Текст книги "Избранное"

 
Я начисто опустошён,
Не вижу я в душе просвета,
Не нахожу ни в чём ответа,
Так я от мира отрешён.
 
 
Ползёт без просветленья мрак
И приближается всё ближе,
Я эту темень ненавижу
И пячусь от неё, как рак.
 
 
До отупения мозгов,
До самой острой в сердце боли,
Я вижу в блуде, не в юдоли
Всех канонических богов.
 
 
Они бежали от людей,
В обителях церковных скрылись,
У них мышей летучих крылья,
А я то думал – лебедей.
 

2001 г.

 
При тусклом свете фонаря
Ищу я верную дорогу
Ни к назидательному богу.
Ни к трону батюшки царя,
Ни к кущам сладостного рая
И ни к вершине золотой.
Ни к хате, что всё время с краю,
А к слову после запятой.
 

2001 г.

 
О, где вы, светлые года,
Ушедшие бесповоротно,
О, где вы, чудо города,
Что посещал я ежегодно,
Где вы, наивность и любовь,
И вера в радостное завтра.
Где торжествующая новь,
И где её трудяга автор?
Где вы, усталость трудодня.
Достойный отдых в выходные?
Не узнаю теперь страны я,
Что светом полнила меня.
 

1998 г.

 
Подслеповата и больна,
Страдая полным несвареньем,
Ревёт огромная страна
Заплаканным стихотвореньем.
Кто ей сейчас готов помочь,
Быть сострадательным и мудрым,
Кто эту тягостную ночь
Заставит обернуться утром?
Кто принесёт восхода луч.
Жестокости разверзнув горы.
Во тьму помоек, свалок, луж,
В сердца, растерзанные горем?
 

1998 г.

 
Позовите меня,
Если нужен я вам,
Прокляните меня,
Если вас я предал.
Я дойду, я найду вас
По вашим следам,
Если даже надолго
В пути опоздал.
Я не в силах унять
Этот внутренний зов,
Он терзает меня,
Он до боли гнетёт.
Так чего я же жду?
Это в сердце засов
Дверь в пространство любви
Мне открыть не даёт.
 

1997 г.

Курсантская любовь

 
Сентябрь погожий, бабье лето,
Пейзаж уже заметно рыж.
И лёгкие туманов пледы
Сползают потихоньку с крыш
И стелятся вдали по взгорью,
И замирают у леска,
И проступает в бабьем взоре
Непотаённая тоска
О том, что бабий век не вечен,
И тяжек долею рабынь,
И догорает летний вечер
Тревожным суриком рябин.
О, бабье лето – грусть и счастье!
Ещё раз в жизни повторись,
Ещё раз дай принять участье
В спектакле под названьем «Жизнь».
 

2001 г.

 
В конце недели натоплю я баньку,
Да так, чтоб жар добрался до костей,
Я выверну всю кожу наизнанку
И приготовлю чистую постель.
 
 
Берёзовый, душистый, жаркий веник
Отхлещет тело голое сполна,
Горячий чай с малиновым вареньем
Желанней будет пива и вина.
 
 
В пропаренном, помолодевшем теле
Достигнет кровь утерянных высот,
И жёнушка любимая в постели,
Как в молодости, к небу вознесёт.
 

На даче, 1994 г.

Осенние бредни

 
Ветер-пёс с цепи сорвался.
Разметал по полю стог,
Всё кружило лето в вальсе,
А теперь вот сбилось с ног.
 
 
Вьётся змейкою дорога
От деревни в ближний лес,
Ели вытянулись строго
От земли и до небес.
 
 
Залихватски свищет зяблик
За растрёпанным кустом,
Поле вспаханное зябнет
В сером мареве густом.
 
 
Долго долбит древо дятел,
Ищет гусеницу в нём,
Вдоль опушки дурень-дядя
Бродит без толку с ружьём.
 
 
Дед трусит с большой корзиной,
Полной «дунек» и чернух,
Бородой трясёт козлиной,
На затылок сбив треух.
 
 
Я, здесь тоже не последний,
Лиру в осени ищу
И с себя за эти бредни
Обязательно взыщу.
 

Октябрь, 1985 г.

