Текст книги "Михаил Ардов. Алексея Баталова нет. Конец эпохи"

Михаил Ардов. Алексея Баталова нет. Конец эпохи

В от картинка из детства: моему брату тринадцать, он, держа меня, четырехлетнего, за руку, ведет вниз, к пристани. Я помню горку, траву, пристань. Но где это было, не помню…

До трех лет Алеша жил в бывшей дворницкой во дворе МХАТа. Стоило ему распахнуть дверь, как он оказывался в волшебном мире: во дворе сидели, курили, беседовали актеры в гриме и театральных костюмах. Под ногами вечно крутились знаменитые мхатовские кошки. Там же складывали штабелями декорации.

МХАТ был домом его маме Нине Ольшевской и отцу Владимиру Баталову. Оба были актерами. Отец играл под псевдонимом Аталов, чтобы не путали со знаменитым братом Николаем Баталовым. После оглушительного успеха в фильме «Путевка в жизнь» тот играл на сцене Фигаро и Ваську Окорока. Тетя Леля – Ольга Николаевна Андровская, его жена, была не менее знаменита. Там же, во МХАТе, играл и муж Алешиной тетки – Виктор Станицын, и еще много родственников.

Когда родители Алеши развелись, ему было всего три года. Наверное поэтому он развода не почувствовал. Просто в пять лет с мамой переехал к ее новому мужу, моему будущему отцу Виктору Ардову. Алеша был очень занятным курносым мальчиком, и отчим сразу привязался к нему. Пасынок называл его папой Витей или просто Витей. Их взаимная любовь никогда ничем не омрачалась. Алексей где-то написал: «Витя был совершенно замечательный, добрый и милый человек». Разговоров об усыновлении не заводили. Пасынок и пасынок – зачем эти сложности? Тем более что родной отец продолжал приходить к сыну.

Мама и Владимир Петрович поженились очень рано – лет в семнадцать. Не знаю, почему они разошлись, во всяком случае, сделали это без скандалов. Люди того поколения умудрялись сохранять хорошие отношения.

Алешин отец регулярно заглядывал на Ордынку, он очень полюбил нашего младшего брата Борю. Сажал его, маленького, себе на плечи и носил по комнатам. Боря перебирал редкие волоски на лысой голове дяди Володи и пел Вертинского: «В синем и далеком океане…» Мы с Алешей однажды были у его отца дома, он даже дал сыну какие-то деньги.

Когда мама вышла замуж за Ардова, они первое время ютились в крошечной комнатке коммунальной квартиры на первом этаже, на улице Садовники. Однажды в отсутствие отца туда зашли его приятели Лев Никулин и Валентин Стенич. Уселись на диван и пустились в разговоры с моей мамой. В это время распахнулась форточка и в комнату всунулась чья-то голова.

– Простите, вы не знаете, где здесь помойка?

– Вот! – воскликнули одновременно писатели и указали друг на друга.

Потом отец приобрел квартиру в писательском доме в Нащокинском переулке. Надо было срочно внести за кооператив большую сумму. Деньги появились неожиданно. Мама играла, и весьма хорошо, в покер. Ставки были приличными. Однажды ее партнером за карточным столом оказался Дмитрий Шостакович. Маме везло, а ему нет. Она выиграла крупную сумму. Так что родительская квартира была куплена, можно сказать, на деньги композитора.

В Нащокинском их соседом был Осип Мандельштам, они с женой Надеждой Яковлевной жили этажом выше. Бывало, когда Мандельштам вел к себе на пятый этаж какого-нибудь гостя, он по дороге звонил в нашу дверь. Если открывала мама, говорил: «Здесь живет хорошенькая девушка». Потом раскланивался и шел дальше.

Меня из родильного дома привезли в октябре 1937 года в другую квартиру – в Лаврушинском переулке. Илья Ильф, который дружил с папой, зашел к нам, увидел какую-то немолодую женщину и подумал: «Какая строгая у Виктора теща!» А это была Анна Ахматова.

У Алеши была верующая бабушка, мать Владимира Петровича. Его покрестили во Владимире, где он и родился. По желанию бабушки назвали Алексеем в честь Александра Невского, которого незадолго до смерти постригли в монахи и дали имя Алексей.

