Текст книги "История Северного круга"

Глава 3. Крамт

Я пробыл у Чойри до обеда. У меня оставалась всего пара часов до начала занятий. Через час отпустят по домам учёный класс. Они ходят в школу с утра, потому что работают головой, а она лучше варит утром. Мы тоже работаем головой, но руками – больше. Поэтому занимаемся вечером.

Я махнул Чойри на прощание, отъехал немного, дождался, пока он направится кормить своих талюков, а потом двинулся в ту сторону леса, где деревья погуще.

Я поглядывал на лес и думал о том месте, где Чойри нашёл чистый снег. Надо же! Розовый снег проходит через тысячу очистительных фильтров, чтобы стать водой, пригодной для мытья. Для питья нужно две тысячи фильтров! А тут – пожалуйста. Растопил и пей. Хотя, конечно, показатели с этого снега никто не снимал. Но всё равно, где-то там и белый снег, и орехи, и, может быть, даже птицы? Я вгляделся в молчаливые деревья, покрытые розовым снегом: вдруг какая-нибудь птаха возьмёт да вылетит? Из Оранжереи иногда сбегают питомцы. Но не выживают. Чем им питаться тут… талюками? Чойри не даст их в обиду.

А всё-таки интересно, есть ли такое место? Я знаю точно, мне мама рассказывала, что в лесу есть дерево, в котором сто тридцать одно дупло. Это Древо Поветрий. Раньше, давным-давно, когда моих родителей ещё не было на свете, люди, проезжая на лыжах мимо Древа Поветрий, кричали туда разные слова. Чаще всего это были важные, но тайные слова, которыми страшно или запрещено с кем-то поделиться. Слова оставались жить в дуплах. А потом, со временем, стали разлетаться по свету.

В наше время в глубь леса никто не ходит. Кроме Чойри. Говорят, там есть места, которые состоят целиком из прожилок, почти без снега! Верная смерть… Да ещё и мучительная – лучше уж грохнуться в пропасть позади пастбища. Но Поветрия и так летают по свету. И действительно: моя мама часто их слышит.

Поветрия иногда похожи на сказки. Мама мне рассказывала одну, про полярных волков. Красивая… А иногда это просто страхи. Туда не ходи, сюда не езди. Вот такие Поветрия мама ловит гораздо чаще сказок!

Прожилки вокруг меня становились глубже и темнее. Я с опаской озирался. Сколько я еду? Полчаса? Мальчишки не видно. Может, сегодня он не вышел. А может, Чойри показалось… Вдруг там бродил не мальчишка, а взрослый чистильщик?

– Посторонись, эй, там! – вдруг донеслось из леса.

Я вздрогнул, обернулся.

У кромки леса стоял мальчик. В тёмно-синем комбинезоне со множеством карманов, в защитных очках. Он замахнулся и прицелился в меня чем-то, что сжимал в кулаке.

– Не стреляй! – крикнул я.

Он опустил руку и сердито крикнул:

– Я же говорю, посторонись! Ты глухой?

– Сам ты глухой, – огрызнулся я. – Очки сними, увидишь: я на лыжах. Куда мне посторониться? Провалиться в прожилку? Тут как раз – вон какая здоровая.

– А ты хочешь? – спросил он.

Я поглядел на него. Он шутит?

– Ты серьёзно?

– Я подумал, что ты серьёзно, – без тени улыбки заявил он, подходя.

– Да какой нормальный человек захочет провалиться в прожилку?

– А я ещё не понял, нормальный ты или нет, – пожал плечами он.

«Да ты ещё чуднее Чойри, – подумал я, глядя на него. – Чойри тоже хорош, ну и дружка присоветовал».

– Короче, я сейчас доберусь до вон той поляны, – указал я, – на ней развернусь и уеду. Понял? Ты в меня ничего не кидай. Слышишь?

Он промолчал. Просто смотрел на свой кулак, в котором по-прежнему что-то сжимал.

«Сегодня у меня день чудаков», – подумал я и оттолкнулся палками.

Надо быстрее двигаться, а то из-за него ещё в школу опоздаю. Да и кто знает, что у него на уме. Швырнёт ещё в меня тем, что у него там есть.

