Текст книги "Раздолбай"

9. Рома

В первый же день учебы Рома обнаруживает нацарапанные на парте оскорбления. Одноклассники с презрением посматривают на него, в открытую осуждают, а особо смелые швыряют скомканную бумагу. Не привыкший к такому обращению, Лисов закипает к третьему уроку:

– Да хватит!

– А то что? – Самара, подкидывая в руке очередной смятый комок, с вызовом вздергивает подбородок. – Ты издевался над нами многие годы, а как попал на другую сторону, так сразу «хватит»?

Ремизова единственная из девчонок, кто не боится говорить резкие вещи не только Роме, но и другим ребятам постарше. За это ее уважают ребята, но недолюбливают одноклассницы. Если бы она была парнем, Рома бы выяснил с ней отношения в хорошей драке.

– Знаешь, Лисов, – Самара покачивается на стуле, – я в своей жизни никогда такого убожества, как ты, не встречала. Скажите ж, ребят?

– Да-да, мы тоже не встречали, – поддакивают парни, которых Рома еще не знает.

– Никто из нас тебя не уважает, – Ремизова смотрит на него с насмешкой.

– А мне и не нужно ваше уважение, – фыркает Рома.

– Это тебе так кажется. Без уважения трудно стать полноценным членом общества. А тебе ведь этого так не хватает? – Самара наигранно вздыхает и качает головой. – Такие отбросы, как ты, должны быть там, где им место.

– И где же?!

– На шконке.

Со звонком в класс заходит Светлана Александровна, прервав перепалку. Рома неотрывно глядит на Ремизову. Она крепкий орешек: не моргает, не отводит глаза. Лисову приходится сдаться, когда его вызывают отвечать. Он нехотя встает и идет к доске.

– Я продиктую тебе пару предложений, а ты записывай, – говорит учительница.

Голова Ромы возвышается над выключенной лампочкой. Он берет мел, приседает и чуть нагибается, чтобы записывать под диктовку. «Доски рассчитаны на обычных детей, а не на переростков», – так ему однажды сказал кто-то из учителей, когда он пожаловался на затекшую шею.

Рома выводит размашистым кривым почерком: «Махнатые сизые туче словно расбитая стая изпуганых птиц ниско нисутся над морем. Пранзительный реский ветер с акиана то збивает их в тёмную сплашную масу то словно играя разрывает и мечит громасдя в причудлевые ачертания»[2]2
  А. Серафимович. Контрольный диктант № 829.


[Закрыть].

– Ой-ой, Рома… – разочаровывается Светлана Александровна.

Лисов кладет мел в подставку и возвращается на свое место.

– Неудачник! – выдает Демьян.

– Храмов, без оскорблений, – делает ему замечание учительница. – Рома, задержись после урока.

Одноклассники перешептываются и по очереди пишут на доске под диктовку. Рома остро чувствует, что потратил слишком много времени на прогулы. Обычно ему ни перед кем не бывает стыдно, он не привык извиняться, но в этом году все изменилось. Теперь Лисов стыдится самого себя. Простейшие правила русского языка выветрились из памяти.

Рома нервно крутит в руках карандаш: сжимает то в одной, то в другой, то обеими; катает между потеющими ладонями, касается грифеля, щупает резинку, прячет под длинными пальцами. Нервозность не проходит.

Всю его прежнюю жизнь можно описать одним словом: «Позор».

Резкий хруст, больше похожий на щелчок. Разломившийся в сжатых пальцах карандаш крошится на парту.

Самара подается в сторону Лисова и шепчет:

– Ты как этот никчемный карандаш. Тебя так же легко сломать, да?

Те из одноклассников, кто ее услышал, гнусно смеются.

Рома отворачивается к окну и поднимает глаза вверх, чтобы не дать слезе скатиться. Нет, он не сдастся так легко и уж тем более не позволит им сломить его. Некоторые периоды в жизни нужно просто перетерпеть.

Раньше на его месте были все остальные. Самара училась с ним с пятого класса, и хоть он много прогуливал, иногда они сталкивались в коридорах. Однажды, догоняя кого-то, он со всего размаху врезался в Ремизову. Она упала и сильно ушибла колено. Не извинившись, Лисов лишь глянул на нее и побежал дальше. Из-за этого Самара долго хромала и пропустила соревнования по волейболу, где она была одним из сильнейших игроков. Рома слышал об этом, но не обращал внимания. Теперь же ее грубость он счел справедливой расплатой за нанесенный ущерб.

