Текст книги "Ольга Бузова. Разбитое сердце"

Ольга Бузова. Разбитое сердце

Я не знала, как дальше жить. Самый близкий и любимый человек отказался от меня в одночасье! Была настолько убита этим известием, что думала: теперь все отвернутся, я останусь совершенно одна. На моем дне рождения в январе прошлого года было двести человек, и тогда мама заметила: «Столько людей рядом с тобой в радости, интересно, сколько бы их осталось, случись беда». В этом году пришли поздравить всего двадцать человек – вот и ответ. Многие из тех, что отвалились, повели себя некрасиво – буквально ножи в спину метали. Я перестала удивляться: переживала уже нечто подобное и в школе, и на проекте «Дом 2», и в профессиональной деятельности. Но когда дело касается личного – больнее всего.

Любовь я всегда ставила на первое место, поэтому развод воспринимала как самое страшное, что может случиться с женщиной. Когда мне было двадцать пять лет, неожиданно разошлись родители, и в один день лопнул как мыльный пузырь уютный мир моего детства, ведь я была уверена, что они счастливы вместе. Тем более что у обоих родители никогда не разводились, мои бабушки были рядом со своими мужьями до их последнего вздоха, прожив вместе по пятьдесят пять лет.

Меня часто сравнивали с бабушкой Аллой по маминой линии: она очень открытый, искренний человек, продолжала верить людям, сколько бы ее ни обманывали. И в этой наивности я точно пошла в нее. А целеустремленность у меня от мамы – Ирины Александровны. Она мечтала стать врачом и после школы поехала из Клайпеды в Ленинград поступать в Первый мед, говорила: «Если не поступлю – это будет конец жизни». На втором курсе к ней сватался сын дипломата одной африканской страны, свободно владеющий пятью языками и прекрасно танцующий в любых стилях. Мама была покорена его образованностью, но не смогла ослушаться отца, который был категорически против брака с иностранцем, так как отъезд дочери за границу приравнивал к измене родине и грозился от нее отречься. Как потом оказалось, мама могла бы жить в Париже, где у молодого человека были бизнес и дом.

Папа, Игорь Дмитриевич, был принят бабушкой и дедушкой благосклонно: высокий, умный, веселый, красивый, да еще играл на гитаре и пел. Ну какая теща устоит?! Родители мои познакомились в стройотряде в Коми, где мама была врачом у студентов авиационного института. Она всегда имела активную жизненную позицию и свято верила в идеалы того времени. Уже в восемнадцать лет ее, работавшую на сорока двух ткацких станках (прямо как Любовь Орлова в фильме «Светлый путь», эта звезда – мамин ориентир), коммунисты фабрики «Возрождение» приняли в свои ряды. В институте мама была комсомольским секретарем на курсе и главным организатором вечеринок в студенческом общежитии. Лидером становилась везде, в том числе и в нашей семье, последнее слово всегда было за ней.

Я появилась на свет в съемной коммунальной квартире в Кронштадте, родители называли меня Бриллиантиком – так я им была дорога. А моя сестра Аня родилась уже в двухкомнатной квартире в Питере, которую папа к тому времени купил. Жили мы скромно. Мама работала с утра до вечера, папа учился в аспирантуре, и мы росли в яслях и детсадах. Потом папа занялся бизнесом, но все равно богачами не стали: у родителей были другие приоритеты. Вечно с сестрой донашивали вещи за детьми их друзей, а все деньги мама тратила на путешествия и наше образование. У меня не было красивого пенала или рюкзачка, зато в пять лет я уже побывала у Эйфелевой башни и в римском Колизее. Честно скажу: в этом возрасте трудно было оценить, как это здорово – поездки выматывали.

После рождения сестры с меня уже был спрос как со старшей. Мама считала, что чем раньше пойду учиться, тем лучше, поэтому отдала меня в пять лет в лучшую на тот момент платную питерскую школу. Чтобы туда поступить, я с трех лет занималась английским, потом к нему добавился немецкий. Одноклассники были старше меня на два года – физически трудно было за ними угнаться. Мама по вечерам стояла над душой, пока не сделаю все уроки. До сих пор помню, как рыдала над тетрадкой, не в силах разобраться, как правильно пишется одно слово, а она требовала: «Оля, давай, что тут непонятного?!» Тогда столько приходилось писать, что у меня на пальце появился бугорок – «трудовая мозоль». Потом мама признала: «Я сократила тебе детство».

Родители были круглыми отличниками, окончили институты с красными дипломами, приходилось соответствовать. И какой же был позор, когда в девятом классе меня пытались выгнать из школы! Ребенком я впервые столкнулась с неконтролируемой ненавистью к себе, причем взрослого и властного человека – директрисы. Открытого конфликта у нас никогда не было, замечала только ее косые взгляды в коридорах. А все потому, что с детства пыталась выделиться, не быть как все. Я всегда высказывала свое мнение на уроках, и однажды меня выгнали с истории за то, что подвергла сомнению нападение на Русь татаро-монголов. Видела накануне интересную передачу, но учительница строго придерживалась того, что написано в учебнике.

