Текст книги "От Обских берегов до мостика «Оби»"

Школьные годы

«Школьные годы чудесные…», – не зря есть такая замечательная песня. Дошкольники иногда с вожделением дожидаются первого школьного звонка, мечтая о чем-то неизвестном и сказочном, являющемся им во сне. На дворе стоял 1946 год, пришла пора вернуться к своим родителям в Кондинск и собираться в школу. После Заречного районный центр для меня, деревенского мальчонки, показался невероятно большим. Это впечатление еще более усилилось при виде двухэтажной школы, в которую мы с мамой накануне учебного года ходили подавать положенные для моего зачисления документы.

Настал день 1 сентября с традиционным школьным сбором, торжественной линейкой и малиновым звоном колокольчика, приглашающего на первый урок. Вот мы, первоклашки, парами заходим в просторный и светлый класс. Как было принято в то время, наша первая учительница рассадила нас попарно мальчика с девочкой по партам. После неуклюжей рассадки, сопровождавшейся гулом голосов и громким хлопаньем крышек, все постепенно успокоились. Наступила тишина, казалось, что все первоклашки затаили дыхание, боясь пропустить что-то важное. Действительно, в этот день надо было многое понять и запомнить, включая распорядок в школе и классе, а также как должен себя вести ученик и как следует обращаться к учителю во время урока, как войти и выйти из класса, и много другое. Все это казалось нам таким мудреным и сложным… Так состоялось наше первое знакомство с учительницей и одноклассниками, положившее начало многолетней дружбе.

Наша средняя школа – деревянное здание с печным отоплением. Не только для меня, но и для остальных моих сверстников школа казалась большой и высокой, а классы необыкновенно просторными. После окончания первого учебного дня я даже умудрился заблудиться, и выбраться из школы мне помогла моя соседка по парте Юля Шмигельская.

Домой я не шел, а летел. Мне хотелось немедленно объявить всем, что я стал учеником первого класса, и утвердиться в своем новом, взрослом качестве. В моей голове бурлило множество идей, возникших на первом же уроке, и почему-то их хотелось реализовать немедленно и во что бы то ни стало. Я носился вокруг своей тети Фисы, слывшей хорошей швеей, и неумолимо просил отложить шитье и заняться изготовлением некой «кассы». Бабушка Катя уже стояла на ушах, подыскивая для «кассы» более-менее подходящую ткань, которую в послевоенное время было не так-то просто найти.

Мое возбужденное состояние передалось младшей сестре. Мы носились с ней по дому, оглашая его своими криками и призывами немедленно взяться за изготовление «кассы», о которой у меня имелось разве что смутное представление. Бабушка и тетя, от которых не отставала сестренка Валя, наконец, нашли подходящий кусочек ткани. Так называемая ученическая касса первоклассника представляла собой специальное хранилище для букв, цифр и счетных палочек, уложенных в отдельные кармашки в соответствии с алфавитом. В каждом кармашке должно было находиться несколько одинаковых букв и цифр, предназначавшихся для составления слов и чисел во время занятий в классе и дома. Тетя быстренько справилась с этим заданием, и мы все, включая сестру, принялись вырезать из «набора первоклассника» буквы и цифры. Вырезанные детали наклеили на кармашки, придерживаясь алфавита. Таким образом, касса скоро была готова и укомплектована надлежащим образом, не были забыты и деревянные палочки, которые я изготовил самостоятельно. Все это были предметы первой необходимости для ученика-первоклашки.

В первый послевоенный год не могло быть и речи о портфелях, тетрадках и прочем. Родителям приходилось проявлять исключительную находчивость, чтобы снабдить школьника всем необходимым для занятий. Дорогая тетя сшила для меня школьную сумочку, мама из собранных отовсюду листков бумаги сделала нечто, похожее на тетрадь. Карандаши и перьевая ручка завершали стандартный ученический набор того времени.

