Текст книги "Артания"

Волхв сказал в затруднении:

– Ты только не спеши с этим… Ахриманом. Мы еще не решили, куда его… Ну, в злые демоны или в герои-богоборцы? Когда боги бьются, что им жалкие муравьи или людишки? Для них все едино, но нам не все едино, что из их небесной драки выпадет. Вот и выбираем, кого в други, кого… в демоны.

Придон посмотрел на волхва оторопело:

– А я думал… ну, какая-то всеобщая справедливость…

Волхв брезгливо поморщился. Старческая рука стиснула посох, жилы под сухой кожей напряглись.

– Справедливо только то, – сказал он грозно, – что выгодно нам, людям! Еще лучше – артанам, самым избранным людям на белом свете. Все остальное… либо несправедливо или неправедно, либо менее праведно. Запомнил?

– Да-да, – пробормотал Придон, он ощутил, как в душе словно бы просветлело. – Ты снял камень с моего сердца. А то я все думал, думал… Так проще. И легче. Спасибо!

– Запомни, артанин – мерило всего на свете! Все во благо Артании, все во имя ее славы, жизни, гордости!

Скилл возразил стальным голосом, звучным и непримиримым, как обнаженный клинок:

– Ахриман погубил Старый Мир!.. Он привел на небо Луну, что теперь и ночью нас водит в походы!

Волхв поднял ладонь, словно защищаясь от напора:

– Мы не знаем долунного мира. Может быть, и тогда как-то… в ночные походы. Все племена и народы появились, когда Луна уже сияла на небе. Когда ее свет заставлял море дважды в сутки накатывать на сушу, а затем уходить обратно, оставляя на песке свои богатые дары человеку… Мы считаем это благом, это и есть благо, которое Ахриман принес нам… нечаянно принес, всего лишь своим низвержением с небес, но вот что он погубил, какие племена, каких зверей, какие чудеса разрушил?.. Так что не спеши объявлять его… хорошим.

Глава 12

Слуги трижды приносили жареное мясо, а кувшины с холодным виноградным соком меняли еще чаще. Наконец Горицвет и Вяземайт углубились в разработку пути, куда Придону ехать, с кем говорить первым, к кому обратиться позже, чьей помощью заручиться. Сам Придон вскоре ощутил себя лишним, потихоньку выбрался из зала, спустился вниз.

Дверь открылась в черноту. Он ахнул, обнаружив, что уже глубокая ночь, а ведь только что в небе сияло жаркое солнце, жадно вдохнул свежий воздух, без запахов смолы, горящего масла, растопленного воска.

Во дворе пахнет конями, сухими душистыми травами, воздух слегка колышется – чистый, самую малость пропахший железом и горящими углями. Из кузницы плывут мерные удары по железу, но звук мягкий, шлепающий, словно молот бьет по мокрой глине.

Он глубоко вздохнул, мир родной и привычный, однако странная тревога все еще в груди. Даже оглянулся, будто из-за здания кто-то замахнулся дротиком. По ту сторону двери послышались тяжелые шаги, дверь с грохотом распахнулась так, что ударилась о стену. На крыльце появился Скилл, спокойный, просто у него силы много, может оторвать дверную ручку, не заметив, что дверь заперта.

– Чего сбежал? – поинтересовался он. – Скучно стало?

– Да нет, – ответил Придон непривычно стесненно. – Просто как-то на душе…

– Да ладно тебе, – отмахнулся Скилл. – Это только у волхвов – души. А у нас – горячие сердца, крепкие руки, острые топоры… Хорошо здесь как, да? Волосожары как горят!.. А Волопас так и вовсе пышет, как жар…

Придон взглянул на звездное небо, тут же его взгляд устремился в сторону горизонта. Скилл сочувствующе вздохнул, в той стороне проклятая Куявия.

– Я слушал певца, – сказал Придон внезапно. – Там, в Куябе. Он спел, а я бросил ему пару монет… Как вспомню, даже сейчас уши горят.

– Почему?

