Текст книги "«Орловщина» – Восстание в Белом Крыму. 1920"

Юрий Зеленин
«Орловщина» – Восстание в Белом Крыму. 1920

Орловщина

«Орловщина», «обер-офицерская революция», «восстание капитана Орлова» – под такими названиями вошла в историю гражданской войны на Юге России в 1920 г. эпопея, связанная с именем капитана Орлова Николая Ивановича.

При благоприятном развитии восстания, оно могло иметь весьма тяжелые последствия для Белой Армии.

Осенью 1919 года Добровольческая армия отступала на всех фронтах, переживая период полного разложения. Северные уезды Таврической губернии были во власти большевиков и их тогдашних союзников – махновцев. Генерал Слащов с небольшой армией защищал подступы к Крыму. Его войска проявляли невероятную стойкость и отвагу, но дух разложения коснулся и их. Все чаще и чаще слышались жалобы на них от населения Перекопского уезда. Казалось, что наступало начало конца. Все чувствовали, что только чудо может спасти южнорусскую государственность и ее армию от окончательной гибели. В сознании все более и более широких кругов возможность такого чуда связывалась с необходимостью перемены общей политики правительства и с перерождением духа армии.

В это время в Крыму ходили слухи о готовившемся в ставке государственном перевороте, и связывали их с почетной ссылкой генерала Врангеля в Севастополь.

Ген. Врангель считал более целесообразным, учитывая растянутость фронта и общую малочисленность войск, отдать предпочтение наступлению на восток для соединения с армиями адмирала Колчака, ведущими бои между Волгой и Уралом. Врангель признавался В. В. Шульгину, что не считает нужным долго удерживать Северную Таврию, – достаточно время от времени делать на нее набеги, тем самым пополняя запасы продовольствия для снабжения Крыма и продажи за рубеж. Кстати, именно из-за невозможности прокормить крымское население за счет внутренних ресурсов Крыма Врангель в свое время отказался от предложенного англичанами варианта перемирия на основе сохранения в руках белых властей лишь самого полуострова Крым.

Генерал Антон Деникин.

Расхождения между генералами стали известны армии и обществу. Получило распространение личное весьма резкое письмо Врангеля ген. Деникину. Подливало масла в огонь и политиканствующее военное окружение Деникина, видевшее в ген. Врангеле опасного, из-за его большой личной популярности, кандидата на должность главнокомандующего. Ген. Врангеля поддерживали некоторые политические деятели Юга России (как В. В. Шульгин или А. В. Кривошеин), которые видели в нем единственного человека, способного исправить все ухудшающееся с осени военное положение и принять энергичные меры, срочно необходимые для оздоровления неспособных справиться со своей задачей государственных учреждений. Сознание необходимости коренных реформ в армии проникало и в ряды честного рядового офицерства, пережившего идеалистические настроения первых времен добровольческого движения. Юный поручик Владимир Альмендингер, участник и историограф будущего Симферопольского офицерского полка, с декабря 1917 года находившийся на полуострове, писал об этих днях:

Офицеры Симферопольского офицерского полка.

