Текст книги "Алексей Вишня. Как молоды мы были"

Алексей Вишня. Как молоды мы были

Моя рок-н-ролльная жизнь началась в далеком 1976 году. Повезло, что родился и вырос в Ленинграде на Охте: в те годы секцию акустики и звукозаписи Дома пионеров и школьников № 2 Красногвардейского района вел четверокурсник физфака ЛГУ Андрей Тропилло. Тот самый Тропилло, которого назовут первым в СССР музыкальным продюсером: благодаря ему увидели свет лучшие альбомы из золотого фонда русского рока. Он записывал «Аквариум», «Зоопарк», «Кино», «Странные игры», «Пикник», «Алису», многих других.

В Дом пионеров меня, двенадцатилетнего, отправили от школы – учиться на киномеханика. Вскоре доверили демонстрировать учебные фильмы в разных классах, но я этим не ограничился. Паял, фотографировал, сам пробовал снимать кино – казалось интересным любое творчество. И, конечно, музыка. В нашей учебной студии постоянно торчали полуподпольные ленинградские музыканты: Майк Науменко, Сева Гаккель, Борис Гребенщиков, Виктор Цой. Даже москвичи из «Машины времени»: Тропилло устраивал их питерские концерты. Я бегал за учителем по пятам и впитывал каждое слово. Порой его это раздражало, но рассказывал много. Например о первом выступлении, которое устроил Гребенщикову. На концерт в ресторане «Прибой» было продано всего два билета. Но Борис его не отменил и пел, как всегда, самозабвенно. Выступать он хотел при любых обстоятельствах, в любом состоянии и настроении. В другой раз «Аквариум» пригласил сыграть на своем творческом вечере столичный кинодраматург Олег Осетинский. Пообещал оплатить билеты на самолет, выставить хорошую аппаратуру, поселить в гостинице. Но перед самым отъездом пошел в отказ: мол, нет денег.

– Остаемся дома, – решили музыканты на общем собрании.

– Вы как хотите, а я поеду! – отрезал Борис.

Концерт собирались снимать на пленку, чтобы вставить отрывки в готовящийся документальный фильм. Для Гребенщикова было так важно попасть на экран, что когда разумные аргументы в пользу поездки исчерпались, он… заплакал. В итоге в Москву полетели все: против слез возражений не нашлось.

Вникая в работу Тропилло, к выпускному классу я многое освоил. А оперившись, решил пойти по его стопам. Благо успел познакомиться с рокерами, с некоторыми даже подружиться. Пытался записывать музыку самостоятельно. В студии Дома пионеров торчал безвылазно. А когда получил аттестат, начал работать с рокерами у себя в квартире.

Вышло так, что западную «запрещенную» музыку я уже знал – можно сказать, на ней вырос. Мои родители Идея Яковлевна и Федор Иванович когда-то работали в Америке в аппарате военного атташе – папа был шифровальщиком ГРУ. Семья вернулась в Союз в 1962-м – за два года до моего рождения. Мало того что отец привез из Штатов огромную фонотеку, он отдал мне в безраздельное пользование свою импортную аппаратуру.

Летом родители уезжали на дачу, оставляя в моем распоряжении четырехкомнатную квартиру. В одной комнате я оборудовал аппаратную, во второй барабанную, в третьей микрофонную, в четвертой вокальную. И жизнь закипела! Записывали все подряд: мне было двадцать и юношеский задор толкал работать как можно больше.

В первый же месяц самостоятельности пригласил в домашнюю студию группы «Кино» и «Кофе». Последняя сегодня позабыта, но тогда пользовалась успехом. «Кино», состоявшее на тот момент всего из двух музыкантов – самого Виктора Цоя и Алексея Рыбина по кличке Рыба, – уже выпустило первый альбом «45», который записал Тропилло. Но Андрей не горел желанием возиться с Витей: для него он был не более чем протеже Гребенщикова. БГ и правда оказался первым, кто разглядел в Цое звезду. По легенде, познакомились они в электричке. Борис ехал за город, в гости к друзьям. На одной из станций в вагон вошли Витя с Рыбой. Сели, расчехлили гитары, запели. Гребенщиков как раз направлялся в тамбур покурить, но замер в проходе, прослушал песню, другую, третью – подошел познакомиться и привел ребят на студию к Тропилло. Цой тогда был уже фактически сформировавшимся музыкантом, но лидер «Аквариума» его отшлифовал. Борис многое умел и исподволь вкладывал свои знания в головы собеседникам. Любой человек, проведший с ним хоть пару дней, менялся до неузнаваемости – часто это наблюдал.

