Текст книги "Всех скорбящих Радость (сборник)"

– Ты не умрешь!

– Ромашечка, милый! Это может случиться в любой день. Ты же знаешь, как это бывает с нами…

И тогда Роман решился.

– Юля! Перестань плакать и выслушай меня внимательно. Я ухожу вовсе не отдыхать от больницы и не развлекаться. Я хочу достать для тебя то лекарство, которое исцелило Лену Гаврилову.

Он рассказал Юле все. Только она, кажется, не очень обрадовалась тому, что для нее может найтись дорогое и чудодейственное лекарство. Но в конце концов она его отпустила, взяв с него слово, что во время своего «отпуска» он будет думать о ней вечерами, в то самое время, когда он обычно играл для нее на рояле. И это он ей, конечно же, пообещал.

* * *

У Романа были свои деньги и даже счет в банке: ему неплохо платили за выступления, особенно велики были гонорары, полученные на зарубежных гастролях, но сам он снять эти деньги со счета не мог, только вместе с отцом.

Отец выслушал его просьбу в недоумении.

– Мне не жалко, это твои деньги, но я не понимаю, зачем тебе вдруг понадобилась такая крупная сумма? Надеюсь, ты понимаешь, что я вправе тебя спросить об этом?

Пришлось рассказать ему о Юле, и в конце концов отец начал уступать:

– Благотворительности я решительно не одобряю: каждый должен сам зарабатывать себе и на хлеб, и на лекарства, ну а если не получается – лечиться по средствам. Но как мужчина я тебя понимаю: чем не пожертвуешь для любимой девушки! Она хоть хорошенькая, эта твоя Юля?

На это Роман только пожал плечами.

– Ладно, – уже полностью сдался отец, – в конце концов, повторяю, это твои собственные деньги и твоя личная жизнь. Хотя я бы на твоем месте приберег их на будущее: навряд ли у тебя теперь скоро появятся такие высокие доходы, как были в прошлом… Но как скажешь, как скажешь, сын.

Они пошли в банк и сняли требуемую сумму. Теперь встал главный вопрос: кто привезет лекарство из-за границы? Роман несколько дней обзванивал всех знакомых музыкантов, а также знакомых знакомых и наконец выяснил, что ближайшая поездка за границу, в Германию, предстоит пианисту Михаилу Толстому, жившему в Ленинграде. Он ему позвонил и обо всем договорился. Ближайшим ночным поездом он выехал в Ленинград, чтобы обернуться за день и таким же ночным поездом вернуться в Москву. В поезде он почти не спал из-за духоты в купе и всю ночь вспоминал вчерашние разговоры с профессором и с Юлей. «Нет воли к жизни», – вспоминал он и думал, как же и чем пробудить в Юле эту самую волю к жизни?

Миша Толстой вел курс в консерватории и жил неподалеку от нее, возле Никольского собора, в небольшом старинном особнячке, где издавна обитало несколько семей потомственных музыкантов. Роман приехал утром, и пришлось ему ждать, пока у Миши кончатся занятия. Он погулял по Неве, потом побродил по Эрмитажу, купил подарки для Юли, а к обеду поехал на место. Он позвонил с уличного телефона, но Михаила еще не было, и тогда он решил зайти в Никольский собор. Причем зайти не просто так, а поставить свечку Божьей Матери и помолиться о Юле. До этого он заходил в храмы только как турист да еще послушать органную музыку в католических соборах за границей. Отец говорил, что религия – это часть культуры. Роман не верил, что это в самом деле так. Что-то и тогда невнятно шевелилось в его душе, но архитектура и музыка отвлекали, и он особо не задумывался. А вот теперь при виде золотых куполов и крестов над бело-голубыми стенами его вдруг потянуло в храм. «Пойду поставлю свечку и помолюсь», – решил он: их Катя именно так и делала.

Он прошел через весенний сквер, вошел в двери собора и удивился его пустоте. Какая-то старушка сразу же подошла к нему и заявила:

– А служба давно кончилась! Чего надо-то?

– Хочу поставить свечку Божьей Матери за больную. Можно это сделать?

– Можно, можно, отчего же нельзя? Какой иконе-то хочешь поставить?

– Божьей Матери.

– Так их у нас не одна! А кто болен-то у тебя?

– Подруга. Ей четырнадцать лет, и у нее рак.