Я быстро докатил до поляны, ловко развернулся и направился обратно. Парень всё стоял, будто окаменел, и глядел вперёд, на огромную прожилку, куда я чуть не упал по его милости. Он всё сжимал, сжимал, сжимал кулак. А когда я двинулся, он швырнул что-то в прожилку.

Она вдруг полыхнула жёлтым огнём.

– Вали оттуда! – заорал я ему, и тогда он, оторвав взгляд от прожилки, развернулся и отбежал. А на то место, где он стоял, упал горящий кусок то ли бумаги, то ли чего-то ещё, пошипел секунду-другую – и потух.

– Ну ты вообще, – только и сказал я, подъехав, – без шапки ещё. А если б волосы подпалил?

Он не смотрел на меня. Разглядывал пылающую прожилку. Огонь потихоньку утихал. Я тоже уставился на пламя. Красивое зрелище, что и говорить. Как фейерверк. Интересно, что он туда кинул?

– Слушай… – начал я, но закончить не успел.

Парень лёг на живот прямо над прожилкой. Я тут же отстегнул лыжи и шагнул к нему.

Я ни о чём не думал. Действовал автоматически. Это первое, чему учат на уроках безопасности: увидел человека, лежащего над обрывом, – подойди сзади, возьми за ноги, потяни на себя. Некоторые прожилки бывают такими ядовитыми, что пар от них прожигает снег и человек запросто может свалиться прямо в разъедающую жижу.

Про разъедающую жижу я, конечно, не думал. Я и в нормальном состоянии не могу думать о ней больше пяти секунд – страшно становится, а тут…

Короче, я подбежал, наклонился и вдруг сам потерял равновесие, рухнул на снег. Увернулся, чтобы не треснуться лицом о его ботинок, и, к своему ужасу, покатился вбок и вперёд. Но тут же почувствовал на спине его руку. Он схватил меня за куртку, как малыша, и держал.

– Ты чего?!

– Смотри… – прошептал он, и я увидел, что губы у него розовые – не обычно розовые, как у людей, а розовые, как снег.

Я повернул голову. Прожилка была жёлтой! Нет, не так. Она стала жёлтой. Поверхность прожилки больше не булькала, успокоилась. И была жёлто-коричневой, похожей на персиковый химсок.

– Ты изменил цвет, – прошептал я в потрясении. – Как?! Что ты кинул туда?

– Таруту.

– Новую?! Свою? Она ведь только для важных посланий и документов!

– Ну… да.

– Что «ну да»? – передразнил я его. – Забыл, что Большой Цоер раз в год таруту выдаёт?!

– Я взял её у Лорка.

– У брата Илани?

– Кого?

– Ну, у него ещё оленёнок жил.

– Мне плевать на оленёнка, – сквозь зубы проговорил он. – Отец привёз им запасную таруту. На всякий случай.

– И Лорк отдал её тебе? – удивился я, не отрывая взгляд от жёлтой прожилки.

– Да. Только он пока ещё не знает об этом.

– Так ты… – начал я и покосился на него.

Он смотрел на прожилку, но думал о чём-то своём. Мне хотелось сказать: «Так ты стащил таруту у Лорка?» – но я стеснялся. После таких слов дружбы не выйдет, а мне не хотелось, чтобы он прогнал меня и пошёл поджигать другие прожилки. Мне хотелось пойти с ним.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Крамт.

– Я не видел тебя в школе. А, ты же учишься с Лорком! Ты учёный, – с уважением сказал я, и моё восхищение возросло. – Круто. А разве ты не должен быть сейчас на занятиях? Учитель Трёмлин знает, что ты тут?

Крамт молча посмотрел на меня, и я прикусил язык. Какой глупый вопрос!

– Слушай, – снова начал я, потому что молчать не получалось. – Это не моё дело. Но у Илани и Лорка есть старший брат, он чемпион снежных боёв. Ты не…

Слово «боишься» застряло у меня в горле, как и слово «стащил».

– Плевать, – коротко ответил он, поднимаясь с земли, но при этом придерживая меня за куртку. – Я объясню Лорку и его братьям: раз у них двойные комплекты, то один можно пожертвовать на опыты. Тем более на такие важные опыты.

– Да, – кивнул я, осторожно отползая назад и тоже поднимаясь, – изменить цвет прожилки… Это круто.