Я тоже сразу поверил в Витю с Рыбой, а вот рок-общественность поначалу отнеслась к Цою довольно скептически. «Кино» даже не хотели принимать в рок-клуб: «Что они играют? Где зажигательный рок-н-ролл?! Устроили тут ля минор, до мажор, мы тоже так умеем!» Публика жаждала пафоса и общественных призывов, а не лирики. Помню, после одного из концертов в Ленинградском дворце молодежи на Виктора было больно смотреть: он вышел со сцены совершенно белого цвета. Тогда к Цою за кулисами сразу подошел БГ и сел рядом. Они просто молчали и курили. Но было видно, что Витю постепенно «отпускает».

Когда мы познакомились, он уже жил с Марьяной. Я запомнил ее высокой, крупной женщиной. До встречи с Витей Марьяна считалась подругой питерского рок-продюсера Игоря «Панкера» Гудкова, прославившегося в 1983 году записью совместного альбома LV лидера группы «Зоопарк» Майка Науменко и Бориса Гребенщикова. Цой же, по словам друзей-приятелей, был безумно влюблен в жену Майка Наташу. Предполагаю, что и она отвечала взаимностью. Но из семьи не ушла и любовь в себе задавила. Наташа оказалась человеком долга: у них с Майком рос четырехлетний сын Женя.

Цой страдал. И Марьяна его утешила, став для Виктора незаменимой. Они довольно быстро поженились. Молодая жена здорово помогала несобранному творческому мужу: отвечала на важные звонки в его отсутствие, вела учет сочиненных текстов и песен – переписывала в большую амбарную тетрадь даже строчки с клочков бумаги, которые Цой носил в карманах. А композицию «Акробаты», вошедшую в альбом «46», написала сама.

Концерты «Кино» организовывали трое – Марьяна, Виктор и Рыба. И сто рублей гонорара делили поровну. Но однажды Леша возмутился и предложил «пилить» деньги иначе: половина ему – половина Марьяне с Цоем. Та резко ответила: «Получается, Витя меньше тебя будет зарабатывать?» Разругались в пух и прах, и Леху из «Кино» прогнали. Цинизм проявился еще и в том, что он сам себе подложил свинью – место Рыбы занял гитарист Юрий Каспарян, которого Леша привел в группу. Каспарян оказался куда удобнее: молчаливый, неконфликтный, смотрел Цою в рот и беспрекословно его слушался.

После разрыва с «Кино» Леша запил. Я зализывал его раны – убеждал, что мы сможем собрать собственную команду и играть под его началом. Вылилось это в то, что я делал «трень-брень», а Рыба исполнял собственные песни. Через несколько лет он все же собрал группу «Оазис Ю», но в итоге разочаровался в музыке, направив силы на писательскую и продюсерскую деятельность. В чем преуспел: опубликовал сотни статей, десяток книг, в том числе «Кино» с самого начала», «Майк: время рок-н-ролла», «Право на рок».

Я между тем продолжал записывать музыкантов. Рокеры – народ общительный: портвейн доставали в любое время суток. И настроение у всех, как правило, было приподнятое. Хотя я, выросший в непьющей семье, долго не мог согласиться с тем, что сессия звукозаписи – еще и железный повод принять на грудь. Много раз заворачивал ребят на пороге, но они проявляли смекалку: выпивали в подъезде и «развозило» их позже, в моей квартире. Настолько хотелось работать, что пришлось с этим смириться.

