Текст книги "Атлантический рейс"

ГЛАВА V

Опасности любительской ловли. – Встреча у берегов Африки. – Китовая акула. – «Кость каракатицы». – «Носящий бороду» – «погонофор». – Океанский перемет. – Парусник.

Тишина. Совершенно необычная. Тишина, от которой мы уже давно отвыкли: главный двигатель молчит, вспомогательный, который обычно гудит и трясется под нашей каютой, тоже не подает признаков жизни. Лишь где-то в самом нутре теплохода чуть слышно хлопотливо лопочет, постукивает какой-то движок да у борта судна пофыркивают дельфины. В иллюминатор виднеется светлое полотнище утреннего неба, солнце еще не взошло, штиль. Лежим в дрейфе. Мы пришли в район у побережья Африки, где сегодня нам предстоит встретиться с тральщиком «Олекма», возвращающимся в порт. У них нам нужно получить некоторые запасные детали.

На судне пустынно. Все спят. Только из ходовой рубки доносятся голоса штурмана Виктора Колмогорова и матроса Владимира Павловича Чернышева, самого пожилого из членов нашей команды: ему лет тридцать шесть. Небольшой, жилистый, он неплохо справляется со своими обязанностями, но во всей его фигуре, в поведении чувствуется что-то не морское, а, как говорит Колмогоров, на Чернышове «лежит несмываемая печать деревни». И действительно, Чернышов раньше работал в колхозе, но потом сменил почетную, но нелегкую профессию хлебороба на более скромную профессию рыбака. Теперь он матрос второго класса.

– У нас уже весна... – слышится его голос, – снег стаял, и от земли парок идет. Возьмешь землю в ладони, а от нее запах такой, что потом руки мыть не хочется...

– Весной земля навозом пахнет, – замечает Колмогоров.

– И навозом тоже, – соглашается матрос. – Без него, дружище, урожая не будет.

Да, хорошо сейчас там, на берегу! И насколько удивительно хороша родная земля, можно, пожалуй, почувствовать лишь тогда, когда надолго оторван от нее.

А на корме смотрит в воду как зачарованный Лукьянец. Глаза его слипаются, веки набрякли. Это от недосыпания, но Иван не может спокойно спать, когда есть возможность подержать в руках удочку. В его чемодане – целая коллекция крючков, блесен, мотков; жилки, грузила, поплавки и еще какие-то хитроумные рыболовные приспособления. Вот и сейчас ему не спится: судно – на якоре, и нужно посмотреть, что же за рыбешка клюет на удочку у берегов этой далекой африканской страны. В мелких волнах качается большущий ярко-красный поплавок, жилка-леска привязана к поручням; раньше Иван наматывал леску прямо на палец, но это в океане, оказывается, не безопасно. Совсем недавно, позавчера вечером, какая-то рыба так клюнула, что чуть не утащила рыболова в воду.

– Ну, как клюет? – спрашиваю Ивана шепотом и заглядываю в мутную воду: небольшая речка, впадающая в океан, несет с собой массу ила и песка.

Иван кивает головой через левое плечо; там около плотиков лежит пара рыбин: одна небольшая, килограмма на полтора, широкая, плоская, с зубчатым спинным плавником; другая побольше, зеленоватая с янтарными глазами – по-видимому, очень вкусная рыба, с белым, нежным мясом. В этот момент поплавок вздрагивает, наклоняется и резко ныряет под воду. Иван, закусив губу, подсекает, леска, туго натянувшись и разрезая воду, уходит под корму. Быстро перебирая одетыми в перчатки руками, Иван метр за метром вытягивает на палубу мокрую леску... Вот поплавок, грузило, металлический поводок, а за ним видно чье-то мечущееся из стороны в сторону гибкое длинное тело.

– Кто это? – вскрикивает озадаченный рыболов и перекидывает через поручни большущего морского угря.

Упав на палубу, угорь широко разевает зубастый рот и, извиваясь гибким зеленоватым телом, ползет к голым ногам Лукьянца. Тот испуганно шарахается в сторону, прыгает на плотик и нервно вскрикивает:

– Брысь! Куда ты?