Учебники в школе имелись в ограниченном числе. Букварь для первоклашек выдавался один на троих-четверых (в нашем случае это были Боря Дудин, Володя Слободсков и я), и мы им пользовались по очереди. Такая ситуация, наверное, была обычной не только в сибирской глубинке, но и для всей страны, охваченной послевоенной разрухой.

Как бы то ни было, процесс обучения в школе «пошел». Осмотревшись и пообвыкнув, мы, следуя заведенному порядку, ходили на занятия. После занятий наступало время отдыха, заполненное беготней и играми на берегу Оби.

После выполнения домашнего задания необходимо было помочь матери по дому, у которой теперь было трое, а некоторое время спустя – уже четверо детей. Приходилось стоять в очереди в магазин, ожидая привоза продуктов, помогать убирать картошку осенью… Для школьников, живущих в сельской местности, такие обязанности являлись обычным делом. Таким был традиционно сложившийся уклад семейной жизни – основа ее относительного благополучия. Когда возникала необходимость, работали все – от мала до велика. А такая необходимость сообразно ритмам природы возникала в деревне постоянно.

Весна обязывала приступать к заготовке дров в лесу. За лето они должны были подсохнуть, а по первому снегу вывозились лошадью или трактором к дому.

На конец весны – начало лета выпадала пора посевов и работы в огороде, при этом перед посадкой картофеля и других корнеплодов почву нужно было удобрить навозом. А с наступлением осени начиналась уборка урожая.

Середина лета – время сенокоса и заготовки сена для коровы. На заливных лугах в пойме Оби вырастали кормовые травы, которые необходимо было скосить, высушить, сложить в копны, а затем сметать в стога для хранения до наступления зимы, когда заготовленное сено можно будет вывезти лошадьми по зимнику через реку к дому. Осенью запасались также рыбой на зиму, а это было довольно сложное занятие.

Электричество в ту пору было только в районном центре – от электростанции МТС и местного рыбозавода. В других деревнях района для освещения использовались керосиновые линейные лампы. Линейными они назывались, поскольку количеством «линий» измерялась ширина нитяного фитиля. Чем больше нитей, тем шире фитиль, а соответственно и больше света от такой лампы. Сидеть при такой лампе, особенно с абажуром, было необыкновенно уютно. Лампа придавала какой-то особый комфорт и уют деревенскому жилью. Бабушки своевременно чистили и мыли закоптившиеся стекла, подрезали подгоревшие фитили и заблаговременно, до наступления вечерних сумерек и темноты, заправляли их керосином. На ночь лампа обязательно гасилась. Только позже, в пятидесятых годах, в деревнях нашего района появились передвижные электростанции.

Развлечения у нас, мальчишек из сибирской глубинки, в конце сороковых годов были самые простые. Зимой катались на лыжах и коньках. Катков, как таковых, не было. Для этого вполне подходили природные катки, возникавшие при замерзании речки Кондинки и Оби там, где был ровный лед. Мы довольно быстро научились держаться на коньках, а затем резво носились на них. О коньках с ботинками не могло быть и речи. Считалось за счастье заполучить любые коньки. Обычно они крепились к валенкам при помощи сложного приспособления из веревочек и палочек. В такой традиционной русской зимней обуви, принимая во внимание знаменитые сибирские морозы, мы себя чувствовали на редкость комфортно.

В нашем распоряжении, включая братьев Слободсковых и меня, оказались три разных конька, из которых мы соорудили деревянный самокат, окрещенный «тарантасом». Это «транспортное средство» чем-то напоминало буер, только без паруса. Передний конек управлялся рулем, а два задних жестко крепились по бокам платформы. Этот тарантас поднимался на укатанную эмтээсовскую горку, которую местами для лучшего скольжения заливали водой, так что она превращалась в сверкающую ледяную трассу.

Тарантас с тремя-четырьмя седоками набирал при спуске приличную скорость. Зрелище выглядело довольно эффектным и было настолько увлекательным, что мы напрочь забывали о том, что пора идти домой. Разгоряченным и тепло одетым ребятам любой мороз был нипочем.