 
По садам и огородам,
Начиная с посевной,
А потом почти полгода
Ветер шастает хмельной,
Ветер нищий, подневольный,
Приземлённый, не с высот,
Ищет, кто здесь хлебосольный,
Кто стаканчик поднесёт,
Жаждет выпить на похмелье
Он в обители земной,
Потрясёт при всех Емеля
Продырявленной сумой.
Надорвёт от просьбы голос,
Просвистит в свою дуду
И пойдёт купаться голым
В застоявшемся пруду.
Похмелится из колодца
На желудок, на пустой,
А потом ко мне набьётся
На ночлег и на постой.
 

Лето 1986 г.

 
Люблю на даче чаепитье,
Когда весь дом – и млад, и стар,
Сбираются, как в общежитье,
За стол, где пышет самовар.
Когда дымок древесных углей
Под летним небом кудри вьёт
И нос щекочет, будто с ульев
По капелькам стекает мёд.
И запах мяты и ромашки
Тревожит в предвкушенье люд,
И на столе танцуют чашки,
И рожицы сияют блюд.
И заварной, пузатый чайник,
В косоворотке расписной,
Ворчит, как маленький начальник
У самовара за спиной.
Но за столом один лишь барин,
Хотя он вовсе не из бар,
Природной щедростью одарен,
Глава семейства – самовар.
Как Фёклы, Стешки, Глашки, Дашки
Бегут, задравши сарафан,
Так размалёванные чашки
Спешат под самоварный кран.
Он кипятком из всех наполнит,
Дополнит чайник заварной.
Начнётся чаепитье в полдень
И лишь закончится с луной,
Когда угаснут в топке угли,
Допьётся самовар до дна,
Останется лишь старый бублик
И сушка старая одна.
 

Лето 1985 г.

 
Пятьдесят – и уходи в отставку.
Вот такая в жизни хренатень,
Заводи для развлеченья шавку
И гуляй с ней по три раза в день.
 
 
И никто тебя не остановит,
И никто не учинит разгон,
Так тебе вольготно в этой нови
Без отяжеляющих погон.
 
 
И без напряженья нервных клеток,
Вот пойду и для себя куплю
Порцию отваренных креветок
С кружкой пива ровно по рублю.
 
 
А потом включу я телевизор
И улягусь, как домашний кот,
Буду слушать, как любимый Визбор
Под гитару песенки поёт.
 

1988 г.

 
Наевшись отменного плова,
Задумался крепко мулла:
Так в чём же всей жизни основа,
И чем же так жизнь мне мила?
Вольготно на солнышке греясь
И гладя пузырь живота,
Позвал он соседа еврея
И так вот спросил у жида:
«Скажи мне премудрый Иуда,
За что все так любим мы жизнь?»
«За то, что в довольстве желудок» —
Ответил догадливый жид.
«Не ждал я ответа иного,
Твои справедливы слова.
Как может без жирного плова
Варить у меня голова?
Не ведаю жизнь я иною.
А дальше в чём жизни резон?»
И жид, подавившись слюною,
Дополнил: – «Где плов, там и сон»
Мулла, от зевоты совея,
Промолвить едва лишь успел:
«Всё верно». Прогнал он еврея
И тут же вовсю захрапел.
 

1997 г

 
Бьётся градусник на нуле.
И всё больше и больше света,
Пара яблок на скучном столе
Как улыбка прошедшего лета.
Потихоньку сжимается снег,
И зима укрощает свой норов.
Сколько ж рук потянулось к весне,
Сколько радостных видится взоров!
Вот и ладно, пора бы прозреть,
Сбросить зимнюю тьму и ненастья.
Как обидно сейчас умереть,
Не обнять это новое счастье,
Не познать, не допеть, не дожить,
Буйства трав и цветов не дождаться,
В заточенье холодном души
С наступившей весной попрощаться.
 

1998 г.

Из сборника «Светотень»
2004 год

Замкнутый круг

 
Я о тебе, моя святая Русь,
Сыновним сердцем истово пекусь.
Ты иногда мне кажешься слепой,
А иногда всевидящей и здравой,
И если вдруг уходишь ты в запой,
Так только при бессилии державы.
Ты положила множество веков
На отыскание вольности и счастья,
Но до сих пор не скинула оков,
Давно одетых на твои запястья.
Не знаю я, в каких ещё краях
Так святы воля, равенство и братство,
И так презренны званья и богатства,
Добытые на горе и кровях.
Презренна месть, и не в почёте лесть,
Осмеяны и скаредность, и скупость,
Обжорство, и напыщенность, и тупость,
А святы совесть, доброта и честь.
 

2002 г.

