Текст книги "Юрьевская прорубь"

Глава четвёртая. ТРИФОН АРИСТОВ

Убранство в доме Платоновых было самое простое, чтобы не сказать бедное: стол под образами, лавки, кованый сундук, возле печи ещё один стол, небольшой, для готовки, а над ним полка с глиняной, деревянной и начищенной медной посудой. Ничто в доме не напоминало, что его хозяин создаёт для храмов Божьих и для жилищ знатных людей великолепные дорогие украшения из серебра и золота.

У Платоновых был гость – старинный приятель Варфоломея, псковской купец Трифон Аристов. Варфоломей и Трифон сидели за столом. Возле них на лавке стоял бочонок с пивом, из которого они время от времени черпали деревянными ковшами.

В другом углу избы Николкина мать чинила рубаху. На полу перед большим комком воска, не обращая ни на кого внимания, сидел Саввушка, трехлетний Николкин брат. Он был поглощён своим любимым делом – лепил из воска собак, лошадок, голубей и кошек.

Николка с Мартином забрались на печь и лежали там, высунув головы из-под занавески. Они быстро согрелись, потому что печь в доме Платоновых никогда не остывала – ведь здесь не было особого очага для готовки, как в доме Мартина, – и теперь с замиранием сердца слушали захватывающий рассказ купца Трифона.

По Трифону было заметно, что он уже давно начал утолять жажду: у него было красное, лоснящееся лицо и немного осоловелый взгляд. Меж тем он продолжал рассказывать:

– Ну, думаем, пришёл наш последний час. Бросили мы вёсла, повалились на дно, лежим, Богу молимся – всяк по-своему. А ветер в снастях стонет-завывает, сердце рвёт, будто мы уже покойники. Посудина моя скрипит, того и гляди развалится. С каждой новой волной думаю: теперь конец. А сам уж по горло в воде и – веришь, Варфоломей? – плачу. Да, лежу и, как дитя, плачу…

Трифон зачерпнул из бочонка и выпил. Это был плечистый мужчина с кудрявой чёрной бородой. На нём была чистая белая рубаха с черно-золотой вышивкой у ворота, схваченная в стане жгутом, тоже из чёрной и золотой пряжи.

Николка попытался представить себе Трифона плачущим и не смог. Мальчик кривил лицо, думал о жалостном, сам чуть не расплакался, но лицо Трифона в его воображении оставалось медно-красным, лоснящимся и сонным от хмеля.

А Трифон продолжал свой рассказ:

– – Да… Лежу и плачу. Вспомнил обиды, какие причинил жене своей безответной, безропотной… Вспомнил малых своих детушек – тоже и перед ними я оказался небезгрешен! Вспомнил, кого когда обманул-обвесил. Кого словом неласковым ушиб, кого – кулаком, а кого – кистенём. Да… Много в жизни было всякого, Варфоломей! Больше, конечно, кулаком. Вот этим!

И он поднял крепко стиснутый пудовый кулак и поднёс его близко к глазам, отчего глаза его немного скосились к носу и лицо приняло как бы недоумевающее выражение. Разжав пальцы и бессильно уронив ладонь на стол, он продолжал:

– Всех вспомнил. И помолился я в сердце своём: Никола-угодник, смилуйся! Как же мне умирать, не заслужив перед людьми великие вины свои? С какими глазами предстану я Спасителю нашему и Матери Его Пречистой, Заступнице нашей? Да… А сам плачу. Вдруг меня словно кто толкнул и посветлело будто. Поднял я голову и – веришь, Варфоломей? – вижу: идёт к нашему судну Никола-угодник. Да… Совсем как на иконе. Волосы и бородка курчавая белеют, что пена морская. Облачения не подбирает – не боится, верно, полы замочить. Идёт себе по волнам, как по горочкам. Да…

Слушатели затаили дыхание, В это время избу потряс сильный удар грома. Все перекрестились. Трифон сказал:

– Вот и Илья-пророк подтверждает, что всё так и было! Ведь сам себе не верю порой, Варфоломей! Да… Ступил он на корму, весь светлый, словно серебряный. Гляжу: а полы-то и правда не замочил! И говорит он мне: «Трифон! Что это вы вёсла побросали и лежите вповалку, как кули с солью?» А я отвечаю: «Отчаялись мы, Никола-угодник, настал, дескать, наш последний час – вот, лежим, Богу молимся!» А он мне и говорит: «Ну-ка, говорит, беритесь за вёсла! Кто сам себе помогает, тому и Бог помогает! А молиться за вас буду я». Ну, мне, сам понимаешь, повторять не надо. Он молиться начал, а я кричу работникам: «А ну, ребята, навались!» И сам первый схватился за весло. Их тоже уговаривать не надо. Встрепенулись мои молодцы, навалились! Тут вроде и буря помаленьку стихать стала, и вой в снастях уже не такой заупокойный. Глядь – а на корме никого нет! Посмотрел на нос – тоже нет!

Взглянул на своих ребят – работают, что есть мочи, ничего не примечают. Тут-то я и дал обет: коли прибуду живой и невредимый в Юрьев, закажу Варфоломею лампаду серебряную, чтобы к празднику, к Николе Зимнему, зажглась она в храме, пред его, Николы-угодника, образом. Да…

Трифон с Варфоломеем зачерпнули ещё по ковшу и выпили. Голос Трифона становился всё громче. Он кричал:

– Верю, Варфоломей! Сделаешь! Верю! Но сделай так, чтобы моя лампада не хуже была, чем в Колыване, в тамошней Никольской церкви! Бывал в Колыване, видал? То-то! А за деньгами я не постою! Вот задаток!

И он бросил на стол горсть гульденов. Серебряные монеты засияли на тёмном некрашеном столе, точно маленькие луны. Один гульден покатился по столу, со звоном спрыгнул на лавку, с лавки – на пол и докатился до Саввушки. Саввушка поднял гульден, некоторое время рассматривал изображённого на нём бородатого человека, а потом снова положил монету на пол и вернулся к своему воску.

Мальчики утратили интерес к разговору захмелевших мужчин, опустили занавеску и оказались одни в тёплой уютной темноте, словно отгороженные от всего остального мира. Они начали шептаться.

Глава пятая. ДЕВА КЛЮЧНИЦА

Николке с Мартином не мешали пьяные голоса – мальчики почти не слышали их. Только раз застольный разговор ворвался в их тихую беседу: они вдруг услышали страшный грохот и треск. Сперва им показалось, что в дом ударила молния, но в следующее мгновенье раздался оглушительный рёв, который могла исторгнуть только глотка платоновского гостя:

– Да! Великий грешник – Трифон Аристов! Вот увидишь, Варфоломей, раздам всё добро нищим и уйду в монастырь!

И Николка догадался о причине треска. Выглянув из-за занавески, он убедился, что так оно и есть: великий грешник Трифон Аристов проломил своим кулачищем дубовую столешницу. Недаром среди русских ходила молва о его силе.

Сначала Николка пересказал Мартину по-немецки про Николу-угодника, потому что Мартин, конечно, не понял ни слова из того, что говорил Трифон. А потом разговор так и пошёл про удивительное и таинственное. Николка сообщил:

– Говорят, из бискупова замка в Домский собор подземный ход ведёт.

– А зачем он?

– Сказанул – зачем! – воскликнул Николка. – Да как же без подземного хода? Захотелось бискупу, скажем, сокровища свои проведать, те, что в Домских подвалах лежат, что ж, ему поверху шлёпать, что ли?

– Какие сокровища? – спросил Мартин.

– Обыкновенные, – ответил Николка. – Золото, серебро, алмазы там разные, жемчуга…

– А почему он их у себя в замке не хранит?