– Что делается на свете! Ну последние времена пришли – дети раком болеют, Господи помилуй! – Она сама его отвела к свечному ящику, помогла купить свечи, посоветовала поставить еще свечку и святому великомученику и целителю Пантелеимону и икону показала. Он купил десяток свечей, поставил одну святому целителю, а потом стал просто ходить по храму, отыскивая иконы Божьей Матери и перед каждой ставя свечу и молясь: «Богородица, помоги бедной больной девочке Юле!»

Верил ли он в Бога и Богородицу, в Иисуса Христа? Наверное, все-таки немножко верил, хотя и сомневался. Но он и в чудодейственность заграничного натулана не очень верил, НО НАДО БЫЛО ВЕРИТЬ – иначе зачем все эти хлопоты и все это напряжение сил?

Справа от иконостаса он увидел удивительную икону: Богородица держит на коленях маленького Христа, а рядом, опираясь на ее колени, стоит еще какой-то мальчик, тоже с нимбом на голове. Роман вспомнил малышей в их клинике, то шаливших, как все дети, то смирно лежавших в кроватках, плачущих и зовущих маму. «Дорогая Богородица, сделай что-нибудь для всех наших больных детей, пожалей их и Юлю! Пожалуйста!» Ему показалось на миг, что Богородица на иконе заплакала, но потом он сообразил, что это его собственные глаза наполнились слезами и оттого по лицу на иконе как будто пробежали искры. Он вытер слезы платком, поклонился иконе и вышел из храма.

Михаил уже был дома. Роман передал ему деньги и рецепт от Дмитрия Алексеевича и попросил, если все получится, прислать посылочку с лекарством прямо в институт на имя профессора Д.А. Привалова. Михаил обещал все исполнить.

Вечером Роман сел в поезд и поехал обратно в Москву. В купе опять было душно; стоило ему лечь, как его начал терзать надсадный кашель. Сосед на нижней полке разворчался: «Надо бы правило установить, чтобы таким вот больным билеты на поезд не продавали, а то ездят и заразу разносят!» Роман даже несколько раз выходил из купе, чтобы переждать приступ кашля в коридоре. Откашливался он в носовой платок, а под утро выкинул его в уборную – платок был в кровянисто-черной мокроте. Словом, он опять промучился всю ночь. В десять утра он был в Москве и через пару часов появился в клинике – на два дня раньше срока. По дороге он заехал домой, сказал отцу, что поездка была благополучной, нашел и сложил в дорожную сумку свой лыжный костюм, шерстяные носки и стеганую пуховую куртку, которую ему купили пару лет назад за легкость и непродуваемость, а в какой стране – этого он уже не помнил.

* * *

– Ромашка, ты вернулся? – обрадовалась Юля.

– Вернулся, как видишь. Ну, а ты как? Что делала без меня?

– Ждала и плакала.

– Да зачем же было плакать, Юля? Я ведь говорил тебе, что вернусь, как только добуду лекарство.

– Добыл?

– Кажется, добыл. Через две недели узнаем точно. Во всяком случае, деньги и рецепт от профессора уже в пути. Рассказывай, как ты? Тебе лучше?

– Сейчас стало лучше, когда ты появился. А у нас новенькая, на место Гали положили! Ее тоже Юлей зовут.

Он не стал спрашивать, куда делась Галя, это и без того было ясно – либо в отдельную палату, либо в морг. Он только взглянул на новенькую: совсем маленькая девчушка, лет семи, лежит и смотрит на них испуганными глазищами.

– А где остальные соседки?

– На процедурах.

Роман вынул из своей сумки кружку с Медным всадником на боку и коробку шоколадных конфет под названием «Летний сад», с золотым осенним Летним садом на верхней крышке – соответственно названию.

– Это вот тебе подарки из Ленинграда.

– Ой, спасибо! – Юля прижала подарки к груди. – Какая красивая кружка, а коробка какая! Я буду пить теперь только из этой кружки.

– И есть конфеты только из этой коробки! – засмеялся Роман. И добавил шепотом: – Давай угостим твою маленькую тезку.

– Конечно! Ты отнеси ей. Только первую конфетку я сама съем!

– Ну разумеется, я же для тебя вез.