 
Не люблю я, когда отрывают меня
От работы, что радостно спорится,
Не люблю, когда солнце средь ясного дня
За холодною тучею скроется.
 
 
Не люблю я,
когда пристально смотрят в глаза,
Ждут ответа, их сердцу угодного,
Не люблю, когда сытые телеса
Призывают любить их голодного.
 
 
Не люблю, когда фарисейской слезой
Окропляется гроб всенародно,
Не люблю, когда бродит по миру босой,
Говоря, что так богу угодно.
 
 
Не люблю мимикрию, как подлую суть.
Ярым был коммунистом,
вдруг стал демократом,
Не люблю, когда блеклый и пагубный путь
Завершают победным парадом.
 

2000 г.

 
Эта жизнь и всеядна
И склерозом больна,
Ну, забывчива – ладно,
Почему ж холодна?
Почему же меня,
Как нещадный вампир,
От прожорства слюня,
Поглощает мой мир?
Почему же я ей
В противленье не смог
По душе и уму
Указать на порог.
 

2000 г.

 
Не хлебный Ташкент,
А Москва буржуазная,
Как манна небесная,
Тянет детей,
Где сытая жизнь
И веселие праздное,
И столько соблазнов,
И столько затей.
В товарных вагонах,
В ночных электричках,
Родителей нищих
Навеки презрев,
В Москву убегают
Они без налички,
Пивною рекламой,
Себя перегрев.
Вокзалы, подвалы,
И тьма переходов,
Скамейки аллей,
Милицейский загон,
Для наших детей
От огромных доходов
Прописан в России
Лояльный закон.
Тасуются дети
По грязным базарам,
Не евши, не спавши,
С глазами совы,
Кто моет машины
Разъевшимся барам,
Кто ящики грузит
Во чрево Москвы.
Москва – не детсад
И не Дом пионеров,
Москва – мегополис,
Москва – высота!
В ней к Богу зовёт
По велению мэра
Огромнейший монстр —
Спаситель Христа.
 

1996 г.

 
О, свежа моя память, свежа,
Оттого мне сегодня так больно.
Пролегла отчужденья межа
По России моей хлебосольной.
 
 
По России, где тысячи вёрст
Растянулись от края до края.
Не поднять нам ни праздничный тост,
Не проститься, когда умираем.
 
 
Остаётся от родственных уз
Только льготный, ночной, по дешёвке,
Как хрусталик от порванных бус,
Новогодний звоночек в хрущёвке.
 

1 января 1999 г.

 
Я всё переживу:
Забывчивость родни,
Предательство друзей,
Обиды одиночества.
Я смерть не позову,
Хотя считаю дни,
И я не стану злей,
Хотя порой так хочется.
Зачем повсюду зло,
Не в меру чистоган,
Побольше бы урвать
Богатства и свободы,
Бить доллару челом
И класть в постель наган,
От скуки пировать
До тошноты, до рвоты?
Но в том ли жизни суть
Иль в том её величье,
Чтоб пакостить и жрать,
Всё под себя гребя,
Выпячивая грудь,
Где неуёмность бычья
Способна всех предать,
Чтоб выпятить себя?
Нет, то не для меня,
Я знаю чувство нормы:
Достаток нужен мне,
Чтоб свой устроить быт,
Но рядом есть свинья,
Всегда ей мало корма,
Так хочется свинье
Ещё жирнее быть.
 

2000 г.

 
Покорствуя, ты строил жизнь свою,
Просил богов, чтоб были благосклонны,
Подобострастно, как ползущий вьюн
Их мраморные обвивал колонны.
Ты умолял их отпустить грехи
И никогда не крыл всевышних матом,
Писал им оды, посвящал стихи,
Но оставался в их глазах приматом.
Трудился ты, как проклятый Сизиф,
Чтоб только угодить всевышней власти,
И падалью питался ты, как гриф,
А всё считал, что поглощаешь сласти.
И гнев растёт, и оторопь берёт,
Когда таким я вижу мой народ.
 

1996 г

 
Всё так сложно и так бестолково,
Что никак не могу я понять,
Почему справедливое слово
Так стремятся в России распять?
 
 
Почему обнищавших и сирых
По России сегодня не счесть,
Почему золотые сортиры
На показ выставляют, как честь?
 
 
О какой говорить здесь чести,
Коль снобизмом заполнены лбы?
А ведь носят на шее крестик,
И лобзают их в церкви попы.
 