Через год после моего появления на свет родители еще раз поменяли место жительства. Они переехали на Большую Ордынку, в ту самую квартиру, которая благодаря Анне Ахматовой стала впоследствии называться легендарной. Так сложилось, что она жила у нас чаще и дольше, чем у себя в Питере.

Помнится один случай, это было еще в квартире на Нащокинском. Анна Андреевна впервые поселилась у моих родителей, они изнемогали от почтительности. Но моему отцу, человеку живому и остроумному, такая атмосфера была противопоказана. Однажды вечером папа с мамой куда-то собирались. Ахматова сказала:

– Я побуду дома, хочу поработать.

Зажмурившись от страха, мой отец произнес:

– Словарь рифм на этой полке слева!

И Ахматова громко рассмеялась.

Наша легендарная квартира на Большой Ордынке, 17 всегда была открыта для гостей. В кабинете отца стояла мебель из карельской березы, в столовой – красного дерева, имелся даже кабинетный рояль. На кухне жила домработница Оля, в детской – няня Мария Тимофеевна. Вскоре у писателя Ардова появилась секретарша Наталья Николаевна. Завтрак плавно переходил в обед. Гости, которые приходили с утра, часто оставались до вечера. Среди них были эстрадные артисты, писатели и поэты, три нобелевских лауреата, между прочим, – Пастернак, а позже Солженицын и Бродский.

Наши родители дружили с певицей Лидией Руслановой. Ее, как известно, арестовали. Когда она освободилась, прямо из тюрьмы пришла к нам на Ордынку. Ардов встретил Русланову словами: «Лидка, я тебе новый анекдот расскажу».

Почему-то мне особенно запомнились вечера. Мы с маленьким Борей пьем чай, нас, детей, сейчас отправят спать. Родители играют в карты, Ахматова при этом присутствует. Папа изображал зятя-грузина, а Ахматова была как бы тещей. Если мама неудачно ходила, папа говорил с сильным акцентом: «Ви мэна парастытэ, мама, я удывляюс вашей дочэри…»

Алеша рос довольно избалованным ребенком. Однажды, еще в Нащокинском, нянька кормила его котлетами, он капризничал, отказывался есть. Ахматова долго наблюдала эту сцену, а потом вежливо спросила: «Алеша, вы не любите котлеты?» На него такое впечатление произвели ее тон и обращение на вы, что он послушно все съел.

Папа питал слабость к бракованным и уцененным предметам. Он часто покупал на Пятницкой подпорченные – давленые – конфеты. Их продавали дешевле. Когда в очередной раз стал ими угощать Анну Андреевну, она спросила: «Их хоть при вас давят?» Юмор в нашей жизни присутствовал всегда. Папа занимался этим профессионально – сочинял фельетоны и смешные рассказы, а Анна Андреевна была очень остроумной. Мы с раннего возраста все это впитывали. Помню, позвонил какой-то человек и попросил к телефону «Анну Аркадьевну». Я понял, что он перепутал отчество Ахматовой и назвал ее как Каренину. «Она уехала к Вронскому», – ответил я ему. Когда повесил трубку, подумал: «Надо было сказать «Отправилась на железную дорогу!»

Мой отец Виктор Ефимович был главой семьи: и кормилец, и добытчик. Он стал работать для печати с середины двадцатых годов. Как только стал известным, подружился с Зощенко, Ильфом и Петровым. У него выходили книги, перед войной в Театре сатиры с успехом шла пьеса «Мелкие козыри», скетчи Ардова исполняли на эстраде, смешные рассказы читал Игорь Ильинский. Пробовал силы отец и в кинематографе, правда неудачно. Он написал сценарий под названием «Светлый путь», а Григорий Александров снял по нему фильм. Я его не видел, но родители говорили, что от первоначального сценария там осталась лишь вывеска с надписью «Гостиница Малый Гранд-отель». Мама вспоминала, как на премьере картины папа, глядя на летающий в небе автомобиль и другие смелые режиссерские находки, то и дело восклицал: «Ух ты! Ух ты!» Но убрать фамилию из титров так и не решился.

