Текст книги "Sapiens. Краткая история человечества"

Наши родичи – шимпанзе – обычно живут небольшими стаями из нескольких десятков особей. У них формируются прочные привязанности, друзья охотятся вместе, сражаются плечом к плечу против бабуинов, гепардов и шимпанзе-чужаков. В стае существует сложная иерархия. Главу – как правило это самец – мы называем альфа-самцом. Остальные выражают ему почтение, кланяясь и бормоча, точь-в-точь как подданные перед монархом. Альфа-самец поддерживает в своем царстве социальную гармонию: если двое его подданных подерутся, он вмешается и прекратит безобразие. За эту свою общественно полезную деятельность альфа щедро вознаграждает себя лучшими кусками пищи и не подпускает к своим самкам конкурентов.

Когда два самца вступают в спор за доминирование, каждый формирует в стае коалицию приспешников – и мужского, и женского пола. Узы между членами коалиции скрепляются ежедневным интимным общением: объятиями, поглаживаниями, поцелуями, выкусыванием блох и взаимными услугами. Члены коалиции помогают друг другу в беде. Альфа-самец обычно добивается верховенства не благодаря физическому превосходству, но благодаря своей более крупной и устойчивой коалиции.

Размеры группы, которая может быть сформирована и управляема одним самцом, строго ограничены: группа функциональна лишь до тех пор, пока все ее члены хорошо знают друг друга. Два шимпанзе, впервые увидевшие друг друга, никогда не ухаживавшие друг за другом и не боровшиеся друг с другом, не знают, можно ли доверять этому незнакомцу, стоит ли ему помогать и кто из них рангом выше. По мере того как число особей в группе приближается к критической величине, порядок нарушается, и в конце концов стая распадается, а часть ее членов формирует новую.

В естественных условиях группа шимпанзе насчитывает от 20 до 50 особей. Если группа чересчур разрастается, то возникает нестабильность; лишь крайне редко биологам удавалось наблюдать группы свыше 100 обезьян. Исследователи описали затяжные войны между группами и даже явления «геноцида», когда одна группа систематически истребляет членов другой[4]4
  Michael L. Wilson and Richard W. Wrangham, ‘Intergroup Relations in Chimpanzees’, Annual Review of Anthropology 32 (2003), 363–392; M. McFarland Symington, ‘Fission-Fusion Social Organization in Ateles and Pan’, International Journal of Primatology, 11:1 (1990), 49; Colin A. Chapman and Lauren J. Chapman, ‘Determinants of Groups Size in Primates: The Importance of Travel Costs’, in On the Move: How and Why Animals Travel in Groups, ed. Sue Boinsky and Paul A. Garber (Chicago: University of Chicago Press, 2000), 26.


[Закрыть].

Подобным образом, вероятно, была устроена и жизнь древних людей, в том числе первых Homo sapiens. Социальный инстинкт побуждает людей, как и шимпанзе, заводить дружеские связи и устанавливать иерархию: наши предки тоже охотились и сражались сообща. Однако социальные инстинкты древнего человека, как и у шимпанзе, распространялись только на маленькую группу. Стоило группе слишком разрастись, как социальные связи в ней нарушались и она распадалась. Даже если какая-нибудь плодородная долина могла прокормить 500 древних сапиенсов, столько чужаков никоим образом не могли ужиться друг с другом: как бы они договорились, кому быть вожаком, кому где охотиться и кому с кем совокупляться?

В результате когнитивной революции сапиенсы начали объединяться в более крупные и стабильные группы. Значительную роль тут сыграло умение сплетничать. Но и у сплетни есть свои ограничения. Социологические исследования показали, что предел «естественных» размеров группы, которую объединяет сплетня, – около 150 особей. Люди не могут сблизиться более чем со 150 представителями своего вида и с удовольствием посплетничать о них.

Даже сегодня критический порог для организационной деятельности человека ограничен примерно этим магическим числом. В таких пределах компании, социальные сети, общественные организации и военные подразделения могут действовать на основе близкого знакомства и сплетен. Нет надобности в формальной иерархии, званиях и правилах поддержания порядка[5]5
  Dunbar, Grooming, Gossip, and the Evolution of Language, 69–79; Leslie C. Aiello and R. I. M. Dunbar, ‘Neocortex Size, Group Size, and the Evolution of Language’, Current Anthropology 34:2 (1993), 189. Критику этого подхода см.: Christopher McCarthy et al., ‘Comparing Two Methods for Estimating Network Size’, Human Organization 60:1 (2001), 32; R. A. Hill and R. I. M. Dunbar, ‘Social Network Size in Humans’, Human Nature 14:1 (2003), 65.