Власти в середине восьмидесятых уже не шибко свирепствовали. Музыканты свободно курсировали по Невскому проспекту, встречались во дворе рок-клуба на улице Рубинштейна, тусовались, разливая под столом, на легендарной точке «ЧК» (название происходило от вывески «Чай-Кофе»). Главным отправным местом наших приключений стало кафе «Сайгон» на углу Литейного и Невского. Кофе там стоил всего двадцать две копейки. Внутри толклись все-все-все: от продавцов западного винила до музыкантов и «сочувствующей» публики. Хорошая пластинка могла стоить до шестидесяти рублей – при средней зарплате инженера в сто двадцать.

В «Сайгоне» собирались взрослые бородатые мужики, совсем юные туда не совались. Тайком подливали в кофе коньяк, спорили об искусстве, курили травку, употребляли кое-что покрепче. Гребенщиков ежедневно приходил в «Сайгон» завтракать, и «Аквариум» там встречался перед тем как двинуть на очередной концерт.

Если в Москве рокеров метелила уличная шпана, а милиция устраивала на них облавы, то в Ленинграде к тому времени к неформальному виду музыкантов уже привыкли. У Казанского собора любил тусить Андрей Панов по прозвищу Свинья в ослепительно-белом костюме, сиреневой рубашке, немыслимых ботинках и с розовым зонтом. Ни гопники, ни милиция его не трогали. Хотя чересчур выделяться на фоне однотонной толпы было чревато. Например Олега Гаркушу из «АукцЫона», который ходил в увешанном значками пиджаке и с нарисованными на глазах стрелками, периодически забирали в кутузку. И «подпольные», не утвержденные наверху концерты по-прежнему разгоняли. Стоило музыкантам несанкционированно появиться на сцене какого-нибудь ДК, через пять минут прибывал милицейский наряд. Однако проходили фестивали официально действующего рок-клуба, предоставлявшие сцену десяткам коллективов.

Летом 1983 года записали с Цоем релиз, с моей легкой руки получивший название «46». В квартиру на Охте потянулись другие группы. Все восторгались качеством звука: у меня был доступ к импортной магнитной пленке. Вторым совместным альбомом с «Кино» стал «Это не любовь». На следующий день после сведения приехал Гребенщиков с грудным сыном Глебом, чтобы послушать наше детище. Он полностью одобрил саунд, и моя студия приобрела дополнительный статус – БГ являлся неоспоримым авторитетом для всей рок-н-ролльной публики. Особенно после 1980 года, когда в Тбилиси прошел фестиваль «Весенние ритмы»: о том, что там учудил «Аквариум», рассказывали анекдоты.

Случилось так. Во время исполнения одной из песен Борис лег на сцену и пристроил гитару между ногами. Сева Гаккель поставил на него виолончель. В это время фаготист Саша Александров «расстреливал» зал из инструмента как из автомата. Жюри почему-то разглядело в действе намек на однополую любовь и дисквалифицировало музыкантов за «неподобающее» поведение.

– Зачем ты привез сюда этих «голубых»?! – кричали судьи пригласившему «Аквариум» Артемию Троицкому.

– Да нормальные они ребята, девушек любят…

– Нормальные?! Один ложится на сцену, второй на него, третий тоже пристраивается. Дегенераты!

Грузия «Аквариум» запомнила надолго.

Третья моя сессия с «Кино» произошла в 1986 году, уже на другой квартире. Родительскую к тому времени разменяли – я женился. Мы писали музыку для дипломного фильма «Конец каникул» киевского режиссера Сергея Лысенко, в котором снимались ребята из «Кино». Это одна из лучших картин, запечатлевших еще сплоченный коллектив. На соло-гитаре играл тот же Юра Каспарян, на басу – Тиша (Игорь Тихомиров), за барабанами сидел Густав (Георгий Гурьянов).

Через год Виктор выступал в Ленинградском дворце молодежи с программой, которая вылилась в самый популярный альбом команды «Группа крови». Удивительно, но публика песни снова не приняла. Зал почти не аплодировал, раздавались лишь редкие хлопки. Мне кажется, Цой просто не потянул такую большую площадку: обращаться со сценическим звуком ребята еще не умели.