Юля выбрала конфету в золотой обертке и стала аккуратно ее разворачивать, а Роман взял коробку и пошел угощать Юлю-маленькую…

– Здравствуйте, Юля. Меня зовут Роман, я друг вашей соседки Юли и часто буду приходить к вам в палату. Не возражаете?

– Не-а, не возражаю!

– А могу я вам предложить вкусную шоколадную конфету? Я их из Ленинграда привез. Видите – это Летний сад на крышке, очень знаменитое место в Ленинграде.

– Красиво.

– Надеюсь, что будет и вкусно. Не стесняйтесь и угощайтесь! – И он шикарным жестом раскрыл коробку. Юля-маленькая и не думала стесняться: глаза у нее заблестели и забегали, выбирая.

– А можно эту? И эту? И еще вот эту?

– Можно. Это ведь Юля вас угощает, а она у нас добрая.

– Спасибо! – И девочка загребла целую горсть конфет. Настроение у нее заметно улучшилось.

Роман вернулся к Юле. Та улыбалась, уже сидя в кровати. Он протянул коробку, и она тотчас взяла еще одну конфету – первую она уже успела съесть.

– А ты сам-то попробуй!

– И я попробую. М-м, а действительно вкусно! Спасибо, девочки Юли!

– Да за что нам-то спасибо? Это же ты привез конфеты.

– А вы могли мне и не оставить!

Обе Юли засмеялись и снова принялись жевать.

– Юля, а на дворе, между прочим, чудесная погода.

– А почему тогда ты все время покашливаешь?

– Это я в поезде простыл: сама понимаешь, там были сквозняки и духота – самое простудное сочетание. Знаешь что? А при простуде, между прочим, как раз полезен свежий воздух. Что ты думаешь о том, чтобы пойти на прогулку в сад?

– Ромашка, я не смогу – мне же не спуститься по лестнице!

– На лифте спустимся.

– И хожу я еще плохо!

– А мы поедем.

– Как это – «поедем»? На чем?

– Сейчас увидишь! Я пока выйду, а ты надень-ка вот это все – И он выложил на Юлину постель куртку, лыжный костюм и носки, а сам вышел за дверь. За дверью стояла большая и удобная инвалидная коляска. Роман подождал минут десять, потом постучал, приоткрыл дверь и спросил:

– Уже можно подавать карету, ваша светлость?

– Мо-о-жно! – с ожиданием в голосе протянула Юля, и он распахнул дверь и торжественно вкатил коляску.

– Прошу!

Юля ахнула, а Юля-маленькая засмеялась и захлопала в ладоши.

И они поехали в сад. За те дни, что они пропустили, в саду, как это бывает только в начале лета, произошли большие изменения. Листва деревьев и кустов уже полностью обрела форму по роду своему, хотя и не величину, и молоденькие листочки на солнце казались стеклянными. На клумбе перед входом вовсю полыхали желтые и красные тюльпаны, на газонах расцвели примулы и маргаритки, готовился к цветению их любимый каштан. Под кустами шмыгали дрозды, по всему саду тенькали синицы, за высокой стеной позвякивал проходивший по улице трамвай, но им казалось, что в саду царит теплая солнечная тишина.

У кирпичной стены стояла их любимая замшелая скамья: скамейки вокруг клумбы с тюльпанами у входа в институт уже давно покрасили в зеленый цвет, а про эту, видно, забыли. Рядом росла невысокая черемуха деревцем, ствол у нее был кривоватый, с наростами, а крона была прозрачной, кружевной и казалась совсем молоденькой, и цветов на ней было немного. А может, их уже успели оборвать…

– Расскажи мне про поездку в Ленинград. Со всеми подробностями! – попросила Юля.

– С какими подробностями?

– Ну вот, например, что ты видел в окошке пока ехал?

– Да ничего не видел, Юлечка, я же ехал ночным поездом туда и обратно! А вот днем я зашел в церковь и там видел удивительную икону Божьей Матери: на руках у Нее маленький Иисус, а рядом стоит еще какой-то мальчик постарше. Я хотел спросить у церковных бабушек, кто это, но их не было поблизости, и я просто поставил свечку и помолился за тебя и за всех детей.

– А ты веришь в Бога, Рома?

– Верю.

– Я, кажется, тоже… Я даже иногда верю, что после смерти будет еще что-то, какая-то другая жизнь – но уже без горя и боли.