[Закрыть]. Взвод из 30 солдат и даже рота из 100 может отлично функционировать благодаря своим внутренним связям, не нуждаясь во внешней дисциплине. Пользующийся уважением сержант становится «королем», и к нему прислушиваются даже офицеры. Семейный бизнес будет развиваться и процветать без совета директоров, гендиректора и бухгалтерии.

Но стоит преодолеть порог в 150 человек, и прежние структуры перестанут работать. Невозможно управлять дивизией из тысяч солдат, словно взводом. Успешный семейный бизнес сталкивается с кризисом, когда разрастается и приходится нанимать много сотрудников. Если в этот момент не удается перестроиться, компания обычно разоряется.

Как же Homo sapiens ухитрился перешагнуть этот порог, создать города, в которых жили десятки тысяч людей, империи, которые насчитывали сотни миллионов? Тут-то и пригодился язык вымысла. Огромные массы незнакомых друг с другом людей способны к успешному сотрудничеству, если их объединяет миф.

Любое широкомасштабное человеческое сотрудничество – от современного государства до средневековой церкви, античного города и древнего племени – вырастает из общих мифов, из того, что существует исключительно в воображении людей. Два католика, в жизни друг друга не видевшие, могут вместе отправиться в крестовый поход или собирать средства на строительство госпиталя, потому что оба верят, что Бог воплотился в человеке и позволил себя распять, чтобы искупить наши грехи. Государства опираются на национальные мифы. Два незнакомых серба понимают друг друга, поскольку оба верят в существование сербского народа, сербской отчизны и сербского флага. Корпорации выстраивают собственные экономические мифы. Два незнакомых друг с другом сотрудника Google эффективно работают вместе, потому что оба верят в существование Google, акций и долларов. Судебные системы живут за счет единых юридических мифов. Два незнакомых юриста найдут общий язык: они оба верят в существование законов, справедливости и прав человека.

Но все это существует лишь внутри тех историй, которые люди придумывают и рассказывают друг другу. В реальности нет богов, наций и корпораций, нет денег, прав человека и законов, и справедливость живет лишь в коллективном воображении людей.

Люди с готовностью признают, что первобытные племена скрепляли свой социальный строй верой в призраков и духов; они собирались в полнолуние на совместные ритульные пляски вокруг костра. Но мы склонны не замечать, что точно так же устроены и наши современные организации. Взять хотя бы корпоративный мир. Современные бизнесмены и юристы – могущественные шаманы. Вся разница между ними и древними шаманами сводится к тому, что современные юристы рассказывают куда более странные истории. Хорошим примером может послужить легенда о Peugeot.

* * *

Фигура, немного напоминающая штадельского льва, красуется на легковых автомобилях, грузовиках и мотоциклах, которые можно встретить по всему миру – от Парижа до Сиднея. Эта эмблема украшает продукцию Peugeot, старейшего и крупнейшего в Европе автопроизводителя. Начиналась компания со скромного семейного бизнеса в деревне Валентиньи, в 300 километрах от пещеры Штадель. Ныне в ней числится около двухсот тысяч сотрудников, разбросанных по всему миру и в большинстве своем друг с другом не знакомых. И эти незнакомцы столь дружно и эффективно работают, что в 2008 году компания произвела более 1,5 миллиона автомобилей и заработала около 55 миллиардов евро.

Лев Peugeot

Photo: Itzik Yahav

В каком смысле мы говорим о существовании Peugeot SA (так официально именуется компания)? Автомобилей Peugeot мы видим вокруг сколько угодно, однако ведь не саму компанию. Даже если бы все автомобили Peugeot одновременно отправились в металлолом, Peugeot SA не исчезла бы. Она продолжала бы производить новые машины и публиковать ежегодные отчеты. Компания владеет заводами, станками, демонстрационными салонами, нанимает механиков, бухгалтеров и секретарей, но и это имущество, и эти люди в совокупности тоже не есть Peugeot. Если бы стихийное бедствие сгубило всех служащих Peugeot, снесло и сборочные цехи, и офисы, все равно компания могла бы взять кредит, пригласить новых сотрудников, построить заводы, купить необходимое оборудование. Компания имеет руководство и акционеров, но и они не есть компания. Всех менеджеров можно уволить, все акции продать, а компания сохранится.