В общей сложности я записал группе «Кино» три с половиной альбома – существенную часть всего их наследия. Мы часто оставались наедине с Витей, слушали музыку, думали, что делать для коллектива, но разговоры не выходили за рамки профессиональных. Эмоциями Цой со мной не делился. О том, что происходит в его жизни, мог лишь догадываться, наблюдая со стороны: другом бы его никогда не назвал. Не думаю, что они у Цоя вообще водились. Никого к себе не подпускал. Хотя люди к нему тянулись, была в нем какая-то притягательность и харизма. Витя выглядел загадочным и немного отстраненным, что, безусловно, добавляло шарма.

Возможно, такая замкнутость – следствие того, что жизнь Цоя не жалела. Прежде всего его постоянно «пилили» родители: «Иди руками работай, чего бренькаешь на гитаре?!» Они были далеки от искусства: мама Валентина Васильевна – учитель физкультуры, отец Роберт Максимович – инженер. Творчество сына они не воспринимали. После свадьбы с Марьяной молодоженам было негде жить: свекровь невестку невзлюбила, приходилось снимать углы. К тому же Виктору доставалось и от совершенно посторонних людей – какими только обидными прозвищами не награждали у пивнушек! «Узкоглазый» – из них самое мягкое.

Наверное поэтому Виктор страстно увлекался фильмами с Брюсом Ли. Всегда хотел быть героем и считал, что одной крови с актером. Мог смотреть боевики с единоборствами по десять, двадцать раз. Помню, наступит перерыв в работе, ребята бегут на балкон курить, а Цой машет руками и ногами рядом со звукооператорским пультом, отрабатывая очередной приемчик. Конечно, на улице свои навыки не применял: скорее, они были нужны для уверенности, что в случае чего сможет за себя постоять.

Деньги в наших отношениях не фигурировали – музыкантов в те годы записывал бесплатно. Договоренность была такая: я брал на себя оборудование и расходные материалы, а значит, и оригинал записи оставался на студии. Перенял этот принцип у своего учителя Тропилло. Тем более что в деньгах особо не нуждался – работал звукооператором в Ленинградском дворце молодежи, затем подружился с театром «Лицедеи». Понимал: мои услуги – плата за обучение у более опытных товарищей. Так, Гребенщиков давал мне уроки игры на гитаре. Однажды попросил у него совета, хотел узнать, как делать аранжировки. «Приезжай на «Маяковскую», проводишь меня в метро до «Елизаровской», заодно и поговорим», – ответил Борис.

За сорок минут общения он успел рассказать об основах гармонии и аранжировки. Да так, что я все усвоил. Впоследствии, кстати, хвалил мое творчество: услышал в песнях отголоски своих уроков. Вот только не одобрил, когда дрейфанул в сторону поп-музыки. Я мечтал не только фиксировать чужое творчество, но и выступать с собственными песнями. И на аппаратуре, оставленной мне на две недели группой «Мифы», записал свой альбом «Сердце». Его даже отметили в одном музыкальном журнале. Цой, который всегда смеялся, когда я брал в руки гитару, стал относиться ко мне с уважением.

Витя хотел самостоятельно контролировать выход своих записей. Однако механизмов для этого у него не было: кассеты с фонограммами бесконтрольно переписывались и расходились по стране как горячие пирожки без всякого учета. Цой ворчал на Тропилло, который напечатал «Начальника Камчатки» умопомрачительным тиражом, но без должного, придуманного им самим оформления. Упрекал меня за то, что я самостоятельно издал альбом «46». Но когда приходила пора записывать новый материал, все равно обращался к нам: возможности оплатить другую студию у Вити не было.

Однако в 1988 году с «киношниками» произошла серьезная размолвка. Яблоком раздора стал альбом «Группа крови». Цой решил не выпускать его в СССР, попросил переписать готовые песни на пленку, привезенную из Америки зачастившей тогда в Россию певицей Джоанной Стингрей. Я отработал как всегда – за спасибо, на обложке подписался: «Звук – Алексей Вишня». Ни о каких деньгах с продажи альбома в США речи не шло, что меня несколько обидело, поскольку Цой и Джоанна собирались на нем хорошо заработать. Виктор улетел в Алма-Ату на съемки фильма «Игла», а Стингрей отправилась продвигать «Группу крови» в Лос-Анджелес.