И еще я очень ярко одевалась. Пять дней в неделю мы должны были носить пиджак и брюки, а по субботам объявляли «день без формы» и все учителя замирали в ожидании: «В чем придет Оля?» Я надевала пушистые тапочки-зайчики, гелем ставила волосы как на обруче у статуи Свободы и блестками-звездочками оклеивала брови. В двенадцать лет на День святого Валентина пристрочила на брюки в районе ягодиц по красному сердечку! Мама хорошо шила, и я научилась пользоваться ее швейной машинкой – так себя выражала. Может, если бы не те детские эксперименты, мои дизайнерские способности не вылились бы в линию одежды от Ольги Бузовой.

Но директриса не видела здесь творческих задатков – в девятом классе маму вызвали в школу и сообщили, что ее дочь не переводят в десятый. Объективных причин для этого не имелось: у меня была всего одна тройка, училась я хорошо, с ребятами дружила, ходила в походы, с классной руководительницей ладила. Но директор выставила кучу требований в надежде, что мы сдадимся: например настаивала на справке о подтверждении моего психического здоровья!

После такого я сама не хотела оставаться, рыдала и умоляла перевести в другую школу. Но мама была непреклонна: «Если ты сейчас уйдешь – проиграешь, будешь всю жизнь бежать от тех, кто гонит. Это лучшее учебное заведение в городе, мы девять лет оплачивали твое обучение, и аттестат ты получишь здесь!» Пришлось переступить через свою обиду и остаться. Хотя ко мне уже было предвзятое отношение: теперь чтобы получить пятерку, приходилось реально вкалывать. И я доказала, что лучшая, окончив школу с серебряной медалью!

С большинством учителей сохранились хорошие отношения, но когда через три года после окончания я, уже будучи участницей проекта «Дом 2», приехала в школу с камерами, директриса запретила съемку. Только Галина Николаевна, моя учительница английского языка, вышла на улицу и рассказала обо мне.

То, что директору казалось позором для школы, декан лучшего вуза в городе – СПбГУ – посчитал гордостью для института: он дал обо мне интервью и пошел навстречу, когда я совмещала учебу с телепроектом. В универе никого не смущало, как я выражаю свою индивидуальность: на первое занятие появилась в аудитории в джинсах клеш с такой низкой посадкой, что виднелись трусики (тогда это было модно), с оголенным пупком, в ярко-рыжей короткой куртке, а венчала образ огромная ковбойская шляпа! Мои подруги до сих пор вспоминают об этом со смехом.

Кстати, денег на одежду мне никто не давал. Если мама посылала в магазин, всегда требовала сдачу строго по чеку, а вот по папиному поручению я радостно бежала за покупками, потому что он сдачу не спрашивал. Подростком я мечтала о бордовых вельветовых джинсах, которые стоили сто долларов. Мама сказала: «Хочешь джинсы – иди работай». И в пятнадцать лет я устроилась вожатой в пионерлагерь, убиралась у мамы в больнице, подметала листья на улице. На первом курсе подружки-модели сказали, что у меня фактурная внешность. Хотя красавицей себя не считала, поверила им и прошла кастинг. Заработков от показов хватало и на красивые вещи, и на подарки родителям. Очень любила духи – в Питере был бутик, где их продавали на розлив. Поняла, что я очень даже ничего, когда за мной стали наперебой ухаживать мальчики: устраивали драки в школе из-за того, с кем я буду гулять.

Мама же контролировала каждый мой шаг. Никогда в жизни я не ночевала у подружки. «Ты принцесса, а принцессы ночуют дома», – говорила мама. И вот в шестнадцать лет случился подростковый бунт: впервые влюбилась и вырвалась из-под родительского крыла! Артема встретила в метро на эскалаторе, он стоял на ступеньку выше. Просто встретились глазами – и все, молния! Начались свидания, и очень скоро мы поняли, что жить друг без друга не можем. Я знала, что мама к нему не отпустит. До сих пор стыдно перед родителями, что просто сбежала из дома, ничего им не сказав, не оставив даже записки.

Действовала по велению сердца, которому было невдомек, в каких условиях я окажусь! Не представляла, что буду жить в коммуналке с нищим мальчиком, который старше меня на три года, но нигде не работает и не учится. Те несколько месяцев мы существовали на мою стипендию. Но у меня было ощущение, что готова умереть от голода ради этого человека.

Я общалась только с сестрой: она тайно подкармливала нас домашними пельменями и котлетами. Тогда мы с Аней по-настоящему сблизились. До этого всякое бывало: в детстве, в мои тринадцать и ее одиннадцать, почти ежедневно происходили битвы. Если Анечка надевала мою кофточку, я пыталась ее сорвать, а она в ответ кричала и щипала меня. «Я тебя ненавижу!» – доносилось из нашей комнаты. Мама взывала: «Что вы делаете, вы же одной крови?!»

Иногда казалось, что сестренку больше любили и хвалили, а с меня был только спрос. И сейчас еще иногда поучаю ее как старшая, хотя восхищаюсь тем, какой она выросла красивой и самостоятельной. А тогда могла довериться только ей: гордость не позволяла признаться маме, что моя жизнь с возлюбленным далеко не так прекрасна. Напротив, когда мы через полгода встретились и я увидела ее грустное заплаканное ли

...

конец ознакомительного фрагмента