Текст книги "Девочки мои"

Из ванной он так и вышел – обнаженный, босой, с полотенцем в руке, мокрые волосы неожиданно скрутились завитками. Греческий бог, возвращающийся из термов… Впервые рассмотрев его со спины, Сима решила, что человеку с таким телом нужно вообще запретить носить одежду. Он обязан дарить людям радость не только своим пером… Что она делает рядом с ним? Что он делает рядом с ней?

– Баловень судьбы, – тихо проговорила она, любуясь. – Наверняка единственный ребенок в семье.

Лев резко обернулся, и Сима вздрогнула, увидев его лицо – в него словно кипятком плеснули. Красный искаженный кусок мяса…

– Никогда не говори обо мне так, – быстро произнес он сквозь зубы. – Ты ничего не знаешь.

– Прости!

Она выкрикнула это быстрее, чем почувствовала себя виноватой. В чем? Ей действительно ничего не было известно о Льве, но разве это предосудительно? Пожалуй, он знает о ней больше: о ее дочерях, о бывшем муже, о том, почему она так ненавидит Америку…

Отвернувшись, спрятав свое неузнаваемое лицо, Лев пару минут смотрел на неубранную постель, но Сима не сомневалась, что мысли его сейчас не о ней. Вчерашнее упоминание Фрейда… Может, стоило развить эту тему? Теперь уже поздно, как-то неосторожно она задела обнаженный нерв. Сколько же ему лет, что он до сих пор так чувствует боль?

Об этом она решилась спросить. Лев оглянулся на нее с удивлением:

– А что? Тридцать семь. Пора умирать, если хочу остаться в истории литературы.

– А мне сорок два. Тоже подходящий срок.

Он улыбнулся:

– Предлагаешь вместе?

– Жить, – заключила Сима, потом сообразила, что это прозвучало двусмысленно. – Не жить вместе, а просто жить. Обоим.

В его улыбке опять проступило что-то просительное:

– А почему бы и не вместе?

– Ха-ха! – отозвалась она с издевкой.

– А ты – вредная…

– Ты еще не представляешь, насколько! Если мы сейчас же не отправимся завтракать, я начну есть тебя поедом. Одевайся немедленно! Хватит меня соблазнять.

По-собачьи склонив голову, он с интересом заметил:

– Как только ты выяснила, что я – младше, сразу начала командовать.

– Вообще-то не стоило еще раз делать на этом акцент… Пять лет разницы и так не сотрешь.

– Они тебя раздражают?

– Слегка. Может, со временем раздражение будет расти, я не знаю. Мой муж был старше меня.

Лев насмешливо подхватил:

– И мальчиков ты после него не покупала.

– Они сами приходили, – поддела Сима.

– Приходили? – Он надвинулся на нее – неподдельный гнев. – И много?

Она уперлась кулаками и лбом ему в грудь:

– А в чем дело? Ты ревнуешь?

– Ревную. Это ненормально?

Ей хотелось обернуть все шуткой, а у нее вдруг вырвалось:

– Этого не может быть! Ты такой…

– Глупая, – вздохнул он. – Ты ведь еще даже не знаешь, какой я…

* * *

Во время репетиции Сима поймала себя на том, что с каждой минутой все меньше воспринимает Льва как мужчину, с которым только что была – ближе некуда, и все чаще думает о нем как о создателе пьесы и волнуется, каким видится ему уже ее детище. Еще недоношенное, но уже сформировавшееся. Детали изменить еще можно, а в целом для Симы уже все сложилось – не исправить.

Она с тревогой поглядывала на его профиль – сели через проход, чтобы не отвлекаться друг на друга. Ей показалось, будто Потапов едва сдерживает улыбку, и это его незначительное усилие отозвалось в ней дрожью: «Ах, ему все это кажется смешным?! Провинциальная труппа, бездарная режиссура… Ну ладно!»

Что скрывалось за этой последней угрозой, Сима и сама еще не успела понять. В качестве наказания отлучить от постели? Это ей и в голову не пришло. Но что-то как-то…

Прозвучавшая со сцены реплика заставила ее очнуться – этой фразой пьеса заканчивалась. Они показали автору не весь спектакль целиком, отдельные сцены, но последнюю Сима включила, чтобы попытаться предугадать реакцию зрителей, для которых финал может стать неожиданностью: «Как, и уже ничего не изменить?!» Она снова скосила глаза на Льва, и никакой усмешки не заметила: он смотрел на сцену в каком-то оцепенении, будто и сам ждал продолжения, просветления, чего угодно, лишь бы эта история не обрывалась воплем, который даже не прозвучал.