Из этого отнюдь не следует, будто Peugeot SA неуязвима и бессмертна. Если судья вынесет постановление о закрытии компании, то заводы никуда не денутся, рабочие, бухгалтеры, менеджеры и акционеры останутся в живых, а вот Peugeot SA перестанет существовать. Короче говоря, Peugeot SA, по-видимому, не укоренена в материальном мире. Существует ли она на самом деле?

Peugeot – это фикция, порожденная коллективным воображением. Слово «фикция» обозначает нечто вымышленное, то, что существует именно благодаря нашему общему согласию вести себя так, словно оно действительно существует. Юристы так и называют это явление: «юридическая фикция». Материальной реальности тут можно и не искать, но компания существует в качестве юридического лица. Как вы и я, она подчиняется законам тех государств, где оперирует. Она вправе открыть банковский счет, владеть собственностью. Она платит налоги и может отвечать перед судом по гражданскому и даже по уголовному делу самостоятельно, то есть отдельно от людей, которые работают в ней или являются ее владельцами.

Peugeot принадлежит к особой разновидности юридической фикции: «компания с ограниченной ответственностью». Это одно из самых изощренных человеческих изобретений. Многие тысячелетия Homo sapiens ничего подобного не знал. На протяжении почти всей известной нам истории собственностью могли владеть лишь реальные люди, из плоти и крови, – те, кто крепко стоял на ногах и имел соответствующий размер мозга. Если во Франции в XIII веке некий Жан открывал мастерскую по производству карет, он и его бизнес представляли собою практически одно целое. И если бы сколоченная им карета разломалась через неделю после продажи, недовольный покупатель подал бы в суд именно на Жана. Если бы Жан занял у кого-то тысячу золотых, чтобы начать дело, и в результате обанкротился, ему пришлось бы продавать свое личное добро, лишь бы расплатиться. Дом, корову, землю, а может быть, и родных детей. Если бы этого не хватило на покрытие издержек, власти могли посадить Жана в долговую яму или же кредиторы могли обратить его в рабство. Он нес полную, неограниченную ответственность за любые обязательства, которые приняла на себя мастерская.

В ту пору человеку приходилось дважды – да нет, больше раз подумать, прежде чем начать бизнес. Подобная юридическая система не способствовала развитию предпринимательства. Люди опасались открывать собственное дело, брать на себя финансовые риски – ведь в случае провала всей семье грозило разорение и даже утрата свободы.

Вот почему со временем люди и создали этот продукт коллективного воображения – компанию с ограниченной ответственностью. По закону такая компания отделена от людей, которые ее основали, и от тех, которые вложили в нее деньги или же ею руководят. За последние столетия именно такие компании стали лидерами в экономике, мы привыкли к ним и стали забывать, что они существуют лишь в нашем воображении. В США такого рода компании именуются «корпорациями» – забавно, ведь происходит этот термин от латинского corpus – «тело», но физического тела у корпорации как раз и нет. Что не мешает американской судебной системе обходиться с корпорациями как с субъектами права: в этом смысле они приравнены к настоящим, из плоти и крови, людям.

Так действовала и французская судебная система, когда в 1896 году Арман Пежо, унаследовавший от родителей металлургический завод по производству пружин, пил и велосипедов, решился выпускать автомобили и основал компанию с ограниченной ответственностью. Компанию он назвал собственным именем – и тем не менее она была от него независимой. Если у кого-то ломалась машина, огорченный покупатель мог судиться с Peugeot. Но не с Арманом. И если бы компания, набрав в кредит миллионы, обанкротилась, сам Арман Пежо не был бы должен кредиторам ни франка, ведь заем получила компания Peugeot, а не Homo sapiens Арман Пежо. Peugeot-человек умер в 1915 году. Peugeot-компания здравствует до сих пор.