В наших отношениях что-то треснуло. Конечно, хотелось, чтобы со мной тоже считались! И я решил заработать гонорар, растиражировав альбом на родине. Через неделю после начала съемок у Виктора выдался свободный день, он пошел прогуляться по Алма-Ате и наткнулся на ларек с объявлением: «Поступил в продажу новый альбом «Кино» – «Группа крови»!» Цоя чуть кондратий не хватил.

Какое-то время мы не общались. Но вскоре он простил обиду: благодаря моему пиратству группа стремительно набирала популярность. Уже через месяц Виктор начал получать мешки писем от восторженных поклонников со всех уголков страны. В один из приездов в Москву он познакомился с продюсером Юрием Айзеншписом, который устроил выступление ребят в программе «Взгляд». И пошло-поехало: «Кино» стало собирать стадионы, стоимость одного концерта перевалила за двадцать тысяч рублей.

Я сетовал на плохое качество звука на гастролях группы, предлагал свою помощь. Но дальнейшего сотрудничества не сложилось. Да и сам уже отошел от «Кино», погрузившись в собственное творчество. К тому времени я записал альбом «Танцы на битом стекле», который выпустила «Мелодия».

В последний раз мы с Виктором встретились за кулисами самого большого питерского зала – Санкт-Петербургского спортивного комплекса. Пригласил его в гости послушать свою пластинку. Цой уже влюбился в москвичку Наташу Разлогову и перебрался в столицу, дома появлялся редко. Об аварии под Ригой, в которой он разбился, я услышал в поезде: новость передали по радио. Сначала не поверил. Искренне Витю любил, воспринимал его как одного из «наших», вне зависимости от того, насколько тесно мы общались.

Несправедливо, что Цой ушел на самом пике. У него только-только началась новая жизнь. Рокеры признали его – наконец-то! – и приняли новую женщину, которая была рядом. После гибели Вити Марьяна твердила в интервью, что Цой был готов к ней вернуться. Уверен, это неправда: он уже вырос из прежней тусовки, тянулся к людям совершенно иного культурного уровня.

Не скрою, я недолюбливал Марьяну – она всегда использовала мужа. Командовала: «Будешь играть там-то и то-то, я договорилась!» Конечно, зубами выгрызала гонорары, но не только потому что радела за Витю. Скорее, за семейный бюджет. А после смерти Цоя я в Марьяне окончательно разочаровался. Она извлекла максимум выгоды из его ухода. Помню, как созванивались в день аварии: голос Марьяны не выдавал особой печали, напротив, тон был весьма деловым, будто речь шла об очередном выступлении. Они с Цоем не успели развестись, и Марьяна как официальная вдова распоряжалась похоронами. Велела приходить на кладбище в назначенный день к девяти утра. Но гроб опустили в землю в шесть. В результате хоронили Витю только самые близкие: родители, Марьяна и Разлогова. Около ста человек, которые собрались на Богословском кладбище к девяти утра, в том числе я – были обмануты. Много раз спрашивал вдову: почему соврала друзьям? Она отчаянно защищалась: «Толпа народу помешала бы погребению».

Оставшись главной наследницей Виктора, Марьяна, по сути, ограбила остальных музыкантов «Кино». Да и нас с Тропилло как соавторов саунда. Ни с кем не посоветовавшись, продала фонограммы группы Александру Морозову, чья компания Moroz Records заработала на них миллионы. Музыканты даже судились, но в итоге конфликт замяли.

Почти сразу после гибели Цоя Марьяна сошлась с Александром Аксеновым, или Рикошетом, – лидером группы «Объект насмешек». Многих это покоробило. Марьяна с Виктором долго не могли родить, он сильно переживал: мечтал о наследнике. Но когда сын появился на свет, засомневался, его ли это ребенок. Даже проверялся на предмет того, может ли вообще иметь детей. Репутация его жены была далеко не безупречна. Тот же Тропилло с возмущением рассказывал мне про измены Марьяны, чаще всего именно с Рикошетом. Я обижался за Виктора, но ему, конечно, ничего не передавал.

