

Быть может, подумал он, это Таня, с которой у него было нечто особенное два года назад, решила сделать эдакий романтичный жест и напомнить о себе в письме, а заодно предложить никогда более не расставаться, попутно признаваясь в совершенных ошибках и каясь, что раньше не поняла, какой он замечательный…

Парень споткнулся. Большой палец левой ноги загорелся. «И какой же я все-таки неловкий», – подумалось ему, но на лице затерялась неясная улыбка. И было чему улыбаться! Столько надежд обещала исполнить синяя вывеска с белыми буквами, что кокетливо выглядывала из переулка.

Он приложил холодные руки к щекам. Но не щеки грели руки, а руки успокаивали щеки.

– Надо прийти в себя!

Ветер лизнул лицо, словно шершавым фиолетовым языком чау-чау.

– Что за дрожь в голосе, что за неуверенные повадки? Разве так разговаривают с почтальоншами будущие лауреаты всевозможных премий? Соберись, тряпка! – Так он говорил сам себе, когда засунул письмо в карман и понесся домой. Шла нешуточная битва между желанием вскрыть конверт немедленно и сделать это в уютной и привычной обстановке комнаты. Как и во всех жестоких боях, победу одерживала то та, то эта сторона, но наконец стал выявляться лидер. Молодой человек сел на лавочку во дворе и разорвал девственную плоть белоснежного конверта, даже не посмотрев на имя отправителя.

В подъезд заходил не юноша, но мешок картошки с печалью деда в глазах.

– От кого письмо?

– Мам, да из пенсионного фонда, я же курьером устроился недавно на подработку.

Из комнаты парня спустя пятнадцать минут доносились жалкие всхлипывания. Но если бы ты подошла поближе, то могла бы услышать, как клацала клавиатура ноутбука.

Уроки саксофона

Я хотел завести хобби. Странно, что к этому слову нерусского происхождения прилагается такой глагол. Завести можно много вещей. Домашнее животное, почту, друга, любовницу. Все эти вещи мы приобретаем. Но разве склонность к определенному занятию не всегда была в нас? Интерес либо есть, либо нет. Он только может проявиться раньше или позже.

Дома у меня валяются несколько списков с делами, которые я хочу успеть сделать, странами, которые мечтаю посетить, книгами и фильмами, которые надо оценить. Я люблю строить планы, но не люблю их воплощать. Иногда мне кажется, что дело сделано только потому, что я его уже запланировал, узнал всю нужную информацию и шаг за шагом в уме представил воплощение задуманного. Я очень редко вычеркиваю что-нибудь из списков, скорее, постоянно заношу новые пункты. Но если удается провести горизонтальную линию поверх букв, это доставляет мне мало с чем сравнимое удовольствие.

Бывает, жизнь сама подсказывает, в каком направлении двигаться. Сколько я ни мусолил список с интересными занятиями, все никак не мог решиться сделать выбор. В один из весенних вечеров, пока я курил и планировал, в дверь постучался приятель. Он сказал, что улетает на год в Израиль, где ему предложили новую шикарную работу, но есть вещи, которые ему везти не с руки, а выбрасывать жалко. Квартиру он снимал, и потому хранителем ненужных ценностей предложил стать мне. Новоиспеченному стражу сокровищ достались несколько пар немодных джинсов, кроссовок и маек, бархатный пуфик, колонки для телевизора, игровая приставка и саксофон. Так я и решил, что научусь играть на этом замечательном инструменте.

Когда-то я с отличием окончил музыкальную школу по классу фортепьяно. Значит, постигну новый инструмент играючи. Впрочем, сделать это не играючи пока никому не удавалось.

Я приступил к выбору учителя и подошел к нему основательно: опросил друзей, навестил бывшую музыкальную школу, сходил на несколько концертов, посоветовался с интернетом. Круг претендентов на почетное место моего преподавателя сузился. В конце концов на финишную прямую вышли двое. Недолго мучаясь с выбором, я подбросил монетку, и мне выпала решка – то есть Андрей. Я еще раз взглянул на его «дело» (на каждого претендента я завел себе небольшой документ со списком достоинств и недостатков, а также парой-тройкой отзывов). Его превосходство стояло на трех китах: приятная наружность, приятная манера игры и приятная цена занятия. У Андрея, к сожалению, все же был один недостаток: как выяснилось, он просто физически не сможет уделять мне время – слишком много учеников. Тогда я обратился к орлу-Сергею. При равных достоинствах он досадным недостатком не располагал, и моя дальнейшая музыкальная судьба была решена.