Каким же образом человек по имени Арман Пежо создал Peugeot, юридически оформленную компанию? В сущности, тем же способом, каким во все века священники и жрецы создавали богов и демонов, а тысячи французских кюре поныне каждое воскресенье предъявляют своим прихожанам Тело Христово: в основе этих чудес – фикция, которую люди приняли, в которую поверили. Когда католический священник, облаченный в предписанные обрядом одежды, торжественно произносит в определенный момент положенные слова, обычные с виду облатка из теста и вино превращаются в плоть и кровь Христа. Священник провозглашает: «Hoc est corpus meum!» («Сие есть тело мое!»), и – фокус-покус – облатка превращается в плоть. Миллионы французских католиков ведут себя так, будто Бог действительно присутствует в освященных вине и хлебе.

Для Peugeot SA ключевым сюжетом стал закон, принятый французским парламентом. С точки зрения французского права, если имеющий лицензию юрист выполнит должным образом всю ритуальную последовательность действий, напишет правильные заклятия и заклинания на специально оформленном листе бумаги и скрепит своей подписью с завитушками, то – фокус-покус – появится новая компания. Когда в 1896 году Арман Пежо надумал основать компанию, он заплатил юристу за все эти священные процедуры. И поскольку юрист осуществил все предписанные ритуалы, написал и произнес все положенные заклятия, то миллионы французских граждан поверили в раздвоение Пежо на прежнего Армана-человека и на новенькую компанию Peugeot SA, к которой они стали относиться со всем подобающим такой корпорации почтением.

Сочинить жизнеспособный сюжет не так-то просто. Жрецы и священники должны были хорошо разбираться в возможностях, предпочтениях и даже капризах бесчисленных богов, духов и демонов. Например, если во время засухи заклинатель хотел вызвать дождь, прежде всего ему требовалось знать, какое божество контролирует погоду. Можно ли, к примеру, выпросить дождь у владыки морей или же за это отвечает исключительно покровитель ветра? Чтобы выяснить это, колдун всматривался в мифы, в различные истории, которые его племя рассказывало о богах. Сходным образом, когда юристу нужно разобраться в правах и обязанностях компании с ограниченной ответственностью, он изучает набор правил, составленных его обществом (правда, свод этих сюжетов, «предпринимательское право», куда скучнее мифов). Юристы, занимающиеся предпринимательским правом, подробно, изо дня в день, изучают такие сюжеты и бесконечно дискутируют с коллегами, имеет ли корпорация такое-то или такое-то конкретное свойство или нет. Например, может ли она владеть территорией? Может ли вести войны? Монополизировать какую-то отрасль?

* * *

Все это стало возможно благодаря развитию языка воображения: с его помощью мы представляем себе и описываем явления, существующие исключительно внутри наших рассказов. И штадельский человеколев, и компания Peugeot сделаны не из атомов, не из живых белков, а из вымысла. За века и тысячелетия люди научились сочинять чрезвычайно сложные сюжеты. В этой сети мифов фикции, подобные Peugeot, не только существуют, но и накапливают неслыханную мощь – они гораздо сильнее льва или целой львиной стаи. Однако вне такой сети их существование невозможно. Если бы все сапиенсы дружно утратили способность обсуждать то, чего не существует в реальности, компания Peugeot исчезла бы во мгновение ока, а с ней вместе биржи, религии, государства, деньги и права человека.

В научных кругах такие явления, которые порождаются мифами и иными сюжетами, именуются «фикциями», «социальными конструктами» или «воображаемыми реальностями». Воображаемая реальность – вовсе не ложь. Солгать – значит сказать, что у реки ты видел льва, когда на самом деле ты прекрасно знаешь, что никакого льва там нет. Сама по себе ложь – даже не привилегия сапиенсов. Зеленые мартышки уличены во лжи: они испускают клич, предупреждающий о приближении льва, когда никакого льва нет и в помине. Отпугнув таким образом сородича, только-только подобравшегося к банану, лжец завладевает лакомством. В отличие от лжи, воображаемая реальность есть то, во что верят все, и пока эта общая вера сохраняется, выдумка обладает вполне реальной силой. Скорее всего, штадельский скульптор искренне верил в человека-льва, духа-хранителя племени. Среди шаманов попадаются шарлатаны, но большинство из них искренне верят в существование богов и демонов, а большинство миллионеров столь же искренне верят в существование денег и компаний с ограниченной ответственностью. Правозащитники обычно верят в права человека, и, когда в 2011 году ООН потребовала от ливийского правительства соблюдения прав человека в стране, это никто не воспринял как ложь, хотя и ООН, и Ливия, и права человека – всего лишь плод нашего богатого воображения.