– Это он должен был мне бросать, – ответил Придон. Поймал удивленный и даже встревоженный взгляд старшего брата, покраснел, начал объяснять, чувствуя, что получается путано и непонятно: – Он во мгновение ока перенес меня на поле битвы, где я носился на горячем коне, а подлые враги падали под ударами моего меча, как спелые колосья под косой умелого жнеца! А с небес смотрели боги, наши пращуры, кричали хвалу… Потом он забросил меня в райский сад, где я вкусил блаженство от мира богов, где душа моя раскрылась и пела, дивные птицы летали над головой, а у ног сидели небесные девы и смотрели на меня большими удивленными глазами… и тут же перенес меня на трон владыки мира, властелина всего белого света, откуда я зрел все подвластные страны и народы… Мое сердце то смеялось, то рыдало, оно могло обливаться кровью, а в следующий миг прыгало, как ошалевший мартовский заяц…

Скилл слушал терпеливо, Придон ощутил сильные руки старшего брата на плечах, дал себя усадить на толстое сухое бревно с отвалившейся корой. Скилл сел рядом, обнял за плечи.

– И все же, – сказал он, – ты счел, что у певца власти больше?.. Гм, ты не поверишь, но насчет власти спорить не стану, хотя наши друзья нас не поймут. Но такая власть редко приносит деньги. А вот он твои деньги принял и поблагодарил. Так ведь?

Придон сказал убито, хотя удивился странной понятливости старшего брата:

– Да, конечно. Но я… только не смейся!.. возжелал овладеть этой странной властью. Я знаю, что по нашему слову сто тысяч всадников ринутся в смертный бой. Однако, Скилл, разве у тебя не чаще бьется сердце, когда Безухий трубит в боевой рог? Но, если в рог дует кто-то другой, для меня это лишь сигнал к бою. А когда рог прикладывает ко рту Безухий, свершается нечто похожее на ту странную мощь, что выказал куявский нищий певец. Вот какой властью я мечтал бы овладеть больше всего!

Скилл покачал головой, глаза старшего брата были темными, как вода в ночи.

– Твое ли это дело?.. Если песню, то закажи бродячим певцам. За медную монету сочинят любую. Брось золотой – принесут десяток!

– Зачем мне десяток? – возразил Придон. – Нужна одна-единственная. Но там должны быть те особые слова… что разобьют скорлупу вокруг ее сердца!

Скилл сжал его плечи сильнее, от сильной руки брата шел сухой бодрящий жар. В голосе старшего брата прозвучала любовь пополам с осуждением.

– Тебе же медведь ухи оттоптал!.. Да и голос у тебя… Из берлоги только реветь, людей пугать. Ты столько орал в битвах, что у тебя голос, как старая медная труба, что умеет выдувать только одно: в бой, в бой, в бой!… Кровь, кровь, кровь! А морда? Ты погляди на свою морду!..

Он указал на колоду с водой у колодца. Придон с неудовольствием отвернулся. Он знал, что там увидит, уже смотрелся. Смотрелся и в бронзовые пластины зеркал, и в отполированный щит, и в чистые лесные озера с неподвижной водой. Везде на него строго смотрело в упор суровое лицо воина. Белесый шрам на скуле, второй у виска, а третий, самый неприятный, пересекает левую щеку до середины нижней челюсти. Только в глазах, привыкших зло и недоверчиво всматриваться в линию горизонта, наверняка появилась непривычная растерянность.

– Ага, не хочешь, – сказал Скилл саркастически. – Хорош, чтобы стать тцаром, но недостаточно хорош для бродячего певца?

Придон ощутил, как холодная рука страха и безнадежности взяла в ладонь горячее сердце. Там зашипело, раскаленное, задергалось от боли, но железные пальцы сомкнулись, подобно железному капкану.

– Ну что мне делать, брат? – вырвалось у него отчаянное. – Вдруг, пока я буду искать этот проклятый меч, ее отдадут замуж! Наверняка отдадут! Я ведь это увидел… прочел в их лживых глазах!

– Я тоже, – обронил Скилл.

– Что?

– Тоже прочел. Это лживый народ.