С тех пор, как армия стала укомплектовываться офицерами и солдатами по мобилизации, дух самых отборных полков значительно изменился. На командные должности, которые прежде давались офицерам своих полков за военные доблести и заслуги, стали назначаться офицеры из других частей или даже совсем до тех пор не участвовавшие в гражданской войне в соответствии с некогда приобретенными чинами. Благодаря внедрению новых карьерных элементов в офицерской среде исчезала прежняя боевая спаянность, а появление в прежних добровольческих полках нижних чинов, насильно мобилизованных, нарушало спайку и среди солдат. Прежние товарищеские отношения, существовавшие между офицерами, исполнявшими обязанности рядовых, и нижними чинами, когда они служили добровольно, не могли сохраниться между добровольцами и мобилизованными, тем более, что офицеры, служившие рядовыми, получали офицерское жалованье и были, следовательно, на привилегированном положении. Многие офицеры обзаводились денщиками с соизволения ближайшего начальства. Это внутреннее разложение прежде сплоченных боевых частей сильно способствовало общей дезорганизации армии, не получавшей к тому же своевременно ни жалованья, ни обмундирования. Погоня за наживой и личным обогащением парализовали ее былой геройский дух. Вот в это время среди группы крымских офицеров возникла мысль о том, что спасение лишь в возвращении к традициям старого добровольчества. Они считали, что реорганизовать всю армию, затронутую гангреной разложения, уже невозможно, а потому решили исходатайствовать себе право приступить к формированию новых полков из добровольцев, принимая в эти полки офицеров и солдат с особым выбором. Предполагалось, что эти отборные войска выступят на фронт лишь после того, как будут в достаточной степени снабжены всем необходимым и будут служить как бы скелетом в рыхлом теле деморализованной армии, ее ударными частями, своей доблестью, стойкостью и честностью, показывая пример развращенным и вдохновляя слабых. Душою этой группы офицеров был капитан Орлов, бывший гимназист Симферопольской гимназии, участник мировой и гражданской войны, георгиевский кавалер, известный своей невероятной физической силой, храбростью и полной порядочностью. Кто такой Орлов? Вот воспоминания юного поручика, лично знавшего капитана Орлова. Владимир Альмендингер: – «Первое воспоминание о семье Орловых приходится на то время, когда наша семья жила в конце Дворянской улицы (у водоразбора) в Симферополе и дом, где мы обитали, тесно соприкасался с садом и домом Орловых (приблизительно 1900 год). Там в саду, помню, мы катались на салазках со снежной горы. С этого времени (раннего детства) осталось у меня воспоминание о молодых Орловых, как больших забияках. Позже с Николаем Орловым, который был старше меня года на 4–5, встретился я в Симферопольской казенной гимназии.

Других братьев его я не знал, так как они ничем не выделялись в гимназической среде. Николай с самого начала в гимназии проявлял ухе большую физическую силу, был хорошо физически развит; всегда отличный по гимнастике, вызывал со стороны учеников (особенно младших классов) особое уважение к себе, а в отношении физического развития: был идеалом всех. В смысле академическом он не выделялся, поведение его в гимназии было не из похвальных. Часто он был наказуем за проступки и в результате, не помню – из какого класса, он был исключен из казенной гимназии и поступил в частную гимназию Волошенко. Будучи в нашей гимназии и у Волошенко, он много занимался спортом: подниманием гирь, Футболом и др. Имя его – Коля Орлов еще тогда, когда он учился в гимназии, было известно любому симферопольскому школьнику, и он пользовался в среде большим респектом и популярностью.

Гимназисты во дворе Симферопольской гимназии.

Каждый в Симферополе его знал, п не только по его спортивным успехам, но и по его проделкам. Знали его не только в самом городе, но и на окраинах, на слободках. Кончил Орлов гимназию, если не ошибаюсь, в 1912 году. Среднего роста, необыкновенно широкоплечий, с фуражкой но затылке, легкая походка, при ходьбе слегка наклоняющийся вперед и бросающийся сразу в глаза каждому своей фигурой – таким я вспоминаю его. По окончании гимназии, как я слышал, он поступил в Ветеринарный Институт в Варшаве. С этого времени я его потерял из виду и не знаю, как и когда он попал в действующую армию во время Великой войны. В 1913 году я уехал из Симферополя в военное училище и вновь услышал его имя п увидел его лишь в декабре 1917 года в Симферополе, когда ввиду ухудшившегося политического положения в Крыму и ожидавшегося наступления большевиков со стороны Севастополя, Штаб Крымских войск в Симферополе, не полагаясь на расквартированные в городе запасные полки и бывший уже в это время в Симферополе Крымский Конный полк, решил сформировать офицерские роты для защиты столицы Крыма. Нужно сказать, что в декабре 1917 года в Симферополе скопилось огромное количество офицеров: бежавших с фронта после октябрьской революции, бежавших с Украины от преследования со стороны украинцев и, наконец, офицеров уроженцев Крыма, прибывших туда вследствие приказа, разрешавшего офицерам переводиться из запасных полков по месту своего происхождения (своего рода репатриация). К декабрю 1917 года в Симферополе собралось много сотен офицеров. Как уроженец Крыма, я возвратился из 48-го пехотного запасного полка в Симферополь 18 декабря 1917 года с назначением в 33-й пехотный запасный полк. По прибытии в Симферополь, явившись в штаб запасного полка, я был зачислен в 10-ую роту младшим офицером. Ввиду большого наличия офицеров и, по-видимому, общего неопределенного положения, никакого, связанного с обязанностями, назначения я не получил. Только было сказано в роте – иногда приходить. Так обстояло и со многими другими офицерами.

