Текст книги "Станция назначения – Харьков"

За прошедшие два года у Борина развилась склонность к философствованию. Раньше он ограничивался сыском, теперь же мыслил в масштабах России. Профессор Карташов, считавший, что философов порождает голод, связал бы это с неуклонным уменьшением продовольственного пайка. По его мнению, главным препятствием прогресса всегда была сытость. В России это препятствие исчезло. Что-что, а жировая эпидемия республике не угрожала. Судя по очередям за хлебом, Москва уже созрела для того, чтобы в ближайшие месяцы дать миру Ньютона, Сократа, Дарвина и сотни полторы Гегелей. Жаль только, что они могут раньше оказаться на Ваганьковском кладбище, чем на Олимпе.

– Петр Петрович, – осторожно поинтересовался я, – у вас еще не появилась потребность создать собственную философскую систему?

Он с некоторым удивлением посмотрел на меня и отрицательно покачал головой. Это меня обрадовало. Если бы он стал Гегелем, то человечество, возможно, и выиграло, но бригада «Мобиль» наверняка бы проиграла. О Ваганьковском же вообще думать не хотелось.

– Тогда давайте попытаемся что-нибудь выкроить из вашего «авось», – предложил я. – Эгерт надо найти во что бы то ни стало. Туго нам без нее придется.

День выдался тяжелым и сумбурным. Освободиться мне удалось лишь к десяти вечера. Когда я приехал во 2-й Дом Советов, Липовецкий уже спал. На столе лежала записка: «Если можешь, не храпи. Мне завтра рано вставать. Зигмунд».

Забираясь в постель, я считал, что с сюрпризами покончено. Но ошибся: меня ожидал еще один…

Ни канализация, ни водопровод в нашем номере не работали. Электричество напоминало о себе временами. Зато телефон никаких нареканий не вызывал. Его пронзительный звон можно было услышать даже в коридоре.

В ту ночь он зазвонил около часа…

Зигмунд был интеллигентом уже в третьем поколении, поэтому он вскочил с постели первым.

– Тебя, – сказал он, и по его лицу нетрудно было догадаться, что он в эту минуту думает обо мне, Центророзыске и бригаде «Мобиль»…

– Косачевский у аппарата, – машинально сказал я, не в силах выкарабкаться из зыбкой трясины сонной одури.

Звонил дежуривший по Центророзыску Сухов.

– Л-леонид Борисович? – Павел после полученной на фронте контузии слегка заикался. – Извините, что беспокою. Но у нас тут ч-чрезвычайное происшествие…

– Что случилось?

– П-приказчик Филимонов принес табакерку работы П-позье.

Спросонья я никак не мог понять, что произошло и что он от меня хочет.

– Какая табакерка? Какой Позье?

– П-позье – брильянтщик императрицы Елизаветы, – терпеливо объяснил Павел. – Эта т-табакерка числится в описи драгоценностей «Алмазного фонда».

Теперь что-то стало до меня доходить.

– Каким образом табакерка оказалась у Филимонова?

– Ему ее отдал в п-починку Глазуков. Там к-крапаны надо исправить, к-камни выпадают. Вы меня с-слышите?

Я его слышал. Хорошо слышал.

Как табакерка Елизаветы, которая под седьмым номером числилась в описи драгоценностей «Фонда», попала к члену Союза хоругвеносцев? Неужто ее принес Кустарь? Но ведь за домом Глазукова установлено круглосуточное наблюдение.

– Где Борин?

– С-скоро приедет.

– Кто определил, что это табакерка Елизаветы? Вы сами?

– Н-никак нет.

– А кто?

– Ювелир Г-гейштор.

– Он сейчас у вас?

– Т-так точно. п – позвать его к телефону?

– Не надо. Пришлите за мной автомобиль.

Трубка облегченно вздохнула.

– Уже в-выслал, Леонид Борисович. Д-десять минут назад.