С Цоем-младшим мы никогда не общались. Знаю, что он владеет клубом в Петербурге, а сам уехал жить в столицу, где женился. Похоже, его не интересует ничего, что связано с памятью Вити.

Думаю, парень просто подустал от навязчивого внимания прессы. Возможно, дает о себе знать и детская обида на оставившего семью отца. Но Цой сына очень любил, забирал от матери при любой возможности. И в день, когда разбился в Латвии, отдыхал там вместе с Сашей. Вот только на злосчастную рыбалку с собой не взял – пожалел рано будить.

Не общается Саша и с дедушкой Робертом Максимовичем. В позапрошлом году Витиному отцу в какой-то телепередаче собирали средства на лечение: он заболел раком. Странно, конечно, что у Цоя-старшего нет денег, ведь по закону он должен получать отчисления от наследия «Кино». При исполнении песен группы пять процентов валового сбора от концерта перечисляется в Российское авторское общество – они стабильно «капают» семье.

Кстати, Саше удавалось выгодно продавать кое-что из наследия отца. В 2011 году он уступил права на песню «Дальше действовать будем мы» одному из банков, за что, по слухам, получил миллион рублей. А хит «Перемен, мы ждем перемен» купил в прошлом олигарх Сергей Полонский: какое-то время, как я слышал, он звучал в лифте башни «Федерация».

…Я упоминал уже о том, что Цой был человеком крайне закрытым, но несмотря на его всегдашнюю невозмутимость, один раз я видел Витю плачущим – на поминках по Башлачеву. Цой долго не верил в самоубийство Александра, считал смерть роковой случайностью: СашБаш, как его называли, никогда не жаловался на жизнь, как бы погано ему ни приходилось.

Мы познакомились в январе 1985 года. Позвонил Тропилло, сообщил, что его московские друзья везут в город умопомрачительного музыканта, который сразит всех наповал. Это и был Сашка. Впервые приехав в Питер, он остановился у барабанщика «Народного ополчения» Димы Бучина. Меня пригласили в гости, чтобы смог оценить новоявленного гения.

Мы записали с ним столько материала, что хватило бы на альбом. Но как музыкант Башлачев меня разочаровал: играл неважно, пел невнятно. Все-таки он прежде всего поэт, а не исполнитель. Зато как в человека я в Сашку сразу влюбился. Трезвым он был добрым, бесшабашно веселым. Хохотал так, что вздрагивали стены! На случай если кто-то загрустит, всегда держал под рукой какие-то забавные колокольчики. Мне, совсем юному, Башлачев казался «ходячей энциклопедией». Журналист по образованию, он много знал, разъяснял мне такие поэтические нюансы, до которых сам никогда бы не додумался. Да и его музыкальные представления оказались нетривиальными.

Вот только трезвым Баша видели нечасто. А едва выпив, он уходил в себя, на внешний мир не реагировал, но случалось, впадал в агрессию. Как-то у меня засиделись гости, оставил их ночевать. Спальных мест не хватило, и пришлось уложить Сашку на один диван с подругой моей жены. Проснулся от криков: «Отстань! Я тебе не шалава!» Оказалось, он начал к барышне приставать, а когда получил отказ, вышел из себя и со всей силы ударил ее по лицу. У девушки из носа хлынула кровь. Наутро, протрезвев, Баш пришел в ужас от того, что натворил.

Он казался неприкаянным и остро переживал свою неустроенность. Может, оттого и выпивал. Одно время Саша вместе с Цоем работал на «Камчатке» – так называли котельную на улице Блохина, но платили ему копейки. В то время как «Кино», «Аквариум» и «Зоопарк» набирали обороты, он чуть ли не голодал. Чтобы прописаться в Ленинграде, фиктивно женился на известной в рок-тусовке Жене Каменецкой, часто ночевал в ее всегда многолюдной квартире на проспекте Кузнецова. Но романа не случилось: Баш любил юную Настю Рахлину, которая тогда училась в Москве и своего угла тоже не имела. И в столице, и в Питере пара скиталась по друзьям. Когда Настя забеременела, Башлачев уже страдал депрессией. Думаю, его угнетала собственная невостребованность. Он так и остался для рок-тусовки чужаком из Череповца в растянутом свитере, с железной фиксой и немытыми волосами.