Папа писал великолепные сатирические рассказы и очень любил сам их читать. Он говорил: «Когда мне удается рассмешить аудиторию, я испытываю ни с чем не сравнимую радость». Среди его поклонников попадались и весьма неожиданные. Например мне рассказывал Максим Шостакович, что его отец Дмитрий Дмитриевич цитировал Ардова. Когда на кухне раздавался какой-то громкий звук, он выкрикивал папино двустишие: «Граждане! На кухонном фронте / Горящий примус не уроньте».

Однако все это благополучие было весьма зыбким – в стране террор, во Владимире арестовали маминых родителей. Но отец никогда не унывал – его спасало невероятное остроумие. Из Парижа Владимир Маяковский привез «рено». Он стал первым обладателем иностранного автомобиля. Как-то папа пришел в компанию, где был и поэт.

– Ардик, – спросил Маяковский папу, – вы там не видели мой «рено»?

– Ни хрено я там не увидел, – ответил тот.

Однажды в Союзе писателей отец разговорился с каким-то человеком, представился ему:

– Моя фамилия – Ардов.

Неподалеку стоял поэт Твардовский, он неожиданно вмешался:

– Какая неприятная фамилия.

Отец повернулся к нему и ответил:

– Это потому, что она составляет ровно середину вашей.

Будучи уже взрослым, я занимался литературной поденщиной, она кормила меня в шестидесятые и семидесятые годы. Однажды сказал отцу, что мне надоело, собираюсь бросить это дело, и услышал: «Куском хлеба в футбол не играют…»

Мой папа был женат дважды. Первая жена, Ирина Константиновна Иванова, считалась одной из самых красивых гимназисток в Москве. Папа рассказывал, как в многолюдной компании встретились Брик, Маяковский и он с женой. Осип любезничал с Ириной Константиновной. К ним подошел Маяковский.

– Ося, я звонил домой. От Лилечки уже ушли… ей одной страшно. Кому-нибудь из нас надо ехать…

– Вот ты и поезжай, Володенька, – сказал Осип не без злорадства.

Брак папы с Ирой был недолгим. И хотя они разошлись, до конца жизни сохранили хорошие отношения. Ирина Константиновна печатала папины рассказы на машинке. Когда я подрос, возил ей рукописи отца на метро в Сокольники в двухэтажный деревянный дом, где она жила с мужем и дочкой.

На первой папиной жене женился его приятель Николай Иванович Таль. Они все прекрасно общались. А Таль служил переводчиком у немцев. Однажды его сослуживец спросил:

– Чем вы занимались в воскресенье?

– Играл в покер.

– Сейчас перечислю: я, моя жена, муж моей жены, жена мужа моей жены и муж жены мужа моей жены.

Немец пришел в полный восторг. Он водил его по кабинетам и просил повторять эту фразу по-немецки.

Со своей второй женой, моей и Алешиной мамой, папа познакомился в поезде. В 1930 году артистов МХАТа повезли по провинциальным городам. Папа их сопровождал, чтобы писать для театра репертуар на злобу дня. Во время этого путешествия мои будущие родители оказались в одном купе. Папа достал маслины. А мама никогда в жизни их не видела.

– Что это такое? – спросила она.

– Хотите попробовать? – и папа угостил ее.

– Какая гадость! – воскликнула мама и выплюнула маслину.

Так состоялось их знакомство. Кстати, впоследствии маслины она полюбила…

В тридцатые годы мама перешла из МХАТа в Театр Красной армии. Кто читал булгаковский «Театральный роман», хорошо представляет атмосферу МХАТа. Да и потом, ей просто не давали там ролей. А художественный руководитель Театра Красной армии Алексей Попов занимал маму во многих спектаклях, она потом и сама стала ставить. Мало кто знает, что Нина Ольшевская сыграла в протазановской «Бесприданнице» сестру Ларисы…

Мы с Алешей – единоутробные братья, он был старше меня на девять лет. Это все-таки большая разница в возрасте. Мое первое сознательное воспоминание о старшем брате относится к войне. В 1941-м мама с тремя детьми поехала в эвакуацию: Свердловск – Уфа – Казань – Бугульма. Мне еще нет четырех, младшему Боре – полтора года. Бугульма была маленьким городком. Нас поселили в простом деревянном доме, прожили там не один год. Какое-то время меня водили в местный детский сад.

