Текст книги "Звездочка"

20

К концу сентября Леннарт решил, что еще немного, и его терпение лопнет. Он не имеет ничего против старых добрых шлягеров, но помилуйте: хорошего понемногу! С утра и до вечера он был вынужден слушать Сив Мальмквист, Лассе Лёндаля, Мону Вессман и других популярных исполнителей шестидесятых и семидесятых.

Одно дело, если бы жена выбирала только композиции, написанные Петером Химмельстрандом, чье творчество Леннарт очень уважал, но, увы, она слушала все подряд, наобум вынимая пластинки из их огромной домашней коллекции. Несколько минут слух Леннарта услаждал какой-нибудь шведский бард, но потом начиналась легкомысленная песенка, например неумело исполненная вариация популярной немецкой мелодии, и Леннарт выходил из себя. И так все время: одна мелодия убаюкивала его, а другая наводила на мысли о побеге из дома.

Леннарт не выломал иглу и не выбросил проигрыватель в окно по одной лишь причине: он давно не видел Лайлу такой довольной. То время, когда ему не нравилась довольная жена, минуло. Пытаться доставить ей удовольствие самому у него давно не было ни сил, ни желания. А теперь она справлялась с этим сама.

Нет, она не светилась от счастья, конечно, но с ее губ не сходила радостная улыбка. И теперь, в перерывах между прослушиванием пластинок, она наводила порядок дома или готовила вкусные обеды, так что Леннарту оставалось терпеть, когда третий раз за день Анита Линдблом начинала вопить: «Жизнь такова!»

Кроме того, Леннарт все больше времени стал проводить в подвале, откуда вся эта музыкальная дребедень слышалась приглушенно. Нужно было расширять музыкальный кругозор Малышки. Купив современный проигрыватель и диски с записями классики, Леннарт приступил к следующему этапу музыкального образования девочки.

В самый первый раз он поставил для нее свое любимое классическое произведение – Сонату Бетховена фа мажор для скрипки и фортепиано, так называемую Весеннюю сонату. Леннарт хотел постепенно знакомить ребенка с разными музыкальными инструментами, начав с сонат для скрипки и фортепиано, продолжив струнными квартетами и закончив целыми симфониями.

Он никогда не забудет, как Малышка отреагировала, услышав первые ноты музыки из высших сфер. Девочка стояла у себя в кроватке, держась за перекладины, и посасывала любимую веревку с четырьмя узелками.

Заслышав ведущую скрипку, мягко подкрепленную фортепиано, девочка замерла. Затем инструменты поменялись ролями и лейтмотив прозвучал в исполнении фортепиано, будто зажурчал весенний ручей. Девочка начала раскачиваться из стороны в сторону, уставившись в пустоту, – взгляд одновременно зачарованный и полный ужаса.

Вскоре детский лобик наморщился, словно Малышка почувствовала: сейчас что-то случится. Фортепиано действительно зазвучало жестче, а за ним и скрипка – громче и драматичней. Девочка нахмурилась и покачала головой, крепче сжав кулачки, обхватившие перекладины кроватки.

Темп музыки снова сменился на более плавный, но Малышка с подозрением смотрела перед собой, будто знала: вот-вот – и пальцы снова с силой ударят по клавишам. Темп ускорился, скрипка и фортепиано будто мчались наперегонки, а девочку затрясло. Она все сильней раскачивалась из стороны в сторону, маленькое личико исказила гримаса боли.

Тут же выключив проигрыватель, Леннарт подскочил к кроватке:

– В чем дело, Малышка?

Как обычно, девочка не удостоила его взглядом. Сфокусировавшись на проигрывателе, она изо всех сил трясла перекладины кроватки. Леннарту никогда не доводилось видеть такой реакции на музыку. Казалось, каждое прикосновение к струне и каждый удар молоточком отзывался внутри ребенка, посылая импульсы по ее нервам.