Мне хотелось что-то сказать, чтобы заинтересовать его. Очень! А то выходило, что я только и пялился на него. А он занимался своими делами. Мне хотелось заявить что-то эдакое, чтобы он посмотрел на меня и тоже сказал: «О, круто!» Но в голову ничего не приходило. Может, сказать, что я полярного волка из камня вырезал?! А, нет, ерунда. Кому нужны игрушки…

А Крамт полез в один из своих многочисленных карманов, достал фотоаппарат и щёлкнул прожилку. А потом повернулся и пошёл.

– Слушай! – я поспешил за ним.

Я прекрасно понимал, что ему до меня и дела нет. Но притворялся, что мы вместе. Хотя, конечно, это выглядело тупо.

– А фотик твой?

– Угу.

– Везёт. Я у своих выпрашивал, сказали, как вырасту – купят.

– Мне он нужен, чтобы заснять результат опытов.

– Трёмлин дал вам такое задание?

– Нет. Я сам дал себе такое задание.

Он ускорил шаг.

– А где твои лыжи? – заторопился я за ним.

Я напоминал себе собачонку из древней детской книжки. Я был сам себе противен. Но ничего не мог с собой поделать.

– Там, за деревом. Слушай, тебе в школу пора. Рабочий класс через полчаса начнётся, – добавил Крамт, глянув на огромные, со здоровым циферблатом и кучей кнопок часы.

– Ага, – обречённо сказал я.

Тут я сообразил: он даже не спросил, как меня зовут. Ладно. Плевать. Папа же говорил, что все учёные – дураки. Так, видно, и есть. Ну, они умные, конечно. Но на людей им начхать. Даже Чойри круче тупых учёных.

Я решил с ним не прощаться. Пусть валит. Я подошёл к своим лыжам. Сунул ногу в крепление, дёрнул и вдруг оторвал верхний зажим!

– Да ёлки!

Крамт уже успел перейти лыжню. Обернулся. Подошёл ко мне. Встал на колено. Достал из кармана на рукаве отвёртку и прикрепил обратно верхний зажим.

Я обозлился. Я его просил мне помогать?! Показывает, какой он крутой? Типа учёный, но если потребуется, то и рабочим может быть. Да кому он тут нужен? Пусть валит в свой лес, ворует, да, именно что ворует у Лорка листы таруты, взрывает что хочет!

Но Крамт не торопился уходить. Стоял на одном колене и разглядывал свою работу.

– Классный зажим, – наконец сказал он.

– Угу, – буркнул я. – Отрывается на раз-два!

– Но и крепится легко. Это редкость. Сделать нормальный зажим из лагриума не так-то просто.

– Спасибо, – буркнул я и потянулся за палками.

– Не, серьёзно, – продолжил Крамт, вставая, – я бы дорого дал, чтобы такой найти.

– В смысле? – не понял я. – Папа мне сам сделал, но в магазине у Малого Цоера наверняка можно купить.

– Да нет, не за деньги. Просто найти. Чтобы кто-то выбросил, а я нашёл.

– Кто ж такой выбросит? – хмыкнул я.

– Слушай, столько всего выбрасывают. Не поверишь. У меня есть небольшой склад. Я собираю там всякие штуки.

Зависть укусила меня куда-то под рёбра. У него свой склад! И он говорит с таким видом, что понятно: меня туда не возьмёт.

– Зачем тебе всякие штуки? – против воли спросил я.

– Хочу собрать вертолёт. И улететь отсюда.

– Улетишь, как вырастешь. Станешь путешественником, – горько сказал я.

Зависть моя разбухала в животе, как талюк, которого гладил Чойри.

– Путешественники ерундой занимаются! – отмахнулся он. – Мотаются по ближним кругам, привозят какие-то семена, животных, надеются, что всё это у нас приживётся. Чушь! Я хочу улететь далеко. Возможно, на Марс или Венеру. Говорят, там есть моря. А в них живут дельфины. И морские скаты. И медузы.

– Подумаешь, медузы! – сказал я как можно небрежнее. – Вон, сходи к Чойри, он тебе из любого талюка сделает медузу.

Тут Крамт в первый раз посмотрел мне в глаза. Причём надолго уставился. Я уж забеспокоился: не собирается ли он кинуть в прожилку меня, чтобы посмотреть, что будет? Но я выдержал его взгляд.

– Как тебя зовут? – спросил Крамт.