25-го декабря, совершенно случайно, я оказался в прикомандировании к Штабу Крымских войск, поступив на формирование «Ополчения Защиты народов Крыма».

Офицерский митинг.

В конце декабря я узнал, что будут формироваться офицерские роты и что формирование их, якобы, поручено капитану Н. Орлову. Впервые после 1913 года я услышал опять об Орлове, о том, что он находится в Симферополе. Он был в чине штабс-капитана, носил погоны 60-го пехотного Замосцкого полка. Когда, где и как он был во время Великой войны (на фронте), я ничего не могу сказать, ничего не слышал, никогда не пришлось с ним беседовать на эту тему. Формирование рот происходило по распоряжению штаба. Помню одно собрание офицеров, на котором я случайно присутствовал, в самом конце декабря или в начале января, в офицерском собрании 51-го пехотного Литовского полка на Долгоруковской улице. Там было говорено о формировании рот и, если не ошибаюсь, было предложено записываться в эти роты, которые должны были быть расквартированы в начале в Собрании. Во главе рот был поставлен кап. Н. Орлов. Кто его назначил, каким образом произошел выбор Орлова для такой ответственной работы – сказать не могу. Его имя, однако, и его популярность в прошлом привлекали офицеров, особенно уроженцев Симферополя, каждый ему доверял. Формирование рот, однако, происходило медленно, вяло, нерешительно, без особого энтузиазма. Сколотить роты в хорошую боевую часть было тяжело также из-за недостатка времени, да и настроение чинов рот было не подходящее (говорилось о нейтралитете). 9–10 января 1918 года в Штабе стало известно, что большевики (матросы) высадились в Алуште и Ялте. Не имея там никаких войск, Штаб послал туда для отражения большевиков отряд, в состав которого входила офицерская рота под командой кап. Орлова. Отряд занял Ялту, но ненадолго. Прибывший из Севастополя миноносец угрожал разрушить город, и городские власти просили отряд оставить город, дабы не подвергать его разрушению.

Офицерский митинг

Отряд отступил в направлении на Симферополь, тем более, что в это время большевики угрожали Симферополю со стороны Севастополя. Однако, по нераспорядительности Штаба, отряд не успел дойти до Симферополя, когда город уже был занят большевиками. Офицерская рота рассеялась; многие офицеры, с Орловым во главе, скрылись в горах. Большевики позже старались захватить Орлова, но это им не удалось, несмотря на то, что временами он, переодетый, спускался с гор и приходил в Симферополь для свидания со своими родными. Во второй половине апреля 1918 года Симферополь был занят наступающими немецкими войсками, большевики были изгнаны из Крыма. Началась немецкая оккупация. Немцы немедленно объявили регистрацию всех офицеров. В числе остальных явился и Орлов. В Крыму было организовано немцами Крымское Краевое правительство, во главе которого был поставлен генерал Сулькевич (татарин). Формирование воинских частей правительству не было разрешено, но для несения пограничной службы немцы разрешили сформировать «корчемную стражу» и «пограничный дивизион». В эти части стали записываться, главным образом, офицеры. Нужно сказать, что во время большевицкого владычества, с января по апрель, много офицеров, оставшихся в Крыму, было расстреляно большевиками; часть оставшихся в живых скрывалась, часть выехала из Крыма на север по домам, часть пробралась в Добровольческую армию. Все же большое число офицеров осталось в Крыму. Внешне политическое положение в Крыму казалось спокойным, в действительности же большевицкое подполье работало и можно было ожидать возвращения большевиков, как только германская армия оставит пределы полуострова. Конечно, в первую очередь, в случае прихода большевиков, грозила опасность офицерству. Большинство офицеров старалось как-то приспособиться к обстановке. Начали заниматься всем, кто на что был способен.