Саша прожил в Питере всего три года. Последние месяцы пил по-черному, иногда заговаривался, не писал новых песен и вообще потерял интерес к творчеству. А семнадцатого февраля 1988 года выпал из окна квартиры своей фиктивной жены. В тусовке его самоубийство почти не обсуждали – всем почему-то было понятно, что этим кончится. Накануне вечером, как всегда, выпивали, Саша казался сильно подавленным, вдрызг разругался с Женей. А утром, когда все еще спали, ее разбудил звонок в дверь: милиция обходила квартиры, чтобы узнать, откуда выбросился самоубийца.

Мой приятель Сережа Фирсов, который иногда устраивал Саше «квартирники» и записывал его на пленку, рассказывал, что за день до гибели Башлачев звонил любимой Насте в Москву и фактически прощался с ней и будущим ребенком, просил: «Береги дитя». Даже у нее не хватило сил побороть его безнадегу. Мало кто знает, но Сашка был зациклен на одной безумной мысли – умереть самому, чтобы дать ход другому. За пару лет до смерти у него родился ребенок, но умер в младенчестве. Думаю, Саша верил: если уйдет сам – сын, которого ждала Настя, выживет. Так и случилось, Егор – единственное продолжение Баша.

Сашка так и не пробился на большую сцену, участвовал лишь в сборных концертах. Соло он выступал только на квартирах и в кочегарке под «Московскими Воротами». На спонтанные концерты в этом тусовочном месте, которым заправлял Урал Хазиев по прозвищу Джимми, собиралось до сотни человек. Кроме СашБаша там выступали Юра Наумов, Андрей «Свинья» Панов. Именно Урал привез в Питер Юрия Шевчука.

Впервые я увидел его в 1985 году на очередном рок-фестивале. Шевчук сидел на полу в проходе и оживленно о чем-то беседовал. Лоском он не отличался: в засаленных штанах, непонятном пальто, старомодных очках. Я подошел, представился и пригласил к себе в студию. Оставил номер телефона, но стоило отойти, как Юрий эту бумажку выкинул. Я обиделся. Но на уровне «привет-привет!» мы общались.

В питерской тусовке Шевчук всегда держался особняком. Многим казалось, что он задирает нос. Хотя выглядел не ахти: скитаясь по друзьям и сквотам, не всегда имел возможность даже помыться. Но Юрий – человек хваткий, без дела не сидел. Быстро устроился на работу – поначалу дворником, потом кочегаром и ночным сторожем. Сам нашел «точку» для репетиций и студию для записи. Стал выступать на рок-фестивалях. Буквально с первых альбомов группы «ДДТ», а особенно после «Я получил эту роль», он понравился публике и рванул вверх. Общался Юрий в основном лишь с членами своей команды и не мог обходиться без жены Эльмиры, которую привез из Уфы: их преданность друг другу всех поражала.

Эльмира умерла неожиданно в марте 1992 года – сгорела за два месяца от рака головного мозга, ей было всего двадцать четыре. Оперировать соглашались только за границей, но это стоило двадцать тысяч долларов, а взять их было негде. На руках у Шевчука остался маленький сын Петя.

Я присутствовал на отпевании Эли в Александро-Невской лавре. Как же горевал считавшийся непробиваемым Юрий! Не просто плакал – рыдал. А потом будто впал в оцепенение. Позднее признался друзьям, что в какой-то момент увидел в храме ангела и не сомневался – это душа ушедшей жены. Альбом «Актриса Весна» посвящен ее памяти.