– Дин! – выпалил я, и вся злость на него у меня прошла.

– Дин. Слушай. А как пастух… Как Чойри сделает из талюка медузу?

Если у меня и было сомнение, рассказывать или нет, то оно вспыхнуло и утонуло внутри, как лист таруты в прожилке. «Заинтересовался! – ликовал я. – Он мною заинтересовался! Наконец-то!» Правда, я обещал Чойри не рассказывать учёным. Но Крамт же ещё школьник! И потом, Чойри сам посоветовал мне с ним подружиться.

Поэтому я взахлёб, глотая слова, перескакивая с одного на другое, изложил Крамту утреннее происшествие. Он слушал внимательно, не перебивал, кивал, а когда я закончил, сказал:

– Ты возьмёшь меня завтра на пастбище? Познакомишь с Чойри?

Я чуть не лопнул. Сдержался для солидности, чтобы не заорать: «Конечно!» – и просто кивнул.

– Хорошо. Спасибо, – сказал Крамт и, глянув вверх, мягко заметил: – А теперь тебе пора. Смотри, солнце за деревьями. Ты же не по часам, по солнцу ориентируешься.

– А ты в лес?

– Да. Увидимся.

Он махнул рукой и двинул к деревьям. «И всё-таки он смелый и крутой, – подумал я. – Прогулял свой класс и хоть бы что». Я шагнул, оттолкнулся палками.

– Подожди! – окликнул меня Крамт.

Я резко затормозил, чуть не упав, и обернулся. «Он забыл, как меня зовут», – решил я и громко повторил:

– Я Дин!

– Знаю! – отмахнулся он. – Слушай! А у тебя в семье никто не болеет?

– Нет. Чем?

– Ну, после лишающей болезни, – медленно объяснил Крамт, – никто не… остался с… последствиями?

Я покачал головой.

– А у вас?

Крамт поправил очки и посмотрел на солнце за деревьями.

– Иногда, – сказал он, – я встречаю людей, с которыми хотел бы поменяться жизнью. Ты – один из них.

Глава 4. На пастбище

Ветер завывал за окном. Я пил химкао и тренировал слух: одним ухом прислушивался к ветру, а другим – к разговору родителей. Старший брат Илани – не Лорк, а второй, Гринко, чемпион по снежным боям, – говорит, что он так умеет: каждым ухом слышать своё. Кое-кто в нашем классе посмеивается, что это оттого, что Гринко часто получает по ушам на боях. Но сам он утверждает, что это всё тренировки.

Я слушал песню ветра и следил за мамой через прозрачную стенку пристройки. Она занималась ледяным садом.

Женщины в нашем круге любят выращивать ледяные кристаллы разных форм. Говорят, они напоминают цветы, только названия уже мало кто помнит. Розы? Похоже на угрозы. Мама говорила, что у роз были колючие шипы. Может, ими и угрожали? Сад у мамы маленький – не больше пяти кристаллов, – но она заботится о них, поливает и подставляет ледяному ветру.

Папа пил химкофе и читал библиотечную книгу. На обложке было написано «Трое в лодке, не считая собаки». Папа перелистывал страницы и смеялся. Наверное, фантастика какая-то: у нас нет ни лодок, ни собак. Зато лодки есть там, куда мечтает попасть Крамт, – на море.

Наконец мама вбежала в комнату. Она дышала на озябшие ладони.

– Химкофе остался?

– Конечно, – улыбнулся папа и потянулся за серебристым кофейником.

Папа сделал его сам, из металлического листа, своими руками, и очень им гордился. Мой папа умеет делать руками всё на свете: и шить обувь, и вырезать из железа снегоступы, и гнуть из проволоки мебель. Кто-то покупает готовые прозрачные кофейники из лагриума, но папа всё может смастерить из камня и железа.

– Замёрзла? – спросил он, протягивая маме кружку.

Она обхватила её ладонями и на секунду прикрыла глаза.

– Да просто кошмар, – отозвалась мама. – Как чистить снег в такую погоду?

– Ну что ты переживаешь, Трина! Сколько нападает, столько нападает. Пей, согревайся.

– Конечно, переживаю, Ройк! – мама так резко придвинула к себе чашку, что едва не расплескала химкофе. – Арлина и её сестра всю прошлую неделю проторчали на какой-то точке за лесом. Она сказала, там налёт оказался таким крепким, что она руки в кровь стёрла, пока очищала его.