– Но что делать, брат?

Скилл сдавил его плечи, встряхнул.

– Подряд семь лет в наших степях были урожаи. Ни одного падежа скота. Табуны несметны, а сила и удаль мужчин ищет выхода. Мы создаем войско, которого не знала еще наша Артания. Перед ее мощью дрогнут не только окрестные племена, но и проклятая Куявия!

Придон прошептал убито:

– Прости, я ни о чем другом не могу думать…

– Так и я о том, – ответил Скилл бодро. Он захохотал. – Горицвет против, но ты же знаешь его… Он хорош в управлении страной, но когда дело касается войны, то боевой топор передает мне. А представь себе картину, когда наше войско покажется на берегу пограничной реки! Что скажут куявы?

– Будут воевать.

– Будут ли? – усомнился Скилл. – Они торгаши. Торгаши и трусы. Мы не станем скрывать своего войска, как делали всегда… Пустим их, я говорю о куявах, посмотреть, даже пересчитать. Когда увидят, сколько у нас тяжелой конницы, сколько легкой, сколько мы собрали лучников с длинными стрелами… куявы от ужаса спать не будут! А мы потребуем всего лишь… догадываешься? Всего лишь отдать нам эту прекрасную Итанию. Да не просто отдать в рабство, а связать династическим браком наши царственные роды! Без всяких условий и прочего торгашества. Это еще подумать, кто кому делает честь, что берет ее в жены. Ведь Итания будет женой самого Придона, моего брата!

Он хохотал, похлопывал по литым плечам брата, по широкой спине. Хлопки получались мощные, звучные, словно огромная рыба била широким мокрым хвостом по водной глади. Придон слегка ожил, шевельнулся. Лицо дрогнуло, разгладилось. Скорбно сведенные судорогой губы чуть раздвинулись в робком подобии улыбки.

– Брат, – спросил он неверяще. – Брат… Я люблю тебя. Ты в самом деле…

– Что?

– Готов такое сделать… для меня?

Скилл снова обнял его за плечи, прижал. Некоторое время сидели так неподвижно, сердца их стучали, как одно большое сердце.

– Я люблю тебя, брат, – наконец сказал Скилл тихо. – Когда-то и я… Словом, куявы – люди расчетливые. Они увидят, что воевать нет смысла. Невыгодно! Это мы можем драться… и класть жизни за неведомые им честь и доблесть, а эти трусы все считают и высчитывают… Мы с тобой приведем огромное войско, под ним будет прогибаться и стонать земля. Когда наши всадники пустят коней в реку, то запрудят ее своими телами. Воды выйдут из берегов и потекут на их поля!.. Нам приведут твою женщину… и дадут богатое приданое!

– Приданое?

Скилл объяснил со смехом:

– Это у нас дают выкуп за невесту. Чем богаче и знатнее – тем выкуп больше. А у куявов все наоборот, они ж уроды! Там с невестой дают выкуп… тьфу, приданое. И чем невеста богаче, тем этого добра больше. Так что мы еще и выгоду поимеем.

Придон вздрогнул, насторожился:

– А ты в самом деле отступишься?

– В чем?

– Отведешь войска?

Скилл помолчал, ладонь на плече Придона слегка приподнялась, зависла в воздухе. Потом Придон скорее услышал, чем ощутил, теплый дружеский хлопок.

– У меня была идея, – признался Скилл, – невесту взять, а войско двинуть на Куявию… Но я люблю тебя, брат! Мы возьмем женщину и вернемся. У нас хватает еще непокоренных врагов в самой Артании. Да и соседи скалят зубы… Надо кое-кому вышибить.

В голосе звучали тепло и любовь. Все верно, подумал Придон со смешанным чувством. Мой брат меня любит… Не получу Итанию, в самом деле двинет войско в Куявию. А так все увидят нашу мощь, как только куявы привезут Итанию, дары тут же раздадим войску, что еще больше укрепит его боевой дух… Я увезу Итанию в стольный град, а Скилл по договору с куявами отведет свое войско… Все равно есть немало дел для богатырей: покорить заносчивых соседей вроде Тхора, расширить кордоны, укрепить кремли и сторожевые башни. Усмирение всей Артании… это может растянуться даже не на один год. А потом мысли брата снова вернутся к проклятой Куявии, стране подлых торгашей и колдунов, но это уже не будет нарушением договора. Отыщется другой повод для вторжения.