Как Иван разделался с угрем, я уже не видел, потому что над тихой водой разнесся голос Чернышева, усиленный динамиком:

– Вижу судно!

Это, конечно, «Олекма»; судно еще далеко, но уже виден изящный, с чуть наклоненными мачтами корпус. Спешу в каюту: нужно чуть подправить бороду.

Что может быть приятнее, чем встреча с друзьями вдалеке от Родины? Через полчаса «Олекма» бросает якорь невдалеке от нашего теплохода, и от его борта отваливает шлюпка, набитая смуглотелыми людьми. Уже пятый месяц бороздят олекминцы просторы океана в поисках сардины. Срок их работы кончается буквально на днях, а там – путь домой. Шлюпка быстро приближается, в бинокль видно много знакомых лиц, и среди них основательно пропеченное тропическим солнцем лицо инженера-гидрохимика Рема Берникова, с которым мы вместе плавали в предыдущем рейсе.

И вот Рем и еще трое сотрудников нашего института, работающих на «Олекме», сидят в нашей каюте. Град вопросов сыплется на них, поток вопросов обрушивается на нас. Их интересуют дела береговые, нас – дела морские.

– Прикройте дверь, – просит Рем.

Нам в этих широтах уже жарко, мы спим без одеял и на всю ночь включаем вентиляторы; им в этих местах уже холодно, они лезут на ночь под одеяла, прикрывают иллюминаторы и убирают в рундуки вентиляторы.

– Ну что интересного произошло у вас в рейсе?

– В рейсе? – задумывается Рем. – Да нет, ничего особенного. Все обычное: на севере трепали штормы, но проскочили благополучно, потом вдоль западного побережья Африки шли на юг, делали разрезы. На юге замучили ливни и жара. Были в Дакаре, Конакри, Теме.

– Про акулу расскажите, – подсказывает Рему Олег Телешев, высокий, стройный парень. Он ходил в тропики впервые и поэтому у него впечатлений от рейса накопилось значительно больше.

– Акула вертушку лага проглотила, – оживляется Рем.

А дело было так. Судно должно было ложиться в дрейф, и штурман пошел на корму убирать лаг; потащил он линь, к которому прикреплена бронзовая вертушка, – и вдруг сильнейшим рывком линь был вырван из рук. В то же время стоящие на корме штурман, капитан и Берников увидели, как в том месте, где только что вертелась за кормой вертушка лага, всплыли две акулы. Одна отстала, а другая схватила наживку на тролле. И ее выволокли на палубу. Вскрыли акуле желудок, но он оказался пуст: по-видимому вертушку откусила та рыба, что отстала. Как видно, тяжело ей было гнаться за троллом с куском металла в брюхе.

– В районе Фритауна, – врывается в разговор Олег, – ночью во время взятия проб воды видели китовую акулу метров в пятнадцать длиной! Кто видел? Да почти все, кто был на палубе и в рубке: она раз пять проплыла вокруг судна.

Китовая акула. Однажды и мне посчастливилось познакомиться с этим морским гигантом. Китовая акула – самая крупная в мире рыба. Отдельные ее экземпляры достигают величины до 20 метров при весе в 16-18 тонн! У нее длинное, толстое, покрытое твердой кожей тело с высоким спинным плавником, широкая, тупая голова, несколько напоминающая голову жабы. Я помню, как, увидев около самого борта отвратительную, в складках, с мясистым ртом башку величиной с малогабаритный платяной шкаф, я отпрянул от борта и, почувствовав, как ослабли мои коленки, прислонился к мачте. Акула! Гигантская! Вот уж это, наверное, хищник, уж это, наверное, самая алчная, самая беспощадная из всех акул! Но, оказывается, гигантская акула – безобиднейшее, спокойное, незлобивое существо, питающееся мелкими стайными рачками и рыбой, обитающей в верхних слоях океана. Между прочим, нашелся на земле смельчак, который сумел сфотографировать китовую акулу из-под воды, сделать ее портреты, подплыв к самой ее голове, а потом прокатиться на ней, взобравшись на акулу верхом. Этот смелый эксперимент с гигантом океанских просторов проделал немецкий ныряльщик Ганс Хасс.