– Она разве трудится без перчаток? – поднял брови папа.

– Издеваешься? В перчатках, конечно. Неужели ты не понимаешь, что дело вовсе не в том, в чём мы трудимся и чем чистим? Проблема в том, что мы не знаем ничего о природе этого налёта!

– Учёные работают над этим… Узнают, в конце концов, – зевнул папа.

– Мало! – стукнула ладонью по столу мама. – Мало они работают. И учёных мало! Зачем наших детей делают рабочими?! Что за дурацкое разделение?

– Так определяют тесты, – напомнил папа. – Когда дети идут учиться.

– Да, но я сама видела, что сын Малого Цоера отличился на тестах в рабочем классе. Он собрал какие-то чудо-лыжи для двоих человек из того материала, что им предложили. А Большой Цоер всё равно перевёл его в класс для учёных. Потому что там лучше, Ройк! И потому что это его племянник. И всё решают связи и знакомства. Которых у нас нет, Ройк!

– Трина, я не люблю эти разговоры. Лучше, хуже. Каждый должен заниматься своим делом.

– Всех надо отправлять в учёный класс, – упрямо твердила мама. – Откуда они знают, что мой сын не найдёт причину розового налёта?

– Если найдёт – прекрасно! – папа подмигнул мне. – Но если они все сделаются учёными, кто будет чистить снег?

Мама закусила губу. Ей нечего было ответить. Она перевела взгляд на меня. «Сейчас начнётся», – подумал я. Хотя вчера они вернулись позже меня, я прекрасно понимал: мама знает о моём вчерашнем побеге в лес. У нас нет видеокамер, как у многих моих одноклассников, но мама всегда откуда-то знает, где я был. Может, у неё внутри особая, настроенная на меня камера?

– Дин!

– Да, мамочка.

– Не подлизывайся. Ты брал лыжи!

– Брал, – кивнул я покорно.

– И ты знаешь, что я…

– Да, мам. Знаю, что ты хочешь меня отругать за то, что я ездил вчера в лес, потому что ты думаешь, что я ездил к Чойри.

– Вот только не говори, что ты к нему не ездил, – фыркнула мама, – у тебя вся куртка пропахла талюками.

– Ездил, – не стал отпираться я, – но Чойри мне сказал, что видел мальчика моих зим на другой стороне леса. И я туда поехал.

– Один?! – ахнула мама.

– Да, – торопливо добавил я, – и познакомился с этим мальчиком. Его зовут Крамт. Он из класса учёных.

– Крамт? – повторила мама и переглянулась с папой. – Это же… Это же сын Малого Цоера.

– А ещё он сын… – начал папа.

– Это неважно, – вдруг перебила его мама. – Я слышала, что он живёт с отцом.

Я покачал головой. Какая разница, с кем живёт Крамт! Важно другое.

– Я с ним подружился! – торжественно закончил я. – Сегодня мы встречаемся и идём… идём что-то изучать. Он всё время что-то изучает. Разные свойства снега, ещё что-то. И сегодня он возьмёт меня с собой.

Я скромно опустил глаза и помешал химкао ложечкой. Мама улыбнулась.

– Хорошо, что ты с ним подружился, – сказала она с довольным видом. – И что вы проводите эксперименты. Может, старый Трёмлин заметит тебя и поймёт, что ты достоин перейти в учёный класс.

Последние слова она проговорила чуть громче, чем остальные, и покосилась на папу.

– Ройк?

Папа перевернул страницу и улыбнулся мне:

– Конечно, Дин, друг – это здорово. Даже если этот друг – талюк!

Я засмеялся, а мама сказала:

– Ну что ты говоришь такое, Ройк!

– Так я могу теперь брать лыжи? – спросил я небрежно.

– Нет! – вскрикнула мама. – Никаких лыж!

– Но нам нужно ездить… кое-что изучать.

– Изучайте снег рядом со школой, – строго сказала мама. – Кстати, я почистила твои снегоступы. Мог бы спасибо сказать. И не смотри на меня! Никаких лыж!

– Ну мама! Пожалуйста!

– Нет!

– Трина, мальчишке скоро тринадцать…

– Ройк, я сказала нет! – гневно воскликнула мама.