– Я люблю тебя, – ответил он с чувством. – А что ты обронил, что и ты когда-то…

Скилл внезапно встал. Только что рядом сидел любящий старший брат, ласковый и добрый, который учил его садиться на коня, показывал, как владеть мечом и стрелять из лука, а теперь с лавки поднялся холодный и суровый вождь племени, все чаще заменяющий дядю не только на поле боя, но и в правлении страной.

Придон с изумлением смотрел в изменившееся лицо брата. Жестокое, словно вырезанное из камня, даже не вырезанное умелым резцом куява, а высеченное грубым молотом слава, оно напряглось, губы сжаты, а в глазах… даже непонятно, чего в глазах больше: огня или льда.

– Мы возьмем для тебя эту женщину, – ответил он могучим голосом, которым привык отдавать приказы на поле битвы. – А сейчас мне надо пойти проверить стражу на башне.

Придон смолчал, что не дело вождя лично проверять стражу. Из глубины сердца медленно поднимались, словно из теплого ленивого болота, первые прекрасные сверкающие слова, которые не потерять бы, не повредить грубыми пальцами, привыкшими к рукояти боевого топора!

В нем снова заговорил бог.

Ночь, полночь, но сон не приходил. Сердце томится, с души, как говорил Аснерд, сняли кору, словно с живого дерева. Теперь чует любое движение воздуха, тревожно ноет, а странные слова разъедают душу, ищут выхода. Он не находил себе места, встал, оделся, вышел во двор.

Над головой в такт шагам колыхалось бездонное звездное небо. Глаза почивших пращуров смотрят строго, вопрошающе. Он брел повесив голову. Ответить нечего, предки ждут подвигов, а он раскис. В его сердце не звучат победные кличи воинов, не слышно стука топоров по щитам, нет криков погибающих врагов.

Очнулся, когда под ногами захрустели мелкие кости, сухие черепки разбитой посуды. Дальше в призрачном лунном свете белеют огромные камни. Трава здесь вытаптывается, ее нельзя скашивать, нельзя кормить коней.

Здесь захоронены погибшие артане. Деды-прадеды, погибшие боевые друзья. Он с десяти лет носил за многими из них шлемы, с двенадцати ему было дозволено носить за ними щиты, а с пятнадцати он уже сам принял участие в первом боевом набеге на соседей.

И вот уже десять лет он в постоянных набегах, схватках, боях. Последние пять лет он сам водит свой отборный отряд молодых героев. О них уже слагают песни, а старики кивают внукам на его прямую спину и наставляют, что должны быть такими, как он, Придон, средний сын тцара.

Но сейчас он уже не герой, ибо сердце трепещет, как у молодого оленя, оказавшегося посреди стаи волков. А сердечный щем переходит в боль, тоску, горечь…

Послышался странный звук, быстро оглянулся. Никого…

Облитые лунным светом, загадочно блестят неподвижные, словно высеченные из камня, верхушки деревьев. Напротив сложенная из темного гранита усыпальница артанских тцаров кажется мимолетной тенью, что тут же рассеется, едва на нее упадет серебряный луч. В ней нет тела его неизвестно в каких краях сгинувшего отца, но зато там тело матери…

Деревья с блестящими вершинками внизу чернее угля, лишь усыпанная золотым песком дорожка серебрится в лунном свете, медленно проползает под толстыми подошвами, а сама усыпальница медленно разрастается, уже видны медные ручки массивной двери…

Придон вздрогнул, кровь похолодела в жилах. Дверь без скрипа приоткрылась, из помещения выскользнула темная фигура. Качнулась, словно намеревалась укрыться в тени, но внезапно остановилась, загораживая ему дорогу.