Коротки морские встречи. Незаметно пролетел час-другой; запасные части и приборы перегружены, отданы олекминцам письма и маленькие тропические подарки родным – раковины, кораллы. И вот уже разносятся над океаном прощальные гудки, теплоходы расходятся. Наш путь – на юг, путь «Олекмы» – на север.

...Впереди у нас – небольшой переход: проводив «Олекму», я спешу разобраться со своими коллекциями – через сутки-двое начнется работа с ярусами, там будет не до коллекций, особенно в первые дни. Итак, чем пополнилась моя коллекция? Во-первых, каракатицы; в последний трал их попало вместе с сардиной несколько десятков. Вот они, сидят в бочке с водой. Я наклоняюсь над бочкой, рассматриваю животных. Что я раньше знал о каракатицах? Только то, что было вычитано из стихотворения Корнея Чуковского «Таракан-тараканище»: «...а за нею каракатица, так и пятится, так и пятится...» Значительно позднее я узнал, что это головоногие животные, относящиеся к моллюскам, живущие в теплых водах морей и океанов. Вот, пожалуй, и все.

Поэтому, когда из трала выскользнуло на палубу с десяток непривлекательных на вид скользких животных, я с большим интересом стал их рассматривать: ну конечно же, это те, которые «пятились» в детском стишке! Только на палубе они не пятились. Распластав свои студенистые широкие тела, каракатицы засасывали через хрящевые трубки воздух, а потом, напрягшись, выталкивали его прочь со звуком, напоминающим хриплое хрюканье. Один из матросов взял животное в руки и сказал:

– Ишь ты, расхрюкалась...

Каракатица пошевелила своими большими глазами и выплеснула в матроса с полстакана густой, черной, как тушь, жидкости, за что немедленно была брошена в воду. Это было единственное животное, для которого «знакомство» с нами окончилось лишь небольшим испугом. У других каракатиц участь была более печальной.

Тело у каракатицы покрыто обильной слизью и окрашено в зеленовато-серый, с бурыми разводами и полосами, цвет. В головной части вяло шевелятся десять щупалец, восемь толстых, коротких и пара длинных, с утолщением на конце. Эти длинные щупальца, вооруженные хрящевыми присосками, – руки животного. Ими каракатица хватает в воде мелких рыбешек, рачков. Вдоль тела мелко дрожит и колышется тонкий бахромчатый плавник. Ярко-изумрудные глаза пристально смотрят на обступивших каракатиц людей, как будто животные со страхом ожидают от этих двуногих существ какой-то пакости.

И действительно, Торин хватает каракатицу и ловким движением ножа разрезает ей тело. Засунув в отверстие руку, он извлекает из спины животного розовато-белую пластинку, своей формой несколько напоминающую большущее тыквенное семечко. Это так называемая «кость каракатицы» – видоизмененный скелет животного. Мы и раньше видели эти «семечки»: они то по одному, то целыми десятками проплывали мимо теплохода. «Кость» – то, что обычно остается от каракатицы после нападения на нее какого-нибудь морского хищника.

На палубе засверкали ножи: белая пластинка для рыбака, работающего в тропиках, не что иное, как отличный сувенир, память о далеком рейсе. Умелые матросские руки вырезают из них лодочки и различные забавные фигурки. Через несколько минут освобожденные от «костей» каракатицы летят за борт и грязными комками исчезают в воде. И лишь недолгим напоминанием о них зачернели на палубных досках пятна от чернильной жидкости, извергнутой животными. Из этой жидкости изготовлялась когда-то знаменитая «вечная» китайская тушь.

Ну, а как же насчет того, что «каракатица так и пятится»? Неужели Чуковский ошибся и каракатица никуда не пятится? Нет, все правильно. Когда на животное нападают, каракатица извергает из воронки, расположенной под головой, струю воды и уносится прочь по принципу реактивного двигателя, только «задом наперед». Так что каракатица действительно, спасаясь от врага, стремительно «пятится», прикрывая свое отступление своеобразной «дымовой» завесой.