Сна как не бывало. Я положил трубку на рычаг, зажег свечу и стал одеваться.

Зигмунд натянул одеяло на голову и демонстративно повернулся на бок.

– Спишь?

Он промолчал. Весь его вид говорил о том, что ему плевать на меня, на Елизавету Петровну, ее придворного ювелира и табакерку работы Позье, утеху и гордость стареющей русской царицы. Плевать ему было и на профессора Карташова, прочитавшего мне некогда двухчасовую лекцию о табакерках XVIII века, когда табак нюхали бочары и императоры, священники и воины. По табакерке, говорил Карташов, можно было судить об имущественном положении ее владельца, о сословии, к которому он принадлежал, и даже о древности его рода. К каждому костюму полагалась особая табакерка. Одна – к выходному, другая – к будничному, третья – к дорожному.

Видимо, у принца Конти было несколько сот костюмов, так как после его смерти, по утверждению того же Карташова, осталось восемьсот табакерок. Собрание же табакерок Фридриха Великого насчитывало что-то около полутора тысяч.

Не отставала от моды и Елизавета Петровна. По словам Карташова, ее коллекция считалась одной из лучших в Европе, а табакерка работы Позье являлась жемчужиной всего этого собрания.

Видимо, у меня с Карташовым и покойной императрицей были разные вкусы. Во всяком случае, рисунок табакерки, сделанный ювелиром Гейштором, который оценивал ее перед войной четырнадцатого года, особого впечатления на меня не произвел.

Не поразила она моего воображения и сейчас, когда я получил возможность не только увидеть, но и повертеть ее в руках. Довольно массивная, оправленная в золото, она была сделана в форме рога изобилия и если чем-либо и отличалась от изделий подобного рода, то только количеством драгоценных камней – красных, синих, зеленых, голубых, желтых. Из-за самоцветов почти не видно было золота и резной янтарной подставки, украшенной серебряной филигранью. Та же серебряная филигрань паутинкой окутывала свободную от камней поверхность рога. В центре табакерки на овальном фарфоровом медальоне была изображена в облике Минервы сама Елизавета Петровна. В шлеме, панцире и голубом плаще, она восседала на облаках, которые прогибались под ее тяжестью. У ног Минервы пристроился вместе со своей трубой крылатый гений в лавровом венке. У него было счастливое лицо. Чувствовалось, что он наслаждается беззаботной заоблачной жизнью и очень польщен тем, что оказался в обществе дебелой императрицы. Елизавета снисходительно улыбалась. Она всегда любила переодевания и маскарады. Ее забавляли и шлем, и панцирь, и облака.

Героем дня, вернее, ночи, был приказчик Филимонов. Он чувствовал всеобщее внимание и искренне восхищался собой и своим почти что героическим поступком. Дескать, другой кто, из несознательных, принес бы в сыск табакерку? Ни в жизнь. Сунул бы в карман – и фьють, поминай как звали! А он, Филимонов, не сунул, потому как совесть имеет и преданность советской власти. Филимонов – человек. Вот как! А хозяин его, хотя и член Союза хоругвеносцев, а все одно – не человек. Фармазон он. За бриллианты мать родную продаст. А он, Филимонов, не продаст – кукиш.

И все же мне показалось, что в ликующую симфонию самолюбования, которая лилась из этого длинного жилистого человека, вплетались и грустные мотивы. Честность, она, конечно, добродетель. И в рай дорогу проторит, и все такое. А шубу с нее не скроить. И пропитания не даст. И вообще, чего она ко мне, дураку, привязалась, эта честность? Как муха осенняя. Жужжит, жужжит над самым ухом. И не прихлопнешь подлую – увертлива. Эх, Филимонов, Филимонов, и с чего тебе такая планида выпала?!

Чтобы заглушить непрошеные мысли, приказчик ненужно суетился, вертя головой, беспрерывно хватался за табакерку, сыпал горохом слов. Он хвалил себя, табакерку, Позье.