«Ты сам это написал, – ей захотелось прижаться к его щеке лицом, послушать его дыхание. – Неужели ты забыл, чем все закончилось?»

– Спасибо, – выдавил он, затем кашлянул и повторил громче: – Спасибо вам. Я даже не ожидал, что это будет… так.

Сима с облегчением подхватила:

– Все молодцы! Лев, ваши замечания, пожалуйста.

Он мельком взглянул на нее:

– Замечания? Это не то чтобы замечания… Некоторые пожелания. Но мне хотелось бы высказать их каждому в отдельности. Это можно?

– Да, конечно, – отозвалась она разочарованно: ей хотелось послушать, что он будет говорить.

А следом признала, что Лев – лучший педагог, чем она, ведь и вправду нужно работать с каждым индивидуально, учить так, чтобы это не било по самолюбию ребенка, не заставляло его вертеться на сковородке стыда, который он неизбежно будет испытывать, если другие станут слушать. «Откуда в нем это? – подумала Сима с нежностью. – Еще один врожденный талант? Детей ведь у него нет…»

Ее вдруг так и прошило: а с чего она взяла, что их нет? Разве он что-нибудь говорил об этом? Он столько лет был женат, у них вполне могли родиться дети… Где они? С кем остались сейчас? Кто ждет его в Москве?

Это беспокойство, нахлынув, вытеснило тревогу о постановке, которой Сима жила уже полгода. И это поразило: «О чем я думаю? Он же сейчас будет критиковать мою работу!»

– Может, вы мне для начала скажете пару слов? – не удержалась она.

От волнения она прикусила нижнюю губу. Остальное – потом. На это еще будет время. По крайней мере, ей хотелось бы надеяться…

– Конечно. – Лев улыбнулся, заставив ее сердце дрогнуть.

Симе еще не удалось привыкнуть к этим его улыбкам. Каждый раз хотелось крикнуть: «Остановись, мгновенье!»

– Отдохните пока, – сказала она ребятам. – Только не уходите далеко. Автор хочет поговорить с каждым в отдельности.

– Ну, может, не с каждым, – тихо заметил он, пересев к ней поближе.

– Там видно будет. Все равно они мне еще понадобятся.

Ангелина требовательно спросила:

– Господин Потапов, а вы не могли бы поговорить со мной первой? Мне нужно уходить.

– Конечно, – опять согласился он. – Сейчас только скажу несколько слов вашему режиссеру.

Она хмыкнула и сбежала со сцены, пронеслась мимо них неудержимым ветром, обдав легким запахом духов, которых Сима не знала. Ей самой хорошие духи были не по карману.

«Аромат любви Вахтанга, – усмехнулась Сима вслед. – Лучше и не принюхиваться…»

Проводив артистов взглядом, Лев нашел ее руку, подержал в своей – горячей, потом поцеловал пальцы, смутив Симу, давно уже забывшую про маникюр.

– Спасибо тебе. Ты – потрясающая. Где ты отыскала таких ребят? Как научила их играть? Они же настоящие профессионалы, никакой любительщины не чувствуется!

– А у нас профессиональный театр! Хоть и юношеский. – Это всегда было ее больным местом.

– Да-да. Никакой наигранности не чувствуется… А ведь им всего-то лет по шестнадцать?

– Ангелине – восемнадцать. Наташе Лукьянцевой – четырнадцать.

– Ангелина твоя – это вообще что-то с чем-то… Ей нужно учиться, ты понимаешь? Она может стать большой актрисой.

Сима вздохнула:

– У нее Вахтанг.

– Что это значит?

– Она – содержанка, что тут непонятного? Живет у одного богатого мужика, о котором я только и знаю, что его зовут Вахтангом.

Лев прищурился, словно пытаясь рассмотреть:

– Так это ее «Мерседес» стоял у входа?

– Белый конь. Теперь такие кони и такие рыцари.