Придон пытался произнести хоть одно охранительное заклятие, но не мог шевельнуть помертвевшими губами. А в голове сразу пронеслись все те слухи, что ходили среди челяди о его матери…

У человека, который загородил ему дорогу, в глазницах полыхал багровый огонь.

Отец, говорят, добыл их мать, Порею Солнцерукую, в дальней стране, чуть ли не в Темных Землях. А может быть, и в самых Темных, но только он сразу умолкал, когда на пирах или в беседах заговаривали, когда и как он добыл красавицу-жену. Все герои любят побахвалиться, как и какими усилиями обошли соперников, вырвали победу в последний миг, но отец помалкивал всегда.

Позже от волхвов стало известно, что этой красавицы тщетно добивался не то могучий маг из Темных Земель, не то бог оттуда же, но если она и раньше умела пресечь его притязания, то теперь, замужем, обрела добавочную защиту. Правда, Темный Бог как обезумел, последовал за ними и продолжал домогаться ее уже в Артании, но здесь его мощь была не столь велика. Местные чародеи во главе с молодым еще Вяземайтом воздвигли мощный щит, и бог в бессилии ломился через преграды, сокрушая одну за одной, но Вяземайт с такой же легкостью взамен каждой порушенной стены магии возводил две новые.

Придон помнил, как однажды Вяземайт вызвал их, Скилла и его, Придона, на городскую стену, это были сумерки, повел по воздуху руками, пошептал. Вдали открылось словно бы окно в другой мир. Придон с содроганием увидел, как по темной безжизненной степи летит навстречу ветру чудовищный всадник на огромном черном коне. Лица не рассмотреть, но от всей фигуры сразу повеяло недоброй мощью. Впереди всадника огромными скачками несся исполинский пес, черный, страшный, глаза горят, как раскаленные уголья, раздуваемые ветром, хвост вытянут струной. Ветер треплет шерсть…

Всадник метнул в их сторону взгляд, окно сразу исчезло, но Придона затрясло, ему как-то передалось чувство страсти, горя и отчаяния всадника, его любви и одновременно ненависти к златокудрой, из рук которой исходит свет… Он потрясенно понял, что все это направлено на его мать, а этот всадник и есть тот, перед носом которого их отец сумел выхватить и увести лучшую в мире добычу! И вот он уже сколько лет страдает, добивается, оставил свои Темные Земли и бродит по этой страшной для него и ненавистной подлунной земле, надеясь пробраться к его матери, похитить, увезти…

Постепенно странности их матери через служанок и челядь стали известны всей Артании. Она никому не позволяла присутствовать, когда мылась. В ее спальне всегда царила полная тьма, светильники убраны вовсе, чтобы никто ненароком не зажег, а окна плотно закрыты дубовыми ставнями.

Но артане ее любили за красоту, за светлую улыбку и за тот странный дар, которым ее наделили боги: где бы она ни появлялась, в тех местах коровы начинали приносить по двое телят, прекращались болезни скота, а трава начинала расти быстрее.

Еще она могла самую темную ночь во дворе превратить в светлый день, стоило лишь приподнять длинные рукава роскошного платья. Свет от ее рук разгонял тьму, рассеивал тени, а нечисть с криками покидала гнезда.

Потом она заболела внезапно, без всякой причины. По всей Артании заговорили, что не обошлось без злых чар. Слухи пошли разные, кто-то валил на Темного Бога, хотя вряд ли тот решился бы на такую гнусность, кто-то обвинял проклятых куявов, кто-то многозначительно кивал на враждебные горные племена, что на границе с Куявией…

Может быть, степи Артании все же угнетали ее, как и страшный мир с Луной и сместившимися звездами… если правда то, что отец вырвал ее из племени долунных существ. Но она угасала долго, не желала сдаваться, а когда ощутила близость кончины, то слезно просила Осеннего Ветра трое суток охранять ее тело в склепе. Тцар, тоже в слезах, обещал все исполнить, хотя просьба явно нелепая, а врагов на ближайшие сто конных переходов нет. Двое суток охранял сам, охрип от рыданий, глаза ничего не видели от выплаканных слез, но на третьи вынужден был отлучиться, нести стражу поручил доверенным воинам.