Не забывались и лыжи, освоенные нами чуть ли не с первых детских шагов. С моим другом детства и одноклассником Володей Слободсковым мы не пропускали ни одной горки – с каждой из них надо было хоть раз спуститься на лыжах. Добрались даже до крыши дома, в котором жили мои бабушка с тетей, но оттуда нас быстренько прогнали. Мы гордились своими неказистыми лыжами, крепившимися прямо на валенки. Позже, уже будучи подростками, мы совершали групповые лыжные походы в тайгу, пользуясь лесными просеками, проложенными для линий связи. Сибирская природа открыла нам незабываемую, божественную красоту зимней тайги.

Большую радость доставляли нам кинофильмы. Их демонстрировали в соборе бывшего монастыря, превращенного большевиками в импровизированный дом культуры. Горячие большевистские головы не ценили исторического значения красавицы-церкви, стоящей на берегу Оби. Во время дикой кампании борьбы с православной религией церковь несколько раз пытались взорвать. Но строение, воздвигнутое монахами в середине XVII века, хотя и серьезно пострадало, но устояло, а «церковь-мученица» стоит и по сей день без реставрации, храня следы надругательств. Как говорится, ломать не строить! Пора бы администрации района устранить это безобразие и вспомнить о своих обязательствах перед земляками-избирателями и их далекими предками. Как тут не вспомнить слова А.С. Пушкина: «Неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности».

Весна для нас была порой чудес и начиналась с ожидания весеннего паводка на Оби. Могучая сибирская река наполнялась вешними водами, толстый лед вспухал. Треск льда напоминал отдаленные пушечные выстрелы. Широкая Обь начинала разливаться, мелкие ручьи становились полноводными, а речки в округе, такие как Кондинка, выходили из берегов, заливая левобережные низины – места будущих нерестилищ рыбы и гнездовий водоплавающей птицы, возвращающейся с юга большими стаями. Природа, вздохнув после зимней спячки, одевалась в пестрый летний наряд, а тайга наливалась иссиня-зелеными красками. В это время, пока еще держался лед, местные промысловики, пользуясь законным разрешением на охоту, отправлялись на левобережье Оки на промысел, так называемую весновку.

Наконец наступал долгожданный ледоход. Неописуемое по своей красоте зрелище. Половодье, начинаясь в верховьях могучей реки и ее притоков – Иртыша и Тобола, очищает берега от леса-плавника, выброшенного осенними штормами. Плавник собирается массой и, увлекаемый могучим течением, проплывает мимо поселений на Оби. Раньше, да, наверное, и сейчас, он вылавливается населением и используется на дрова и в качестве строительного материала. Основная масса плавника собирается в «голове» ледохода большим плотом сплоченного леса протяженностью в полтора-два километра, во всю ширь реки. Плот этот выглядит как Ноев ковчег, на котором собирается разномастная живность, спасающаяся от наводнения: зайцы, олени, птицы… Многие из них обречены, поскольку этот громадный плот выносится, рассыпаясь, в Обскую Губу и далее в Карское море, где лес штормами выбрасывается на берега островов Ледовитого океана. Эту картину мне приходилось наблюдать позже в Енисейском заливе, когда работал в Арктике.

Процесс ледохода сопровождается образованием заторов на реке. Уровень воды резко поднимается, делая лесные речки привлекательными для рыбаков. Могучие льдины под напором других выползают на берег, образуя громадные горы фантастических форм – простор для мальчишеских игр. Но с наступлением теплых дней эти сказочные украшения исчезают, указывая, что в свои права вступает короткое сибирское лето.

Поймы Оби и речушек покрываются быстро растущими травами и цветами. Начинается пора гнездования водоплавающей и боровой дичи, появляются выводки птенцов. На исходе лета наступает пора рыбалки удочкой и переметами на красивых песчаных пляжах и заводях лесных речушек Серебрянки и Сактаса с великолепными местами для купания. Там мы пропадали целыми днями и возвращались домой под вечер загорелыми и уставшими, с завидными трофеями: чебаками, окунями, ершами и пескарями, а порой и с солидным язем.