Леннарт поставил Сонату для виолончели, и оказалось, что мягкое звучание этого инструмента не так агрессивно действует на девочку, даже когда темп ускорился. В следующей части Сонаты ля мажор бурное движение сменилось адажио, и Малышка начала петь.

Поэкспериментировав несколько дней с разными музыкальными произведениями, Леннарт окончательно убедился: девочке нравились только части, исполненные в медленном темпе. Стремительный темп скерцо приводил ее в отчаяние, поэтому Леннарт запрограммировал воспроизведение так, чтобы проигрывалась не вся соната, а лишь одна ее часть – адажио. Затем оставалось лишь присесть на диван и слушать, как голос Малышки вливается в мелодию, словно третий инструмент.

Леннарт был счастлив. Он чувствовал, будто находится в самом сердце музыки, а поднявшись из подвала наверх, оказывался в районе музыкальных новостроек, но это его не раздражало. Он обрел гармонию.

Однако все хорошее, как известно, быстро кончается.

Шли недели, и Бетховена сменил Шуберт, а затем Моцарт. Сидя в подвале, который стал его музыкальной отдушиной, Леннарт разглядывал свои пальцы. Что-то с ними не так. Он даже поднял Малышку и вынул ее из кроватки, чтобы ощутить ее вес и тепло, но ничего особенного не почувствовал и опустил ребенка обратно.

Разрешать девочке гулять по комнате, пока играла музыка, было нельзя. Малышка сразу же направлялась к проигрывателю и начинала его изучать, да так усердно, что он мог пострадать. Она колотила кулачками по динамикам и пыталась поднять устройство и потрясти его, будто желая вытряхнуть из него что-нибудь.

Поначалу Леннарт истолковал ее отношение к проигрывателю неправильно: он решил, что Малышке не нравится эта музыка. Но однажды он позволил ей возиться с проигрывателем, сколько ей было угодно. Она в итоге сломала его, но Леннарт понял, чего она добивалась, – девочка хотела заглянуть внутрь устройства и найти источник музыки. Объяснить ей он все равно бы не смог, поэтому Леннарт просто купил новый проигрыватель и поставил его на полку повыше.

Отправив Малышку обратно в кроватку, Леннарт прошелся по комнате, разглядывая свои пальцы. Смахивают на клавиши – такие же белые и блестящие. Он поставил их на воображаемую клавиатуру и стал подыгрывать сонате Моцарта, звуки которой лились из проигрывателя. Нет, не то. Он было решил, что скучает по выступлениям, но теперь окончательно понял: он уже отыграл свое. Леннарт сжал пальцы и снова разжал их – пустота. Чего-то не хватает, хочется чем-то заполнить пустоту.

Выйдя из детской, Леннарт зажег лампу над столярным столом. Вдоль стены были аккуратно развешаны инструменты, а болты, гвозди и гайки хранились на полке, рассортированные по ячейкам. Леннарт никогда не отличался мастеровитостью, но ему нравились инструменты. Они подкупали своей конкретностью: каждый из них создан для строго определенной цели, каждый служит продолжением человеческой руки. Взяв с полки дрель, Леннарт взвесил ее на ладони. Ему нравилось ощущать холод металла. Когда он нажал кнопку, инструмент не заработал. Разряжена. Леннарт нашел зарядное устройство и поставил батарейку заряжаться. Затем взял молоток, покрутил в руках отвертки.

«Может, сколотить что-нибудь?»

Лайла была занята приготовлением голубцов, и в доме стояла благословенная тишина. После ужина, загружая тарелки в посудомоечную машину, Леннарт, как бы походя, спросил:

– Послушай, нам ничего не нужно? Я бы мог сколотить что-нибудь.

– Нет вроде. Что, например?

– Не знаю, поэтому тебя и спрашиваю.

– В смысле, сколотить?

– Взять деревяшки, соединить их, вбив гвозди, то есть сколотить, понимаешь?

– Да, но для чего?

Вздохнув, Леннарт подставил тарелку с остатками соуса под струю воды. И зачем он только спросил! Он насыпал порошка и громко захлопнул дверцу посудомоечной машины, приложив ненужную силу.