Я с нетерпением ждал первого урока. Дома крутил в руках инструмент, собирал и разбирал его, и даже смог извлечь несколько звуков. Я увлекся. Я завелся. Может, поэтому к хобби прилагают слово «завести»?

Начал слушать джаз. От этой истерики несло предчувствием чего-то волнующего и тревожного. Но в конце концов, когда мелодия затухала, внутри меня оставалась лишь пустота, и тогда я чувствовал себя чем-то жалким. Это чувство мне не нравилось, но душа все равно просила джаза, и я не мог ей отказать.

Квартира Сергея, который должен был открыть передо мной двери волшебного мира импровизации, находилась на первом этаже. Над входом в подъезд висела шахта лифта, и мне из-за высокого роста приходилось каждый раз нагибаться, чтобы позвонить в домофон.

Мы сразу поладили. Я, саксофон и Сергей. Мне импонировало его легкое отношение к жизни и промахам учеников. Заниматься поначалу нужно было лишь раз в неделю, и моя творческая жизнь зажурчала веселым, но пока что тонким ручейком.

Сергей был похож на льва и кота одновременно. Рыжий, вальяжный, дружелюбный. Он был не толстым, но как будто опухшим. Нависшие веки, слегка свисающие щеки, расплывчатая шея. В его тело будто налили воды, и она пыталась вырваться, но кожа не давала совершить побег. Поэтому жидкость заполнила те пространства, которые обычно отекают, и придала видимость полноты телу Сергея.

Я сразу понял, что кроме него в квартире находится женщина, что он живет не один. Но мне не приходилось с ней сталкиваться, чему способствовала планировка жилища в форме перевернутой буквы Г. При входе я попадал в маленькую прихожую, от которой перпендикулярно друг другу расходились два коридора. Пара шагов вперед – вы упираетесь в стену, заваленную всяким хламом. Повернете направо – увидите комнату, где мы занимались. Если же из прихожей идти в другую сторону, то вы пройдете мимо совмещенного санузла, а что там дальше, я не знал, да мне и не было интересно. Может, кухня?

Путь мой по коридору лежал всегда вверх, к знаниям и музыке. А что творилось в правой стороне жилища учителя и чем занималась та женщина, оставалось для меня секретом, который до определенного момента мне не было нужды разгадывать.

Но когда нужда появилась, я стал припоминать, что слышал и видел. Видел много женской обуви в прихожей, слышал женский голос. Из этих двух фактов и сложилось мое понимание того, что в квартире кроме Сергея почти всегда находится женщина. Но все это было не важно. Эти примечания занимали в каше моих мыслей последние ряды и лишь для проформы откладывались где-то в подсознании. Я просто сделал вывод, к которому пришел бы каждый на моем месте, поставил галочку и забыл о ней. До тех пор, пока однажды мое дудение под внимательным и снисходительным взором Сергея не прервал стук в комнату, где мы музицировали.

– Тебя к телефону! – Дверь приоткрылась, и в комнату просочилась рука с телефонной трубкой. С этого момента я потерял покой.

Что это была за рука! Светлая, с идеально ровной кожей без единого волоска. Не слишком полная, но и не костлявая. С тонкими длинными пальцами, ровными розовыми овальными ногтями, одинокой родинкой прямо под мизинцем. На ней не выделялись костяшки. Это была прелестная рука. Средний палец обнимало золотое, немного потертое колечко. Кисть такая тонкая, что, клянусь, я мог бы обхватить пальцами две такие. Голубыми змейками вились вены, трогательно просвечивающие сквозь слегка смуглую кожу. А сама кожа! От нее пахло жаром и жизнью, она блестела и манила. Никогда не видел прежде такой гладкой кожи… Как будто по ней провели утюгом и стерли все изъяны. А цвет, цвет кофе с большим количеством молока. На предплечье слегка угадывалась упругая мышца. Это не была накачанная рука, но она излучала здоровье и красоту.

Учитель взял трубку, рука исчезла. Захотелось крикнуть: «Погодите, а где остальное? Покажите мне все!» Но я промолчал.

Звонивший уже отключился, и мы продолжили занятие как ни в чем не бывало. Точнее, Сергей продолжил обучать меня как ни в чем не бывало, а я стал мечтать об обладательнице лучшей руки на земле. Так же ли совершенна ее левая рука, как правая? Ласкает ли она моего учителя, стирает ли ему белье, месит ли тесто для пирогов? Нажимает на клавиши? Водит смычок, щиплет струны? Держит руль, поправляет очки, трогает ребенка? Зажимает сигарету, обхватывает бутылку? Дает пощечины, смахивает пыль, поднимает указательный палец вверх?