Умелец, по всему видать, что умелец. А каков трудяга! Полмира, говорят, исколесил, чтобы, значит, все ювелирные секреты выведать.

Ног своих швейцарец не жалел, это верно. Рассказывая мне о Позье, который ухитрился быть придворным ювелиром трех русских императриц, злоязычный Карташов сказал, что для этого швейцарцу пришлось приложить намного больше усилий, чем Ломоносову, чтобы стать великим ученым. Если Ломоносов прошел пешком от Архангельска до Москвы, то Позье, тогда еще мальчишке, пришлось с отцом в поисках счастья пройти всю Швейцарию, Германию, Голландию, а затем, совершив морское путешествие и высадившись в Архангельске, добраться тем же пешим порядком до Москвы. При этом ни Позье, ни его отец ни слова не понимали по-русски. «И все же ноги его Ньютоном не сделали», – заключил свой рассказ Карташов.

– А к-как она открывается? – спросил любознательный Сухов.

– Очень даже просто. Вот, глядите. – Приказчик Глазукова нажал указательным пальцем на один из бриллиантов, обрамляющих медальон, и крышка табакерки откинулась с мелодичным звоном. – Она раньше песенку играла, – объяснил Филимонов. – Устройство у нее внутри такое имеется для музыки. Да только испорчено оно, устройство это. То ли пружина сломалась, то ли колесико какое погнулось. Надо бы часовщику показать. Да только где такого часовщика возьмешь, чтобы и честным был и сведущим? Народ известно какой – ненадежный.

– 3-здорово сделано! – восхищенно сказал Павел, закрывая табакерку, и я подумал, что Позье, возможно, и не зря перетруждал свои ноги. Для того чтобы твоей работой любовались почти два столетия спустя, можно немного и походить. Особенно в молодости.

– Позье? – спросил я у Гейштора, который так же внимательно разглядывал потолок, как Сухов табакерку.

– Вне всякого сомнения, – подтвердил он.

В отличие от Кербеля Гейштор не был поэтом ювелирного дела и не любил лишних слов. Даже рифмованных. В его красивых темных глазах застыла грусть. То ли он скорбел о несчастном человечестве, то ли о своем разбитом сне. Но к достоинствам табакерки ювелир относился с тем же равнодушием, что и я.

– Удачное сочетание с-сапфиров и р-рубинов. Верно? – сказал Павел, которого буквально распирали недавно приобретенные познания в ювелирном деле. Сухову очень хотелось, чтобы еще кто-нибудь из сидящих в этой примыкающей к дежурке комнате отдал должное известному ювелиру и его произведению.

– М-да, – неохотно подтвердил заспанный Борин.

А Гейштор бесстрастно заметил:

– Лубок.

К счастью Сухова, в комнату заглянул только что сменившийся с дежурства агент первого разряда Московского уголовного розыска Прозоров, который вел наружное наблюдение за домом Глазукова.

Прозоров был артиллерийским офицером, затем командиром батареи в Красной армии, откуда демобилизовался по ранению.

– Глеб Григорьевич! – окликнул его Сухов. – Погляди-ка.

Прозоров, широкоплечий и гибкий, с выправкой кадрового военного, подошел к столу и тихо свистнул:

– Мать честная! Ну и ну. Это где ж такую раздобыли?

– У т-твоего.

– У Глазукова? С ума сойти!

Сухов удовлетворенно улыбнулся. Большего ему не требовалось.

Я попросил Прозорова отвезти ювелира домой, и Гейштор, у которого сразу же повеселели глаза, поблагодарил меня. Он не разделял склонности Позье к пешим прогулкам.

– Если вам потребуется заключение о подлинности табакерки, я к вашим услугам, – сказал он. – Но желательно, конечно, чтобы это было днем. Ночью я предпочитаю спать – с двенадцати до шести.

Сухов слегка сконфузился.

– Ч-чрезвычайные обстоятельства, Лев Самойлович.