Лайла следила за ним взглядом, положив голову на ладонь.

– Полку для обуви, – произнесла она, когда муж взял тряпку и стал протирать стол.

Леннарт остановился и мысленно представил себе их прихожую. Там стояло всего четыре пары обуви, а резиновые сапоги хранились в подвале.

– Да, хорошая идея.

– Тогда и резиновые сапоги сможем в прихожей оставлять.

– Я тоже об этом подумал, – кивнул Леннарт и посмотрел на жену.

За последние месяцы Лайла заметно похудела. Он давно перестал находить обертки от шоколадок по всему дому. Похоже, жена перестала заедать стресс.

Причина, наверное, в свете. Отражаясь от скатерти, он освещал ее лицо снизу, и на мгновение Лайла даже показалась Леннарту хорошенькой. Он сидел совсем рядом с женой, и вот теперь увидел, как его ладонь протягивается в ее сторону и пальцы гладят Лайлу по щеке.

Потом он тут же схватил тряпку и стал оттирать засохшее пятно от брусничного варенья с таким усердием, что скатерть съехала набок. Сполоснув тряпку, Леннарт повесил ее на кран и подытожил:

– Полку для обуви, значит.

За следующие несколько недель Леннарт сколотил полку для обуви, шкафчик для ключей и две вешалки для полотенец. Не придумав, что еще им может понадобиться, он стал мастерить скворечники.

Вдыхая запах свежих опилок и слушая квартет Шуберта, звуки которого доносились из детской, Леннарт чувствовал, что в его жизни все хорошо. Пусть маленькими шажками, но все же он сумел выйти на верный путь. Наждачной бумагой сгладил шероховатости бытия и теперь мог спокойно провести по нему ладонью, не рискуя получить занозу.

Надев наушники, Леннарт включил лобзиковую пилу, чтобы выпилить окна и двери в фасаде будущего скворечника – уменьшенной копии их дома. Работа тонкая – нужно максимально сконцентрироваться. Пять минут спустя, когда Леннарт отключил инструмент и снял наушники, пот тек у него со лба.

Приятно было отдохнуть от яростного жужжания пилы, но полная тишина, царившая в подвале, насторожила Леннарта. Почему из детской не доносится ни звука? Отложив инструмент, он пошел проверить, как там Малышка.

Девочка выбралась из кроватки и, пока он пилил в наушниках, взяла у него за спиной молоток, с помощью которого расправилась с проигрывателем. Она отломала крышки обоих динамиков и вырвала их из проигрывателя. Леннарт застал ее сидящей на полу – ребенок грыз провода, покачивая головой.

Он попытался отнять у Малышки части разломанного проигрывателя, но она не выпускала их из рук.

– Отдай, – попросил Леннарт, когда она потянула в рот кусок пластика. – Ты же порежешься!

– Музыка, – вдруг произнесла девочка, прищурившись.

Леннарт остолбенел. Он выпустил из рук другой конец порванного провода и уставился на Малышку. Ее первое слово! Наклонившись поближе, он переспросил:

– Что ты сказала?

– Музыка, – повторила девочка, а потом, издав звук, похожий то ли на рычание, то ли на стон, стала стучать динамиком об пол.

Опустившись на одно колено рядом с нею, Леннарт попытался объяснить:

– Музыка не здесь…

Малышка остановилась и посмотрела на него. Заглянула ему в глаза. Всего на секунду, но Леннарт приободрился и продолжил разъяснения:

– Музыка повсюду. Внутри тебя, внутри меня. Она рождается в нас, когда мы поем, когда мы играем, но тут ее нет, – показал он на проигрыватель. – Это всего лишь средство воспроизведения.

Он и забыл, что не хотел портить слух девочки пустыми разговорами. Жена с сыном и так уже все испортили, можно больше не стараться.

– Понимаешь? – снова махнул он рукой в сторону проигрывателя. – Это – бездушная машина, а музыку делают люди.