Я отвернулся к окну.

– Дин, – голос мамы смягчился. – Пригласи Крамта на чай.

– На какой чай?!

– На синий, конечно. Не всё же химкао пить. Я, может, что-то испеку. Пригласи! Я буду рада с ним познакомиться.

Я тяжело вздохнул. Эх, мама! Мне нужны были лыжи, а не чай.

Вчера Крамт прикатил к школе, когда у меня кончились занятия, и крикнул:

– Дин! Завтра в обед у пастбища!

И уехал, сверкнув лыжами. Красивыми красными лыжами с жёлтой подсветкой. Я раньше просил такие у родителей, но они сказали, это непрактично. Днём и так светло, а ночью, даже если выйти, прожилки гаснут и не представляют опасности.

В общем, все ребята на меня уставились, а я сделал вид, что ничего особенного. Ну да, Крамт из класса учёных. Подумаешь! Сам, конечно, чуть не лопнул. Теперь ещё выяснилось, что он племянник Большого Цоера. Вот почему все так таращились.

Но вчера я думал, что мне удастся уговорить маму. Она ведь так ценит учёных. А теперь что? Крамт поедет к пастбищу на красивых лыжах с подсветкой, а я побегу за ним на снегоступах, как… как… эта собачонка из лодки?!

«Всё равно, – стиснул зубы я. – Всё равно доберусь до пастбища. Хоть даже и на снегоступах! Кончится этот снегопад или нет?»

В обед я не выдержал. Хотя снег ещё не прекратился, я высмотрел в небе светлое пятно и заорал:

– Вон! Солнце! Скоро снегу конец!

Схватил шапку, посмотрел на маму умоляюще:

– Я к Крамту, мама! Опыты делать.

Я схватил снегоступы, нацепил их и помчался к пастбищу. Ну как помчался. Заковылял, как трёхзимний малыш. И добираться я туда буду три зимы… Но доберусь!

Когда я, взмокший и уставший, доплёлся до поляны неподалёку от пастбища, Крамт уже ждал меня там. Лыжи он отстегнул и воткнул в снег. Сам что-то крутил на своих часах. Он был без шапки, хотя снег ещё не совсем прекратился. Сыпал такой лёгкой крупой, похожей на муку из труста. Я тоже захотел снять шапку, но постеснялся повторять за ним открыто.

– Здорово! – звонко крикнул я.

Мне было страшно: наорёт ещё за опоздание. Но он ничего не сказал. Только кивнул и скользнул взглядом по моим снегоступам.

– Погнали?

Он качнул головой. Мол, пешком лучше.

Тогда я с облегчением отстегнул свои древние снегоступы и воткнул рядом с его блестящими лыжами. Мы направились к пастбищу. Ветер легонько дул в лицо. Крамт надвинул на глаза очки, а я делал вид, что мне удобно и приятно идти навстречу снежному ветру.

Мы нашли Чойри у пихты. В смешной фиолетовой шапке он пил ореховое молоко из большой термокружки и разговаривал с талюками.

– Привет, Чойри! – радостно воскликнул я.

Чойри вздрогнул и пролил на рукав немного молока.

– А, Дин, – с облегчением сказал он, – прости, я заговорился с талюками.

– Ты и сам похож в этой шапке на талюка! – усмехнулся я, зная, что Чойри понравится эта шутка, и надеясь развеселить и Крамта.

Но Крамт уставился на талюков и, казалось, не замечал даже Чойри. Пастух с тревогой посмотрел на меня.

– Это Крамт, – пояснил я, – парень, которого ты видел вчера. Я…

Тут я смутился. Нужно было признаться, что я рассказал Крамту обо всём. Я не чувствовал своей вины, но Чойри мог не так меня понять. Мне вспомнились слова родителей о пастухе. «Недалёкий». Хм…

– Хорошо, что вы зашли! – сказал пастух, разглядывая Крамта. – Я вчера набрал два ведра майты. Хотел отнести в посёлок, угостить кого-нибудь, а тут и вы… Пойдёмте, я заварю.

– Погоди, Чойри, – перебил я его, – а ты покажешь Крамту вчерашнее чудо?

– Дин! – ахнул Чойри.

Он сделал шаг к дереву, как будто загораживая талюков от нас.