Отец служил в армейской газете в звании майора. О войне он рассказывал мало, хотя у него даже был орден Красной Звезды. Как всегда, старался вспомнить только что-нибудь смешное. Например как однажды с шофером ехал под Краснодаром в грузовике. В этот момент к городу подошли немцы. Они видят – впереди какие-то танки. «Давай подъедем поближе, посмотрим – наши или немецкие», – предложил шофер.

Ехать долго не пришлось, один из танков выстрелил, снаряд разорвался прямо перед машиной. Они бросились наутек. «В этот момент я забыл про свой порок сердца, – рассказывал папа. – С легкостью перепрыгивал через полутораметровые плетни, да еще стрелял на ходу из пистолета в сторону предполагаемой погони».

Однажды отец приехал к нам в Бугульму в отпуск. Как сейчас помню, стоит во дворе нашего жалкого домика, целится из пистолета ТТ в поленницу дров и расстреливает всю обойму. А мы с Алешей потом бежим и ищем на дровах следы пуль. «Нет, ничего не видно, – разочарованно говорит брат. – Давай еще!» Отец опять стреляет в поленницу. Потом он уехал, и у нас все потекло по-прежнему: я – в детский сад, брат – в школу, мама – в театр. По выходным она пекла очень вкусные пироги с картошкой.

Кстати, была еще одна история с пистолетом, но уже после войны. Брат Боря, я и наш приятель вошли в кабинет отца. Он сидел за столом и что-то писал. «Покажи браунинг», – прошу его. (Папа свой ТТ сдал, но браунинг у него остался.) Отец не знал, что семнадцатилетний Алексей с помощью этого «предмета» развлекает своих приятельниц. Когда девушки заходили к нам домой, он брал отцовский пистолет и разыгрывал перед ними сценки. Папа, естественно, был уверен, что в обойме пуль нет. «Сейчас я тебя застрелю», – пошутил он и направил пистолет на Борю. Но в последний момент отвел дуло. Прогремел выстрел, пуля вошла в стену. Папа побледнел. Пистолет на следующий день исчез из нашей квартиры…

В Бугульме был клуб, мама там исхитрилась организовать театр, в котором и начал карьеру мой старший брат. Музыкальной частью заведовал старый мамин знакомый Павел Геннадьевич Козлов. Иногда по вечерам они оставались в театре, Павел Геннадьевич садился за рояль и играл. Едва заслышав звуки музыки, на сцену выходили крысы и усаживались рядком недалеко от рояля. Алеша в театре помогал рабочему сколачивать станки, красил ширмы, подавал актерам реквизит и тряс ржавый колокольчик, подавая первый звонок. Однажды мама упала на сцене в голодный обморок, кто-то закричал: «Занавес!» Брат стал быстро его опускать.

Мама обещала Алеше, что когда будет репетировать Островского, даст ему роль официанта. Кроме мизерной зарплаты ученика он уже получал деньги за чтение стихов на концертах. Между прочим, сейчас местный драматический театр в Бугульме носит имя Алексея Баталова…

В Москву мы вернулись в 1944-м. В этом же году я пошел в школу. В нашей квартире все было так, как я запомнил, разве что она стала меньше. Это просто я вырос. Та же мебель карельской березы в кабинете отца, только посреди столовой – ржавая железная печка. У брата уже была своя комнатка, она так и называлась «Алешина комната», крошечная – два на два метра. Там стояли: топчан, то ли на кирпичах, то ли на ножках, на нем – пружинный матрас, письменный старинный стол, привезенный из Владимира из дома бабушки, стул и тумбочка у кровати. Когда Алексей ложился на свой топчан, доставал ногами до противоположной стены.

В 1945-м мама сняла дачу в Валентиновке. По соседству жил Вертинский с красавицей-женой и очаровательными крошечными дочками. Александр Николаевич время от времени устраивал концерты. И Алеша в свои семнадцать лет научился очень точно подражать ему: так же жестикулировал, даже пел похоже, грассируя.