Опустив в формалин пару каракатиц, я забираю таз, в котором лежит несколько округлых, ярко-желтых, ноздреватых, как голландский сыр, губок, и отправляюсь на полубак. Здесь самое удобное место для работы. Кроме того, отсюда открывается превосходный вид на океан, который с тихим шуршанием подбегает под форштевень теплохода. Там, под самым форштевнем, обычно сопят и фыркают дельфины. Они очень любят сопровождать теплоход. Завидев судно, дельфины бросают все свои дела и наперегонки, высоко выпрыгивая из воды, спешат к нам и выстраиваются стайкой под самым носом судна. Сверху отлично видны их сильные, стремительные тела, умные внимательные глаза, острые морды с зубастыми ртами. Когда у них хорошее настроение, дельфины выделывают около теплохода всякие штуки: совершают великолепные прыжки, гоняются друг за другом и плывут вверх животом. Воздух они вдыхают и выдыхают через отверстие, расположенное на голове, «дыхало»; во время дыхания они и производят звук, похожий на довольное фырканье. Сейчас дельфинов нет. Лишь изредка из-под мчащегося судна выскакивает крупная летучка. Несколько метров она, как плоский камень, брошенный ловкой рукой, скачет по воде, оставляя на ней круги-блинчики, а потом взлетает и долго парит, отражаясь в спокойной поверхности океана. Над судном летят чайки. Им не хочется расставаться с теплоходом. Чайки залетают вперед метров на двадцать, садятся в воду, поджидают теплоход, а потом вновь летят, обгоняя его.

Навстречу нам проплывает старая-престарая фелюга. У нее облупившиеся, обшарпанные борта и старые, залатанные паруса. В баркасе горой громоздятся корзины с рыбой, а на носу ярко белеет надпись «Мария-Луиза, Алонсия». Рыбак в красном свитере и желтой кепке, одетой козырьком назад, машет нам рукой. Только скрылась фелюга, как показался сверкающий зеркальным стеклом ослепительно голубых надстроек пассажирский лайнер. У него стремительный длинный корпус, короткие, отогнутые назад мачты и ярко-красная труба. Сотни пассажиров толпятся на палубах, рассматривают нас в бинокли; яркими искорками вспыхивают на солнце объективы фотоаппаратов. Теплоход, подняв большую волну, проносится мимо.

На смену лайнеру проходит по правому борту, обгоняя нас, советский морской рыболовный траулер «Алмаз». Он спешит к берегам Гвинеи на лов сардины. Нельзя не залюбоваться этим прекрасным судном, целым плавучим заводом по механической добыче и обработке рыбы. У него, как и у пассажирского теплохода, современные обтекаемой формы корпуса, прекрасные каюты, салоны, рыбообрабатывающий, консервный, жиротопный и утилизационный цехи. Технической новинкой на этом судне является кормовой способ траления. Для этого на корме «Алмаза» имеется специальный, как на китобазах, слип[5]5
  Слип – наклонная площадка в отверстии кормы, доходящая до воды.


[Закрыть], по которому трал с рыбой поднимается на палубу. Кормовое траление значительно облегчает работу и позволяет вести лов рыбы даже при восьми-девятибалльном шторме, когда все обычные суда «ложатся носом на волну». Солидно поприветствовав своим густым гудком, «Алмаз» оставляет нас позади и вскоре исчезает из глаз. Горизонт чист. Теперь можно взяться и за губки.

Губки сочатся водой, резко, неприятно пахнут и... щелкают. Да, из одной губки совершенно ясно слышится звонкое, резкое пощелкивание. Я внимательно осматриваю ее: ну, конечно, это креветки-щелкуны. Вот одна из них выглянула из дырки-норки, и я быстро хватаю ее за массивную клешню: «Иди-ка сюда, голубушка, иди», У креветки-щелкуна одна клешня маленькая, а другая большая. Этой массивной клешней креветка закрывает вход в свою норку и ею же отпугивает непрошеных гостей.