Часто группы офицеров собирались в городском саду на Лазаревской улице, в армянском кафе «Чашка чая» на углу Дворянской и Пушкинской улиц, обсуждали положение, думали о будущем и, конечно, у всех в мыслях было одно и то же: необходимость объединения, дабы не быть застигнутыми врасплох. Кап. Орлов был завсегдатаем этих собеседований; его популярность, возросшая после его пребывания в горах, имела большое значение для назревавшего объединения. Приблизительно в начале июня вокруг Орлова собралась инициативная группа, имевшая целью сорганизовать местное и пришлое офицерство. Вскоре было создано так называемое «Общество взаимопомощи офицеров», и во главе его, председателем, стал капитан Орлов. Целями этого общества были прежде всего учет, связь, информация офицерства и одновременно, по возможности, приискание работы для безработных. Канцелярия Общества поместилась в помещении бывшей «монопольки» (винной лавки) на углу Долгоруковской и Губернской улиц.

Я заведовал учетом и отделом труда. Через нашу канцелярию прошло очень большое количество офицеров, и многие по нашей рекомендации вступили в корчемную стражу или в пограничный дивизион (между прочим, через наше Общество прошел и полковник Достовалов, сыгравший незавидную роль в январе месяце. Он прибыл из Москвы и желал связаться с Обществом взаимопомощи офицеров в Балаклаве, занимавшимся рыбной ловлей. С нашей рекомендацией он отправился туда. Приблизительно в начале августа возвратился из австрийского плена пор. Николай Турчанинов, друг Орлова по гимназии, и начал деятельно помогать Орлову в его работе. Орлов являлся в Общество каждый день. В задней комнате происходили совещания с членами «правления», которое было образовано по личному выбору Орлова. В сентябре, когда формирование пограничного дивизиона было в полном разгаре, когда от Орлова потребовалось больше работы, председательствование Обществом принял полк. Богдасаров (52-го пехотного Виленского полка). Полк. Богдасаров, однако, все время был в связи с Орловым и важные решения принимал только после совещания с ним. В половине октября все внимание наше было обращено на окончательное формирование пограничного дивизиона – будущих двух первых рот Симферопольского Офицерского батальона.

Работа была перенесена в казармы Крымского Конного полка, и 5/18 ноября прибывший из Ялты генерал Де-Боде, представитель Добровольческой армии в Крыму, принял две сформированные роты в состав Добровольческой Армии. С этого момента началось формирование Симферопольского Офицерского батальона. Орлов стал душой формирования, популярность его была велика и за ним шли все, кто его знал и кто слышал о нем; шли все, без различия рода оружия – записывались добровольцами офицеры пехотинцы, артиллеристы, технических войск; были и моряки.

Записывались в роты добровольцами гимназисты и реалисты, личность Орлова привлекала их. Все помогали, кто как мог, чтобы сформировать батальон как можно скорее.