– Жалко девчонку, – не сразу отозвался он. – Эту гадость не так просто выдержать, как ей кажется. Ты заметила, как она дергается? Постоянно торопится. Не удивлюсь, если окажется, что она прибегает сюда тайком от него.

– Тайная страсть…

Внезапно он отбросил ее руку:

– Что в этом смешного? Ты даже не представляешь, чем все это может кончиться!

– Она сама сделала свой выбор, – прошипела Сима, уже начинавшая злиться оттого, что разговор, которого она так боялась, пошел совсем не в то русло. Ангелина, конечно, главная героиня, но не настолько же… Или…

Широко расставив колени, Лев уперся в них локтями и опустил голову.

– Литература не способна удержать от ошибок… Ты ведь говорила, что Ангелина еще раньше репетировала эту роль? Но Гелина беда ее не напугала.

– Вахтанг ее не насиловал.

– Это только так кажется.

– Она ушла к нему добровольно. Не так уж и плохо ей жилось дома… Не алкоголики же родители! Нормальная семья…

– Значит, было что-то…

Симе пришлось признаться:

– Бабка у нее – религиозная фанатичка. Но это, по-моему, не самое страшное.

– Чужое горе всегда кажется менее болезненным, чем собственный порез на пальце.

Она так и задохнулась:

– Ты называешь… То, чем я живу… Это – порез на пальце?!

Опомнившись, Лев снова схватил ее руку:

– Нет-нет! Это я не о тебе сейчас, что ты? Это… о человечестве вообще…

Задумавшись, он посмотрел на ее пальцы, и хотя Сима понимала, что Лев сделал это машинально и вовсе их не разглядывает, ей опять стало неловко за свои короткие, не покрытые лаком ногти. А он вдруг прижал их к губам:

– Тоненькие… Откуда в тебе столько силы?

Она попыталась улыбнуться:

– Бог дает.

– Бог… Да. Конечно. Он дал тебе большой талант.

У нее заколотилось сердце:

– Правда? Ты так считаешь?

– Мне хотелось бы, чтоб ты работала в Москве и твои спектакли видели сотни людей, а не двадцать человек, как в этом зале…

– Зал рассчитан на сто…

– …но я знаю, что там у тебя не будет своего театра. Ты сможешь устроиться только сменным режиссером. В лучшем случае.

Сима заставила себя солгать:

– Я и не собиралась в Москву.

– А чтобы создать в столице свой театр, пусть и небольшой, нужны огромные деньги. Спонсоры нужны.

– Вахтанга попросить? – усмехнулась она и вспомнила об Ангелине. – Давай обсудим это потом. Поговори с нашей Гелей, она там уже с ума сходит, наверное.

Он вдруг посмотрел на нее очень внимательно:

– Гелина судьба могла сложиться по-другому, как тебе кажется?

– Если б ее не изнасиловали? Тогда в ее жизни не было бы ничего интересного. Для театра, я имею в виду. Вся пьеса вырастает из поступка отца. Как это ни чудовищно звучит…

– Слава злодеям?

Неожиданный оскал мало походил на его обычную улыбку. Симе стало не по себе. Особенно, когда Лев добавил:

– Мы с тобой – стервятники. Слетаемся на запах беды и радуемся, что пролилась кровь.

– Ты говоришь об утрате Гелей невинности? Больше ничьей крови в твоей пьесе нет.

– Вот это и плохо…

Кажется, он произнес именно это. Или Симе почудилось? О чем это он?

– Что случилось с настоящей Гелей? Кем она приходилось тебе?

Его обычно живое, подвижное лицо разом превратилась в холодную маску:

– Этот персонаж не имеет прототипа, что ты выдумываешь?

– Но ведь ты говорил…

– Мало ли что я говорил!

– Ах, даже так! – Она вскочила, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить его. – Собственно, я это знала. Писателя несет, когда он имеет дело со словами. Поступков не дождешься! Зато слов – целый воз и маленькая тележка!

«Не кричать, не кричать! – попыталась она удержать себя. – Иначе он сразу догадается, как же мне больно…»

Будто разбуженный, Лев слушал ее, все больше становясь самим собой.

– Ты права, – наконец сказал он. – Мы подменяем словами все: поступки, которые никогда уже не совершим, саму жизнь…

– Это твоя работа, – испугавшись того, как легко он сдался, проговорила Сима умоляюще.