– Хранит и в замке, – сказал Николка, – только в замке все не умещается.

Мартин был потрясён. Пресвятая Мария, сколько сокровищ – даже в замке не умещаются! Он постарался вообразить всё это богатство, и оно предстало его мысленному взору в виде большой горы монет, кубков, перстней, ожерелий и прочих драгоценностей. Куда столько одному человеку?! Мартин вспомнил любимые дедушкины слова: «Свобода – это мешок, набитый золотом».

– Вот бы нам с тобой набить мешок! – сказал он мечтательно.

– Ты про что? – не понял Николка. – Про бискуповы сокровища, что ль?

– Да, – тихо ответил Мартин.

– Так тебя к ним и допустили! Там небось железные двери кованые да замки пудовые. И, понизив голос, Николка добавил:

– А может, кое-что и почище!

Мартин встрепенулся. Он понял, что сейчас Николка что-то расскажет о зловещей тайне собора.

– Давным-давно, лет двести тому назад, а может и более, жил здесь, в Юрьеве, так же как и теперь, бискуп. Уж так дрожал над своим добром! Никому и ничему не доверял – ни дверям кованым, ни тяжёлым засовам, ни стражам с оружием. В замке-то надёжно – сам сторож! Да вот беда: сокровищ день ото дня всё больше становится, так что в замке уже и места нет. День и ночь ломал он голову: где хранить новые сокровища? И спознался тот бискуп с нечистой силой. Сатана ему и присоветовал, как быть. Не задаром, понятно. Плата известная – душу взамен отдай! И говорит сатана бискупу: «Строй, говорит, церковь соборную и рой под ней подвалы громадные. А там видно будет». Бискуп так и сделал – начал строить Домский собор. Сложили стены подвалов, верхние стены стали выводить, И тут – что за наваждение! День строят, а за ночь всё разваливается. Работают, работают – и ни с места! Бискуп снова к сатане: как, мол, быть? И велел сатана замуровать в стену молодую прекрасную девицу. Замуровали. Дело сразу начало спориться, и скоро собор был построен. Но с тех пор каждую новогоднюю ночь девица выходит из стены и бродит вокруг собора. На шее у неё висят ключи. Её так и называют: Дева Ключница. А бродит она вот зачем: ей нужно повстречать другую прекрасную девицу. Тогда она набросит ей на шею связку ключей и навсегда освободится от обязанностей ключницы.

Наступило молчание. Наконец Мартин спросил:

– А сокровища кто стережёт?

– Она и стережёт – у неё все ключи. А без ключа в подвал не попадёшь! Иные пробовали подкоп рыть – пустое дело!

Рыли, рыли – никаких подвалов не нашли: будто их там и не было сроду. Ясно: это нечистый так подстраивает. А говорят, если встретить Деву Ключницу на Новый год ровно в полночь, особенно в полнолуние, она может отворить тебе ненадолго подвалы с сокровищами. Но на совести у тебя не должно быть никакого преступления и жалость в сердце должен иметь. А на безжалостных да на бессовестных, кто к ней явится, напускает она порчу. Многие здешние из немцев пытались её просить – все теперь порченые. Видал бесноватых на Домской паперти? Это они и есть. Больше уж никто не просит у Девы сокровищ. Без толку.

– А что если нам попытаться? – робко спросил Мартин.

– На-ам? – озадаченно протянул Николка и медленно почесал в затылке.

– Мы ведь не безжалостные и не бессовестные, – сказал Мартин, – значит, нам бояться нечего?

– Да оно конечно, – согласился Николка, – нам-то бояться нечего… Ай да Мартын! Как это я сам не додумался! Ведь проще пареной репы! Коли Дева смилостивится – вот тебе и корабль! А то и два!

– Два? – переспросил Мартин. – Да если взять по хорошему мешку да набить доверху, небось двадцать два корабля купишь, а может, и сто! Эх, жаль только – январь ещё не скоро!