– Да, да, я понимаю, – кивнул ювелир и неожиданно улыбнулся: – А рубины с сапфирами мог себе разрешить только Позье… Слышали пословицу: что позволено Юпитеру, то не дозволено быку? Сейчас стараются избегать таких сочетаний. Двадцатый век – век приглушенных тонов. А впрочем… Когда говорят пушки, музы молчат. – Он вздохнул. – Молчат и стоят в очереди за хлебом. Честь имею.

Борин подкрутил фитиль в керосиновой лампе, которая висела рядом с электрической, и вопросительно посмотрел на меня:

– Вам решать, Леонид Борисович…

Да, решать, к сожалению, нужно было мне, и никому иному. И от моего решения зависело многое, может быть, все. Но как решать это уравнение, в котором столько неизвестных?

Ни Улиманова, ни Кустарь последнее время у члена Союза хоругвеносцев не появлялись. Табакерку ему отдали еще до обыска у канатчицы. Так? Так. Но… И вот тут начиналась бесконечная вереница всяческих «но», «возможно», «если».

Одну ли табакерку работы Позье передали Глазунову? Ведь не исключено, что в результате налета Кустарь стал обладателем всех ценностей «Алмазного фонда».

На квартире Улимановой ничего из принадлежащего «Фонду» не нашли. Не оказалось ли все это в сейфе у Глазунова? Тогда разыскное дело можно завершить немедленным обыском.

Два-три часа – и все. Одним ударом мы разрубим все узлы и вернем ценности республике.

«Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый росс!»

Но не торопись веселиться, храбрый росс. Прежде подумай. Хорошенько подумай, не спеша.

А если налетчик поживился у неизвестных только табакеркой, тогда как?…

То-то и оно.

Или другой вариант. Кустарь действительно завладел сокровищами «Фонда», но Глазукову передал для реализации лишь табакерку. Остальное хранится бог весть где – у Иванова, Петрова, Сидорова.

Что тогда?

Обыск на квартире Улимановой, обыск в доме Глазукова… Улиманова же не последняя дура. Она не может не понять, что происходит. И Кустарь не идиот. А Глазунов?

Сухова позвали к телефону. Он с видимым сожалением оставил творение Позье и вышел.

Филимонов бестолково бегал по комнате, натыкаясь на мебель. Опрокинул стул. Поднял, извинился, конфузливо зашмыгал носом. Кажется, он продолжал свой немой диалог с совестью. С медальона на табакерке улыбалась бело-розовая, как пастила, Елизавета. Не в пример мне, веселая императрица все умела воспринимать с улыбкой… даже географию. Кажется, до конца своих дней она так и не узнала, что Англия – остров. Но веселиться ей это не мешало. Хороший характер был у Елизаветы.

Филимонов наконец налетел на стол и ушиб колено. Сморщился от боли. Растирая ногу, спросил:

– Выходит, к ногтю Анатолия Федоровича-то?

– Побегайте покуда в коридоре, любезнейший, – посоветовал ему Борин. – Мы вас потом пригласим…

– Можно и в коридоре, – согласился приказчик.

У Глазукова имелось два сейфа. Я спросил у Борина, не знает ли Филимонов, в каком именно сейфе хозяин хранил табакерку.

– В том, что в спальне. В американском, – тотчас же ответил Борин, словно заранее готовился к моему вопросу.

– Какой в нем замок?

– Системы Гоббса. Надежный замок.

– Но видимо, и такие замки иногда портятся?

– Случается.

– Надо, чтобы замок в сейфе Глазукова испортился на этих днях. Чем быстрее, тем лучше. А о слесаре, который его исправит, мы позаботимся.

– Хотите ознакомиться с содержимым сейфа?

– Другого выхода у нас нет, Петр Петрович.

– Пожалуй, – согласился он. – А табакерку возвращаем Глазукову?