Но обезумевший от любви и страсти Темный Бог за это время сумел сломать все магические стены, стражей услал за городскую стену, сам пробрался в склеп, отворив все зачарованные запоры, овладел мертвым телом своей возлюбленной. А затем в исступлении, когда разум помутился от горя и сознания, что его любовь все равно ускользает от него, на этот раз навеки, он пустил к ее телу своего коня и даже пса.

Наутро их отец явился в склеп и сразу увидел, что произошла беда. Одежды на его жене порваны, сама на полу, на лице гримаса страдания и отвращения. А еще через несколько недель она, будучи мертвой, родила. Мальчика, здорового и крепкого, после долгих колебаний решили оставить в живых, у отца просто рука не поднялась умертвить ту частичку, что осталась от его жены. Ребенка назвали Ютланом. Следом за мальчиком Солнцерукая, к ужасу отца и стражей, родила жеребенка и… щенка.

Сын мертвой рос на диво сильным, быстрым. Он отказался от молока кормилиц, зато с жадностью пожирал сырую печень, и отец не мог без содрогания смотреть на окровавленный рот младенца с серьезными глазами. Был он угрюм и немногословен, никто никогда не слышал его плача. Возможно, он вообще плакать не умел. Дети его сторонились, женщины боялись, и лучшими друзьями стали кровные братья по матери: конь Алац и пес Хорт. На недели он исчезал из города, носился по Степи, и не было зверя, которого не догнал бы его конь с горящими глазами и не завалил бы его пес, при виде которого в смертном страхе разбегались все псы. Как и не было чудовища, с которым устрашился бы сразиться юный Ютлан, сын неведомого бога и женщины из Темных Земель.

Но тцар любил его, как любил Скилла и Придона, звереныш все же сын женщины, которая для него все, что у него было лучшего, а его любимцам Скиллу и Придону – родной брат. К слову сказать, Скиллу и Придону было безразлично, чей сын на самом деле Ютлан: рос с ними, играл с ними, и оба привыкли считать его таким же сыном тцара, как и себя.

Потом они все потеряли отца. Войско возвращалось после удачного похода, везли на телегах много захваченной добычи, только подвод с золотой посудой насчитывалось больше сорока, двигались медленно, и тогда отец с тремя богатырями пустился впереди войска, спеша обнять детей…

Когда войско прибыло и оказалось, что четверо так и не появились, на их поиски были посланы лучшие следопыты, самые быстрые конники. Не нашли даже следов.

В этот раз Ютлан, преодолев свое нежелание находиться с людьми, просился с ними и в Куявию. Скилл велел остаться: дяде нужна помощь, а кто, как не он, в их отсутствие опора мудрому, но чересчур доброму дяде? И Ютлан, нахмурившись, сурово пообещал, что, пока они в Куявии, он не позволит никому перечить или ослушаться дяди.

А вообще Ютлан на охоту всегда уходил один. Даже ночевал неизвестно где, ибо его комната во дворце рядом с комнатой Придона всегда оставалось пустой. И вообще старался держаться один, словно переживая свое странное происхождение. Придон помнил, как однажды отец позвал их всех и наставлял младшенького:

– Ты должен быть с братьями всегда вместе! Понимаешь? Вместе!.. Тогда вас никто и никогда не одолеет. Не понимаешь? Ну-ка дай мне тот колчан со стрелами…

Ему принесли колчан, полный стрел. Отец достал одну стрелу, протянул Ютлану:

– Ну? Сломать сумеешь?

Ютлан пожал плечами:

– Конечно.

Легонько хрустнуло, обломки упали на пол, а мальчишка вопросительно посмотрел на отца.

– Прекрасно, – сказал отец довольно. – А две?

Он подал сынишке две стрелы. Ютлан взял, посмотрел на отца, усмехнулся. Послышался треск, на пол упали обломки двух стрел.