Он шмыгнул носом, как еще не до конца утешившийся ребенок, и она вдруг не удержалась – погладила его по голове. Это произошло впервые, и Лев вопросительно приподнял брови:

– Тебе жаль меня?

За секунду до его вопроса Сима и не думала о жалости, так – подавший голос материнский инстинкт удовлетворила. Такого красивого и талантливого – за что жалеть? У нее сжалось сердце: «Жаль его. Конечно же! Эти самые красота и талант вытесняют его из общего ряда. Но вот – куда? В одиночество? В холодную пустоту, где изредка встречаются такие же избранные и шарахаются друг от друга в страхе… Многие ли решаются просто погладить его по голове? Но ведь хочется же этого, хочется! И ему, и мне…»

Лев прижался лицом к ее летней майке, с шумом втянул запах и чуть слышно хрипло застонал. Наклонившись, она прошептала:

– Что ты? Что тебя мучает?

Он затих, потом отрывисто произнес:

– Я. Только я сам.

– И тебе не удается от этого избавиться?

– От чего – этого? От себя? Избавиться от себя можно только одним способом…

– Нет! – Сима прижала его голову так крепко, что, наверное, причинила ему боль.

Ей внезапно открылось: Лев не рисуется – он действительно обдумывал такую возможность освобождения. Почему? Что гнетет его настолько сильно – вдохнуть трудно? Она заговорила торопливо, не совсем уверенная в убедительности тех слов, что срывались сами собой, но продолжала забрасывать ими Льва, как осенними листьями, сохранившими в себе солнечное тепло – целыми ворохами.

– Тебе нужно писать обо всем, что тебя мучает, ты это умеешь. Еще как! Сбрось на бумагу все темное, не дающее тебе жить, и станет легче, вот увидишь! Это ведь известный прием, его даже психотерапевты используют: нарисовать свои страхи, написать о них…

Не пытаясь высвободиться, он спросил:

– Разве я что-то говорил о страхах? Нет никаких страхов.

– Но что-то есть! Я не собираюсь тебя пытать. Не хочешь говорить, не надо. Захочешь, я выслушаю. Постараюсь помочь, если смогу.

– Вряд ли… Как поможешь человеку, у которого вместо совести – трофическая язва?

– О боже. Это страшновато звучит!

– Но ведь ты ничего не боишься…

Сима взяла его лицо в ладони, отклонила его голову, посмотрела в глаза:

– Почему ты так решил? Что ты обо мне знаешь?

Он простодушно признался:

– Я читал твою страничку в Сети.

– Он читал мою страничку! – Ей стало смешно.

Легонько оттолкнув его, Сима присела на край сцены.

– Ты веришь всему, что плавает в Интернете?

– Почему – нет? Там лжи не больше, чем в обычном общении.

– Может, ты еще и друзей там завел?

Лев опять растерянно заморгал:

– Как ты догадалась?

– Бедный мой мальчик!

– Подростки. Девочки, мальчики… Мне хотелось получше узнать их сегодняшний мир, когда я начал эту пьесу…

– Ну и как? Сколько нашел отличий от нашего?

– Порядочно. Я обнаружил, что многие из них не умеют мечтать. У них очень реальные взгляды на жизнь, сложившаяся программа. Даже скучно…

Ей представились такие разные глаза Ангелины и Наташи Лукьянцевой. Последняя, может, и умеет мечтать…

– Тебе пора поговорить с моими ребятами, – спохватилась она. – Ангелине ведь убегать нужно…

– Ну ладно, – вздохнул Лев и энергично растер лицо, приводя себя в чувство. – Я готов.

«Не комкай его! – едва не вырвалось у Симы. – Нужно беречь такое лицо… Щеки раскраснелись, волосы взъерошились… Мальчишка. Почему же мне так жалко его, господи?!»

Быстро подойдя к двери, она крикнула, распахнув ее:

– Ребята, позовите нашу главную героиню. Автор хочет побеседовать с ней.

Отозвалась Наташа:

– Ангелина уже ушла. Она сказала, что больше не может ждать.