В младших классах после окончания учебного года отец увозил меня на лето в Заречное. Естественно, дед Сергей кроме рыбалки брал меня с собой на выпас лошадей и рогатого скота, выводившихся на пойменное левобережье Оби, в место, получившее название Плешко. Здесь можно было одновременно заниматься и рыбалкой, и охотой. Дед был хозяином двустволки, которая мне очень нравилась, но была недоступна. Я мог ее только подержать, хотя дед научил меня безопасному обращению с ней. Нашим соседом в Заречном был кузнец – золотые руки, Павел Беляев, его супругу звали Серафима. Хорошие были люди. Так вот, Павел, наверное, по просьбе моего деда для меня из легкой японской винтовки сделал ружьецо «Бердана» 32-го калибра. Когда я подрос, это ружьецо было мне вручено как подарок, что доставило мне огромную радость. Я очень гордился своим оружием, и когда мы с дедом делали объезд угодий, то каждый восседал на коне со своим ружьем. Впоследствии с этим ружьем мне довелось освоить азы охоты на уток и боровую дичь.

Особую привлекательность Заречному в наших глазах придавала летняя рыбалка на щук. Две таежных речки, прилегавших к поселку с севера и юга, с наступлением разлива превращались в изумительные места для ловли рыбы бреднем и удочкой. Но самой интересной была охота на щук с помощью длинного удилища, на конце которого крепилась петля из тонкой мягкой проволоки. Осторожно следуя по бережку вдоль воды, надо было отыскать притаившихся у поверхности воды щук. Обычно они наслаждались солнечными лучами, выбрав укромное место в прогретой воде среди зарослей речных лилий. Осторожно ступая по воде, стараясь не спугнуть, подходишь со стороны хвоста и медленно подводишь петлю к голове щуки. Как только петля окажется за линией жабр, делается подсечка, и щучка на берегу. Стоит прогуляться вдоль берега речушки, как у тебя на кукане хороший улов, особенно если попадется несколько крупных экземпляров. Бабушка Тася приходила в восторг при виде таких трофеев. Иногда приходилось становиться «кормильцем», как говорила моя бабушка, не только своих близких, но и соседей – деда Паши с бабкой Серафимой.

Где-то после шестого класса мне со сверстниками по Заречному пришлось заняться производством деревянных ящиков, предназначавшихся для транспортировки рыбной продукции с Октябрьского рыбозавода. После ознакомления с технологическим процессом и техникой безопасности при работе со строгальной и обрезной машинами мы под присмотром специалистов приступили к своим обязанностям. Дело оказалось немудреное и доставляло нам большое удовольствие.

Рабочий день для нас был ненормированным. Изготовив достаточное, по нашему разумению, количество ящиков, мы возвращались к своим забавам. Тем не менее, такой труд оплачивался и давал небольшой дополнительный доход, пополняя содержимое бабушкиной копилки.

Так же обстояло дело с заготовкой бересты, необходимой для промысла дегтя, пользовавшегося тогда большим спросом в сельском хозяйстве и у населения. В этих делах и забавах принимали участие зареченские ребята: братья Харловы, Плотниковы, Карнауховы, Трапезниковы, Паршуковы и Боря Кожевников – сын зареченского председателя колхоза. Прошло более полувека. Куда их разбросала жизнь и живы ли они?!

Сенокос

После седьмого класса работать приходилось уже вовсю, помогая отцу с матерью заготавливать сено для коровы. Во-первых, необходимо было выбрать для покоса время, когда травы на отведенном для работников МТС участке левобережья Оби вырастали и становились годны для заготовки сена. Во-вторых, для сенокоса требовались погожие дни, которых, как всегда, не хватало. Обычно эта страда начиналась в августе, и тогда отец брал отпуск. Сборы были недолгими. Брали необходимый инструмент для сенокоса: косы, грабли, вилы, бытовую утварь, ружья и рыболовные сети и, конечно же, нашего пса по кличке Рекс, воспринимавшего этот выезд как воплощение собачьей мечты о счастье. Он первым прыгал в лодку и лаем извещал о готовности к отплытию.