– Нам январь ни к чему, – заметил Николка.

– А как же, – спросил Мартин, – ты ведь сам говорил, что Дева Ключница выходит только в Новый год?

– Так это ваш латинский новый год в январе, а наш православный – первого сентября. Уже меньше трёх недель осталось.

Мартин не был уверен, что католические привидения соблюдают православные праздники, но Николка сказал:

– Кто ж знает, какой веры Домская дева? Ты знаешь? И я не знаю. Скорее всего, не латинской. Зачем вашим свою замуровывать? Ну, а в крайнем случае, если она в сентябре не выйдет, попытаем счастья в январе.

На том и порешили,

Гроза меж тем кончилась.

– Аида на голубятню, – сказал Николка.

Глава шестая. ГОЛУБЯТНЯ

Когда мальчики поднялись на чердак хлева, где была голубятня, Николка достал из ветхого сундучка сверлильце и начал провёртывать отверстия в ровных обтёсанных жердях, из которых у него был сделан остов большой клетки. Мартин сел на охапку сена, обхватил руками колени и, положив на них подбородок, стал смотреть на голубей.

Каких тут только не было: белые, чёрные, сизые, красные, пегие!.. Много было такой масти: весь голубь белый, а верхняя часть крыла пепельно-голубая. Два чёрных пояска поперёк крыла, словно нарисованные, отделяют пепельно-голубое от белых маховых перьев. Ноги мохнатые. Мартин уже знал, что голуби этой масти называются «чистые».

Голуби вольно влетали и вылетали в отворенное окно. На чердаке стоял немолчный шум от хлопанья и свиста крыльев. Некоторые голуби ходили кругами возле своих голубок. Распустит такой голубь хвост до полу, надуется и вдруг, низко опустив надутый зоб, кинется бегом к голубке, но, не добежав нескольких шагов, внезапно остановится и начнёт кружиться на месте. И воркует, воркует, будто стонет.

Все Николкины голуби были хольные: кажется, тронешь – и к пальцам пристанет пыльца, как от крыльев бабочки.

Николка провёртывал отверстие за отверстием в верхней и нижней жердях, следя, чтобы они точно приходились одно над другим. Время от времени он откладывал сверлильце и брал ракитовые прутья из лежавшего рядом вороха. Каждый прут, слегка согнув, он вставлял концами в верхнее и нижнее отверстия, а когда отпускал их, они распрямлялись. Получалась деревянная решётка.

В углу уже стояла одна клетка – не очень большая, гораздо меньше той, которую мастерил Николка. В ней сидело несколько крупных сизых голубей.

– Мартын, – сказал Николка, – сбегай-ка, принеси свежей воды.

Мартин схватил лёгкое, из тоненьких досочек ведёрко и побежал на колодец. Вернувшись, он выплеснул за окно остаток воды из долблёного корытца. Потом отворил клетку с сизыми голубями, достал оттуда глиняную плошку, переменил в ней воду и поставил обратно. При этом одни голуби забились в угол, а другие норовили клюнуть его в руку. Сразу было видно, что эти отнюдь не из ручных.

– Почему они всё время сидят в клетке, – спросил Мартин, – а не летают, как остальные?

– Это Трифоновы голуби, – отвечал Николка, не прерывая работы, – он ещё весной привёз их сюда из Пскова. Если их выпустить, они сразу полетят домой, никуда не сворачивая. Гонцы – такая порода. Их тут было больше! Иных мы уже выпустили, а эти пока сидят – на всякий случай. Ты не думай, я их выпускаю полетать по чердаку, чтоб не засиделись. Затяну окно сетью и выпущу. А теперь вот – видишь, какой здоровенный отсадок делаю – не захочешь улетать! – и он показал на недоконченную клетку.

– А на какой-такой случай они пока сидят?