Элю похоронили на Волковском кладбище недалеко от Майка Науменко, ушедшего годом раньше. Не пережив творческий кризис, лидер группы «Зоопарк» начал пить. Гитарист Саша Храбунов признавался, что боялся ездить с ним на гастроли: Майк часто себя не помнил. Он потерял-таки жену – ту самую Наташу, в которую еще до Марьяны был влюблен Цой. Ее отбил близкий друг, а Науменко умер на восьмой день после расторжения брака, в августе 1991-го.

Беда пришла после очередных ночных посиделок у Майка дома. По одной из версий, наутро он решил дойти до ларька «поправить здоровье». Взял кружку пива, а на обратном пути оступился на поребрике и упал на спину. Вроде бы ничего страшного: спокойно пришел домой, но вскоре жутко разболелась голова. Вызвали скорую, врачи диагностировали: «Рядовое сотрясение мозга». Однако лучше Майку не становилось. Когда он уже почти не соображал от боли, Науменко забрали в больницу. Ему ставили неверные диагнозы один за другим, в итоге оказалось – перелом шейного позвонка. Но спохватились слишком поздно…

Вернусь к своей судьбе. На рубеже девяностых все складывалось неплохо. Альбом «Танцы на битом стекле» публика восприняла на ура, песни крутили по ТВ, я собирал по шесть сольников в месяц. Однако после смерти Виктора накатила депрессия, и в один из дней я вдруг понял, что не хочу больше выходить на сцену. После развода с женой по собственной глупости стал бомжом, скитался по друзьям… Депрессия нарастала. Бог уберег странным способом: я вышел за сигаретами и в меня на бешеной скорости влетела «Лада». В той аварии пострадали еще восемь человек. А мне она обошлась тремя переломами тазовых костей и разрывом икроножной мышцы.

В тяжелом состоянии попал в НИИ скорой помощи имени Джанелидзе. Но придя в себя, даже порадовался, что там оказался! Следующие полтора месяца пролежал окруженный заботой друзей, отодвигая на потом безрадостные мысли о будущем: жить-то по-прежнему было негде. Деньги, полученные после развода и размена квартиры, я наивно дал в долг, и мне их не вернули. Понимал, что как минимум год буду передвигаться на костылях, и вешать такую обузу на чужие плечи не хотелось. Родители к тому моменту уже умерли, брат эмигрировал. В тридцать шесть лет я остался совсем один.

Ворочаясь на больничной койке, вспоминал музыкантов, которых судьба тоже ударила под дых. Товарищ по Дому пионеров Федя Чистяков в девяностые резко рванул вверх, сделав свою группу «Ноль» не менее популярной, чем «Аквариум», «Кино» или «Алиса». Но Федю сгубили деньги: в перестройку небезызвестный Сергей Мавроди предложил ему писать музыку для рекламы «МММ», и у парня поехала крыша. В Москве группа останавливалась в самых дорогих отелях, кутила по-черному, не гнушаясь веществами покрепче алкоголя. Однажды Федя ни с того ни с сего схватил телефонный аппарат и с силой ударил по голове гитариста Дмитрия Гусакова по кличке Монстр. Кровь хлынула рекой, рану пришлось зашивать в больнице. И это не единственная странная выходка Чистякова: ребята в отеле часто ломали мебель, жгли ковры, однажды выбросили из окна телевизор. Мавроди покрывал весь ущерб.

В то же время Чистяков влюбился и зачастил в Комарово, где жила колоритная особа по имени Ира Линник. Внучка академика, она была сердцеедкой, слыла настоящей ведьмой и снабжала «травой» и грибами весь рок-бомонд. Именно про Ирку Боря Гребенщиков написал «Звезду Аделаиду», ей посвящал стихи Александр Башлачев. Федя закрутил с Линник роман, но вскоре она, натешившись, его послала. Обида окончательно подточила психику Чистякова. Ира совершала магические обряды, утверждала, что танцем может вызвать «северный ветер», и Федя решил: она – олицетворение всемирного зла. Переехал в Зеленогорск, чтобы жить неподалеку от «ведьмы» и за ней наблюдать. Месяц готовил ритуальный нож для убийства, нанося на него специальные знаки. И в один прекрасный день отправился в Комарово.