В то время лодочные моторы продолжали оставаться недоступной роскошью. Моторная лодка с двигателем Л-6 появилась у отца позже. На сенокос мы отправлялись на отличной прочной лодке, на которой не было опасно пускаться в путь даже в шторм. На лодке, приводимой в движение парой весел с уключинами и одним кормовым веслом, мы спускались к левобережному притоку Оби напротив Андры. Сегодня это место из-за интенсивной хозяйственной деятельности по освоению богатых недр Югры не узнать. На веслах теперь сидел я, а отец помогал, управляясь кормовым веслом.

Прибыв на место, мы с отцом в первую очередь делали шатер из нарубленных веток тальника, закрывая его свежескошенной травой. Этот шалаш позволял укрыться от нежданных дождей, внутри шалаша устанавливалась вместительная палатка для ночлега, исключающая проникновение мошки, появлявшейся ночью в безветренную погоду. Рядом с шатром устраивалось место для закрытого костра, на котором мама готовила пищу для семьи.

Набор продуктов в начале пятидесятых годов был довольно скромный. Кроме пирожков, брали с собой хлеб, картофель, сахар, соль, растительное масло. Определенное разнообразие в меню вносила выловленная в протоке рыба, часть которой шла на уху или суп, еще часть – на жаркое с картошкой. Оставшаяся рыба предназначалась на засолку, вяление и копчение. Среди трав и цветов расцветал иван-чай, из которого заваривался ароматно-душистый чай.

На сенокосе. Отец с моим братом Николаем и племянниками Игорем и Сергеем (на лошади)

Но вот наступает время сенокосной страды. Отец с матерью поднимаются с первыми лучами солнца, когда травы еще не успели от «росы серебряной» согнуться, вслед за ними приходилось подниматься и мне. Отец, приготовив загодя косы, называемые по-сибирски «литовками», брал себе самую большую, маме доставалась поменьше, а мне самая малая. В таком порядке мы занимали место на своей делянке. Травы стояли выше пояса, а то еще и выше. После первого захода на земле оставались три валка скошенных трав, уложенных, как по линейке. От росы обувь и одежда становились мокрыми, но на это никто не обращал внимания.

Кругом стояла божественная тишина, воздух как будто был пропитан озоном, над землей стлался туман, медленно поднималось солнце, радостно встречаемое всеми земными обитателями. Поневоле на ум приходили стихи Ивана Никитина:

 
Вот и солнце встает, из-за пашен блестит.
За морями ночлег свой покинуло,
На поля, на луга, на макушки ракит
Золотыми потоками хлынуло.
 

Из поймы речушек доносился свист куликов, важно вышагивающих по бережкам в поисках своего любимого кушанья, а беспокойные кряквы давали команды своему быстро подрастающему выводку, не пора ли заняться повторением «домашнего задания». А это значит – подниматься на крыло и самостоятельно искать пропитание. Ведь не за горами осенние заморозки, а за ними и дальний перелет всей этой водоплавающей братии в теплые страны.

Покос продолжался, пока стояла роса и держалась утренняя прохлада, облегчающие труд косаря. Для утоления жажды мама заваривала с вечера иван-чай, который с удовольствием можно было выпить перед очередным проходом. Ближе к полудню мама уходила к шатру готовить обед, дожидаясь нашего возвращения. Но какое удовольствие было после покоса выскочить на пляж и бухнуться в прохладную воду. Купанье снимало усталость, зато после него пробуждался зверский аппетит.