– Рома, у тебя действительно проблемы с русским языком или ты притворяешься? – Светлана Александровна сидит напротив.

– А вы как думаете? – бесцветно спрашивает он.

– Я могу тебе помочь…

– Знаете, я лучше пойду, – Лисов протягивает руку. Замешкавшись, учительница не сразу вспоминает про дополнительные задания. Суетливо сгребает распечатки и отдает ученику. – Вам не стоит тратить на меня время.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что я раздолбай. Мне неинтересны оценки, я хочу просто пережить школу. – Поправив лямку рюкзака на плече, Рома уходит из класса, бросая через плечо: – До свидания.

Внимание молодой учительницы похоже на рыбью кость: вроде приятно, когда ешь, но когда глотаешь ее, царапает горло.

В начальных классах задания давали легкие, поэтому Лисов без труда решал примеры и даже почти не ошибался в словах. За полученные пятерки мама гладила его по голове и в конце четверти водила в кино или дарила что-то, о чем он страстно мечтал. С появлением в расписании физики и химии в Роме проснулся интерес к точным наукам. Он без труда щелкал примеры и задачи, заданные на дом. Но стоило кому-то из учителей вызвать его к доске, как он терялся и отказывался отвечать. К тому моменту он уже приобрел репутацию местного хулигана и задиры, и ему не хотелось, чтобы кто-то просек, что на самом деле он умный. Исключением стала история, в которую Лисов влюбился, когда открыл подаренную мамой энциклопедию. Древние цивилизации, мифы, культуры и религии так увлекли его, что на следующие дни рождения он просил у мамы только энциклопедии и сборники древних мифов. Читал он много, а практиковался мало, отсюда и пошли плохие оценки и незнание русского языка. Однако сам Рома иногда подозревал: всему виной его безалаберность и невнимательность. Как-то раз Михаил Сергеевич подозвал его и спросил: «Как так вышло, что контрольные ты пишешь на пятерки и четверки, а у доски всегда получаешь два?» Лисов тогда пожал плечами: «Само выходит». С тех пор завуч его к доске не вызывал, но пристально поглядывал поверх очков на каждой контрольной.

– Разве это законно? – кричит какая-то женщина. Рома останавливается на лестнице и прислушивается. – Моя дочь не должна учиться в классе с этим убийцей!

Кровь приливает к щекам Лисова.

– Вы в своем уме? Уберите этого монстра от наших детей!

– Мы требуем, чтобы вы исключили Лисова из школы! Если вы этого не сделаете, мы будем жаловаться!

Рома выглядывает в проем. Разъяренные матери толпятся вокруг Людмилы Михайловны. У нее под глазами мешки, еще более темные, чем обычно, но лицо каменное.

– Инцидент расследуется полицией. У ученика есть подтвержденное алиби, – холодно отвечает директор.

– Смотрите! Это он! – женщина из толпы показывает на Рому.

– Держите его! – командует другая.

Толпа движется к нему. Лисов отступает и едва не спотыкается на лестнице. Он удерживается, вцепившись в перила.

– Подождите, – Людмила Михайловна молниеносно загораживает его. – Мы ведь цивилизованные люди. Самосуд не приведет ни к чему хорошему. Я сейчас проведу с Лисовым беседу и подумаю, что делать дальше. О моем решении вас оповестит секретарь.

Директор хватает Рому за руку и проводит сквозь галдящую толпу. Они заходят в учительскую и скрываются за дверью ее кабинета.

– Садись. – Людмила Михайловна закрывает дверь на замок и выдыхает. – Это чтобы нас не отвлекали.

Внутри ничего не изменилось: тот же дубовый стол, кресло со всевозможными подушками под шею и поясницу, шкаф во всю стену с делами учеников и прочими документами. Когда-то Рома проводил тут много времени, и каждый раз директор сидела с ним до прихода мамы. Пока он был маленьким, они даже играли в настольные игры, чтобы скрасить ожидание. Теперь Людмила Михайловна постарела, жемчужное ожерелье с ее шеи куда-то исчезло, а пятисантиметровый каблук превратился в трехсантиметровый. Одежду она носила строгую: пиджак, блузку и брюки, но если раньше талию подчеркивали пояски, то теперь она скрывалась под свободным кроем. Темные пятна вокруг глаз лишний раз подчеркивали возраст директора.

– Вы меня исключите?

Директор – единственная из взрослых в школе, с кем он может общаться на равных.