Леннарт вынул диск со Вторым струнным концертом Шуберта, просунул указательный палец в отверстие посередине и показал обратную сторону диска Малышке.

– Музыку записали вот на эту штуковину.

Объяснение не особенно впечатлило девочку, но она уставилась на диск широко раскрытыми глазами, наклонив голову набок и наморщив носик. Леннарт повернул диск к себе, чтобы посмотреть, чем он так удивил ребенка, и тут же все понял. Ну конечно!

Насколько ему было известно, еще никто не показывал девочке зеркало. Леннарт снова повернул к ней диск блестящей стороной и произнес:

– Это ты, Малышка. Твое отражение.

– Малышка, – прошептала девочка, завороженно глядя на диск, а слюнки текли у нее из уголка рта. Не спуская глаз со своего отражения, она потянулась к диску, и Леннарт разрешил ей взять его. Только тогда он заметил, что она выпустила из рук любимый обрывок веревки с узелками. Изжеванный до ниточек, он валялся на полу позади нее. Диск поглотил все ее внимание.

Когда Леннарт отнес ее в кроватку, Малышка крепко сжимала диск, глядясь в серебристую лужицу света. Отвлечь ее было невозможно, но Леннарт положил подбородок на верхнюю перекладину кроватки и сказал:

– Музыка не здесь, Малышка, а вот тут… – он приложил палец к груди девочки, – и вот тут тоже, – закончил он, приложив палец к ее виску.

21

За осень и зиму Джерри ни разу не удалось выбраться навестить сестренку. Он был занят раскручиванием собственного бизнеса.

Вот уже несколько лет подряд Джерри подрабатывал в бильярдной в Нортелье. Его вызывали, когда требовался дополнительный персонал. Зарплату он получал наличными. Однажды вечером, когда Джерри мыл кофейные чашки за барной стойкой, в зале появился его давний знакомый по имени Ингемар. Они поболтали, а потом Джерри угостил приятеля контрабандным пивом из тайных запасов бара.

– А сигареты такие у тебя есть? – тут же поинтересовался Ингемар.

Джерри объяснил, что контрабандных сигарет у них нет, а пиво из-под полы они предлагают только проверенным клиентам.

– Ты ведь нас не заложишь?

– Нет, нет! Даже наоборот. Что ты скажешь, если я тебе предложу блок сигарет за восемьдесят крон?

– Польские небось? Газетка, набитая соломой?

– Нет, ну что ты! «Мальборо». Кажется, его на какой-то подпольной фабрике делают, я в детали не вдавался, но от настоящих не отличишь. Вот, попробуй! – сказал Ингемар и протянул Джерри пачку сигарет. На ней не было никаких акцизных марок, но в остальном она выглядела так же, как обычная пачка из магазина.

Джерри достал сигарету и закурил. И правда, не отличишь.

Ингемар работал дальнобойщиком и частенько наведывался в Прибалтику. В Эстонии у него был знакомый, готовый продавать сигареты по дешевке, если не задавать лишних вопросов. Повернувшись, Ингемар оглядел бильярдную: за двумя столами идет игра, у стойки сидят трое и курят.

– Блоков пятьдесят в месяц ты тут загонишь без проблем, – заключил Ингемар. – Накинь крон сорок, вот тебе и навар.

Джерри прикинул: сто двадцать крон за блок – отличная цена. Выходит, он получит две тысячи крон прибыли в месяц.

– Лады, давай попробуем. Когда привезешь товар?

– Да хоть сейчас, – расплылся в улыбке Ингемар. – Машина на улице.

Снаружи у бильярдной стоял припаркованным не грузовик Ингемара, а его личный автомобиль. Оглядевшись по сторонам, Ингемар открыл багажник – два черных пластиковых пакета занимали его наполовину.

– Всего четыре штуки, и добро твое – задаром! – сказал Ингемар, приоткрыв пакет и показав Джерри блоки, склеенные по пять.

– У меня столько сейчас нет, сам понимаешь.