Калейдоскоп вопросов кружился в моей голове в ритме свинга[2]2
  Свинг – направление джазовой музыки, которое возникло в 1930-х годах.


[Закрыть], которому меня пытались научить. Было крайне сложно сосредоточиться, и мы закончили занятие пораньше.

Всю дорогу до дома я представлял, как выглядит загадочная незнакомка. Мне доставляло невероятное удовольствие строить предположения. Она высокая или среднего роста? С формами или немного мальчишеской подтянутой фигурой? Вариантов было столько, что за целую неделю я напредставлял себе сотни разных девушек и ни разу не повторился в своих фантазиях. Эта идеальная рука подходила практически всем красивым женщинам, которых я когда-либо видел. К следующему занятию тысячи образов в моей голове смешались между собой, меняясь фигурами, прическами и лицами. Волнение и надежда возбуждали. Я с нетерпением ждал, что во время занятия распахнется дверь и мне откроется тайна обладательницы руки. Но чуда не произошло. Зато я постепенно стал узнавать что-то новое.

С тех пор каждое мое занятие дарило какое-нибудь открытие о Руке. Будто занавес каждый раз приподнимался на миллиметр, но всей сцены я не видел, как и не видел женщину, живущую с Сергеем.

Например, совершенно неожиданно мне стало понятно, что она преподает вокал. Как-то раз во время урока я расслышал, что в квартиру зашла девушка, а Рука ее встретила. Спустя какое-то время из коридора стали доноситься отрывки пения. Ее голос я узнал сразу. Немного разобрал разговор: давались советы. Не поют же они на кухне с подругой ради удовольствия? Конечно, она преподает. Певица и саксофонист. Преподаватели. Эта мысль неприятно резанула.

В доме Сергея обитала еще одна женщина, Лариса. С ней-то я познакомился сразу. Породистая и ласковая, она всегда встречала гостей и виляла хвостом, потом провожала меня в комнату. Но как только мы начинали играть, Ларису выдворяли за дверь, потому что собачка любила петь и отчаянно скулила в такт моей пока что неуклюжей игре.

Лариса очень помогла мне. Благодаря ей я узнал, что предмет моих тайных фантазий зовут Катя. Сергей называл ее Катюшей.

Однажды она потеряла Ларису, и мягкий голос из-за двери спросил:

– Лариса у тебя?

– Да, Катюша, сейчас я ее выпущу.

Теперь в мыслях я мог обращаться к обладательнице самой красивой руки на свете по имени.

На неделе после этого счастливого случая у меня было много работы, и влюбленность в Катю не то чтобы поистерлась, но притихла. Я перестал глупо улыбаться без повода и бесить окружающих тем, что занят своими мыслями, не слышу вопросов и отвечаю невпопад. Но все же вечерами, когда я приходил в пустую квартиру, я все равно думал о ней. Я уже ничего не придумывал, не воображал, как мы познакомимся, не строил гипотезы. Мне было приятно от мысли, что где-то есть она и что у меня может быть шанс ее увидеть.

Видимо, почувствовав власть над эмоциями, я разошелся. Накануне следующего урока я твердо решил, что это полнейшая несусветная глупость – влюбиться в руку. Абсолютная дикость – кидаться на чью-то неосторожно просунутую между дверью и косяком руку! Только самый тупой болван способен прийти в восторг от руки. Я ворчал на себя до тех пор, пока не уснул.

Мне приснилась Катя. Я пришел на занятие и стал играть умопомрачительную джазовую композицию. Я наслаждался своей игрой, и чем больше удовольствия я получал, тем лучше у меня получалось. Дверь распахнулась в момент экстаза – вдруг в комнату вошла Катя и взяла меня за руку. Она призналась, что никогда не слышала ничего подобного, и в этот момент комната вокруг закружилась, я проснулся. Мне не хотелось вставать. Я закрывал глаза в надежде вернуться в сон, вновь испытать то приятное чувство, когда она дотронулась до моей руки. Это было так неожиданно и хорошо! Когда что-то хорошее неожиданно, оно во много раз лучше.

Во сне у Кати были мягкие длинные густые волосы цвета грецкого ореха и маленький, но пухлый рот. Он блестел, как ягодка вишни в росе. Это все, что мне удалось запомнить.

С утра я был в отличном настроении, а около дома Сергея меня ждал еще больший сюрприз. Когда я сгорбился, как обычно, с саксофоном в руке, унизительно ожидая, когда меня впустят, мне ответил ее приятный голос с легкой хрипотцой.