Мой отец был очень обеспокоен увлеченностью пасынка театром. Они с мамой даже не пустили брата сниматься в «Тимуре и его команде». Папа боялся, что из него получится пошловатый актер, который будет сидеть в ресторане ВТО, пить водку и говорить своим собутыльникам: «Выхожу я на сцену, а публика: «Ря-я-а-а-а!»

К счастью, этого не случилось. Во-первых, Алеша всегда был далек от актерской богемы, а во-вторых, с алкоголем никаких особых отношений у него не возникло – мог выпить перед обедом рюмку водки, и все. Единственное, Алексей много курил – с семи лет. Всегда с сигаретой. Родители с этим не боролись. Отец никогда не курил, и мне передалось невероятное отвращение к табаку.

Надо сказать, что папа волновался и по поводу будущего двух своих родных сыновей, меня и Бори. Спустя много лет, когда мы уже были взрослыми, пошли они с мамой в гости к его приятелю. Мама с удовольствием пила коньячок в компании хозяина, а отец, которому по причине порока сердца пить запрещалось, мрачно на них смотрел. «Хотел жениться на русской женщине, чтобы были русские дети, – сказал он патетически. – Кажется, переборщил. Старший – поп, а младший – пьяница!»

Мои родители прожили вместе долгую жизнь. Отец у нас был ходок по дамской части, мама об этом знала, периодически вспыхивали скандалы, ссоры. Потом мирились, их многое связывало. Все было сложно и вместе с тем просто, как у всех супружеских пар.

После войны на Ордынке еще некоторое время продолжалось относительное благоденствие. У нас даже появился маленький трофейный «опель». Алексей от него не отходил, именно на этом автомобильчике он учился вождению и стал страстным автомобилистом – вечно таскал домой какие-то запчасти. Но вскоре вышло постановление ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград», репрессии коснулись и сатириков. Папу перестали печатать в «Крокодиле», а ведь он был одним из основателей этого журнала. Ему стало труднее кормить семью. Отцу разрешали выступать с чтением своих рассказов только в глухой провинции. Тогда и был продан рояль, а за ним все ценные книги…

Мой папа очень любил Алешу и воспитывал как родного сына. Единственным осложнением в их отношениях было то, что брат плохо учился в старших классах. Мама очень огорчалась, что Алеше не давались физика, химия и математика. Как-то на педсовете педагоги его песочили, и тут слово взяла учительница истории – Евгения Израилевна Капитонова. Она сказала фразу, которая стала пророческой: «Пройдут годы, и наша школа будет гордиться тем, что в ней учился Алексей Баталов».

К экзаменам в Школу-студию МХАТ Алешу готовил его родной отец, ведь он долгое время был помощником Станиславского. Поступив, брат сразу же стал отличником и получал именную стипендию Москвина.

Алексей женился раньше, чем стал актером. Учась в десятом классе, он зашел в кабинет папы и объявил, что хочет жениться. Отец внимательно посмотрел на «Митрофанушку» и спокойно сказал: «Хорошо, Алеша, только ты хотя бы школу окончи».

Ира Ротова была подругой детства брата. Ее отца, художника и карикатуриста Константина Ротова, посадили в лагерь – кто-то из коллег написал донос.

Ира вспоминала, что впервые увидела моего брата на даче, которую они снимали на Клязьме: «Вдруг калитка открылась и на настоящей белой лошади появился красивый мальчик. Он молча объехал нашу дачу и так же молча скрылся вдали». Ира была сражена. А потом оказалось, что белая лошадь – это старая водовозная кляча, причем слепая. А красивый мальчик – Алешка Баталов, чья семья жила на соседней улице. Вот что значит художественное воображение.

Они поженились сразу же после школы, им было по шестнадцать. Расписались тайком, никому ничего не говоря. Обручальное кольцо купили одно на двоих, одолжив денег у домработницы Николая Погодина. Внутри кольца сделали гравировку: «Алеша + Ира = Любовь».