– А табакерку возвращаем Глазукову. Пусть только Филимонов не забудет починить крапаны. И побеседуйте с ним: уж слишком он нервничает. Чтобы не было никаких фокусов.

– Все будет сделано, Леонид Борисович.

По лицу Борина трудно было понять, одобряет он мое решение или нет. В комнату вошел Сухов.

– Сейчас в-выезжаем к Глазукову?

– Нет.

– А к-когда?

– Во всяком случае, не сегодня.

– А т-табакерка?

– У вас еще есть время ею полюбоваться, – сказал я. – А пока пригласите сюда Филимонова. Хватит ему бегать по коридору. Пусть немного отдохнет.

– С-слушаюсь, Л-леонид Б-борисович, – заикаясь больше обычного, сказал Павел, который никак не мог понять, что же здесь произошло в его отсутствие.

Удобно расположившаяся на облаках Елизавета по-прежнему улыбалась…

Начальнику бригады «Мобиль» тов. Косачевскому Л.Б.

В соответствии с Вашим указанием произведена негласная проверка предметов, хранящихся гр. Глазуновым А.Ф. в двух сейфах.

Сообщаю результаты.

В сейфе за № 32546 находятся:

1. Отделанная эмалью, золотом и слоновой костью шкатулка в виде домика с двускатной кровлей.

2. Четыре табакерки: работы Позье и три других (эмаль, золото, серебро).

3. Восемь гемм с мифологическими сюжетами.

4. Шестьдесят семь жемчужин и девять пар запонок с жемчугом.

5. Семь пар серег с подвесками из небольших самоцветов, бриллиантов и жемчужин.

6. Пять золотых перстней со вставками из камней.

7. Кулон с грушевидным камнем фиолетового цвета.

8. Четыре эмалированных серебряных портсигара с золотой филигранью и мелкими самоцветами.

9. Брошь в форме двенадцатиконечной звезды, в центре которой пять крупных бриллиантов.

10. Восемнадцать обручальных золотых колец, некоторые из них с мелкими бриллиантами.

11. Карманные часы с репетитором. Крышка украшена эмалью и драгоценными камнями.

В сейфе за № 1561 находятся:

1. Около унции мелкого жемчуга розоватого цвета.

2. Пять-шесть фунтов малахита, яшмы и других поделочных камней.

3. Четыре книжечки листового золота, по 25 листов в каждой.

4. Серебряные пластинки, стержни и проволока (два фунта).

5. Припой из серебра и золота (ленты, опилки).

6. Приспособления и инструменты для различного вида ювелирных работ: кубики из бронзы и чугуна с полушаровыми углублениями разных радиусов («анки»), пунзеля, завинчивающиеся чугунные шары («штраубкугели»), гравировальные иглы, щетки из латунной проволоки, полировальные диски из пальмового дерева, олова, смолы, фетра и др.

Учитывая, что некоторые из предметов, хранящихся у гр. Глазунова, могли принадлежать «Алмазному фонду», они были представлены на заключение эксперту.

Агент второго разряда Б. Денесюк

Заключение ювелира Гейштора

1. «Шкатулка в виде домика» является реликварием, т. е. предназначена для хранения религиозных реликвий.

На фронтонных сторонах реликвария изваяны Христос и Богородица, в нишах помещены золотые фигурки апостолов. Каждая из фигурок в соответствии с христианской символикой украшена одним из двенадцати камней: над головой апостола Петра – яспис, который символизирует твердость, Филиппа – аравийский сардоникс, Матвея – аметист и т. д.

Те же двенадцать камней-символов окантовывают изображения Христа и Богородицы.

Реликварий является высокохудожественным произведением ювелирного искусства XII–XIII веков. До революции принадлежал Киево-Печерской лавре.

2. «Три табакерки (эмаль, золото, серебро)». Эти шкатулки (их нельзя именовать табакерками) относятся к лучшим из известных мне образцов живописной, или лиможской, эмали, которая в XIV–XV веках пришла в Европе на смену выемчатой, перегородчатой и частично вытеснила просвечивающую.