В самом низу губки – еще несколько отверстий. В одном из них сидит интереснейшее существо. Правда, оно очень напоминает длиннющего червя и весьма непривлекательно на вид, но вполне достойно того, чтобы о нем было сказано хоть несколько слов. «Погонофор», то есть, по-латыни, «носящий бороду», назван так за венчик щупалец, которые служат ему органами дыхания и пищеварения. Он интересен тем, что на протяжении многих лет ученые всего мира не могли определить, к какому же из тринадцати известных на земле типов животных относится этот носитель бороды? Образ жизни погонофор ведет, как морские черви, но отличается от них строением своих внутренних органов. Лишь в 1958 году советский ученый А. В. Иванов доказал, что погонофора нельзя отнести ни к одному из тринадцати типов животных и что погонофоры образуют совершенно самостоятельный, совершенно новый, четырнадцатый тип! Подобное открытие в зоологии можно, пожалуй, сравнить лишь с открытием неведомого ранее материка.

Извлечь из губки длинного, тонкого погонофора не так-то просто: он тянется, как резина, и мы вынуждены разломать всю губку на куски, чтобы вытянуть его наружу.

– Кончай со своими губками. – Это голос Жарова.

Пощипывая небольшую русую бородку, он внимательно рассматривает креветок и погонофора.

– А ты уверен, что это именно погонофор, а не обыкновенный морской червь?

– Нет, я не совсем уверен, но думаю – на берегу уточним.

Виктор кивает головой на рубку.

– Проложили курс на мыс Пальмас. Там начнем ставить ярусы. А сейчас пойдем-ка, нужно помочь палубной команде собрать ярус.

– Океанский перемет, – говорю я.

– Да... принцип тот же. Ловил, наверно, когда-нибудь рыбу на перемет?

Отправив губки, креветок и «бородоносителя» в спирт, я спускаюсь на палубу, где бригадир с матросами собирают, по-морскому «строят» гигантский, многокилометровый перемет для ловли рыбы в океане. Этим переметом можно было бы перегородить небольшую речку многие сотни раз: ведь длина яруса, который мы сооружаем сегодня, – 40 километров! 40 километров, и что ни километр, то полсотни крючков, любой из которых вряд ли смог бы заглотать самый крупный окунь из самого глубокого омута деревенской речки.

– Смотри, как это делается, – говорит мне Жаров. – Вот крепчайший капроновый шнур – хребтина. К нему, через каждые сорок пять метров прикрепляются при помощи стальных колец – клевантов – «поводцы» – шнуры с крючками на конце, а через каждые сто тридцать пять метров – поплавки и вешки. Чтобы акулы не откусили крючок, он присоединяется к «поводцу» при помощи двухметрового стального тросика. Крючки наживляются сардиной, ярус выметывается с правого борта судна, а спустя некоторое время выбирается при помощи ярусоподъемной машины с левого борта и – только успевай рыб снимать! Вот, собственно говоря, и все. Очень просто.

Действительно, все очень просто. Наживили ярус сардиной, перегородили им в каком-то месте участок океана, а потом только рыбу снимать успевай. Красота!

Весь день мы пеклись на палубе, сооружали, строили ярус, укладывали его в специальные ящики, «койлали», то есть сворачивали и отдельно складывали «поводцы»: их прикрепляют к ярусу во время выметки. Но вот ярус готов. Ярко-зеленый, новенький, он лежит в ящиках, еще ни разу не смоченный морской водой. Как-то он будет вести себя в работе? Как? Но Жаров ведь сказал: наживили, выметали – и выбрали. Главное – рыбу только бы успеть снять. А остальное – все очень просто...

Мыс Пальмас. Он где-то далеко, даже в бинокль не увидишь. Раннее утро, ветреное и прохладное. Уже в пять утра все на ногах; настроение бодрое, но немного тревожное, и хочется побыстрее застолбить океан вешками с красными флажками на вершинках. Но сегодня мы будем ставить не сорокакилометровый, а на пробу небольшой, поисковый ярус длиной всего в 10 километров.

Все готово: сардина разморожена, матросы, докуривая сигаретки, занимают свои места, боцман – у вешек и поплавков, бригадир – около ящика с хребтиной. Он будет прикреплять к хребтине «поводцы» и поплавки, все остальные встали за длинным столом, на котором насыпана сардина.

