Текст книги "Дитя Всех cвятых. Цикламор"

Альенора вдруг разрыдалась:

– Это я виновата, я одна! Возвращайтесь домой. Вместо вас я пойду в Иерусалим. Я уверена, что ваш прадед простит вас и вернет вам ваше добро.

Заламывая руки, она бросилась на колени у подножия креста.

– Умоляю, позвольте мне пойти в Иерусалим!

Анн смотрел на нее. Она дрожала как лист. Ее волосы слиплись от пота и пыли, глаза ввалились и покраснели, щеки блестели от слез, побледневшие губы беззвучно шевелились, словно шептали молитву…

И Анн заговорил – со спокойствием, которое его самого удивило:

– Окажите мне огромную милость, сударыня. Возвращайтесь туда, откуда пришли, и никогда больше не появляйтесь.

Альенора Заморская встала. Ее лицо выразило внезапную решимость.

– Вы правы! Я должна исчезнуть. Я сделаю так, что ваш прадед узнает об этом и восстановит вас в ваших правах, ибо я одна во всем повинна. Я утоплюсь в Куссоне!

Она рванулась к Безотрадному, но Анн резко перехватил ее за руку. Альенора коротко вскрикнула.

– Я вам запрещаю! – сказал Анн. – И одной смерти довольно на моей совести. Поклянитесь, что ничего с собой не сделаете!

Но Альенора неистово замотала головой, путаясь в длинных волосах.

– Я должна исчезнуть!

Анн сдавил ей руку еще крепче. Ему случалось крошить таким образом камни. Но Альенора сопротивлялась нестерпимой боли и все трясла головой. Наконец, Анн ослабил хватку.

– В таком случае оставайтесь при мне – коль скоро только так я могу быть уверен, что вы не наделаете глупостей… Дайте мне несколько минут, чтобы подумать.

Растирая себе запястье, Альенора бросила на него благодарный взгляд. Она отошла подальше, на другую сторону дороги, в поле, и села в траву под деревом.

Анн вернулся к кресту. Взгляд его снова стал рассеянно блуждать по окрестностям. До чего же ограничен человеческий ум! Как поскупился Господь Бог, наделяя людей воображением! Думаешь, что упал на самое дно, думаешь, что хуже не бывает, ан нет! Всегда может оказаться еще хуже…

Вдалеке, в долине, рядом с замком, Анн с трудом различил зеленые фигурки людей. Может, это благородные всадники и всадницы, разодетые в свои майские наряды? Да, наверняка так оно и есть! Он и сам был таким ровно год назад, а теперь – всего лишь убогий паломник.

И даже того меньше! У всякого паломника есть имя, семья, собственная история. А у него нет даже этого. Он разом лишился всего. Нет больше ни льва, ни волка. Оба ушли куда-то, далеко-далеко. Нет больше ни замка, ни герба, ни предка-крестоносца, ни философа, ни богослова, ни алхимика. Нет даже смертельного врага. Если он и встретит его, то черный рыцарь побрезгует поднять на него руку. Анн теперь и удара мечом не заслуживает. Он – никто!

Анн отвел глаза от далеких всадников, и его взгляд невольно упал на обручальное кольцо, блеснувшее на левом безымянном пальце… Никто? Нет! У него есть кое-что, чего прежде не было: законная жена, низкая английская шпионка, которая провела его, как ребенка!

Подумать только, а он-то воображал, будто эта великолепная женщина прельстилась его красотой, его умом! Он был этим так взволнован, так опьянен! А на самом деле она лишь делала свою работу. Она просто выполняла приказ. Она вела бы себя точно так же с самым отталкивающим, с самым тупым существом… Конечно, этот последний удар по самолюбию – просто ничто по сравнению с крушением всей его жизни, но он довершает остальное. Маленький конечный мазок, который добавляет к своему произведению талантливый художник.

Внезапно Анн расхохотался. Ему только что пришла в голову ужасно смешная мысль. В одном, по крайней мере, его никто не может упрекнуть. Уж тут-то он повел себя как самый настоящий Вивре. Поступил, как и все остальные в его роду: женился на англичанке! И сквозь смех он с яростью, с отчаянием затянул:

 
Это май, это май!
Это милый месяц май!
 

Глава 5
АНН ИЕРУСАЛИМСКИЙ

Анн поднялся на ноги. Его качало. Боль была слишком сильна. Ему немедленно требовалось сделать что-нибудь, не важно что!