– Проходите! – повторял я ее слова весь следующий вечер. И сколько красоты и гармонии может быть всего лишь в одном слове. Проходите, проходите, проходите!

Теперь, когда в моем воображении, хотя и в довольно условной форме, поселилось Катино лицо, меня так и тянуло выйти из зоны музыки и знаний, распахнуть дверь кухни или чего там и посмотреть на нее. Я также начал заниматься в три раза усерднее, чтобы играть как можно лучше. Ведь она не может меня видеть, ей нет до меня никакого дела, как и мне недавно не было дела до нее. Я мог зацепить ее единственным образом. Хорошо играть. И, может, тогда, сидя на кухне, как-то раз она услышит сквозь стену прекрасную мелодию и ей станет любопытно, что это за талантливый музыкант, или однажды же спросит у Сергея, как поживают его ученики, и он ответит, что есть один начинающий, но способный и подающий надежды. И тогда она не влюбится в меня, но будет знать, что я существую.

Уроки были для меня подобны археологической экспедиции. Я въедался глазами в любую мелочь обстановки, которая только могла мне что-нибудь рассказать о живущей здесь женщине. Каждая вещь, каждый запах, каждый звук были не просто вещью, запахом или звуком – это были подсказки. И если я буду внимательным, то благодаря этим подсказкам смогу дорисовать необходимые детали к размытому портрету Кати до того, как увижу ее. Тем удивительнее будет наша встреча, чем точнее будет совпадение воображения и реальности. Я отнесусь к ней как к старой знакомой. Кроме того, эти подсказки могли говорить не только о внешности, но и о характере и вкусах. А это ведь значит гораздо больше, понимаете?

Но далеко идущие выводы из каждой детали обстановки не всегда меня радовали.

Теперь я знал, какой у нее размер ноги. Каждый раз, разуваясь, я придирчиво шарил глазами по обуви в прихожей. Так я мог с ходу определить, дома ли она. Размер ноги 38. Средний. Не большой и не маленький. Стиль ее одежды по обуви я определить не смог. Она была какая-то… нейтральная. А некоторая еще и разношенная. Мне очень импонировали кремовые лодочки, но приводила в недоумение лаковая пара туфель на платформе. Я надеялся, что эта безвкусица на десяти сантиметрах принадлежит не ей. Вдруг соседка забыла – оставил же мне приятель свои сокровища.

Меня также немного огорчало то, что квартира их была не в идеальном порядке, словно без женской руки. Местами ободранные обои, грязь в углах, опять же, куча хлама перед комнатой для занятий. Но, если подумать, это могло быть огромным плюсом. Значит, ей плевать на домашний уют и она вскоре должна бросить Сергея. Или, может, она вовсе тут не живет, а так, наездами.

Хотя, даже если я замечал какие-то не говорящие в ее пользу мелочи, это было не так и важно, потому что вся обстановка освещалась для меня присутствием волшебной руки. Она как бы давала право на существование всему – и красивому, и отвратительному. Как только я вспоминал образ Кати из сна, все (всего лишь предполагаемые) недостатки моей возлюбленной растворялись в ничто.

Один раз, придя на занятие, я с огорчением обнаружил, что хочу в туалет. Обычно я забочусь о таких вещах. Стараюсь сделать это перед выходом, не пью кофе и чай, иногда вообще не пью, специально. Дело в том, что я ненавижу ходить в чужие туалеты. Странная особенность, но таков уж я. И дело даже не в брезгливости. Я вовсе не брезглив, а иногда по некоторым меркам и чудовищно халатен. Например, я не всегда мою руки перед едой или когда прихожу с улицы.

Мне пришлось зайти к Сергею в уборную. Но зайдя, я ощутил восторг. Ведь это была и ее ванная. Вот раковина, в которой божественная рука каждый день крутила краники с горячей и холодной водой. Вот зеркало, которое имеет счастье отражать ее прекрасное лицо, вот унитаз… Впрочем, я увлекся. Я стоял в центре этого небольшого совместного санузла, как ребенок посреди Диснейленда. Я изучал и изучал его содержимое. Через какое-то время, конечно же, послышался стук, и мне пришлось прекратить и долго заверять Сергея, что со мной все в порядке.

Не ускользнуло от моего внимания и то, что ванна не блистала чистотой. Но где-то там, на задворках общего восторга. Это был сущий пустячок. Зато сколько нового я узнал о Кате! У нее было очень много разных средств, причем много полупустых баночек одинакового назначения. Увлекающаяся натура. В ряд стояли какие-то кремы, а вот из краски для лица – только одна помада. Красная. И правда, зачем ей краситься?