Капитан высовывается из рубки, бригадир кивает ему головой, и штурман переводит ручку телеграфа на «малый вперед». Боцман швыряет в воду большой концевой буй-вешку, за ней из ящика ползет, извиваясь зеленой змеей, хребтина. Мелькают матросские руки, крепкие пальцы хватают рыбку, насаживают ее на крючок и передают бригадиру, тот прицепляет «поводец» к хребтине, и крючок с наживкой летит за борт. Уходит за борт первый, второй... десятый... двадцатый «поводцы», шуршит, извивается змеей хребтина, судно увеличивает ход... Быстрее, быстрее! Сардинка... «поводец»... крючок... клевант... хребтина... и снова: сардинка, «поводец»...» Стоп! Клевант заело! Натянувшаяся хребтина вырывается из рук, и клевант исчезает в воде без «поводца». Но горевать некогда, еще много клевантов уйдет за борт пустыми. «Поводец»... «поводец»... поплавок... «поводец»... вешка... Стоп! Опять заело! Бригадир, напрягая мышцы, краснея с натуги, пытается удержать хребтину; он все же надевает «поводец» на клевант, отпускает хребтину, и мимо его уха со свистом проносится острый стальной крючок. Ого, это опасно! Еще бы чуть-чуть – и...

– Если клеванты заедает, пропускай! – кричит бригадиру Жаров. – Ни в коем случае не задерживай хребтину, а то сам на крючке окажешься!

Да, это так – и сам на крючке оказаться можешь. Ярусный лов – занятие быстрых, ловких, умелых. Опытные японские тунцеловы ставят ярус на полной скорости судна. Это и понятно – они работают шестидесятимильным ярусом, и поэтому, даже при движении судна со скоростью 10 узлов в час, только на постановку снасти уходит шесть-семь часов. А потом его нужно выбрать, и тоже быстро – ведь акулы не ждут, они объедают попавшихся на крючки тунцов.

А мы пока еще очень неумелые в этом деле рыбаки – ведь это один из немногих экипажей, осваивающих новый в СССР вид лова рыбы. Жаров говорил: «Все очень просто». Нет, все очень и очень сложно, как сложно всякое новое дело, всякая новая работа.

Подходит Юра Торин, смотрит на часы.

– Парни, надо побыстрее, – говорит он и показывает, как нужно быстро и ловко надевать на крючок сардину.

Парни обливаются потом, над палубой – тишина. Нет, не все получается так, как бы хотелось: то клеванты уходят пустыми, то опущенные в воду «поводцы» не разматываются, а скручиваются в клубок, то во время броска с крючка соскакивает сардинка и какая-нибудь чайка с радостным писком подхватывает ее на лету. Напряжение, страшное напряжение нервов – вот что у всех осталось в памяти от этого первого яруса: чуть придержал «поводец», и натянутая стальной пружиной хребтина вырывает его из рук рыбака, и крючок, отбрасывая в сторону сардинку, врезается в воду.

Два часа идет эта игра с крючками и капроновым шнуром. И когда весь ярус исчезает за бортом, кто-то тяжело выдыхает:

– А если сорокакилометровый?

Ему никто не отвечает. Матросы, уставшие, немного удрученные – ведь все так казалось просто, – спешат на камбуз. До выборки яруса нужно успеть позавтракать и немного отдохнуть, а то ведь на выборке «только рыбу успевай таскать».

Ну что ж, пора и выбирать. Заглядываю в воду и представляю себе, как бьются, рвутся на крючках тунцы, макрели, парусники, акулы. Хоть бы побыстрее увидеть добычу океанского перемета! Ребята натягивают на руки перчатки – без них на ярусе работать нельзя: все руки о капрон пожжешь – и подходят к левому борту, где стоит специальная машина – ярусоподъемник. Принцип его работы прост: между двумя вращающимися шкивами, металлическим и резиновым, зажимается хребтина. Шкивы крутятся навстречу друг другу и вытягивают из воды хребтину.