В начале декабря записался добровольцем в армию полковник П. Морилов; он сразу же был назначен ген. Корвин-Круковским командиром полка, которому предстояло развернуться из батальона, сформированного кап. Орловым. Это назначение, насколько можно было наблюдать, было неприятно Орлову – у него были отняты бразды правления, и его престиж был поколеблен. Теперь он был только командир батальона – самолюбие его было затронуто, и в результате энтузиазм его упал. 1-го января 1919 года кап. Орлов с отрядом был отправлен в Евпаторию для подавления восстания, поднятого в каменоломнях. Выполнив поручение (прибегнувши к крутым мерам), отряд возвратился в Симферополь. В конце января в Симферополе сложилась очень тревожная обстановка: с одной стороны увеличилась деятельность подполья, с другой стороны продолжалась инертность высших штабов. Обстановка эта, конечно, сильно беспокоила офицерство. Капитаны Орлов и Гаттенбергер близко стоявшие к своим подчиненным ротам, доложили о настроении подчиненных командиру полка полк. Морилову. Инициатива доклада, по моему мнению, исходила от капитана Орлова, командира 1-го батальона, ротные командиры и офицерство которого лучше понимали положение в Симферополе, будучи в большинстве уроженцами города. Результатом доклада была подача рапорта Командующему Крымско-Азовской армии ген. Боровскому полковником Мориловым. В дополнение к ранее написанному мною считаю необходимым подробнее остановиться на истории этого рапорта. В начале февраля как-то вечером я задержался в полковой канцелярии несколько дольше, чем всегда. Неожиданно в кабинет явился полк. Морилов в сопровождении кап. Орлова и Гаттенбергера. Они о чем-то возбужденно говорили: кап. Гаттенбергер сдержанно, кап. Орлов – возбужденно. Полк. Морилов просил меня покинуть на некоторое время кабинет, очевидно, для продолжения разговора. Спустя короткое время командир полка позвал меня обратно и продиктовал мне текст секретного рапорта на имя Командующего Армией. Рапорт был составлен сообща полк. Мориловым, кап. Орловым и Гаттенбергером.

Гаттенбергер командир 2-го батальона

Командир 4-й пех. дивизии ген. А. В. Корвин-Круковский.

В присутствии полк. Морилова я напечатал рапорт на машинке (с одной копией для полк. Морилова). Полк. Морилов на другой день рано утром представил его (по команде) через Начальника 4-й пех. дивизии ген. Корвин– Круковского Командующему Армией. О содержании рапорта, как особо секретного, в полку могли знать только полк. Морилов, кап. Орлов, кап. Гаттенбергер и я, как печатавший его на машинке. Однако на другой день, возможно, когда узнал о нем ген. Боровский, а может быть и раньше, содержание рапорта, если не в подробностях, то во всяком случае в общих чертах и в тенденциозном освещении (бунт), стало известно в Симферополе. Неофициально подозревали в распространении его содержания начальника пулеметной команды шт. кап. С. – вставал, однако, вопрос: откуда он мог знать не только об его содержании, но и вообще о его существовании, могло это исходить только из 1-го батальона, т. е. кап. Орлова – он, по видимому, познакомил с содержанием рапорта командиров рот, и это, при известной напряженности обстановки, стало достоянием многих. Полковник Морилов был более, чем поражен происшедшим; шт. кап. С. покинул полк. История с рапортом (объясненная, как «бунт») произвела на полковника Морилова очень сильное впечатление (нужно заметить, что он вполне, как и батальонные командиры, соглашался с содержанием рапорта – рапорт не был вынужден у него). Относясь по прежнему к кап. Гаттенбергеру, он как– будто бы не совсем дружелюбно начал смотреть на кап. Орлова. Отношения у них – это можно было наблюдать со стороны – обоюдно похолодели. Через несколько дней после рапорта 1-й батальон, во главе с кап. Орловым, был отправлен на фронт в Сев. Таврию. 8-го марта 1-й батальон присоединился на Перекопе к полку и затем действовал в составе полка – бои на Перекопе, Юшуни, отступление на Ак-Манайские позиции, занятие их на второй день Пасхи, утром 8-го апреля. На Ак-Манайских позициях, по моему мнению, окончилась первая стадия деятельности кап. Орлова в рядах нашего полка. В этот первый период он ничем особенным, кроме формирования в начале, не отличился, не был выдвинут вперед. Казалось, наоборот, он был под каким-то подозрением, наблюдением. От Орлова, конечно, не ушло, что батальон в Северную Таврию был послан, как, якобы, «бунтарский». В то же самое время от него не скрылись непорядки, касавшиеся армии, он кое в чем разочаровался. С этого времени и началось, как мне кажется, изменение в характере и взглядах Орлова на общее положение Белой Армии. Как ни странно, состояние обмундирования в полку сыграло косвенную роль во взглядах Орлова.