– Не проблема! Отдашь в следующий раз. Как только сколотишь стартовый капитал, – подмигнул Ингемар.

Они отнесли мешки в кладовку, пожали друг другу руки и договорились о встрече через месяц.

В первый же вечер Джерри сбыл с рук восемь блоков. Оставшиеся он закрепил под покровом темноты на багажнике мотоцикла и отвез к себе. В следующий раз нужно попросить Ингемара доставить товар не на работу, а домой.

Сложив сорок два блока сигарет в четыре аккуратные стопки в углу гостиной, Джерри плюхнулся в кресло и сложил ладони на животе. «Вот оно как выходит. Раз – и ты уже предприниматель». Как серьезный бизнесмен, Джерри тут же отложил в конверт долю, причитавшуюся напарнику. Прибыль за вечер составила триста двадцать крон.

Шурша купюрами, Джерри подсчитал в уме: за шестичасовую смену он получает триста крон, по пятьдесят в час. Если дела пойдут так же хорошо, как сегодня, то он удвоит свою зарплату. Сотня в час чистыми. Недурно. Можно сказать, он вышел на новый уровень – практически руководитель предприятия.

Пятьдесят блоков ушли влет, и через месяц Джерри вернул приятелю долг, получив новую партию сигарет с доставкой на дом. Ему не терпелось расширить бизнес, но действовать надлежало аккуратно. Среди клиентов – только проверенные люди. Нельзя позволить жадности все испортить.

Его маленький бизнес создал ему определенную репутацию. Теперь Джерри мог приходить в бильярдную в любое время, а не только на смену, и завсегдатаи были не прочь перекинуться с ним парой слов – не то что раньше. Теперь с ним здоровались на улице. Гармония, которую он ощущал во время репетиций с Терез, уже не казалась такой уж необходимой составляющей его жизни.

Однако в начале марта Джерри погрузил гитару на мотоцикл, который завелся только с седьмого раза. Стоит задуматься о покупке нового, с ключом зажигания. В свете новых обстоятельств – вполне осуществимая мечта.

Дом выглядел так же, как и ранней осенью, когда Джерри в последний раз навещал родителей. И тем не менее что-то явно изменилось. Джерри не сразу понял, в чем дело, но, сидя в кухне с матерью и отцом и жуя печенье, он вдруг осознал: он мирно сидит и пьет кофе вместе с родителями. За одним столом.

Все произошло будто само по себе. Будто так всегда и было. Никаких подозрительных вопросов о его внезапном визите, никакой критики в его сторону, никакого напряжения между родителями, которое обычно выражалось в ехидных репликах. Они просто сидели в уютной кухне и пили кофе с домашней выпечкой. Джерри посмотрел на родителей, которые умиротворенно макали печенье в кофе, и спросил:

– Что с вами, черт побери, происходит?

– А что с нами такого? – Лайла удивленно посмотрела на сына.

– Сидите тут… – замявшись, он обвел рукой накрытый стол, – будто в передаче «Пока все дома». Так все душевно, уютно, прямо картинка из журнала «Моя дача»! Откуда такие перемены?

– А что в этом плохого? – пожал плечами Леннарт.

– Ничего! Но это меня и пугает. Вы в секту какую-то вступили или еще чего придумали? – Джерри никак не мог взять в толк, что случилось с родителями.

Проглотив еще несколько кругляшков печенья, Джерри встал из-за стола, поблагодарил за кофе и отправился в подвал.

Кроватку снова убрали в кладовку – теперь Терез спала на диване, который раньше принадлежал Джерри. На девочке не было подгузника, значит родители уже приучили ее к горшку. Из новой мебели в комнате – сколоченный отцом шкафчик со специальными решетчатыми дверцами. На одной из полок Джерри разглядел проигрыватель. Терез стояла посреди комнаты не двигаясь. В ладошке зажат компакт-диск.

Она превратилась в очень симпатичную девчушку. Светлые вьющиеся локоны обрамляли личико с огромными голубыми глазами – ну прямо ангел, ни больше ни меньше.