– Я тоже в это верю. Но и эту жизнь нам надо прожить до самого конца, нельзя сдаваться раньше времени, правда?

– А зачем это – обязательно проживать всю жизнь до конца?

– Чтобы выполнить все, что нам было назначено сделать в этой жизни.

– А мне вот кажется, что для меня ничего и назначено не было. Я родилась уже ненужной. Мать, когда сердилась на меня, прямо так и говорила: «Зря я тогда аборт не сделала!»

«Какой ужас!» – похолодев, подумал Роман, но вслух ничего не сказал, спросил только:

– А хочешь, я тебе достану веточку черемухи и мы ее поставим у твоей кровати?

– Хочу.

Роман встал и принялся оглядывать черемушное деревце:

– Эту? Или вон ту? Какая тебе нравится? О, вон там я вижу двойную пушистую веточку!

– Ромашка, ты ее не достанешь, она высоко!

– Я не достану? Ну вот еще! Непременно достану! Только уступи мне твою карету ненадолго.

Роман пересадил Юлю на скамейку, а потом подкатил коляску к самой черемухе, поставил ее на тормоз, встал ногами на сиденье, пригнул верхушку черемухи и сломил ту самую веточку.

Юля радостно захлопала в ладоши. Он слез с коляски и торжественно вручил ей свой дар. Юля понюхала черемуху и чихнула.

– Знаешь, а мне еще никто никогда не дарил цветов!

– Вот мы оба с тобой поправимся, выберемся из больницы, и тогда я буду дарить тебе цветы хоть каждый день.

– А где ты будешь их брать?

– Ну не в садах же воровать! Это уж я тут, по бедности нашей… Покупать я буду тебе цветы, Юлечка.

– А деньги?

– А деньги я заработаю. – Роман пошевелил пальцами и только сейчас заметил, что руки у него уже не отечные. – Давно я не упражнялся по-настоящему, надо больше играть. Святослав Рихтер говорил: «Если я не играю один день – это замечаю только я сам, если два дня – это замечает моя жена, а если три дня – это слышат все слушатели в зале».

– А сегодня вечером ты поиграешь для меня?

– А как же! И мы вместе споем твою любимую песенку.

И так оно и было: они вернулись с прогулки, пообедали и отдохнули, а вечером Роман отвез Юлю в конференц-зал и играл для нее, и они пели вместе колыбельную Умки.

И оба не знали, что это была их последняя прогулка и последний концерт.

* * *

На другое утро у Юли началось сильное, до тошноты, головокружение. Пришла врач, посмотрела, помрачнела, назначила какие-то уколы, а назавтра на обходе был профессор, почитал результаты последних анализов, тоже тщательно осмотрел Юлю и распорядился перевести ее в отдельную палату.

Роман подстерег профессора Привалова возле его кабинета и спросил:

– Дмитрий Алексеевич! Юле Качуркиной очень плохо. А нельзя прямо сейчас использовать лекарство – то, которое у нас уже есть? А там мой знакомый пришлет еще. Может быть, натулан поможет?

– Нет, Роман, сейчас не поможет. Слишком ослаблен организм.

– А операция поможет?

– В таком состоянии опухоль трогать нельзя, она сейчас очень агрессивна.

– Что же делать?

– Надеяться на чудо и поддерживать организм: если это обострение пройдет и наступит спокойный период – тогда сразу начнем натулан.

– А мне можно сидеть с Юлей?

– Конечно, можно и даже нужно. Я распоряжусь, чтобы тебя не гоняли.

– Спасибо…

– Это тебе спасибо, Роман. Самое большое, что можно сделать для человека в таком состоянии, – это окружить его любовью, обернуть его ею, как младенца теплой пеленкой, и постараться, чтобы у него на душе было спокойно. А мы постараемся избавить твою Юлю от боли.

– Вы все-таки думаете, что это конец?..

– Не знаю, друг мой, не знаю. Давай будем надеяться на лучшее, но готовиться и к худшему.