Вначале при производстве таких изделий металл (преимущественно медь) покрывался темной непрозрачной эмалью, на которой огнеупорными красками рисовали библейские сцены, портреты и орнаменты. Позднее изображения исполнялись иногда прозрачными красками нескольких тонов на серебре и золоте, что придавало лиможским эмалям особую красоту и изящество (две шкатулки – восьмиугольная и круглая, украшенная веткой из самоцветов, – выполнены именно в такой манере).

Шкатулки следует отнести к концу XV – началу XVI века. Судя по исполнению, рисунку, чистоте колеров, восьмиугольная является произведением самого известного эмальера того времени Леонара Пенико. Две другие, видимо, сделаны Пьером Реймоном или Жаном Куртуа.

Похожие эмали находились в собрании покойного харьковского коллекционера Переяслова. В 1913 году они экспонировались в музее Харьковского университета.

3. «Восемь гемм с мифологическими сюжетами». Геммы бывают двух видов: камеи – резные камни с выпуклым изображением и интальи – резные камни с углубленным изображением. Все представленные мне геммы – камеи.

«Амур и Психея», «Похищение Прозерпины», «Марсий с содранной Аполлоном кожей» являются античными геммами, из числа тех, которые принято именовать подарочными (В Древнем Риме «Амура и Психею» обычно дарили невестам; тем, кто перенес несчастье, преподносились камеи с изображением похищения Прозерпины, и т. д.).

Остальные камеи значительно более позднего происхождения и, за исключением выполненной на восьмислойном сардониксе геммы «Кентавр и вакханки», особой ценности не представляют. Что же касается «Кентавра», то это, видимо, работа известного французского мастера XVIII века Жака Гюэ, придворного резчика Людовика XV.

Камею отличают артистическое использование богатых возможностей восьмислойного камня, живописность изображения, тонкий рисунок, уравновешенность композиции, экспрессия. Она ни в чем не уступает лучшим камеям середины XVIII века в собрании императорского Эрмитажа.

Камеи «Амур и Психея», «Похищение Прозерпины», «Марсий с содранной Аполлоном кожей», «Кентавр и вакханки», так же как и лиможская эмаль, экспонировались в 1913 году в музее Харьковского университета вместе с нумизматической коллекцией.

4. «Брошь в форме двенадцатиконечной звезды», хотя и имеет некоторое сходство с известной брошью «Северная звезда» (Описание драгоценностей «Алмазного фонда», № 31), таковой не является. «Пять крупных бриллиантов» в центре ее – подделки.

Самый крупный камень является французским фальшивым бриллиантом (ограненное бриллиантовое стекло с подкладкой в виде двойной красной капсулы). Остальные четыре изготовлены по известному еще сто лет назад рецепту: горный хрусталь, углекислый натр, бура, сурик, белый мышьяк, селитра.

Подобным же образом сделан и «Грушевидный камень фиолетового цвета», имитирующий бразильский аметист со «стрелами Амура» (аметист со включением игольчатых кристаллов бурого железняка).

Таким образом, среди представленных мне на заключение предметов нет ни одного, который бы числился в описи драгоценностей «Алмазного фонда».

Л. Гейштор

Справка подотдела минц-кабинетов и ювелирных коллекций Народного комиссариата художественно-исторических имуществ РСФСР

Начальнику бригады «Мобиль» Центророзыска РСФСР тов. Косачевскому Л.Б.

На Ваш запрос сообщаю:

Музей изящных искусств Харьковского университета, включающий в себя минц-кабинет (коллекция монет и медалей), пинотеку (картинная галерея), собрание художественных ювелирных изделий (эмали, геммы, филиграни и пр.), был основан в 1808 году.