На выборке, так же как на отдаче яруса, у каждого свое место. Бригадир стоит около ярусоподъемника. Одной рукой он регулирует скорость работы машины, другой – направляет хребтину в ящик. Высокий молчаливый матрос Леонид Прачук укладывает хребтину и отцепляет от нее «поводцы»; Слава относит в сторону поплавки и складывает их в штабеля у правого борта; четверо матросов «койлают» «поводцы» – скручивают их на специальных вертушках и укладывают в корзины; боцман с острыми ножами поджидает рыбу, а около лазпорта стоит с багром Валя Прусаков. Его задача – выдернуть рыбу из воды на палубу.

Гудит ярусоподъемник, стремительно сбрасывая с себя струйки воды, бежит из воды хребтина. Уложена первая сотня «поводцов», вторая, пошла третья. Рыба... А где же она? Прусаков, играя мышцами, с нетерпением посматривает за борт: где вы, тунцы?

Акулы? Боцман ножом чешет себе спину, а рыбы нет. Вместо нее – пустые крючки и невообразимая путаница «поводцов». Они самым непостижимым образом закручиваются вокруг хребтины, да так основательно, что некоторые приходится распутывать сразу двум-трем матросам, тратя на эти неинтересные дела по двадцать-тридцать минут. То и дело слышится звонок телеграфа:

– Малый ход... Самый малый... Стоп машина!

Капитан нервничает, бегает по рубке, высовывается из нее, шумит. Бригадир укоризненно смотрит на него: ну чего шуметь, если опять «поводец» тугой лианой обвился вокруг хребтины? Но вот и распутали... Звонок телеграфа, судно дает ход. А, будь он неладен! – опять та же история... И главное – ни одной рыбки.

Жаров ходит по палубе мрачнее тучи. Нет, и он и капитан знали, что матросам будет очень тяжело работать с первым ярусом, да и работа поисковика уж такая – пока найдешь рыбу, не одну сотню миль судовым винтом измеришь. Но хоть бы одна какая-нибудь рыбина попалась! Хоть бы одна!..

В этот момент раздается чей-то восторженный крик:

– Рыба!

Из лаборатории выскакивает Юра Торин. Он спешит к лазпорту и отбирает у Валентина багор, к которому прикреплен канат, перекинутый через блок.

– Зацеплять рыбу багром нужно вот так, – говорит он Валентину и наклоняется над водой, крепко упершись правой ногой в выступ на палубе.

Там, в глубине, что-то блестит, крутится... Вода вскипает, и около борта, обдавая всех брызгами, выскакивает большущая плоская рыбина с длинным, как шпага, носом.

– Парусник...

Торин погружает конец багра в воду, подводит его к рыбе, поближе к голове, резко дергает и тянет вверх. Валентин повисает на канате, и рыба, размахивая хвостом, с судорожно разинутой пастью шлепается на палубу.

Первая рыбина, снятая с крючка, оживила и обрадовала всех. Послышались веселые голоса, боцман заулыбался, пошлепал парусника по блестящей голове и потащил его к правому борту, где грозно блестели воткнутые в доску шкерочные ножи. Вот и помощник капитана по научной части улыбнулся и что-то приятное сказал капитану, а тот довольно почесал грудь и отправился в рубку. Работа пошла как-то лучше, дружнее. Вскоре на палубе забились несколько ярко-зеленых корифен и еще четыре парусника.

Таков был первый улов. Не богато. Даже очень жидко – каких-то полтораста килограммов вместо полутора-двух тонн. Первый блин, как говорится, комом. Но ведь и первый блин, тот, что комом, с удовольствием съедается хозяйкой. Ну что ж, и мы его проглотили. И в принципе остались довольны: кое-чему научились, ставя и выбирая ярус.

Когда мы закончили с ярусом, мне удалось поближе познакомиться с парусником, одной из интереснейших рыб океана. Видели мы его и раньше, во время работы с тралом. В тот день было тихо, штиль. Мы смывали ненужную рыбу за борт и наблюдали, как чайки с криками, похожими на скрип немазаной двери, давясь и толкаясь, вырывали друг у друга отоперку. И вдруг из воды вылезли черные ножницы. Ножницы, но только с разными лезвиями: одно длинное, тонкое, другое широкое, короткое. Ножницы то погружались в воду, то вновь высовывались из нее, приспосабливаясь к крупному серебристому морскому карасю. Карась был еще жив, и ему не хотелось попадать на лезвия ножниц. Он судорожно бил хвостом и пытался ускользнуть в сторону. Это вывело подводного портного из себя. Он убрал свои ножницы, и мы увидели, как в прозрачной воде мелькнуло длинное остроконечное тело. Ярко блеснув боком, неведомое животное выскочило из воды и с шумом обрушилось на злополучного карася. Это был парусник. Оглушив карася, он проглотил его и неторопливо поплыл прочь, выставив из воды свой огромный, черный, в фиолетовых пятнах спинной плавник, за что и получил такое романтичное «корабельное» название.