Было много продукции, которой мужчин только по ночам пугать. Крем от целлюлита, крем от врастания волос, прости господи, крем от растяжек, размягчитель какой-то лично мне неизвестной части тела под названием кутикула. Катя мнительная и увлекающаяся натура. Звучит заманчиво!

Я взял расческу. Она больно ранила меня. У той женщины, что жила с Сергеем, были жесткие черные волосы средней длины. Спихнуть на него я это не мог – он-то был обладателем русого ежика. Пришлось образ корректировать. Впрочем, со времени моего сна прошло уже достаточно времени, и по мере поступления новой информации Катя вырисовывалась все четче, но все дальше от того, что я видел во сне. С волосами цвета грецкого ореха мне было особенно сложно расстаться.

Новые открытия фонтаном прорвали меня изнутри. Если ранее я собирал каждую кроху информации и мог неделями размышлять, что значит, если сегодня на диване лежала книга «Любовник леди Чаттерлей»[3]3
  «Любовник леди Чаттерлей» (1928) – роман английского писателя Дэвида Лоуренса, публикация которого вызвала большой скандал в связи с многочисленными откровенными сценами сексуального характера.


[Закрыть] с розовой закладкой? Точно ли это она оставила, и если да, что в таком случае это говорит о ее литературном вкусе? Ничего? Слишком много? О, это же целое поле для рассуждений, чем, как вы уже понимаете, я люблю заниматься.

Так вот, если ранее мне доставались лишь крохи, представьте, что же я должен был почувствовать, когда ее интимный мир неожиданно раскрылся передо мной? Самое сокровенное, тайное, почти всегда намеренно сокрытое от мужских глаз, – это ванная комната женщины. Я сильно переживал, что что-нибудь забуду, поэтому достал мобильник и сфотографировал все самые важные детали. А дома я составил очередной список. С предметами и гипотезами относительно того, что это может значить в контексте образа Кати.

Я делал выводы, не заботясь о том, что они могут быть неверны. Точнее, во мне поселилась абсолютная уверенность в том, например, что зубная щетка зеленого цвета – ее, и то, что она лежит на полке душа, означает, что Катя принимает его с утра, и там же для удобства чистит зубы, что, в свою очередь, означает… Я никогда не увлекался ни психологией, ни косметологией, но тем не менее размышлял с видом знатока. Находчивость в построении гипотез доставляла мне невиданное удовольствие.

С удовольствием росла тревога за собственное умственное здоровье. Вместо того чтобы познакомиться с девушкой, я вечерами напролет расшифровываю значения предметов интерьера ее жилища. К тому моменту прошло более трех месяцев после моего знакомства с Катиной рукой, и я наконец созрел для того, чтобы перейти к решительным действиям.

Как-то раз на уроке я завел непринужденную беседу с преподавателем на весьма отвлеченные от саксофона темы. Этот трюк, в смысле непринужденные беседы, удается мне обычно с большим трудом. Но я приложил все усилия и свой шарм, которого у меня совсем мало, если не считать способность краснеть и мямлить в самые неподходящие моменты шармом. Тогда я весьма очарователен. В общем, я, как мне показалось, плавно подошел к тому, чтобы задать сокровенный вопрос. И ответ мне не понравился.

Да, моя муза была уже чьей-то чужой. Сергей жил со своей женой. Впрочем, можно было не затевать и непринужденного разговора, а обратить внимание на определенный палец определенной руки Сергея, которое украшало обручальное кольцо. Но мое воспротивившееся реальности бедное сердце потребовало более веского подтверждения трагедии всей моей жизни.

Я понял, все кончено. Я настраивал себя, я пытался забыть эту руку и не мог. Я продолжал исследовать квартиру, вслушиваться в шорохи соседней комнаты, мечтать о том, что к домофону подойдет она.

К слову, мои успехи на саксофоне можно назвать феноменальными, учитывая, что я постоянно думал о другом, прислушивался не к музыке, а к квартире, смотрел не в ноты, а вокруг. Вероятно, прогресс был из-за того, что я много музицировал дома. Мало времени посвящая упражнениям, с упоением исполнял простые, доступные мне мелодии, мечтая очаровать Катю музыкой. Блуждая в красоте нескольких нот, почти всегда фальшивых, я все же получал столько удовольствия, что постепенно мои воображаемые успехи стали почти реальными. Говорят же, мысль материальна, а в силе и настойчивости моей мысли можно не сомневаться. Музыка лилась от сердца, которое надеялось биться в такт с тем, что качало кровь к самой прекрасной руке на свете.