Состояние обмундирования в полку с начала формирования до Ак-Манайских позиций было не на высоте. Все офицеры, солдаты и добровольцы являлись в полк в том, что каждый имел, что сохранилось от Великой войны. Никакого нового обмундирования (русского) в Симферополе выдано не было. Единственно, что частично помогло полку с обмундированием – захват нашим караулом, стоявшим на Чонгарском мосту, одного вагона германского обмундирования (в середине ноября 1918 г.). В этом вагоне было немецкое обмундирование – блузы, белье, разная мелочь и, что было особо важно в тот момент, высокие сапоги – они были очень и очень кстати. Но все это попало, главным образом, в 1-й батальон, так как 2-й батальон прибыл в Симферополь позже. В таком положении вопрос с обмундированием обстоял и на Ак-Манае – то есть ни нового, ни старого обмундирования не было получено; между тем, бывшее в носке обмундирование за месяцы службы и боев пришло в негодность (первое поношенное английское обмундирование полк получил на Ак-Манае в конце мая месяца).

В конце апреля или в начале мая в полку были получены сведения, позже подтвержденные штабом дивизии, что в Екатеринодаре для офицеров можно приобрести английское офицерское обмундирование, причем за комплект необходимо заплатить 500 рублей. Обмундирование находится, якобы, в Главном Интендантском Управлении в Екатеринодаре. Командовавший полком полк. Гвоздаков, сменивший полк. Морилова, видя своими глазами, в каком состоянии находится обмундирование полка, разрешил произвести сбор по 500 рублей с офицеров, желавших приобрести обмундирование. Записались и внесли деньги многие, если не все. Встал вопрос: как это обмундирование получить, кого послать в Екатеринодар за ним, учитывая, что могут возникнуть всякого рода затруднения. Командир полка решил послать комиссию из трех офицеров – энергичных, по возможности – имеющих в Екатеринодаре знакомства в нужных местах (в штабах, в интендантстве). Во главе комиссии был поставлен кап. Орлов, как представитель полка, и ему были приданы: поручик Давыдов, как представитель хозяйственной части полка, имевший, кроме того, кое-какие знакомства в Штабе Армии, и поручик Моропуло, начальник связи полка, – у него были хорошие и влиятельные знакомые в Екатеринодаре. Приблизительно в половине мая комиссия, снабженная деньгами и нужными бумагами, отправилась в путь. К тому времени, когда полк 5-го июня с Ак-Манайских позиций перешел в наступление, от комиссии сведений все еще не было. Пробыв в Екатеринодаре более двух недель, комиссия нагнала полк лишь вечером 13 июня в дер. Аджий-Кат, недалеко от Джанкоя. На другой день полк имел дневку, и комиссия доложила командиру полка о результатах поездки и, вообще, о впечатлениях от нее. Результат был негативный, никакая протекция, ничто не помогало, никакого обмундирования для фронтовых частей не было (нового, офицерского типа). Общее впечатление комиссии было очень неутешительное: тыл в Екатеринодаре