Способность создавать воображаемую реальность из слов позволяет множеству незнакомых друг с другом людей работать вместе. Даже более того: поскольку широкомасштабное сотрудничество основано на мифе, способ сотрудничества можно изменить, изменив сам миф, то есть рассказав иной сюжет. В определенных обстоятельствах мифы меняются очень быстро. В 1789 году французы чуть ли не за ночь переключились с мифа о божественном праве королей на другой миф – о власти, принадлежащей народу. Со времен когнитивной революции сапиенсы обрели способность быстро пересматривать свое поведение, приспосабливая его к меняющимся нуждам. Таким образом культурная эволюция перешла на полосу обгона, обойдя заторы на пути эволюции генетической. На этой полосе Homo sapiens быстро опередил и прочих животных, и другие виды людей именно в способности к сотрудничеству.

Шимпанзе и слоны при всем их разуме и смекалке революций не совершают. Шимпанзе от природы склонны жить в группе из нескольких десятков особей во главе с альфа-самцом. Близкие их родственники, мелкие бонобо, также соединяются в группы, где присутствуют и самки, и самцы, однако вожаком обычно становится самка. У слонов самки вместе с отпрысками объединяются в матриархальные стада, а взрослые самцы живут поодиночке. Не все определяется ДНК: на поведение животных также влияют окружающая среда и личные вкусы. Тем не менее в стабильных условиях животные одного вида ведут себя достаточно предсказуемо. Заметные перемены в поведении, как правило, происходят в связи с генетическими мутациями. Самки шимпанзе не берут примера с бонобо и не затевают феминистических революций. Самцы шимпанзе не созывают конституционных собраний, дабы свергнуть альфа-самца и провозгласить отныне и навек равенство всех особей в группе. Для подобных радикальных перемен сначала понадобилась бы генная мутация.

По тем же причинам не совершали переворотов и древние люди. Насколько мы можем судить, изменение социального уклада, изобретение технологий, освоение новых земель всегда оказываются следствием генных мутаций и влияния окружающей среды, а не культурной инициативы. Сотни тысяч лет понадобились людям на первые шаги. Два миллиона лет назад генная мутация привела к появлению нового вида человека, Homo erectus. Человек прямоходящий создал новую, более эффективную технологию каменных орудий труда, которая и считается главным достижением этого вида. Но пока в генах Homo erectus не произошли очередные изменения, каменные орудия оставались неизменными – и так миллион с лишним лет!

Альфа-самец у католиков отказывается от половой жизни и выведения потомства, хотя этой жертвы не требуют ни экологические, ни генетические факторы

© Korea.net / Korean Culture and Information Service (Jeon Han)

И напротив, после когнитивной революции сапиенсы научились быстро корректировать свое поведение и передавать новые навыки следующим поколениям – для этого им уже не требовалось ни генетических мутаций, ни перемен в окружающей среде. Наглядный пример – складывающиеся в разных культурах бездетные элиты, такие как католические и буддистские монахи, китайские бюрократы-евнухи. Сам факт существования подобных элит противоречит фундаментальным принципам естественного отбора, ведь господствующие члены общества добровольно отказываются от права на потомство. У шимпанзе альфа-самец использует свое преимущество именно для того, чтобы совокупляться со всеми (или почти всеми) самками и таким образом передавать свои гены большей части детенышей, а католический альфа-самец воздерживается от секса и деторождения. Этот отказ объясняется не специфическими условиями окружающей среды, такими как недостаток пищи или потенциального партнера, не вызван он и прихотями генетической мутации. Католическая церковь прожила уже немало веков, передавая от иерарха к иерарху не «ген целибата», а Новый Завет и каноническое право.

Иными словами, если архаические виды человека сохраняли усвоенное поведение на протяжении сотен тысяч лет, то сапиенсы способны изменить социальный уклад, характер межличностных отношений, экономическую деятельность и другие формы поведения за десять-двадцать лет. Можно изменить воображаемую реальность католической церкви, Peugeot, племени охотников и собирателей, вовсе не меняя при этом ДНК всех поголовно христиан, всего штата сотрудников Peugeot или всех членов племени. И в этом оказался ключ к успеху Homo sapiens. В драке один на один победителем, скорее всего, вышел бы неандерталец, но в споре сотен и тысяч у неандертальцев не было бы и доли шанса. Неандерталец умел сообщать своим сородичам, где таится лев, но не умел передавать – и перекраивать – предания о духах предков. Поскольку неандертальцы не обладали способностью сочинять – они не могли и эффективно сотрудничать большими группами, приспособить социальное поведение к быстро меняющимся обстоятельствам.