У Джерри аж дух перехватило при виде сестренки, и он присел на пол перед нею, не говоря ни слова. Терез пристально смотрела на его губы. Не прошло и десяти секунд, как она сделала шаг в его сторону и, ударив Джерри по губам, потребовала:

– Говоли!

Джерри чуть не повалился на спину, но вовремя выставил назад руку. Не успев подумать, он отвесил девочке пощечину, от которой Терез упала навзничь.

– Ты что творишь, малявка!

Поднявшись на ноги, девочка пошла к дивану, залезла на него и отвернулась к стенке. Теперь она сидела спиной к брату, напевая себе что-то под нос. Джерри потрогал губу – крови нет.

– Эй, сестренка, опять за старое?

Терез втянула голову в плечики и опустила подбородок, будто ей стыдно.

– Ладно, я не обижаюсь. Проехали, – смягчился Джерри и подсел к ней на диван. Лишь тогда он заметил, что сестренка опустила голову вовсе не от стыда. Так ей было удобнее разглядывать свое отражение в блестящей поверхности диска.

– Дай-ка посмотреть, что у тебя там! – попросил Джерри и протянул руку.

Девочка зарычала и отвернулась. Именно зарычала. По-другому этот звук и не назовешь. Засмеявшись, Джерри отдернул руку:

– Все, все. Не трогаю! Ты права, сестренка, это твое.

Он тихонько сидел рядом с нею, а она смотрела на свое отражение.

– Говоли! – вдруг потребовала она, даже не повернув головы.

– Так я говолю! Что ты хочешь от меня услышать? Извинения? Ты обиделась, что меня так долго не было? Ну прости.

– Тала говоли. Пет.

Нахмурив брови, Джерри пытался разобрать, что она там бормочет. А потом догадался. Он вынул гитару из футляра и сыграл ноту до. Обернувшись, Терез следила за его пальцами, когда он снова ударил по струнам. Молниеносным движением девочка выбросила вперед руку и, спев другую ноту, съездила по тыльной стороне ладони Джерри острым краем диска.

Он едва удержался, чтобы не шлепнуть сестренку. На руке выступила красная полоса. Терез снова запела и занесла диск для нового удара.

– Да, да. Понял, – успокоил ее Джерри. – Сейчас сыграю. Я уж и забыл, прости.

С этими словами он взял аккорд, с которого обычно начинались их репетиции.

Написать новые песни Джерри за зиму не успел, поэтому он просто сидел и перебирал струны, подбирая аккорды, а Тереза импровизировала мелодию. То, что выходило в итоге, звучало не хуже, чем песни, над которыми Джерри часами корпел дома.

Приглушив струны, он оглядел комнату – небогато: проигрыватель, диван да баночки с детскими питанием. Вот и весь мир Терез. «Неужели это все?» От размышлений его отвлекла боль в руке. Терез снова врезала ему по ладони диском.

– Тала говоли!

– Я тебе не робот, черт побери! – огрызнулся Джерри, потерев тыльную сторону ладони. – Тала будет говолить, когда я так решу, уяснила?

Девочка наклонилась к грифу гитары и нежно зашептала.

– Тала… Тала? – обращалась она к инструменту, приложив ухо к струнам, и на мгновение Джерри показалось, что сейчас гитара ей ответит. Он тоже подался ближе к грифу.

Уголком глаз он успел уловить движение диска в зажатом кулачке. Еще чуть-чуть – и щека была бы рассечена, но Джерри вовремя отдернул голову. Край диска врезался в деревянный корпус, оставив царапину.

– Тала, тала! – закричала девочка, с широко раскрытыми от испуга глазами. Она потянулась к гитаре, словно для того, чтобы пожалеть ее. Маленькая слеза покатилась по щечке ребенка.

– Короче, сестренка, не обижайся, но у тебя с головой не в порядке, – заключил Джерри, поднявшись с дивана. – Определенно не в порядке.