* * *

«Привет, Барон! Я знаю, что ты еще не скоро прочтешь это письмо, но мне просто не терпится рассказать тебе о том, что со мной произошло. Не поверишь, я стала артисткой настоящего театра! Это случилось так, как мечтается каждой девчонке: режиссер остановил меня прямо на улице. Вернее, остановила, потому что режиссер у нас – женщина. Ничего такая тетка, немного смешная и придурковатая, но свое дело она знает. И все время придумывает что-то новенькое.

В общем, интересно, хотя роль у меня – с гулькин нос! А сначала она пригласила меня на главную роль, прикинь? Правда, тут же, как назло, вернулась артистка, которая должна была играть эту роль, но сбежала к какому-то грузину, который ненавидит театр. А может, не театр, а вообще все, что может отнять у него Ангелину. И его можно понять, потому что она такая красавица – челюсть отваливается, когда видишь. И играет она – просто супер, я так ни за что не смогла бы. Наверное, хорошо, что она вернулась.

Я за последние дни узнала столько интересных людей! И красивых. Кроме Ангелины, есть еще несколько прикольных девчонок. А из пола противоположного всех затмевает, как ни странно, автор пьесы. Ты знаешь Джуда Лоу? Есть такой обалденно красивый английский актер. Он еще все время берется за роли всяких подонков, наверное, как раз из-за своей красоты. Чтобы его не воспринимали как слащавого героя-любовника. По-моему, Джуд ничего не боится как актер, на любой риск готов пойти. Даже ненависть вызвать у зрителей, даже омерзение. Настоящий артист.

Вот на него Лев Потапов и похож. Даже не столько чертами лица, хотя и это тоже есть, сколько обаянием. Смотришь – и просто сердце замирает. Сима (это наш режиссер) пригласила его, чтобы он тоже поучаствовал в создании спектакля, хотя, по-моему, совсем не обязательно было это делать. Без этого Льва было как-то веселее. Нельзя сказать, что все его побаиваются, но какое-то напряжение он внес. Может, потому, что рядом с ним любой начинает комплексовать и чувствовать себя уродом. Даже Ангелина постоянно дергается в последние дни, хотя уж у нее-то со внешностью все в порядке. Может, Вахтанг сильно психует и ей житья не дает…

Она почему-то думала, что я буду осуждать ее за то, что она живет с мужчиной, хотя ей вроде еще нет восемнадцати. Но мама всегда нас учила, что осуждать кого-то – глупо. Каждый сам выбирает себе дорогу и идет ею. Не нравится – не иди следом, ищи свою. Но я даже не могу сказать, что мне не нравится то, как живет Ангелина. Может, я и сама сбежала бы из дома, если б меня позвал мужчина, которого я полюбила бы… Например, ты.

Шучу! Тебя я даже никогда не увижу. Я читала, что те, кто подружился в Сети, если встречаются в реальности, не могут найти общего языка и быстро разочаровываются друг в друге. Я не хочу терять тебя. Давай никогда не будем встречаться? Впрочем, что это я? Об этом ведь и речи нет.

Вчера этот Лев провел с каждым из нас беседу. Я боялась, что он начнет учить жизни и все такое, но он оказался умнее. Он только пояснил мне, что эта Гелина подруга, которую я играю (а Геля – это главная героиня), только делает вид, типа поддерживает ее в беде, а сама брезгует даже прикоснуться к ней. Как будто Геля стала прокаженной оттого, что отец ее изнасиловал. Представляешь, какая сволочь? И вообще там все сволочи, кроме самой Гели, хотя отец именно ее во всем и обвиняет.

Хорошо бы тебе удалось когда-нибудь посмотреть эту пьесу, она называется «Что такое палисадник?». Потапов дал такое название, потому что в конце эту бедную Гелю пытается соблазнить друг ее отца, который обещает увезти ее в какую-то станицу под Краснодаром, где у него свой дом, а возле дома – палисадник. А эта девочка, она до того уже замордована жизнью, что вообще ничего хорошего не знает: живет с родителями в одной комнате в коммуналке, в классе ее терпеть не могут из-за того, что она – странная и мечтает поступить в мореходку, а для девчонки это вроде как ненормально.

А для Гели море – символ свободы и красоты, поэтому она и рвется туда. И то, что она не знает, что такое палисадник, подчеркивает, что она вся в своих грезах, куда этой сволочи – ее отцу – нет хода. А от всего земного она сознательно отдалилась, иначе просто свихнулась бы.