* * *

Роман почти не отходил от Юли. Очень медленно, будто капли меда с ложки, тянулись минуты, но зато дни мчались быстро, один за другим, и он даже не успевал их считать. Юля теперь по большей части спала под действием обезболивающих, но и во сне она чувствовала присутствие или отсутствие Романа. Когда он уходил в свою палату – к врачебному обходу, на процедуры или по каким-то своим делам, – возвращаясь, он всякий раз замечал, что лицо Юли за то время, пока его не было, стало напряженным, между глаз пролегла тонкая морщинка, а губы скорбно сжаты. Поэтому он не любил долго отсутствовать и старался, освободившись, сразу идти к ней. Он садился, брал ее за руку, и черты ее лица тут же расправлялись. Если же она не спала, то радостно встречала его, улыбаясь больше глазами, чем губами. Он сидел рядом молча, если Юля спала, а когда она бодрствовала – разговаривал с нею, пел ей вполголоса или читал что-нибудь вслух. Он попросил Катю принести из дома двухтомное «Путешествие Нильса с дикими гусями» Сельмы Лагерлёф. Юле книга очень нравилась. Правда, он замечал, что иногда она слушает не текст, а только его голос, а иногда просто засыпает под него, но раз ей было хорошо, он делал вид, что ничего не замечает. Сам он читал в это время «Жизнь взаймы» Ремарка, но ничего полезного для Юли в романе не находил, а потому о нем даже и не заговаривал. Однажды только прочитал ей небольшую цитату: «Человек, которому предстоит долгая жизнь, не обращает на время никакого внимания; он думает, что впереди у него целая вечность. А когда он потом подводит итоги и подсчитывает, сколько он действительно жил, то оказывается, что всего-то у него было несколько дней или в лучшем случае несколько недель. Если ты это усвоил, то две-три недели или два-три месяца могут означать для тебя столько же, сколько для другого значит целая жизнь».

– Это похоже на мою жизнь, – сказала Юля. – Мы всего два месяца с тобой знакомы, но это самые счастливые месяцы из всей моей жизни. Меня до этого никто никогда не любил.

– А я вообще никогда никому не был нужен сам по себе, кроме тебя, – сказал Роман. – Все только ждали чего-то от меня, но никто никогда не ждал меня самого. Вот как ты ждешь, когда я еще только подхожу к двери твоей палаты: я открываю дверь – а ты уже сияешь мне навстречу!

– Так я же издали слышу и узнаю твои шаги, Ромашка! – тихонько засмеялась Юля. – Ты всегда так крепко топаешь, даже когда ты в тапочках…

Позже Роман очень жалел, что не было тогда у них книг, которые могли бы помочь Юле да и ему самому. Он тогда и не знал, что есть на свете книги, а среди них одна самая главная, которые нужны человеку, стоящему у таинственной двери, ведущей в неизвестное посмертное будущее. Или в никуда, в ничто, в черную яму, как думали многие тяжело больные, парализованные лютым страхом смерти. Но ни Роман, ни Юля в это самое пустое и черное «никуда» все-таки не верили, как не верили и в вечную разлуку – ее просто не могло быть, так они чувствовали.

– Я буду там ждать тебя, – говорила Юля. – Но ты не торопись за мной, ты все-таки постарайся выздороветь и пожить подольше, ладно? Ты станешь великим музыкантом, будешь ездить по всему миру, люди будут слушать тебя…

– Нет, Юлечка, великим музыкантом я уже не стану…

– Из-за рук? Как я хочу, чтобы ты выздоровел, Ромашка! Чтобы ты снова играл и был счастлив…

– Юля!

– Нет, Ромашка! Ты обещай мне, что и без меня постараешься быть счастливым, ладно? Ты просто помни обо мне, помолись иногда обо мне, а больше мне ничего не надо. Ты обязательно женись, и пусть у тебя будет много детей.

– Не надо так говорить, Юля… Я все-таки надеюсь, что мы оба поправимся, станем взрослыми и поженимся. Вот тогда и подумаем о детях.

Юля грустно улыбалась, слушая его.

Пришла бандероль из Ленинграда на имя профессора Привалова, с натуланом. Роман принял это известие равнодушно, но позвонил Михаилу и поблагодарил. Юле он и вовсе ничего не сказал.

Иногда Юля просила его выйти в сад, а потом рассказать ей, что там нового. С таких одиноких и грустных прогулок (он каждый раз забирался в их тихий уголок, садился на их скамью и там плакал потихоньку от всех и от Юли) Роман обязательно приносил тайком какой-нибудь цветок или веточку. Лето вступило в полную силу, и цветов в больничном саду было теперь великое множество. Особенно много было роз разных сортов, мелких и крупных. Юля смотрела на цветы и тихо радовалась. Вот только запахов она уже не чувствовала…

Умерла Юлия Качуркина утром 29 июля. Роман держал ее за руку до самого конца и тихонько пел:

 
Мы плывем на льдине,
Как на бригантине,
По седым суровым морям…
 

Юля слушала и дышала ровно, только все реже, реже… И вот затихла совсем. Потом пришли санитары и увезли Юлю на каталке.