– Нет. – Людмила Михайловна разглаживает седеющие кудри. Обычно она подкрашивает волосы в каштановый, но в этот раз корни отросли. В суете она забыла о них. – Вот что мы сделаем. – Постукивая по столу, она объясняет: – Пока память о трагедии слишком свежа, тебе лучше не ходить в школу. Побудешь на домашнем обучении. Староста будет высылать тебе конспекты, а мы со Светланой Александровной – заходить и проверять задания. Может, Михаил Сергеевич подключится, посмотрим.

– То есть вы позволяете мне ничего не делать?

– Этого я не говорила. Поскольку девять лет ты занимался чем угодно, кроме учебы, мы возьмемся за тебя и сделаем из тебя достойного человека. Иначе в городе и школе тебя загоняют. – Директор резко выставляет руку с указательным пальцем перед Лисовым. Тот невольно скашивает глаза на кончик пальца. – Я не для того столько лет боролась с твоими шалостями и выслушивала извинения твоей матери, чтобы все бросить и отказаться от тебя. Пока я жива, ты свою жизнь не загубишь.

– Почему вы так цепляетесь за меня? Я вам никто.

Директор откидывается на спинку кресла, массируя затекшую шею.

– Потому что это мой долг. Иди. Сегодня доучишься, а с завтрашнего дня сиди дома, пока я не разрешу вернуться.

Рома заходит в класс. Почти все ушли в столовую, за партами только спящая Неля и Зара Сухудян, выполняющая домашнее задание. Последняя легко получает пятерки по всем предметам, с учителями контактирует гораздо охотнее, чем со сверстниками.

Ее стремление к учебе удивляет Рому. Подперев голову, он наблюдает за увлеченной Зарой. Раньше ему тоже нравилось учиться, но, когда он подрос, его стало клонить в сон, стоило только открыть учебник или тетрадь.

– Скучаешь? – Яна протягивает ему шоколадный батончик. – Я тебе вкусняшку принесла, покушай.

– Э-э… Зачем?

– Я ведь уже говорила, что хочу с тобой дружить. – Соболева по-ковбойски седлает стул.

– Это тебя Федор Евгенич попросил? – Яна качает головой. – Тогда зачем ты ко мне лезешь?

– Я просто хочу, чтоб ты был моим парнем. – Ее глаза радостно блестят, и она берет его за руку.

– Чего…

– Ромочка, ну не тупи! Давай встречаться.

– Да не, – Лисов откашливается, – я имел в виду… с чего тебе встречаться со мной? Ты разве не желаешь мне смерти, как остальные?

– Остальные дурочки, они в тебе потенциала не видят.

– Какого еще потенциала?

Яна делает страшные глаза:

– Ну не могу же я тебе все на блюдечке преподнести! Должна же быть в женщине какая-то «безуминка», – и подмигивает. Пока он подбирает слова для ответа, Соболева придвигает к нему батончик. – Кушай, Ромочка. Ты у нас парень крупный, тебе силы нужны.

Навязчивое внимание Яны похоже на заботу. Лисов рассматривает шоколадку и позволяет себе раскрыть шуршащую упаковку. От одного батончика ничего не будет, да и завтра он в школу не придет. Соболева забудет о своем предложении, и ему не придется ей отказывать.

Выйдя из школы, Рома останавливается и выдыхает. Бесконечный день завершен, можно идти домой. Вот только что делать потом? Просто сидеть и пялиться в стену? Как именно будет проходить домашнее обучение? Нельзя просто свалиться маме на шею явно.

За воротами все еще караулят журналисты. Дернув щекой, Лисов заворачивает на школьный двор. Лучше сделать петлю и дойти как-нибудь до дома, чем попасть под обстрел компрометирующих вопросов. Не можешь ответить – молчи. Лучшего выхода еще не придумано.

– Эй, жируха, вали с нашего места, – раздается голос Самары.

Рома поворачивает голову. У них в классе разные девчонки, но он бы никого не назвал толстой. К кому она докапывается?..

– Ты что, глухая? Я сказала сгинь! – Ремизова бросает волейбольный мяч.

С глухим стуком он отскакивает от рыжеволосой головы. Очки Нели сбиваются набок, дужка с хрустом отламывается и падает в траву. Книга из ее рук скатывается на землю. Поспешно поднявшись, Ухтабова собирает вещи, кидает злобный взгляд на Самару и проходит мимо Ромы, прижимая «Анну Каренину» к груди и придерживая очки у виска.