И самое ужасное, что в конце непонятно: поедет она с этим уродом в его станицу или нет? Из мореходки ей прислали отказ, мать ее ненавидит лютой ненавистью и считает шлюхой, соблазнившей родного отца, в общем, сплошной мрак. Я спросила у Потапова, как ему самому кажется, что выберет Геля? И он ответил как-то туманно: «А у нее и нет никакого выбора…» Что он имел в виду, как ты думаешь?

Вообще со Львом очень трудно было разговаривать. Хотелось просто молчать и смотреть на него, любым движением его губ любоваться, ловить каждый взмах ресниц. А нужно было еще и отвечать что-то не совсем не в тему, чтобы не показаться ему полной кретинкой, которой нечего делать на сцене. Хотя Ангелина мне сказала, будто режиссеры считают, что актер должен быть дураком – на чистый лист легче нанести свою идею. Но, по-моему, это полная ерунда! Среди моих любимых артистов дураков точно нет. Из наших – это Евгений Миронов, Костолевский, Меньшиков, Янковский, Табаков, Калягин, Алиса Фрейндлих, Чурикова… Да много! И никого из них не назовешь идиотом. Хоть Миронов и сыграл Идиота. Обалденно сыграл, правда? Мне даже стало жалко Яковлева, ведь до нового сериала он был единственным князем Мышкиным… Вообще старых артистов особенно жалко – все помнят их молодыми и красивыми, а тут уже… На Тихонова перед его смертью – взглянешь и слезы наворачиваются! Каким он был Штирлицем…

Я так много пишу о красоте и о красивых людях потому, что мне никогда не войти в этот круг избранных. Тебе, Барон, я могу сказать об этом, ты ведь меня не увидишь. Хотя не ужаснулся бы, конечно, но и в восторг не пришел бы… Даже странно, что Лев сказал мне одну потрясающе важную для меня вещь: то, что, если бы у меня было больше сценического опыта, я могла бы сыграть Гелю. Мол, есть у нас с ней что-то общее. Я его спросила: «Разве вы не знаете, что Сима меня на эту роль и пригласила? А потом уже Ангелина вернулась…» Он удивился: «Серьезно? Я не знал. Ты, наверное, жалеешь, что она вернулась?»

Но об этом я как раз не жалею, ведь я вижу, как она талантлива. Жалко другое: Ангелине так и не удалось поговорить с Потаповым. А ведь он понимает Гелю лучше, чем кто-либо другой. Интересно, выдумал он эту историю или как-то был замешан в этом кошмаре?

Когда ты вернешься, Барон, из своей таинственной поездки и прочтешь это письмо, у нас уже состоится премьера. Только подумаю об этом, и сердце замирает от страха, а кончики пальцев сводит холодом. Я напишу тебе потом, как все прошло… А может, не удержусь и напишу еще до того. Привыкла я делиться с тобой всем, что происходит со мной, без этого уже трудно жить. Эмоции так и переполняют – жуть! Если я не выплесну их в письме, меня просто разорвет.

Конечно, я и с родителями разговариваю, но все время ловлю себя на том, что стараюсь казаться чуточку лучше, чем есть на самом деле. Даже говорить правильнее, чем с друзьями. То есть с тобой. Больше у меня друзей нет. Сейчас мы еще с Ангелиной немного сблизились, но я боюсь – вдруг она считает меня совсем маленькой, несмышленой. А она уже столько пережила… Иногда мне кажется, ей так хорошо удается играть Гелю потому, что сама настрадалась в жизни. Но Сима говорит, что Ангелина и другие роли исполняла не хуже. Просто она – прирожденная актриса. А я – нет…

Не знаю, о ком больше получилось это письмо: обо мне, об Ангелине или о Потапове. Обо всех. О моем новом мире, который мне очень нравится. О тебе, Барон. Ты хоть понял это?

Теперь буду ждать твоего ответа. Напиши, как только вернешься, ладно? Ты даже не представляешь, как я жду твоих писем…

Ната».

* * *

Ангелину бросило в жар, когда из окна кухни она заметила приближающегося к дому Льва Потапова. До спазма напрягла мышцы спины, удержала первый порыв – обернуться к Вахтангу, смачно обсасывающему косточку молодого барашка. Проговорила скучающе:

– Какой ветрюга… Наверное, дождь нагонит. Пойду, закрою окно в спальне, а то нанесет пыли.