В этот день к Роману пришла Катя и, увидев, что он лежит у себя в палате одетый и смотрит в потолок, спросила шепотом:

– Отмучилась Юленька?

– Она не мучилась! – ответил он резко.

– Ну и слава Богу, – сказала Катя и перекрестилась. – А ведь в самый День ангела померла твоя девонька! Это верный знак, что пошла она в Царствие Небесное. Ну да отсюда все туда идут, страдальцы бедные.

Роман как-то пропустил Катины слова мимо ушей, а вспомнил о них много позже, когда научился по-настоящему молиться. Сейчас же он пребывал в шоке, не мог даже плакать: просто лежал и ни о чем не думал, и вокруг него была ледяная пустота.

Но долго лежать ему не дали: пришла сестра и сообщила, что профессор ждет его в своем кабинете.

– Прими мои соболезнования, Роман, – сказал Дмитрий Алексеевич. – И мою благодарность.

– За что? Лекарство ведь так и не пригодилось…

– Благодарность за то, что девочка умерла спокойной и счастливой. Это не всякому обреченному больному выпадает.

– Наверное, так оно и есть, – сказал Роман.

– И, кстати, о лекарстве. Ты прости меня, что я сразу хочу с тобой говорить о деле. Понимаешь, натулан достать у нас очень трудно, почти невозможно, поэтому многие люди готовы заплатить за него любые деньги. Я могу поговорить с родителями тех детей, которым натулан может помочь, чтобы они заплатили тебе. Ты мне это разрешаешь?

– Дмитрий Алексеевич, а Юле-маленькой, которая лежала в одной палате с моей Юлей, натулан может помочь?

– Да, этой Юле он может помочь. Но навряд ли у ее матери найдутся такие деньги: она простая работница с обувной фабрики.

– Это неважно, мне деньги не нужны. Давайте подарим лекарство Юле-маленькой. Тем более что у нее сегодня День ангела.

– В самом деле? Ну что ж, это будет замечательный подарок.

– И скажите ей, что это подарок от Юли-большой.

– Скажу, Роман, обязательно скажу. Спасибо тебе.

* * *

Лето вдруг испортилось, начались дожди. Роман несколько дней сторожил у морга, ждал, когда мать приедет за Юлей, хотел поехать на похороны, но так и не дождался. Зато промок, простыл и слег с температурой и кашлем. Опять он давился кровавой, почти черной мокротой. «Кажется, Юля, я тебя догоняю!» – думал он. Потом кашель стал утихать, а через неделю ему стало легче, но лечащий врач послала его на рентген, на всякий случай. Сделали рентген – и не обнаружили метастазов в легких. Решили, что произошла какая-то ошибка, перепутали снимки, и сделали еще один снимок – метастазов нет. Провели полное обследование – ни опухоли, ни метастазов.

– Поздравляю, Роман! – сказал очень довольный Дмитрий Алексеевич. – Конечно, мы будем держать тебя под контролем, но можешь поверить моему опыту – ты победил болезнь.

«Любовь наша ее победила…» – подумал Роман, но вслух сказать такое постеснялся.

– Итак, ты на днях покинешь институт и вернешься к музыке, – сказал профессор. – Желаю тебе больших успехов в будущем!

– Дмитрий Алексеевич, а я уже давно передумал: я не хочу становиться музыкантом.

– Кем же ты хочешь стать?

– Я стану врачом-онкологом. Буду лечить детей.

– Ну что ж, учись и становись. А когда закончишь медицинский институт, приходи ко мне – я с радостью возьму тебя в ученики.

Прошли годы. Роман Семенович Осин теперь известный хирург-онколог и работает в клинике профессора Привалова. Он женат, у него четверо детей, старшую дочь зовут Юлей. Профессора Осина по утрам можно видеть в часовне святого целителя Пантелеимона, недавно построенной в больничном саду: он всегда молится перед тем, как идти в операционную. Больные дети его обожают.