Пока Самара занята общением с другими волейболистками и не замечает его, он перемахивает через забор и уходит, петляя дворами. Когда-то он пролезал между прутьев прямо во время физкультуры и «внезапно» появлялся перед учителем в конце урока. Потом Лисов вырос, и забор стал для него не преградой, а чем-то вроде «козла», через которого он прыгал в спортзале.

Может, то, что сейчас происходит, и есть очередной прыжок?..

10. Демьян

В прошлом году Демьян сидел за партой с Егором. В этом году пустующее место занимала Самара, но как только объявили о старте кружков и подготовке к соревнованиям, Ремизова начала пропускать занятия. Это обычная практика, когда спортсменов отпрашивают с некоторых «не особо важных» уроков, потому что в будущем им эти предметы все равно не пригодятся.

Их переписка становится все более однообразной:

Демьян: где ты?

Самара: в спортзале.

Д: ты где?

С: на тренировке.

Д: я скучаю

С: я занята.

И так день за днем. Постукивая ногтем по парте, Храмов неуютно поеживается. В пятом классе Самара повредила колено из-за Лисова, и с тех пор Демьян усиленно, но пассивно недолюбливал его. Но именно тогда Демьян получил шанс позаботиться о Самаре: помогал ей передвигаться по школе, подставлял плечо, чтобы ей было удобнее прыгать на одной ноге по лестнице, и таскал ее рюкзак. Кто знает, может, если бы Лисов тогда не толкнул Ремизову, она бы и не разглядела в Храмове своего будущего парня.

В голову пробирается ревнивая мысль: если Самара не сможет играть в волейбол, она снова станет уделять ему больше внимания. Летом она уезжала в спортивный лагерь, откуда приезжала загоревшая и с каждым годом все более красивая. А ведь в спортивных лагерях немало других парней, таких же атлетов, как она. Стоит одному такому маякнуть на горизонте, Ремизова сразу же увидит, насколько Демьян нескладный и худой.

На перемене Храмов подходит к открытому окну и выглядывает на улицу. Все как прежде. Люди за решеткой-забором куда-то спешат, младшеклашки гуляют со своей продленкой, а поодаль на углу курят старшаки. Погодите-ка… Демьян вглядывается. Рядом с уже знакомым ему Кусаиновым стоит Самара. Они курят, перекидываются словами. Ремизова смеется так же, как и всегда, громко, отчего по спине Храмова прокатывается волна гневливых мурашек.

Не глядя на часы, он выбегает из кабинета и, перепрыгивая через две-три ступеньки, вскоре оказывается на улице. Налетает на Самару с объятиями, стискивает ее плечи и спрашивает:

– Эй, ты чего тут забыла?

И оглядывает Кусаинова сверху вниз. Между ними сантиметров пять разницы в росте, и Демьян едва заметно ухмыляется. Он выпячивает грудь, стараясь казаться больше, и привлекает Ремизову к себе.

– Стресс вывожу. Дархан вот тоже курит, приятное совпадение, – она подмигивает однокласснику. Проследив за ее взглядом, Храмов натыкается на кадык Кусаинова.

Раньше Самара, лежа в его объятиях, часами разглядывала «адамово яблоко», касалась его пальцами, иногда целовала. Когда она призналась, что кадыки – ее фетиш, Демьян уже давно об этом знал.

– А ты зачем вышел? Скоро урок начнется. – Самара выпускает струйку дыма.

– Соскучился. – Он пытается поцеловать ее, но она уворачивается. Демьян невольно косится на Дархана. Тот докуривает сигарету с пустым, нечитаемым лицом. Будто всегда носит одну и ту же маску. Майкл Майерс, не иначе.

– Слушай, я ведь уже сказала, что мне некогда, – огрызается Самара и стряхивает пепел на кроссовку Демьяна. – Хватит меня доставать.

– Мне кажется, нам надо поговорить.

– «Мне кажется, нам надо поговорить», – передразнивает Ремизова. Сплюнув, она бросает сигарету на асфальт и придавливает. – Ты же знаешь, как для меня важны волейбол и отдых. Так какого черта лезешь ко мне?

Она толкает Храмова в грудь так, что он отступает.

– Отстань от меня со своими разговорами. У меня и так полно проблем. – Злобно глянув на него, Самара уходит в спортзал.

Демьян растерянно смотрит ей вслед. Когда он переводит взор на Кусаинова, тот спрашивает тихим спокойным голосом:

– Чего вылупился? – И выдыхает дым через ноздри.