Безотрадный щипал траву у обочины дороги. Анн свистнул коню и вскочил в седло. И поскакал прямо вперед, к Бордо, куда лежал его путь. Обезумев от радости, конь начал выделывать поистине фантастические прыжки, и это еще больше усугубило отчаяние Анна. Ему было невыносимо при мысли о том, что радость еще может существовать где-то в мире, пусть даже в сердце животного…

Дорога резко пошла в гору, и Анн вдруг выскочил на довольно крутой поворот, ведущий вдоль обрыва – настоящей пропасти. И это было для него словно приказ. Молодой человек резко остановил Безотрадного на самом краю. Им овладело нечто еще более беспросветное, еще более нестерпимое, чем отчаяние, – то была полная невозможность двинуться дальше, прожить следующие минуты. Просто его жизнь завершалась здесь и сейчас, вот и все. Он сойдет с коня и бросится в пустоту.

Но перед этим окончательным шагом у него все же мелькнуло последнее желание. Ему захотелось снова увидеть холм с распятием, чтобы последним образом, который он унесет с этой земли, был крест. И Анн обернулся.

Три всадника неслись по дороге во весь опор. Завидев их, Альенора вскочила и бросилась к холму с распятием. Повинуясь инстинкту, Анн развернул Безотрадного и галопом помчался в ту же сторону.

Он даже не заметил, как проделал обратный путь. Взобравшись на каменное подножие, Альенора из последних сил цеплялась за крест. Таким образом, она вверяла себя Божьей защите, и никто не смел коснуться ее под страхом вечного проклятия. Но всадники, похоже, не боялись ни Бога, ни дьявола, поскольку уже обнажили мечи.

Анн действовал быстро и точно. У него не было при себе никакого оружия; единственное, чем он располагал, был его конь. Молодой человек направил Безотрадного против одного из нападавших и в последний миг поднял коня на дыбы. Опуская копыта, Безотрадный сшиб вооруженного всадника на землю. Тот покатился вниз по склону и остался лежать без движения. Анн тотчас же соскочил на землю, намереваясь завладеть его мечом, который валялся рядом.

Но, бросив взгляд в сторону распятия, резко остановился. Альенора спрыгнула с креста и упала на дорогу. Двое других нападавших кружили над ней, размахивая клинками, но с высоты своих коней не могли достать лежащую ничком женщину. Тогда один из них решил спешиться.

Анн опять действовал инстинктивно. Он упал на Альенору, прикрывая ее своим телом, и при этом схватил свой страннический посох, оставленный на месте их встречи. Нападавший нанес Анну яростный удар мечом, но, удивленный столь неожиданным вмешательством, промахнулся. Анн проворно вскочил на ноги, держа посох перед собой.

Убийца замахнулся снова, и удар пришелся прямо посредине посоха, разрубив его ровно пополам. Анну того и надо было! Он тотчас же перешел в наступление, да так быстро, что взгляд не успевал уследить. Правым обрубком он ударил противника по руке, державшей меч. Тот дернулся от удивления и боли, и этого оказалось достаточно. Изо всех сил Анн впечатал левый обрубок ему в висок, отчего тот рухнул как подкошенный.

Анн вырвал у противника оружие еще до того, как тот коснулся земли, и обратился лицом к последнему из нападавших. Отразить его выпад было детской игрой. После чего он сам нанес точный удар, рассекший неприятелю грудь. Завладев вторым мечом, Анн направился к тому из всадников, которого Безотрадный свалил в овраг.

Тот с трудом поднимался. Завидев приближающегося Анна с мечами в обеих руках, враг не стал дожидаться: вскочил на коня и пустился наутек – однако не в сторону Нанта, откуда приехал, а в сторону Бордо.

Битва завершилась, продлившись не больше минуты.

Однако Анн не считал дело оконченным. Он кликнул Безотрадного и вскочил в седло. Немного замешкался со своими двумя мечами – прицепить их к седлу было не за что, поэтому пришлось держать в руке. Так он проскакал вслед за беглецом какое-то время, но вскоре сообразил, что уже не нагонит его. Поравнявшись с тем местом, откуда он хотел броситься с обрыва, Анн остановил коня и двинулся обратно, к распятию.

Он нашел Альенору всю в пыли и крови из-за многочисленных ссадин на лице. Она ошеломленно уставилась на него.

– Зачем вы это сделали? Вам достаточно было не вмешиваться, и моя смерть освободила бы вас. А вы вместо этого рисковали ради меня собственной жизнью!

Возбуждение битвы уже улеглось, и Анн вновь обрел былое спокойствие. Он ответил холодно:

– Я поступил так, потому что должен защищать слабого от сильного. Вот и все.

Он спешился, отстранил ее рукой и направился к телам, лежавшим близ распятия. Склонился над каждым по очереди. Оба противника были мертвы. Тот, кого он поразил в висок, наверняка был убит сразу. Анн осмотрел свой посох. То, что от него осталось, уже никуда не годится. А ведь сбежавший убийца наверняка предупредит остальных сообщников, так что на него снова могут напасть по дороге. Следует браться за дело без промедления.

Анн взял один из мечей, направился к дубу, внимательно его осмотрел и срубил крепкий сук. Альенора, хранившая до этого молчание, боязливо спросила:

– Что вы делаете?