– Случай-то? – Николка почесал в затылке. – Да мало ли… Ну, навезли, скажем, в Юрьев соли – видимо-невидимо! Дешевеет она не по дням, а по часам. Тут её самое время покупать. Нужно Трифону весть подать: езжай, мол, сюда, соль дешева, а будет ужо ещё дешевле. Или другое что-нибудь… Без голубей трудно! Кто же с вестью до Пскова так скоро доберётся? Ведь голубю тут дела всего часа на два – ход у него быстрый, путь прямой! Ему не надо петлять по рекам да по озёрам, как на судне, или по дорогам, как на лошадях. Вылет тел он из города – под ним блестит-сверкает Омовжа. Потом Омовжа побежит влево и скроется из глаз. Пойдут леса, болота, речки, деревни… А как перевалит наш гонец за половину пути, полетит он над Чудским озером: справа – берег, слева – вода без края. Потом река Великая – там ему и Псков уже виден… Псковичи у нас оставляют своих голубей, а мы – у них.

Мартин подумал и снова спросил:

– А как же Трифон узнает от голубя, что нужно? Ведь говорить-то голубь не умеет!

– Ну, это проще простого, – ответил Николка. – Если посылаешь голубя с вестью, берёшь стебло от какого-нибудь большого пера, хоть от гусиного, прячешь в него свернутую грамотку, привязываешь стебло к голубиному хвосту и пускаешь гонца на волю!

Мартин помолчал, как бы следуя мысленно за полётом голубя, и вздохнул:

– Здорово!.. Мне бы голубей! Николка тут же откликнулся:

– А что ж? Заведи! Я тебе для начала и пару птенцов подберу, каких получше. Вот эти, что летают, сизые – ведь это всё гонцы! Их тоже берут во Псков, когда надо. Или возьми чистых – эти зимние: зиму до страсти любят!

– Дедушка не позволит, – печально сказал Мартин. – Мне ничего не позволяют…

Николке стало жаль друга. Не зная, чем его утешить, он предложил:

– Давай подымем сейчас всех голубей в небо и полюбуемся на них?

– Нет, мне пора идти, – ответил Мартин, – я уж и так… Хорошо тут у тебя, Николка, век бы не уходил! А дома… И Мартин умолк, не договорив.

– Эх, жизнь твоя! – с сердцем сказал Николка. – Не позавидуешь и богатству!

Глава седьмая. ТРИФОНОВА ЛАМПАДА

Мартину не сошло с рук, что он так долго пропадал и не выучил заданного псалма. До розог дело, правда, не дошло, но дедушка объявил, что Мартин две недели не будет выходить из дому, а посвятит это время спасению своей души, которой, без сомнения, пытается завладеть дьявол. Мартин горячо возблагодарил Бога за то, что дедушкины подозрения пали на дьявола. Он не мог без содрогания подумать, что бы было, если бы дедушка узнал, что у его внука появился друг в Русском конце!

Тяжко томиться в неволе, но Мартин за все эти две недели ни разу не нарушил запрета выходить из дому и прилежно учился, боясь, как бы новый взрыв дедушкиного гнева не помешал ему отправиться с Николкой за сокровищами Донского собора.

Немцы, как известно, спокон веку славятся своей любовью к точности. Дедушка Мартина был истый немец: ровно через две недели, ни раньше, ни позже, он объявил Мартину, что ему разрешается выходить из дому.

К ногам Мартина словно крылья приделали – он пересёк бегом весь город и не почувствовал ни малейшей усталости, даже почти не запыхался.

Мальчики отправились на реку. Вода была уже слишком холодна, чтобы купаться, ведь уже миновал Ильин день, но можно было сколько влезет кататься на лодке. Мартин учился грести, у него то и дело срывалось левое весло, и он обдавал Николку брызгами. Николка ругался, хохотал и требовал вёсла. Но Мартин умолял дать ему погрести ещё немного и в конце концов набил на руках водяные мозоли.