Поморщившись, Храмов уходит в школу.

Раз в полторы минуты Демьян поворачивается на другой бок. Под гулкий рев проносящегося по ночным улицам мотоцикла он открывает глаза.

Бесполезно.

Егора не вернуть, Самару сейчас лучше не трогать, а чтобы заснуть, он должен или приложиться головой о стену, или напиться до беспамятства. Поднявшись, Демьян бродит по комнате. Ворс ковра щекочет босые ноги. Блики редких фар освещают комнату, словно прожекторы, и через мгновение темнота снова обволакивает.

Компьютер на столе пылится с лета. Раньше они с Полосковым играли по ночам, и он едва не будил громким смехом спящих за стенкой родителей; часто получал подзатыльники и нагоняи от брата, делящего с ним одну комнату. Когда они всей семьей провожали Даниила в армию на перроне, Демьян стоял позади и в момент, когда брат поднялся на ступеньку, показал тому средний палец, прикрывая ладонью, чтобы видел только он. Даниилу оставалось только улыбаться, махать родителям и пожирать Демьяна ненавидящим взглядом. Это был единственный раз, когда Демьян переиграл брата и никто не заметил его шалость.

Храмов подходит к шкафу и осторожно открывает, чтобы не скрипнули старые дверцы. Мебель перешла ему по наследству от прабабушки, которую он живой не застал, а на что-то свое рассчитывать не было смысла. В последние годы у родителей туго с деньгами, а мамина шкатулка, прежде полная золотых украшений, теперь позвякивает простым медным наперстком. Ценности взрослых резко поменялись, когда Даниил чуть не умер. Они с друзьями додумались смешать какие-то таблетки с алкоголем, и всех привезли в больницу с тяжелым отравлением. Больше других выпил Даниил, его даже вводили в искусственную кому. Мертвенно бледные родители не отходили от него ни на шаг, когда это было возможно, и в день, когда Даниил открыл глаза и просипел «мама», она рыдала до самого возвращения домой. Потом разбила копилку Демьяна, с размаху приложив к ней молоток. Пока младший Храмов пораженно смотрел на мать, она собирала деньги со всех тайников, а после потащила всех, кроме Даниила (тот валялся в кровати на правах «больного» и объедался сладостями), в церковь. Тогда их троих крестили, и тогда же Демьян получил свой первый и последний серебряный крестик. На все последовавшие от него вопросы мама отвечала, что «нет ничего дороже человеческой жизни», и каждый раз, собираясь в церковь, забирала из дома что-то ценное. Она благодарила бога за спасение старшего сына, а Демьян так и не понял, почему она не сказала спасибо врачам.

В кармане джинсов он находит пузырек с успокоительным, бултыхает в руке и прикидывает: осталась половина. Может, выпить все? Плюнуть на риски и отключиться, как тогда, на улице?..

Он решается, но едва горлышко касается губ, из глаза стекает слеза. О чем думал Егор, когда шел к высотному зданию? Было ли ему страшно? Вспоминал ли о нем?

Качнув головой, Храмов закручивает крышку и убирает пузырек обратно. Пусть лежит, как память.

Демьян садится на подоконник, свешивает ноги и болтает ими в осенней прохладе. Он никогда не простывает, а легкий насморк ничто в сравнении с первыми крещенскими купаниями. Тогда Храмов заработал воспаление легких и думал, что умрет, но родители не плакали, у койки не дежурили, и никто из них не благодарил церковь за чудесное спасение младшего сына. Мама назвала его состояние «обычной реакцией» и пообещала, что он обязательно закалится. Несмотря на все мучения, пережитые в раннем детстве, к десяти годам Храмов перестал болеть и мерзнуть на улице зимой.

Он проводит руками по волосам, касается неровных пушащихся кончиков. Вернувшись из лагеря, Самара позвала его к себе. Он сидел на деревянном табурете посреди комнаты, вздрагивая от каждого скрипа и клацания ножниц. Ремизова рассказывала, как ее научили стричься в лагере, а Демьян, белеющий от страха, слушал ее, не перебивая и засаживая занозы под ногти.

Лает ночная шавка. Храмов вздрагивает и поднимает глаза на ночное небо. Скоро мир проснется, а школа встретит отсутствием Егора.

Может, предложение учительницы не такое уж плохое. Может, стоит дать ей шанс и поговорить о Полоскове, пока его образ еще не стерся из памяти.