Вслед за обедом наступало время отдыха. В погожий солнечный день хорошо сушится скошенная трава в валках, которые нужно только своевременно переворачивать и ворошить, чтобы их внутренняя сторона тоже подсохла. А сколько трудов пропадает, если обрушится непогода и затяжные дожди не позволяют высушить кошенину, которая в конечном итоге может даже сгнить. Но это уж такая крайность, которую старались не допустить, принимая все меры по сохранению скошенной травы, после просушки превращающейся в сено.

Сено сначала следовало сгрести в копны, из которых после мечутся стога для дальнейшего хранения вплоть до вывоза по зимнику с левобережья к дому. Разумеется, заготовка сена вручную – трудоемкий процесс. Использование тягловой силы, вроде конных сенокосилок и граблей, намного облегчало этот процесс, ускоряя уборку сена, особенно подвоз копен к будущим стогам. Их нужно было сложить так, чтобы они не рассыпались, не раздувались ветром и не были подвержены воздействию дождя и влаги, иначе заготовленное сено «сгорит» и пропадет. Искусством заготовки сена отец владел превосходно, и под его руководством мы всегда успешно завершали сенокос.

Сенокос мог длиться от недели и более. Каждый вечер мы всей семьей отправлялись искупаться на речном песчаном пляже. Это были минуты настоящего блаженства, и, похоже, то же самое испытывал наш Рекс, плескавшийся вместе с нами в воде. После купания мама шла готовить ужин, а мы с папой отправлялись проверить загодя поставленные в заводях или речушке сети и выбрать из них очередные трофеи в виде мелкой рыбешки. А для улова доброй рыбы, такой как нельма, муксун и сырок, у отца была верховая однотетивная сеть, ширина стенки которой достигала трех метров. Такая сеть ставилась ровно поперек реки или протоки. На выброшенном конце сети крепился буй, другой выставлялся поодаль от лодки, свободно дрейфовавшей вниз по течению.

На заходе солнца рыба ходит почти у самой поверхности воды, и попавшаяся в сеть рыбина сразу же обозначает себя бурным всплеском. Не передаваемое словами зрелище! Если это был достойный экземпляр, то приходилось бросать конец сети и подгребать к тому месту, где находился улов. Вот так и пополнялся запас рыбы на зиму. А если рядом с покосом находился островок борового леса, то можно было набрать грибов и ягод…

Не пора ли сказать пару слов о нашем Рексе? Дед принес его в дом, когда тот был еще голубоглазым щенком с дымчатой шкуркой. Вполне возможно, что это был плод любви ездовой собаки хаски и волка, в результате чего появился такой интересный экземпляр. На сенокосе он, как положено, нес караульную службу. Этого ему было явно мало, и вот однажды он решил внести свою лепту в улучшение нашего меню.

В один прекрасный день Рекс объявился у шалаша, держа в своей пасти ленного селезня. Почему «ленного»? Название происходит от слова линька, когда птица меняет оперение и не может подняться на крыло. Наш серый умник решил воспользоваться «ошибкой» природы и проявить свою смекалку. Полагаю, он залег где-то в засаде и, подкараулив, схватил эту «утку-инвалида», а затем бережно принес к нашему бивуаку. Наверное, ему хотелось поучаствовать в нашем семейном промысле и доказать, что он не какой-то там дармоед. Пес настолько бережно держал в пасти свою добычу, что утка даже крутила шеей и норовила клюнуть или больно ущипнуть обидчика. Но для Рекса это была скорее игра, чем охота. Появившись у шатра, он не выпустил селезня, а демонстративно залег и продолжал аккуратно держать в пасти свою жертву. Наверное, пес рассчитывал заслужить благодарность хозяев, а заодно продемонстрировать свою «крутизну». Так продолжалось до тех пор, пока мама не показала ему веник, которого он панически боялся с щенячьего возраста. Только так удалось мне отнять у него несчастного селезня, которого я затем отнес к пойме речушки – месту, где Рекс его поймал. Очутившись на свободе, селезень резво рванул от меня по воде, а затем отчаянно нырнул.