– Всё в порядке! – поспешил сказать я. – Крамт никому не расскажет. Правда, Крамт?

Тот молча кивнул. Пастух покачал головой.

– Не надо, – попросил он, – пожалуйста.

– Ладно, ладно, Чойри. Ты не психуй. Всё хорошо. Не хочешь – как хочешь. Пошли.

– Дин, – умоляюще сказал Чойри, – ты не сердись, Дин. Я правда очень боюсь.

Чойри взмахнул термокружкой, и несколько капель снова пролилось на снег. Он опустил глаза и вдруг вскрикнул. Прямо у наших ног копошился талюк: он приближался к каплям молока.

– Нет, нет, – пробормотал Чойри, подхватывая талюка и поглаживая по спинке. – Милый, хороший, всё в порядке, не волнуйся, но нельзя кушать это, нельзя! Животик будет болеть!

В тот же миг талюк принялся надуваться. Я быстро глянул на Крамта. Тот молча смотрел на талюка, но я видел: его глаза чуть расширились.

– Всё, всё, иди на дерево, – сказал Чойри, поднося ладонь к пихте, однако талюк не хотел отцепляться.

– Ну пожалуйста, – умоляюще прошептал Чойри, снова погладив талюка, и тот надулся ещё больше.

Талюк был огромным, как здоровый булыжник, прозрачным, розово-фиолетовым, а внутри у него что-то серебрилось и переливалось. Я торжествовал. Крамт видит! Видит чудо.

– Их ещё и переносить можно в таком виде, – не сдержался я, и они оба – и Чойри, и Крамт – резко повернули головы и посмотрели на меня.

– Ну, хватит! Всё! – выдохнул Чойри. – Пойдёмте!

Он усадил талюка на пихту, и тот тут же уменьшился в размерах. Чойри шагнул ко мне и потянул за рукав.

– Дин, пошли! И скажи своему другу!

Но Крамт и сам развернулся и зашагал к стоянке. Я заторопился за ним: не хотелось оставаться с Чойри один на один. Ещё пристанет: зачем, мол, Крамта притащил?

Чойри плёлся за нами и вздыхал. На стоянке он предложил нам орехового молока. Я взял кружку, а Крамт просто покачал головой. А потом и вовсе взял и пошёл туда, где были наши лыжи.

«Во даёт, – подумал я. – Делает что хочет, даже не предупреждает».

Я принялся быстрыми глотками, обжигаясь, пить молоко. Боялся, что Крамт свалит без меня. Потом сунул Чойри кружку, пробормотав «спасибо», но он схватил меня за рукав:

– Подожди, Дин… Нехорошо с твоим другом получилось.

– Да, Чойри, прости… Пусти, я тороплюсь.

– Что же ты сразу не сказал, что он не может говорить? – укоряюще сказал Чойри.

– Кто? Он? – растерялся я.

– Ну да, твой друг. Наверное, он потерял речь после лишающей болезни, как я – глаз. Ты должен был предупредить меня. Тогда я не волновался бы, что он кому-то расскажет. Как же он расскажет, если не умеет говорить?

– Чойри!

Я посмотрел на него. И вдруг увидел, что у него и правда один глаз. Это странно, но я раньше не замечал. И я не стал его разубеждать насчёт Крамта. Пусть думает что хочет.

Я осторожно вытянул из его рук свою и сказал:

– Прощай, Чойри!

Повернулся и побежал за Крамтом.

– Приходи ещё со своим другом! – крикнул мне вслед Чойри, сложив ладони рупором.

А я снял шапку, хотя снег ещё сыпал, сунул её в карман и подумал: «Значит, вот что мама имела в виду, когда говорила, что Чойри – недалёкий».

Крамт уже пристегнул лыжи. Но он ждал меня.

– Как это работает? – спросил он. – Талюк? Его просто гладят и всё?

– Нет, нужно думать о нём с любо-о-овью, – протянул я насмешливо, – ну типа как сегодня Чойри за него беспокоился. Что-то хорошее думать о нём. Он им как мамочка. Кудахчет вокруг них, они и надуваются. Прикинь, какая система?

Крамт кивнул, о чём-то задумавшись. Потом тряхнул головой и бросил:

– А теперь я тебе кое-что покажу!

Он оттолкнулся палками и направился к посёлку. Красные лыжи сверкали на снегу.