За время своего существования он неоднократно пополнялся за счет частных пожертвований. Так, адмирал Чичагов передал университету богатейшую коллекцию монет и медалей князей Радзивиллов (13 200 экземпляров), известный собиратель Юзефович подарил 98 гемм и 67 филигранных старинных изделий из золота и серебра, коллекционер Перепелов отказал университету по завещанию 59 художественных византийских, старорусских и западноевропейских эмалей, в том числе лиможские эмали Леонара Пенико и Жана Курту а.

В 1916 году с разрешения Синода в музей были переданы из ризницы Великой лаврской церкви (Киево-Печерская лавра) художественные изделия, характерные для Римско-католической церкви Средних веков (реликварии, статуэтки святых и т. п.).

Ко времени Октябрьской революции музей Харьковского университета помимо перечисленных Вами в запросе лиможских эмалей, камней и реликвария обладал многими экспонатами, привлекающими к себе внимание специалистов. Считаю необходимым перечислить:

1. Вырезанная на изумруде античная камея «Аякс и Кассандра»; вырезанная на сапфире камея первой половины XVIII века «Эдип и сфинкс»; четыре вырезанные на агате геммы Abraxas (талисманы, которым придавали мистическое значение последователи александрийской религиознофилософской секты. На всех этих геммах изображена человекоподобная фигура. В правой руке – венок, внутри которого находится двойной крест, в левой – бич).

2. Два златника и три сребреника великого князя Владимира Равноапостольного (980—1015 годы); два сребреника великого князя Ярослава Мудрого (1016–1054 годы); десять золотых монет великого князя Дмитрия Донского с именем хана Тохтамыша на оборотной стороне (1380–1389 годы); две золотые монеты царя Василия Шуйского (1606–1610 годы); шесть золотых монет лидийского царя Креза (середина VI века до Рождества Христова); золотая монета достоинством в 20 статеров царя Бактрия Евкратида (II век до Рождества Христова).

Все они числились под индексами R* (уник), R8 (в высшей степени редкая), R7 (чрезвычайно редкая) и R6 (весьма редкая).

3. Первая русская медаль, пожалованная в правление царевны Софии за Троицкий поход генералу Аггею Шепелеву (на медали указано имя награжденного); золотая медаль работы Витторио Пизано (Пизанелло), сделанная для византийского императора Иоанна VIII Палеолога (первая половина XV века); две серии исторических медалей, выбитых при русской императрице Екатерине II. Первая серия изображает всех русских великих князей, царей, императоров и императриц, а вторая – все значительные события русской истории до княжения Ярополка включительно (всего 94 медали, из которых 22 посвящены княжению Рюрика).

Учитывая значительную историческую, художественную и денежную ценность многих экспонатов, их предполагалось при наступлении частей Добровольческой армии на Харьков в мае 1919 года перевезти в Курск. По представлению Харьковской комиссии охраны памятников искусства и старины командование Красной армии выделило для музея специальный вагон, который прицепили к эшелону эвакуируемых из города семей партийных, военных, советских и профсоюзных работников. Однако 10 июня 1919 года в пятнадцати – двадцати верстах южнее станции Белгород Курско-Харьковской железной дороги поезд подвергся нападению неизвестной банды. Во время завязавшейся перестрелки было убито несколько красноармейцев, сопровождавших эшелон, и пятеро лиц из числа эвакуируемых. Коллекции оказались разграбленными. Судьба находившихся в специальном вагоне работников музея (трое человек) не выяснена.

После освобождения Харькова расследованием указанного дела занимается бандотдел Харьковской ЧК, где Вы можете получить дополнительные сведения. В случае необходимости подробная опись похищенных 10 июня 1919 года экспонатов музея изящных искусств при Харьковском университете будет Вам незамедлительно прислана.

Если Вы располагаете какими-либо сведениями о местонахождении коллекций музея, сообщите нам и Харьковской ЧК.

Заведующий подотделом минц-кабинетов и ювелирных коллекций Народного комиссариата художественно-исторических имуществ РСФСР Б. Лапшин.

Старший делопроизводитель В. Дягиль