Вахтанг ее не остановил, купился на проявление хозяйственности, которая действительно была в Ангелине, так что ничего необычного. Ему было приятно приглашать гостей, наверняка зная, что в доме все будет блестеть, а стол – ломиться от угощений. И все это заметят и похвалят – не Ангелину, а выбор Вахтанга. Не каждый мужчина способен отыскать такое сокровище. Он ухмыльнулся: жаль, не всем можно рассказать, какие штуки он заставляет ее проделывать в постели… Кое-кто из близких в курсе – с друзьями как не поделиться?! – но многие из тех, что бывают в доме, даже не догадываются, как эта девочка умеет завести. А ведь всему он ее научил! Жаль, жаль, что не положено говорить об этом…

Сбегая по лестнице, Ангелина ловила обрывки мыслей: «Зачем он… Разве не знает, что нельзя? Даже приближаться ко мне опасно… Вахтанг – свинья. Для него писатель – не авторитет. «Колобка» и то не читал…»

Она успела распахнуть дверь прежде, чем Потапов позвонил. Напугала и успела запомнить, каким был его испуг, как всегда схватывала и запоминала проявление чужих эмоций. Это могло пригодиться для будущей роли, ведь неизвестно, кого ей предстоит сыграть в следующий раз. Ангелина собирала коллекцию чужих физиономий с самого детства, делала это, даже не отдавая себя отчета, не задумываясь – зачем? Цепляла перед зеркалом, придирчиво сравнивала – велико ли сходство. Это было ее игрой, которую она скрывала ото всех, от бабушки особенно, зная, как сурово она осуждает любого рода кривляние. В театр та не сходила ни разу за свою жизнь, убежденная, что лицедейство – от лукавого, телевизор тоже не смотрела и детям не уставала напоминать: через голубой экран дьявол высасывает их души. Ангелина часто думала о том, что, если б она и не связалась с Вахтангом, бабушке было бы за что проклясть ее. Хотя большего проклятия, чем доставшаяся ей красота, трудно было вообразить…

– Что вы здесь делаете? – прошептала Ангелина и, притворив за собой дверь, прижалась к ней спиной.

И подумала с ненавистью: еще один стервятник прилетел, чтобы сожрать ее заживо. Всем хочется ее плоти…

Лев отозвался тоже шепотом:

– А что, нельзя было? Я вас подвел? Тогда я уйду, не беспокойтесь.

– А пришли зачем? Что-нибудь случилось?

Он пожал плечами:

– Мне просто хотелось поговорить о Геле.

На секунду задумавшись, Ангелина быстро проговорила:

– Через полчаса в церкви. Здесь недалеко.

И, ускользнув в дом, побежала закрывать окна, чтобы не попасться на лжи. Песка на подоконнике в спальне почти не было, но Ангелина все равно сбегала за тряпкой и протерла его, потому что Вахтанг уже выбрался из кухни и, сидя перед телевизором, следил за ней краем глаза. Наспех выдавив улыбку, Ангелина пробежала мимо и укрылась в ванной, не только ради того, чтобы прополоскать тряпку, но и – главным образом – попытаться угадать: в чем смысл этого неожиданного визита Льва Потапова. Разве авторы ходят за актрисами следом, чтобы поговорить о роли?

Она презрительно сморщилась: да какая там роль! Тоже туда же… В чем его пунктик? Хоть бы не биатлон… Правда, какое-нибудь фигурное катание может оказаться еще хлеще. Впрочем, ей-то какое дело? Она перед ним выступать не собирается, даже если он именно за тем и приходил. А зачем еще?

«Повезло же кому-то родиться уродкой», – подумала Ангелина со злостью на саму себя, на своих непримечательных родителей, которые как-то ухитрились создать красавицу, на бабушку, ненавидевшую ее лицо, как печать дьявола. Ей во всем удавалось отыскать эту самую печать, даже в безликости своей невестки.

Тщательно вымыв руки, Ангелина смазала их кремом (Вахтанг требовал, чтобы она перебирала волосы у него на груди своими нежными пальцами) и отправилась в гостиную, по дороге натягивая на лицо кроткое и грустное выражение. Присела перед Вахтангом на корточках, умоляюще заглянула ему в глаза:

– Дорогой, я хочу сходить в церковь. Замолить наши с тобой грехи.