На обратном пути мальчики зашли в кузницу Варфоломея Платонова взглянуть на лампаду, которая скоро украсит Никольский храм. Их весело приветствовал на ломаном русском языке чудин Ян, подручный Николкиного отца. Его чумазое от копоти лицо почти сливалось с сумраком кузницы, только сверкали зубы да белели светлые глаза.

Дело у Варфоломея Платонова двигалось весьма споро – он не припоминал, чтобы ему когда-нибудь работалось так легко и радостно. Может быть, на этот раз труд доставлял ему столько удовольствия, потому что Трифонов заказ должен был остаться «дома». Почти всё лучшее, что он создавал, навсегда уходило с глаз долой. А ему так хотелось ещё хоть немного подержать у себя свое создание, насладиться его красотой! И Варфоломей, сам того не сознавая, часто к досаде заказчика, тянул с окончанием каждого заказа, потому что окончание означало разлуку.

Подручный у него был парень умелый, хотя и совсем молодой. Если кому-нибудь нужно было починить замок, подковать лошадь или надеть на колесо новый железный обруч взамен лопнувшего, он управлялся со всем этим не хуже самого хозяина. Так что Варфоломей почти без помехи трудился над лампадой. Отрывался он только к полудню – шёл домой обедать. День пролетал незаметно: только что, кажется, был обед, глядь – уже вечереет, скоро на ратуше часы пробьют девять. Замешкаешься – будешь ночевать в кузнице.

Мальчики с любопытством наблюдали за работой Варфоломея. Перед ним на верстаке стоял ящичек, полный застывшей смолы. Из смолы возвышалась, донцем вверх, лампада. В таком положении она напоминала небольшой затейливый колокол. Округлые бока лампады были опоясаны, ряд за рядом, маленькими выпуклостями. Их-то сейчас и обрабатывал Варфоломей. Он расшлёпывал выпуклости тупым зубильцем – чеканом, постукивая по нему лёгким молоточком, придавая каждой из них вид чешуйки. Постепенно на боках лампады возникала чешуя, напоминавшая рыбью или, может быть, чешую на куполе Никольской церкви. В двух местах лампаду опоясывал узор из цветов и листьев. Завершала её шишечка, похожая на нераспустившийся цветок. На серебре тускло светились отблески пылающих в горне углей.

На глаза у мальчиков рождалась настоящая драгоценность. Гора епископских сокровищ в воображении Мартина пополнилась прекрасными серебряными лампадами.

Выйдя из кузницы, мальчики заговорили о богатствах, которые им предстояло получить от Домской девы. Мартин сказал, что надо взять мешки побольше, но Николка возразил шутливо строгим голосом:

– Мартын! Чересчур большой мешок не бери! Знаешь, какие случаи бывают? А вот послушай. Связался один купец с нечистым. Уж не ведаю, что за дела у них были, только пообещал нечистый отвалить купцу золота за услуги. Приходи, говорит, туда-то в такой-то день и в такой-то час, не забудь мешок захватить! Купец думал-думал, какой мешок взять? И пожадничал. «Возьму, думает, на всякий случай осьмерик – из большого, мол, не выпадет!» А нечистый увидал, что купец с осьмериком явился, и решил над ним подшутить. Насыпал полный мешок – стал утрясать, утряс – ещё насыпал. Еле-еле они его завязали. Купец не из слабых был, однако с трудом мешок от земли оторвал. Ну, нечистый, конечно, помог ему мешок на спину взвалить. Прошёл купец несколько шагов, споткнулся и упал. А мешок на него. Так и раздавил купца мешок с золотом. Видишь, до чего жадность доводит?

– Ладно, можно взять и не очень большой, – согласился Мартин.

Это он просто так сказал про большой-то мешок, ему лишь бы корабль, лишь бы отправиться в те страны, где побывал грек по имени Козьма Индикоплов, или даже ещё куда-нибудь дальше!

Договорившись, когда и где они встретятся накануне Нового года, мальчики расстались.