В юности Алеша побаивался даже подойти к незнакомой девушке. По причине этой робости и женился на Ире, поскольку знал ее с детства. Как он говорил впоследствии: «Ну не мог же я жениться на чужой девушке!»

Когда они объявили дома, что поженились, родители пришли в ужас: совсем же дети! Вчерашние школьники, работы нет, жилья тоже. Никому и в голову не приходило, что их детская дружба закончится браком. А теперь я думаю: может, они и не расписывались вовсе, вполне возможно, что Алеша это нафантазировал. Как могли их расписать в ЗАГСе в шестнадцать лет?

Молодоженам жить было негде: свободных комнат ни у нас (Алеша уступил свой «пенальчик» Анне Андреевне), ни у родителей Иры не имелось. Вот они и скитались, жили то тут, то там.

Отец Иры вернулся из лагеря только через несколько лет после их свадьбы. Они с Алешей подружились. Когда Константин Ротов получил заказ проиллюстрировать михалковского «Дядю Степу», он наградил милиционера чертами своего зятя. А тот с гордостью говорил: «У меня и размер ноги тот же – сорок пятый».

Ира была веселой, озорной и очень кокетливой. Мы с братом Борей в нее влюбились, как только увидели. Помню, как Ирина мама, дама очень рациональная, говорила: «Если ей будет не с кем кокетничать, она будет кокетничать со стулом».

А вот с тещей у брата отношения не сложились. Она была драматургом, писала книги для детей и имела большие претензии к зятю. Подзуживала Иру, чтобы та ушла от него. Вначале теща была недовольна тем, что он не зарабатывает денег, а потом, когда стал известным, – что слишком много поклонниц.

Ира была остроумной, вся в своего отца. Недаром Ротова называли «профессором смеха» – такие веселые картинки он рисовал. Еще и года не прожив вместе, в самый пик романтических отношений, Ира подарила мужу свою фотографию с такой надписью: «Алеше от первой жены». Напророчила, а может, подозревала, чем это все закончится…

В 1953-м Алексей снимался в Ленинграде в фильме «Большая семья». Он был молодым актером МХАТа. Однажды пошел в цирк. На манеже длинноволосая наездница разбегалась, вспрыгивала на спину скачущей лошади и там танцевала. Алеша упросил Никулина и Карандаша познакомить его с Гитанной Леонтенко. Оказалось, что артисты цирка и актеры живут в одной гостинице.

Так получилось, что в жизнь Иры Ротовой Алеша ворвался, можно сказать, на белом коне, а его жизнь перевернула юная цирковая наездница Гитанна. Вот такое интересное совпадение…

Но соединились они с Гитанной только в 1963-м. Алексей был женат, у него росла маленькая дочка. Он жил подолгу в Питере, снимался. Ему там дали вначале комнату, потом квартиру. Ира с дочкой Надей там побыла с ним какое-то время, потом вернулась в Москву.

Я помню момент, когда они с Ирой окончательно расстались. Мы жили тогда на Тульской, на Ордынке шел капитальный ремонт. Алеша пришел в гости, и мама ему сказала, что Ира решила уйти от него. Он заплакал. Хотя, казалось, уже давно все было ясно. Но у него такой был характер: если что-то твое, то не надо с этим расставаться. А Ире мама сказала: «Ты – моя любимая девочка. И что бы ни происходило, ты останешься в этом доме». Ира через какое-то время вышла замуж за нашего с Борей товарища – писателя Андрея Кучаева. Он моложе ее лет на десять. Потом Андрей уехал в Германию.

Ира с Наденькой часто бывали на Большой Ордынке. Как много лет спустя и все четыре Борины жены продолжали к нам ходить в гости вместе с его дочерьми. Из нас троих мама, наверное, больше любила Борю. Во-первых, он был самым маленьким, во-вторых, вечные сложные семейные обстоятельства: женился, разводился, снова женился, рожал детей.

У Бори был замечательный приятель, талантливый скульптор Геннадий Распопов. Его маму, как это водится у всякого русского скульптора, звали Сара Семеновна Музыкантская. Когда у Бори родилась вторая дочка, ныне известная актриса Анна Ардова, Сара Семеновна сказала ему: «Боря, если у тебя родится еще одна дочка, я буду тебя называть «дамским мастером». И Боря всей своей жизнью подтвердил это звание: от четырех жен у него родилось семь дочерей!