– А теперь, – сказал отец, – сделаем вот так…

Он подал младшенькому весь толстый пучок стрел, улыбнулся, сделал приглашающий жест.

Ютлан взял стрелы, детские ладони едва-едва обхватили весь пучок. Все видели, как он закусил губу, напрягся, даже побагровел. Пучок медленно начал гнуться. Все затаили дыхание. Ютлан нажал сильнее, послышался треск. Из рук мальчишки на пол посыпались сломанные стрелы.

Ютлан выжидающе уставился на отца.

– И что с того, отец?

Отец открыл и закрыл рот. За его спиной верховный волхв чему-то прыснул и, зажав рот ладонью, поспешил из зала.

– А ничего, – наконец ответил отец с досадой. – Дураком ты растешь! Боюсь, им и останешься.

Тогда все трое так и не поняли, почему отец ушел, чем-то очень рассерженный. Часто потом Придон вспоминал этот эпизод, усмехался. Иногда даже их героя-отца постигала неудача. Особенно когда касалось воспитания… Так и росли, больше зная воевод и начальников дворцовой стражи, чем подолгу исчезавшего в походах отца.

И вот теперь мать мертва и лежит в этой усыпальнице, отец исчез, странный лунный свет волшебным покрывалом укутал сад и каменный свод, сверху можно рассмотреть самые мелкие капельки росы, а внизу могильная тьма и даже сырость могилы…

Темная фигура качнулась, багровый свет нечеловеческих глаз осветил лицо. Придон, опасаясь, что младший брат исчезнет, сказал тихо:

– Брат!.. Это я, Придон.

Уже без страха, а чувствуя тихую печаль, он подошел, Ютлан стоял неподвижно. Лицо не по-детски серьезное, вместо глаз все тот же яростный огонь, что сейчас стал тише, не выплескивается из глазниц. Высокие скулы нехорошо блестят, словно металлические, щеки в тени, только выступающий подбородок поймал лунный луч и позволил ему растечься по нижней челюсти.

– Я тоже люблю нашу маму, – сказал Придон тихо, – и тоже прихожу сюда… украдкой.

Ютлан угрюмо молчал. Придон обнял этого странного младшего брата, пальцы ощутили, как напряглись твердые мышцы, звереныш явно боролся с желанием вырваться и убежать.

– Я знаю, – прошелестело в темноте. – Я видел твои следы.

– Разве я оставлял? – спросил Придон тихо. – Я же… Ах да, ты же лучший следопыт.

Ютлан помолчал, спросил так же угрюмо, голос звучал сипло и не по-человечески, будто Ютлан говорил последний раз очень давно:

– А откуда знаешь про меня ты? Я следов не оставляю.

– Я чуял запах, – ответил Придон.

Придон не выпускал брата, держал легонько за плечи. Ютлан не вырывался, лицо в тени целиком, пурпурный огонь в глазах то остывает до темно-багрового, даже чернеет, оставляя кроваво-красными только зрачки, то снова давая им разгореться мстительным огнем.

– Ты потерял мать, – проговорил Придон, – мы все ее потеряли… Но у тебя остался я. Остался наш старший брат… Не убегай от нас… постоянно. Ты видишь, насколько мы одинаковые… Даже к маме в одно и то же время, таясь от других!

Красные зрачки расширились, кровавый отсвет зловеще подсвечивал массивные надбровные дуги. У Придона возникло нехорошее предчувствие, что брат обернется зверем и либо вцепится острыми зубами ему в горло, либо убежит. Нижняя челюсть как будто удлинилась еще больше, лунный свет заблистал на кончиках ушей, что выдвинулись из темноты.

На него пахнуло животным теплом лесного зверя. Он не успел понять запах, таких зверей не знал, только в мозгу быстро пронеслись смятые картины чего-то ужасного, целиком из шипов, когтей и зубов, но тут же запах рассеялся, перед ним стоял Ютлан. Красный свет угас, луна блестит на шапке волос, не достигая ушей, а нижняя челюсть всего лишь упрямо выдвинута, как у всех мужчин из их рода.

– Ты мой брат, – выдохнул Ютлан.