живет своей жизнью, интересы фронта тыловиков не особенно волнуют. Орлов, уже частично разочарованный перед отъездом, приехал в весьма подавленном настроении, и было впечатление, что он уже «покончил» с войной: ничто его не интересовало в полку, и он не принимал батальона до прихода полка в Б. Маячки (24 июня). Батальоном командовал временно шт. кап. Павел Турчанинов, командир 4-й роты. Был июль месяц, на фронте было затишье, и полк простоял частично на Днепре у Каховки, частично в резерве в Б. Маячках и пополнялся. В половине июля из Штаба дивизии было получено приказание выделить из полка (назначить или добровольно) 10 офицеров для отправки в Таганрог, а оттуда в Сибирскую Армию адмирала Колчака. Командир полка, не желая назначать, предложил вызваться добровольцам. Одним из первых вызвался кап. Орлов и с ним из 1-й роты поручик Жильцов, уроженец Сибири, имена других не помню. Командир полка полк. Гвоздаков знал, что Орлов был основателем полка, но несмотря на это относился к нему почему-то холодно и не настаивал на том, чтобы Орлов остался в полку. Все, знавшие Орлова, были поражены его решением, и Орлов, попрощавшись, уехал из полка. Чем можно было объяснить решение Орлова покинуть полк, который был сформирован и начал свою жизнь благодаря его энергии и его популярности? И не только покинуть полк, но уехать далеко в Сибирь, то есть покинуть наш южный фронт. Насколько вспоминаю сейчас, уезжал он без всякого энтузиазма – не то, как пор. Жильцев. Ничего не могло тянуть его в Сибирь – семья в Крыму, земляки в полку. Объяснение можно найти только в том, что он не чувствовал себя в полку уверенным – его престиж в полку как будто пал, командиры полка полк. Морилов и полк. Гвоздаков относились к нему холодно; чувствуя себя обиженным, он, очень самолюбивый, был удручен и воспользовался удобным случаем покинуть полк. Думал ли он действительно попасть в Сибирь, или только законно покинуть полк, а там будет видно?… Трудно ответить на этот вопрос, но мне кажется, что второе, при его тогдашнем душевном состоянии, более соответствует истине. Никаких особых проводов не было, покинул он полк «без фанфар» – без сожаления. Все записавшиеся, с предписанием Штаба 4-й пех. дивизии, группой были отправлены в распоряжение Штаба Главнокомандующего В.С.Ю.Р. в Таганрог. Ни писем, ни каких-либо других сведений о судьбе этих офицеров мы не имели, тем более, что полк перешел в наступление и связь с тылом прервалась. В половине августа, когда полк достиг р. Буга, командир полка отправил меня в командировку в Штаб Главнокомандующего для скорейшего проведения представлений офицеров. Представления были приготовлены во время стоянки в Б. Маячках. Заехавши на несколько дней в Симферополь, так как я не воспользовался отпуском в свое время, я отправился в Таганрог в Штаб Главнокомандующего, предполагая, что там находится Военное Управление, куда я должен был явиться.

Штаб Деникина в Таганроге.1919 год.