Гитанну, новую жену Алеши, все в нашей семье полюбили. На руку и сердце Алексея были и другие претендентки, но Ахматова всегда говорила: «Я – партии Гитанны!» Наш друг художник Владимир Медведев и я были свидетелями на их свадьбе. Мы вчетвером стояли перед теткой с лентой через плечо. Вручая свидетельство о браке молодоженам, она строго сказала Медведеву:

– А вы, пожалуйста, влево!

Тот ответил с юмором:

– Я – художник, мне нельзя влево.

Алеша с Гитанной снимали комнату на Тверской, после ЗАГСа там устроили застолье. Среди гостей были Булат Окуджава и драматург Александр Володин. Папа написал своему старому другу Николаю Ивановичу Талю в письме: «Алеша женат на цыганке из цирка – Гитанне. Удивительно милая женщина: чуткая, добрая, веселая…»

Они прожили вместе более пятидесяти лет. Им много пришлось перенести испытаний. Родилась долгожданная дочка, но, к сожалению, она была серьезно больна. Гитанна после рождения Маши оставила карьеру артистки и полностью посвятила себя ребенку. Алеша очень любил дочь и сделал все, чтобы та получила профессию. Она окончила ВГИК, сценарный факультет, хотя физически обучение ей давалось очень тяжело. Маше повезло, что сейчас эпоха компьютеров, племянница с их помощью стала читать, писать сценарии…

В середине пятидесятых Алексей сыграл у Марка Донского в фильме «Мать» и сразу прославился. Помню, зимой мы с Алексеем и Владимиром Медведевым ехали из Москвы в Питер на машине. Дорога была скользкой, и машину занесло – оказались в сугробе. Остановили проезжающий мимо грузовик и с помощью троса автомобиль вытащили. Водитель внимательно посмотрел на Алешу.

– Слушай, я тебя где-то видел. Ты не в Томилине живешь?

– Но откуда-то я тебя знаю…

Он долго вглядывался в лицо брата, потом почесал затылок и уехал.

Когда на экраны вышел фильм «Дело Румянцева», фотографиями Баталова была обклеена вся Москва. Как-то брат принес на Ордынку большую цветную фотографию – кадр из фильма предназначался для афиши. Алеша подписал фото: «И для рекламы, и для мамы».

У мамы была близкая подруга Софья Станиславовна Пилявская, актриса МХАТа и преподаватель Школы-студии. Однажды они ехали в такси. В это время наш Боря оканчивал школу, мама говорила Пилявской, что сын собирается поступать в Школу-студию МХАТ. Шофер вдруг включился в разговор:

– Да все у вас по блату! Обычному человеку ни в театр, ни в кино не прорваться. Правда, – добавил он, выдержав паузу, – есть один простой человек, который стал знаменитым актером, – Алексей Баталов!

На что мама со смехом ответила:

– А это мой старший сын!

Я часто рассказывал брату о прошлом, он многое не помнил. У него вообще была плохая память. Для кино это неважно. Раз напомнил ему историю, как он попал к Хейфицу в первую картину. Его вызвали на «Ленфильм» на пробы и забраковали. Начали смотреть другого актера и попросили Баталова ему подыграть. Он уже перестал волноваться, чувствовал себя раскованно и сыграл так хорошо, что Хейфиц изменил свое решение и взял именно его на главную роль.

Алеша называл Иосифа Хейфица «папой Карло», а себя «Буратино». Для того после «Дела Румянцева» Баталов стал как бы талисманом. Режиссер старался, чтобы он обязательно снимался в каждой его картине. И когда начал работать над «Дамой с собачкой», даже поселил Алешу у себя на даче в Комарово. Они днями напролет обсуждали сценарий, брат отпустил бородку, учился правильно ходить с тростью. На «Ленфильме» злые языки стали судачить, что Баталов – внебрачный сын Хейфица. А иначе чем можно объяснить, что он живет у них дома? Там, в Комарово, стоял и Алешин «Москвич-401», все свободное время он лежал под ним и чинил. Этот москвичок ему, еще студенту, подарила Анна Андреевна Ахматова.