 
Освещают бордели и банки,
Супермаркеты их и дворцы,
И за это солидные бабки
Пресвятые имеют отцы.
 
 
И поют златоуста молитвы,
Призывают к покорности люд,
А народ раскупает поллитры
И не верит он в божеский суд.
 

1996 г.

 
Газету свежую читаю,
Глотаю вяло ложь и блуд,
И исподлобья наблюдаю,
Какой же нынче ездит люд,
А люд всё тот же, что десяток
И два десятка лет назад,
Усталый, трезвый и поддатый,
Не разговорчивый, на взгляд.
Я вижу – всё ему обрыдло:
И эта ездка каждый день,
И эта жизнь в упряжке быдла,
И нашей жизни хренотень,
И буржуазная столица,
И развесёлая Москва
Их только заставляют злиться
И матом окрылять слова.
 

1997 г.

 
Со звоном выбито стекло
На лестничной площадке.
Бомж ещё чувствует тепло,
У бомжа всё в порядке.
Спиной прижался он к стене,
Вино глотками глушит,
Бомж вспоминает о весне
И согревает душу.
Уходит света полоса,
Сдаваясь тёмной ночи,
И закрываются глаза,
Спать хочется, нет мочи!
Тридцатиградусный мороз
По рваной бьёт одежде,
И бомж в глубоком сне замёрз,
Тепло прогнавший прежде.
Холодный отблеск января
В осколках мелких бился.
Я обомлел – ужели зря
Сей человек родился?
 

1997 г.

 
На поле громыхали пушки,
На поле шёл смертельный бой.
Пугливый заяц на опушке
Задёргал верхнею губой.
 
 
Стояла гарь пороховая,
И дым стелился полосой,
Так обонял цветенье мая
Ноздрями чуткими косой.
 
 
К спине прижав от страха уши,
Стремглав умчался заяц в лес,
Забившись в нору, долго слушал:
Не гром ли катится с небес?
 

Май 1996 г.

 
Тропа ведёт на склон пологий,
По следу времени ведёт.
В разросшемся чертополохе
Глазницею чернеет дот.
 
 
Вокруг по галерее скальной
Вцепилась в землю бузина.
Ворвалась памятью печальной
В сердца кровавая война.
 
 
Сюда взошедшие туристы,
Вздыхают, выбившись из сил.
«Как это шли бойцы на приступ,
И сколько ж дот их покосил?»
 

Малахов курган 1968 г.

 
Затянула метель в передрягу
Всю округу и весь народ.
Приютила бабка бродягу,
Замерзающего у ворот.
Принесла ему самогонки,
Уложила бродягу в кровать,
Матерь Божью, что на иконке
Повелела поцеловать.
Тот к иконке лицом потянулся,
Так что в шее послышался хруст,
А на утро мужик не проснулся,
Не достал он божественных уст.
Бабка думала, сидя на стуле:
«Как же так, без креста, без венка?»
Вспоминала, сражённого пулей
На чеченской войне сынка.
«Сколько ж лет ему: тридцать иль сорок,
При щетине, как возраст узнать,
Был покойник кому-то же дорог,
И. быть может, жива ещё мать?
Миром изгнанный человечек.
Всё ж в тепле, не на голом снегу,
О таком поминальные свечи
Никогда и нигде не зажгут.
Ведь при нём никаких документов,
Лишь наколка на правой руке.
Вызвать нужно бы срочно мЕнтов,
Да милиция вдалеке.
Вдруг да скажут, что бабка сгубила,
Что виной всему самогон?»
Бабка тут же тревогу забила:
«Не дай бог, преступила закон!»
Побежала скорее к соседям,
Рассказала в слезах про беду.
И сосед ей ответил: – «Едим!
Мой УАЗик сейчас на ходу.»
Страхи бабкины не оправдались.
Был составлен сухой протокол,
А потом его все подписали,
Поминальный накрыли стол.
Санитар, участковый, врачиха.
Понятые из ближних домов
Помянули покойника тихо
Без истерик, без слёз и без слов.
Труп забрали, снесли в машину.
Бабка тут же, чтоб бог простил,
Запалила, крестясь, лучину
И в лампадке зажгла фитиль.
Тускло в комнате. Керосинка
Топит в миске январский снег.
Бабка в чёрной сидит косынке,
Матерь Божья – заступница всех.
 

1998 г.