Иногда можно увидеть, как парусники охотятся за сардиной. Окружив кольцом небольшой косячок, они поднимают свои «паруса», образуя живой забор, из которого сардине не выскочить. А чтобы рыба не «упала» на дно, снизу ее стерегут другие парусники, жадно набивающие свои желудки вкусной, нежной рыбкой. Потом парусники меняются местами и пожирают сардину до полного насыщения.

Вот он, парусник, лежит на горячих досках, медленно открывая и закрывая рот. Сразу же бросается в глаза его верхняя челюсть – острая и длинная, как шпага. Нижняя – более короткая и широкая. Это те ножницы, что стригли воду, пытаясь изловить полуживого карася. Боцман берет топор и безжалостно отрубает громадный, раскрывшийся, как диковинный веер, плавник. Синие пятна на нем быстро тускнеют, в остекленевших рыбьих глазах отражаются наши лица, жизнь покинула сильное тело. Еще несколько взмахов топора, и это уже не рыба, а мясо. Правда, очень вкусное, но все же просто мясо высшего или первого сорта.

...Проработав еще с неделю и поставив десяток ярусов, мы убираем снасти в ящики, моем, чистим теплоход и, подгоняемые небольшим попутным ветерком, идем в Гвинею: вода на исходе да и свежие продукты нужно пополнить.

Поздно вечером подходим к порту Конакри, столице республики Гвинеи, и бросаем якорь на внешнем рейде; в порт зайдем утром. Спать никому не хочется. Валентин устанавливает на палубе кинопроектор, ребята тащат из кают-компании стулья, кресла, рассаживаются поудобнее. Лучше всех устроился Саша Хлыстов. Он ложится в ярусный ящик, который доверху наполнен капроновой хребтиной, и подкладывает под голову пенопластовый поплавок. Закурив сигарету, Саша с нетерпением поглядывает на Валентина – пожалуй, пора начинать. Окинув взглядом палубу: все ли в сборе, Прусаков поворачивает выключатель. Сегодня мы смотрим документальный фильм о Гвинее. Объектив кинопроектора направлен на белую рубку – она отлично заменяет экран.

– Гвинея. Далекая жаркая страна... – разносится над водой голос диктора, и мы видим карту Африки.

В ее западной части, почти у самого экватора, небольшой участок заштрихован косой линейкой. Это Гвинея, молодое, независимое государство площадью в 246 тысяч квадратных километров и с населением около 3 миллионов человек.

Где-то над нашими головами кричат в черном небе незнакомые птицы, в ярком электрическом луче, бьющем из объектива кинопроектора, мечутся крупные мотыльки и летают, сердито жужжа, фиолетовые жуки. А на экране мелькают кадры: люди в пробковых шлемах, с винтовками в руках гонят куда-то черных людей, закованных в деревянные колодки. Люди в шлемах – французские колонизаторы, люди в колодках – хозяева земли, гвинейцы. Так было совсем недавно. Много раз выступали гвинейцы против колонизаторов, но терпели поражение, потому что среди племен не было единства.

– После второй мировой войны в Гвинее создается Демократическая партия Гвинеи, возглавившая борьбу за независимость страны, объединившая вокруг себя все миролюбивые силы... – раздается голос из динамика. Новые кадры – среди белых, многоэтажных домов Конакри, захлестнув всю ширину улицы, идут тысячи людей с плакатами в руках. На белых полотнищах – надписи: «Свободу Гвинее!», «Французы – вон!» Раздается рев полицейских автомашин, мелькают в воздухе дубинки, падают на асфальт плакаты, льется кровь. Но люди все идут и идут...