Мы не сумеем проникнуть в мозг неандертальца и выяснить, как он мыслил, но косвенным свидетельством ограниченности его когнитивных способностей по сравнению с сапиенсами мы располагаем. При раскопках поселений сапиенсов в глубине европейского материка (примерно 30-тысячелетней давности) археологи натыкаются порой на раковины со средиземноморского и атлантического побережья. Так далеко от моря ракушки могли попасть лишь благодаря торговле или обмену между различными племенами сапиенсов. В поселениях неандертальцев не обнаружено и следа подобной деятельности: каждая группа создавала инструменты лишь из подручного материала[6]6
  Yvette Taborin, ‘Shells of the French Aurignacian and Perigordian’, in Before Lascaux: The Complete Record of the Early Upper Paleolithic, ed. Heidi Knecht, Anne Pike-Tay and Randall White (Boca Raton: CRC Press, 1993), 211–228.


[Закрыть].

Другой пример находим в южной части Тихого океана. Племена сапиенсов, обитавшие на острове Новая Ирландия, к северу от Новой Гвинеи, изготавливали высокопрочные и острые инструменты из вулканического стекла – обсидиана. Однако на этом острове нет природных источников обсидиана. Лабораторный анализ показал, что обсидиан, из которого жители Новой Ирландии делали свои инструменты, доставлялся с другого острова – Новой Британии – за 400 километров[7]7
  G.R. Summerhayes, ‘Application of PIXE-PIGME to Archaeological Analysis of Changing Patterns of Obsidian Use in West New Britain, Papua New Guinea’, in Archaeological Obsidian Studies: Method and Theory, ed. Steven M. Shackley (New York: Plenum Press, 1998), 129–158.


[Закрыть]. Значит, среди островитян были опытные моряки, плававшие по морю на достаточно большое расстояние. На первый взгляд обмен кажется в высшей степени прагматичным занятием, не требующим фиктивной основы. Но факт остается фактом: ни одно животное, кроме сапиенса, не занимается обменом, а все системы обмена сапиенсов были основаны на фикциях. Обмен не может существовать без доверия, а поверить чужаку очень непросто. Современная всемирная сеть торговли основана на таких фиктивных сущностях, как валюты, банки и корпорации. Когда в родоплеменном обществе два незнакомых человека хотели совершить обмен, они устанавливали доверие, обращаясь к общему богу, мифическому предку или тотемному животному. В современном обществе на банкнотах обычно изображают религиозные символы, великих предков или корпоративные тотемы. А если сапиенсы обменивались ракушками и обсидианом, они тем более могли передавать друг другу информацию, расширяя таким образом сеть знаний, – ничего подобного у неандертальцев и других древних не было.

Следует также указать на различия в технике охоты. Неандертальцы охотились по большей части в одиночку или небольшими группами, а сапиенсы выработали технику, основанную на взаимодействии десятков соплеменников, а порой и нескольких племен. Особенно эффективным оказался такой прием: полностью окружить стадо диких животных и загнать в узкое ущелье, где с ними гораздо легче справиться. Если этот план удавалось осуществить, то за полдня общими усилиями люди получали тонны мяса, жира и множество шкур. Археологи обнаружили места, где такие облавы устраивались ежегодно. Сооружались даже заборы и другие препятствия, искусственные ловушки и специальные площадки для забоя.

Вероятно, неандертальцы не очень-то радовались, когда их охотничьи угодья превратились в принадлежащие сапиенсам скотобойни. Однако, если это недовольство привело к конфликту, шансов у неандертальцев было не больше, чем у диких лошадей. Полсотни неандертальцев, взаимодействующих по традиционному, статичному плану, – отнюдь не соперники пятидесяти практичным, изобретательным сапиенсам. И даже если в первом раунде сапиенсы проигрывали, они быстро придумывали новые уловки и побеждали в матче-реванше.