 
Я по жизни спешил,
Всё бежал на вокзал.
Только, где б я не жил,
Я везде опоздал,
Не достал, не донёс,
Не схватил, не прижал
И по ветру свой нос
Никогда не держал.
И на старости лет
Донимает нуда:
Может жизни билет
Приобрёл в никуда?
Нет, я вовсе не сник,
Сна себя не лишил.
Всё нормально, старик,
Ты достойно прожил.
 

2003 г.

 
Вот и снова душа твоя мечется,
Не находит себя перед сном.
Растекается свет полумесяца
За твоим освещённым окном.
 
 
Чу, блаженная, богом забытая,
Непокорная рабской судьбе,
Бесконечной тревогою битая,
Сколько ж воли ты носишь в себе!
 
 
Сердце чуткое, лирой тревожа,
Расточаешь отмеренный срок,
И мороз пробегает по коже
От рождённых тобою же строк.
 

2001 г.

Пейзажи России

 
Я хочу обниматься вовеки с тобой,
Светлый, праздничный мир,
Чистый мир голубой.
Я хочу, чтоб средь каждого белого дня
Хоть на миг, но и ты
Приголубил меня.
Я ж тебя не предам, я всю душу отдам,
Только будь благосклонен
К преклонным годам,
Что несут отпечатки морщин и седин,
Но с тобою я душою
И сердцем един.
И тревожность закатов и рассветов красу
С улетевшей душой
На тот свет унесу.
 

2002 г.

 
Приходит солнце, песня возвращается,
Последним снегом отступает март.
Я чувствую, как быстро разрушается
В моей душе холодный каземат.
Не уставая, этот день весенний
Уборку генеральную вершит
И по-хозяйски, как домашний веник,
Сметает мусор из моей души.
Я покидаю городскую давку,
Из города кирпичного бегу,
И в лесопарке нахожу я травку,
Раскопанную солнышком в снегу.
Я улыбаюсь, на душе вольготно,
Зиме обиды горькие простил.
Должно быть богу самому угодно,
Чтоб новую весну я посетил.
 

Конец марта 2000 г.

 
Всё хорошо. Весна в разгаре,
Зимы лихой пришёл конец.
Смотрю, как весело базарит
Весной обласканный скворец.
Я, городской российский житель,
Его приветствуя, кричу:
«Дарю тебе свою обитель,
За проживание плачу!
Я стану для тебя гарантом,
Я охраню твои права,
Тебе же петь побудку рано,
Дарить мне добрые слова.
А я под свист твой окрылённый,
Отбросив нашей жизни ложь,
Прославлю этот мир зелёный,
В котором ты, скворец, поёшь.»
 

Весна 2000 г.

 
Ночь глубокая, синь необъятная,
Глухота предрассветных полей,
Лунный свет округляется пятнами
На траве в убегающей мгле.
 
 
И роса полновесная клонит
Обомлевшую, сонную рожь,
И в ночном загулявшие кони
Разгоняют телесную дрожь.
 
 
Предрассветное марево напрочь
Разметал по степи ветерок,
И погас, разжигаемый на ночь,
Бесполезный для дня костерок.
 
 
Новый день, подгоняемый ранью,
Благосклонно явился ко мне,
И послышалось громкое ржанье
Заскучавших в безмолвье коней
 

Июнь 1988 г.

 
Зависают и трепещут
Жаворонки в поднебесье.
И от солнечных затрещин
Беззащитно мелколесье.
 
 
Не хватает иван-чаю
Венценосного пурпура,
Молочаи источают
Ядовитую микстуру.
 
 
Бледные головки кашки
От полудня заморило.
Придорожные ромашки
Пыль дорожная покрыла.
 
 
Я сижу на косогоре
Весь у солнца на примете
И не ведаю я горя,
И не думаю о смерти.
 

Июль 2002 г.

 
Весёлой сиреневой кашкой
Усыпан июньский покос,
Трепещут над белой ромашкой
Прозрачные крылья стрекоз.
И звонко и часто стрекочет
Кузнечик в сплетении трав.
И голову людям морочит
Лесная кукушка с утра.
Пузатое поле обвито
Речным, голубым кушаком.
Берёзок нарядная свита
Плетётся за дубом пешком.
Густая трава по колено
Ложится к ногам косарей.
И дышится так вдохновенно
И радостно так на заре.
Умытое свежей росою
Далёкое детство во мне
Бежит по тропинке босою
Под громкое ржанье коней.
 