К сожалению, сейчас не помню всех дат. Утром, прибывши в Таганрог, нашел Штаб, Управление Дежурного Генерала. Здесь от полк. Э. А. Ластовецкого (быв. моего начальника пулеметной команды в 16-м стрелковом Императора Александра 3-го полку) узнал, что я должен ехать в Ростов на Дону, где находится Военное Управление. Ждать нужно было до утра. В комендатуре получил указание, что переночевать могу на полуэтапе. На полуэтапе первым, кого я увидел, был кап. Орлов. Оба мы были рады встрече. Я был поражен, что встретил его здесь. В помещении полуэтапа жила масса офицеров всевозможных частей. Помещение было казарменного типа, без особых удобств, спали на нарах. Получил место на нарах и я. Естественно, начались расспросы: Орлов спрашивал о полке, об однополчанах; я интересовался им и его сожителями. Его сожители, оказалось, в большинстве были офицеры, предназначенные, как и Орлов, для отправки в Сибирь. Уже около месяца жили они на полуэтапе, службы никакой не несли, слонялись по городу, ничего, не делая. Когда будет отправка к месту назначения, да и будет ли вообще, никто не знал. Из разговоров с офицерами, соседями Орлова и другими, выяснилось, что большинство, если не все, вызвавшиеся отправиться добровольцами в Сибирь, это обиженные или чем-либо недовольные: порядками ли в своих частях, или тем, что им пришлось увидеть в Добровольческой Армии, начальством и т. п. Настроение у большинства удрученное, они и в начатом наступлении на Москву не видели выхода из казавшегося тупика. Орлов рассказывал о безнадежности положения – тыл, мол, прогнил. Утром на следующий день, под влиянием всего виденного и слышанного, в удрученном состоянии выехал я в Ростов-на-Дону. Явился в Военное Управление, сдал бумаги. Пробыл там только два дня, почувствовал высокую температуру и начало возвратного тифа. Не желая остаться больным в Ростове, с трудом по железной дороге добрался до Симферополя. В Симферополе, перенеся три тяжелых приступа, в конце сентября начал поправляться. В середине октября предполагал отправиться в полк, который в это время был под Вапняркой, в направлении на Жмеринку. Набираясь сил перед отъездом, каждый день до обеда я проводил в городском саду (на Лазаревской ул.), где встречался с нашими офицерами и знакомыми.

На фронте в это время, как мы знали из газет, были успехи – в направлении на Москву 1-го октября был занят Орел и казалось, что вот-вот наши войска достигнут Москвы. Настроение у всех было приподнятое, и мало кто в те дни сомневался в успехе. И вот в один из прекрасных октябрьских дней, гуляя на бульваре, совершенно неожиданно я заметил в боковой аллее, гуляющим, кап. Орлова. Я был поражен, так как никак не мог предполагать, что могу встретить его в это время в Симферополе. Естественно, сразу же направился к нему, поздоровались, начались обоюдные вопросы – почему я здесь, почему он здесь. Сейчас, к сожалению, не помню, как он объяснил свое присутствие в Симферополе – самовольно или в отпуску. Он сказал, что отправка в Сибирь отложена, и неизвестно, будет или нет. Затем мы перешли к общему положению на фронтах и к тому, что сулило будущее. Взгляды его на будущее, и даже весьма близкое, были более, чем пессимистичны. На мое возражение – как можно так думать об этом сейчас, когда наши войска продвигаются вперед и повсюду, как будто, успехи, когда занят Орел и т. п., – он ответил: «Это все ерунда, увидишь, как за несколько дней все покатится назад». Я пытался спорить, но он меня начал уверять, что то, что он видел в Таганроге и Ростове, т. е. в глубоком тылу, не предвещает ничего хорошего, и достигнутый успех превратится в катастрофу. Поговорили мы так с полчаса, и в конце разговора он, как всегда, заикаясь сказал мне: «Увидишь, будет обер-офицерская революция». Объясняя свои последние слова, он указал на засилье в тылу старых, неспособных к настоящей войне офицеров и на распущенность тыла. С некоторыми его аргументами трудно было спорить, но я обратил внимание на его настроение и последние слова, сказанные им. Распрощавшись, мы разошлись, чтобы больше никогда не увидеться. Я отправился на фронт, куда и прибыл в двадцатых числах октября, когда наш полк успешно продвигался на Жмеринку. Была занята Жмеринка, Проскуров, мы были переброшены к Казатину. Казалось, что на фронте более или менее благополучно. Сведений с других фронтов поступало к нам очень мало, так что общая картина казалась благоприятной, не предвещавшей катастрофу. В середине декабря, когда начала отступать Киевская группа войск, и мы почувствовали серьезность положения на фронте. Начали отходить и мы: Казатин, Липовец, Ильинцы, Бирзула, Балта, Голта, Нпколаевка, Петровка, Тирасполь и, наконец, «Бредовский поход», окончившийся 12 января 1920 г. на границе Польши. Полк со всеми остальными частями армии оказался в польских лагерях. Что происходило на других фронтах, мы не знали, но катастрофа была на лицо.