Кстати сказать, с этим фильмом связана одна история. Однажды в Италии Алешу повезли на съемки Федерико Феллини. Наступил обеденный перерыв, и мэтр пригласил Баталова в ресторан. Алексей, сидя за столом, стал благодарить:

– Ваше приглашение на съемочную площадку и в ресторан для меня такая честь…

На что великий режиссер ответил:

– Если бы не видел, как вы играли в «Даме с собачкой», я бы вас не позвал.

Став знаменитым, Алексей редко появлялся на Ордынке, и Ахматова однажды сказала: «Как и остальные сто миллионов советских женщин, я хочу видеть Баталова!»

Пока брат рос, папа называл его «народный артист нашей квартиры». А когда в 1969 году ему присвоили это звание, папа почесал затылок: «Да-а-а, вот тебе и народный артист нашей квартиры…»

Мне кажется, брат смог избежать звездной болезни. В одном из интервью журналист спросил:

– А у вас не закружилась голова от успеха?

Баталов ответил:

– Я же понимал, что такое моя популярность рядом с величием Ахматовой.

Анна Андреевна была его кумиром. В молодости он даже писал стихи, подражая ей. Ахматова их одобряла, цитировала первые две строчки: «Море вечно бодает скалы белым лбом голубой волны». А еще он брал уроки живописи. Даже нарисовал портрет Ахматовой, его повесили в столовой. Анна Андреевна сама вызвалась ему позировать: «Я хотела предложить вам сделать мой портрет. Мне кажется, вам удаются лица».

Теперь во дворе нашего дома на Большой Ордынке стоит памятник Ахматовой. Анна Андреевна в последние годы часто хворала. В 1966-м они с мамой поехали в подмосковный санаторий. Ахматовой должны были сделать укол и увели в процедурную. Через несколько минут ее не стало. За четыре дня до смерти она подарила маме книгу стихов с автографом: «Моей Нине, которая все обо мне знает. С любовью, Ахматова».

Фильм «Летят журавли» сделал брата всемирно известным. Картину запустили весной 1956 года. В Дубне во время съемок Алексей упал в воду, из которой торчали острые палки от вырубленных кустов, и сильно поранил лицо. Очнулся, когда его в мокрой шинели запихивали на заднее сиденье машины. Хирург ахнул, когда увидел месиво из грязи, грима и крови. Пока он зашивал Алеше нос и щеки, тот думал: «Ну все, с кино покончено, как быть дальше?»

Хирург сделал ему операцию, да так, что никаких следов не осталось. Рано утром я с сыновьями писателя Евгения Петрова, Петей и Ильей, отправился в больницу проведать брата. С Петей, кинооператором, дружил Алеша, а я – с Ильей. Помню, как ехали по пустынному утреннему городу втроем на Петиной машине. Алексей лежал в палате с перебинтованным лицом. Мы долго сидели у его кровати, а он увлеченно рассказывал, как снимают картину Калатозов и Урусевский. Работали дружно и увлеченно. Задумано было снять главных героев – Баталова и Самойлову – на Крымском мосту на фоне предутреннего неба. Ночь за ночью они собирались на мосту, чтобы не пропустить именно то небо, какое было нужно. Все были измучены бессонными ночами, уже истрачены все деньги, затянуты сроки. Кадр предрассветной прогулки влюбленных был все-таки снят…

Алеша жил в Питере, мы реже виделись. Брат считал, что в Ленинграде началась счастливая жизнь: его взяли в штат «Ленфильма», он играл у Хейфица, учился на режиссера. Там снял свою дипломную картину «Шинель». Помню, как приезжал к нему и он мне показывал город.

Мы, между прочим, написали вместе два сценария – «Три толстяка» и «Игрок». Работали нервно, брат часто на меня кричал. «Игрока» писали в Репино в Доме творчества кинематографистов. Номерки маленькие, стенки тонкие. Алеша ничего не помнит, ему все надо напоминать.