Июнь 2002 г.

 
Пейзажик России неброский,
На небе задумчива синь,
Доверчиво жмутся берёзки
К стволам загрустивших осин.
 
 
За речкой заросшей и узкой
Колышется ветром жнивьё,
Пейзажик земли среднерусской
Тревожный, как сердце моё.
 
 
Печаль проступает во взоре,
Как в пору глухих непогод,
У церковки на косогоре
Поник деревянный погост.
 

1996 г.

 
Октябрь бросал в небытиё
Гусарских клёнов эполеты
И опрокинутой бадьёй
Смывал их, как отходы лета.
 
 
Врывался темнотою в дом,
Тоски добавив помутненье,
Нечистой силою ведом
В сырое подземелье тленья.
 
 
Скупого солнца светотень
Бродила нищенкой по миру,
И усыплял осенний день
Мою восторженную лиру.
 

1996 г.

 
Не убежало лето,
А медленно ушло,
И меньше стало света,
И сгинуло тепло.
В округе стало скучно,
И стало всё иным,
Собрались тучи кучно
Под ветром озорным.
Сорвались с веток листья,
Дороги занесли,
Накинув шубу лисью
На плечики земли.
Весёлый крик ребячий
На улице умолк,
И закружил горячий
Над трубами дымок.
С утра заладил дождик
И размывает Русь.
До осени я дожил,
Авось весны дождусь.
 

Ноябрь 2002 г.

 
В России заболеть тоскою —
Раз плюнуть. Это, как напасть,
То сердце не даёт покоя,
А то душа заноет всласть.
И всё негаданно и страстно,
До слёз, до самой глубины,
Тоска одолевает властно
С виной, а чаще без вины.
Тоска от скуки и от лени,
Тоска разлук, любви тоска,
Тоска в ненастный день осенний
При виде голого леска,
При виде скошенного поля
В холодной серости денька,
При размышленьях о юдоли
При тусклом свете огонька.
При шёпоте заблудшей речки
И виде клина журавлей,
При треске дров в усталой печке
И шуме старых тополей.
При свисте в поле коростеля
И звуке дальнего гудка,
При одиночестве в постели…
Всегда, везде берёт тоска.
При дрожи тоненькой осины,
И плаче ивы над рекой,
Как будто мы во всём повинны,
Так задыхаемся тоской!
И на тоскующем погосте.
Где скорбно топчется народ,
Мы признаём, что все мы гости,
И Бог нас тоже приберёт.
И в поиске вселенских истин
Кружим, как белка в колесе.
При смерти – все коллективисты,
При жизни – одиноки все.
 

2000 г.

Проза и роза

 
На письменном моём столе
Лежат измученные мысли.
Завяла роза в хрустале,
И листья у неё обвисли.
От пепельницы мерзкий чад
Мои не трогает устои,
Проворно клавиши стучат
И вновь печатают пустое.
Ложатся стопкою листки,
В них всё так гладко и опрятно,
И только розы лепестки
На них, как родовые пятна.
И к удивленью моему,
Чем в них короче моя проза,
Тем дольше в творческом дыму
Стоит, не увядая, роза
 

2002 г.

 
Много боли в стихах, много смерти
И печали родной стороны,
Только вы хоронить их не смейте,
Они Богом самим созданы!
Воскрешают они, а не душат,
Очищают, как ветры весны,
Заточённую временем душу
В каземате привольной страны.
Зазывают ромашками в поле,
Огоньком освещают во мгле,
Рюмкой водки приветят в застолье
И тебя помянут на земле.
На земле, где в берёзовом ситце
Неустанно поют соловьи,
На земле, где поэтом родиться
Только тот, кто умрёт от любви.
 

2003 г.

 
Беспризорная вьюга носится,
Под окном моим плачет и возится,
Припадает пугливо к стеку.
Может, в гости она ко мне просится,
Может ей, неприкаянной, хочется
К моему приютиться теплу?
Что ж входи. Буду рад тебе, гостья!
Отогрей свои белые кости
И в картишки со мной поиграй.
Или ты, как старуха, от злости
Поспешишь отыскать на погосте
То местечко, где ждёт меня Рай
Или Ад?
Не страшусь я, метелица,
Так как знаю, что жизнь перемелется,
По земле разнесётся трухой.
Только мне почему– то не верится,
Что старуха с косою ощерится
На меня этой ночью глухой.
 

Февраль 2003 г.