– Ай, девочка, какие грехи! – возмутился он, но как-то слабо, неубедительно.

Возбуждение, которое дарила их порочная связь, было ему слишком дорого, чтобы от нее отказываться, но и детские страхи перед наказанием Божьим не оставляли его в покое. И потому Вахтанг был в глубине души даже рад тому, что Ангелина молится за них обоих и тем самым как бы облегчает его участь.

«Любит меня! – улыбался он тайком. – Как не любить? Я ее женщиной сделал. Кормлю, пою, балую. Катается, как этот самый… сыр в масле!» Сам он почему-то опасался даже зайти в храм Божий. Вахтангу чудилось, что его тут же поразит молнией…

– Ты знаешь, какие грехи. – Ангелина была неумолима, да он не особенно и сопротивлялся, ведь когда она возвращалась из церкви – тихая и непорочная, желание так и взрывало его большое тело. И он овладевал ею не раз и не два за ночь. Просыпался от нетерпения…

– Тебя отвезти? – предложил он, уже начиная волноваться. Быстрее доберется туда, раньше вернется.

«Уже распаляется, ублюдок», – отметила она мрачно и мысленно послала куда подальше Потапова, который обрекал ее на бессонную ночь и ощущение нечистоты, между ног, слипшихся от выталкиваемой ее организмом нежеланной спермы. В такие минуты Ангелина была согласна со своей бабушкой, считавшей секс занятием, безусловно, бесовским.

– У меня и своя машина есть. Но здесь всего пятьсот метров, – напомнила она. – Сама дойду, зачем тебе утруждаться?

– Встретить не надо?

– Я же не в больницу иду! На своих ногах выйду.

Он вдруг обеспокоился:

– А в больницу когда пойдешь?

– Зачем мне в больницу?

– Ну, проверки там всякие… Гинекологи, туда-сюда.

Ангелина фыркнула про себя: «Туда-сюда – это ты. А гинекологи твои просчеты устраняют».

– Схожу как-нибудь… Пока вроде все нормально.

Вахтанг выразительно поплевал через левое плечо:

– Смотри, не упусти чего!

– Чего? – спросила она со злостью. – Отцом боишься стать? Как бы жениться не пришлось?

У него даже на груди волосы встопорщились:

– Я не могу на русской жениться, ты же знаешь!

– Мама не позволит? Тебе сорок три года, мои родители и то моложе, а ты все маму боишься! Даже дом на ее имя записал, чтобы угодить, хотя она в нем и жить не собирается. А что я тогда здесь делаю, если мы никогда не поженимся?

– Что говоришь, а? Тебе плохо живется? Юбочек-кофточек не хватает?

– Хватает, – огрызнулась она. – Всего мне хватает. Все, я пошла.

Прихватив светлый газовый шарфик, Ангелина быстро вышла из дома, подгоняемая невозможностью даже дышать одним воздухом с Вахтангом. Его джип, оставленный прямо возле крыльца, попытался перегородить ей дорогу, и Ангелина не удержалась, пнула по заднему колесу, даже не убедившись в том, что Вахтанг не видит.

Ее рука то и дело тянулась к горлу – снять спазм: «Как я оказалась в его доме? Почему остаюсь здесь?» Последний вопрос самой казался риторическим: Вахтанг просто не позволил бы ей уйти живой. Он никогда не говорил этого, но даже развитого воображения Ангелины не хватало на то, чтобы представить другой исход. Разве человек, возбуждающийся от стрельбы по мишеням, может подарить ей свободу?

Так хотелось, чтобы ветер оказался в лицо, остудил постоянный жар стыда, позволил вдохнуть поглубже, но подуло в затылок, забросило на лицо волосы, вызвав очередной прилив раздражения. Ангелине подумалось, что грех – уже идти в церковь в таком настроении, но Потапов ждал ее, и хотя она не очень хотела ни видеть его, ни разговаривать с ним, обещание нужно было выполнять. Обязательность была в ее характере с детства, родителям никогда не приходилось напоминать, что нужно выполнить домашнее задание. Мать любила вспоминать, как в день рождения восьмилетняя Ангелина даже расплакалась оттого, как долго не расходятся гости, а ей нужно делать уроки.