– Делаю себе две дубинки. Мне для боя нужно по одной в каждую руку.

– А как же мечи?

Анн принялся обстругивать сук. Ответил, не поднимая глаз:

– Вы когда-нибудь видели паломника с мечом?

Подбородком он указал на мертвецов, застывших в пыли.

– Вы их знаете?

– Да. Они были поварами в «Полосатом осле», нашем штабе.

– Я-то уж было поверил, что ваш Берзениус решил подарить мне жизнь… Да и вам тоже.

– Должно быть, передумал. Не знаю…

Она помолчала мгновение, словно колеблясь, потом проговорила:

– Вы не обязаны идти в Иерусалим, поскольку ваша епитимья была предательством.

– Я все же пойду. Я это заслужил.

– Тогда я пойду с вами. Мы сможем сесть на какое-нибудь судно в Марселе: прежде чем уехать, я успела забрать деньги.

– Не нужны мне ваши деньги!

– Но они – ваши. Ведь мы…

Анн перестал строгать свои дубинки и бросил на Альенору такой взгляд, что она немедленно умолкла. Он снова взялся за работу. Когда обе дубинки были готовы, он, примеряясь, долго крутил ими. Потом подошел к лошадям убийц и прогнал прочь, крича и размахивая руками.

Альенора удивилась.

– Вы не оставите лошадей себе?

– Паломничество не совершают верхом, сударыня. Почему бы уж тогда не путешествовать в карете?

Она кивнула на Безотрадного.

– А его мы тоже бросим здесь?

– Нет, он мой. У меня есть долг по отношению к нему, как и по отношению к вам. Даже больший: он-то меня не предавал…

Альенора поникла головой. Анн продолжил сухо:

– На нем поедете вы.

– Я не могу. И у вас все ноги в крови.

Новый взгляд Анна заставил ее умолкнуть. Она покорно направилась к белому коню, но оклик Анна резко остановил ее:

– Стойте, сударыня! Вам тоже надо подчиниться приказу вашего духовника.

Она замерла, не понимая. Потом увидела, как Анн наклонился и подобрал горсть земли, чтобы посыпать себе голову. Она тоже взяла щепотку. Анн сурово ее одернул.

– Еще, сударыня! Не бойтесь выглядеть некрасивой. Вам сейчас некого обольщать.

Альенора подчинилась. Она села на Безотрадного, вся перемазанная грязью, кровью и потом, и тихонько заплакала. Слезы оставили длинные борозды в этой маске, приставшей к ее лицу.

Анн взял коня под уздцы, и они тронулись в путь – в первый день мая, на край света…

***

Первую ночь они провели в каком-то разрушенном доме. А наутро увидели, что пошел дождь. И снова пустились в дорогу тем же порядком, что и вчера: Альенора верхом на Безотрадном, Анн пешком, со своими двумя дубинками. Земля, которой они пачкали себе голову, не держалась и стекала им на шею. Приходилось накладывать ее снова и снова. Они стали грязны до жути.

Остановившись попить воды из быстрой речушки, Анн принялся размышлять. Он попытался представить себе, чем станет отныне его жизнь. От самоубийства он отказался. Миг слабости, когда он почувствовал себя полностью уничтоженным, уже миновал. Он будет жить. Но как? И для начала, кто он теперь такой? Ведь у него больше нет ни прошлого, ни предков…

Ответ пришел к нему, когда они снова пустились в дорогу: он англичанин. Англичанин! Ведь в жилах у него практически одна только английская кровь. Соломон Франсес обучил его начаткам арифметики, поэтому, чтобы чем-то занять свой ум, Анн попытался подсчитать, сколько именно…

Луи, его дед, сын Франсуа и англичанки, был англичанином наполовину. Его сын Шарль, родившийся при таких же исходных, был англичанином уже на три четверти, а сам Анн представляет собой половину целого плюс три четверти, то есть семь восьмых. В нем семь восьмых английской крови! Теперь можно заглянуть дальше. Ребенок от его брака с Альенорой Заморской будет англичанином на пятнадцать шестнадцатых… Хотя, конечно, не будет у них с Альенорой никакого ребенка. Никогда в жизни не прикоснется он к этой женщине.

А что, если они оба вернутся из своего паломничества живыми? Как только они снова окажутся во Франции, Анн попросит Альенору уйти в первый же попавшийся монастырь, который захочет принять ее, а сам отправится на войну. Агония не затянется надолго. Он будет искать геройской смерти в бою, а если с приближением мира все еще не погибнет, то в каком-нибудь последнем сражении просто не отобьет роковой удар меча.

Такой станет его жизнь: короткой и отчаянной, насколько только возможно. Но главное – трагически одинокой: до самого конца он останется на этом свете совершенно один. У него нет больше предков, не будет и потомства. Ни прошлого, ни будущего. Им ничто не кончается и ничто не начинается.

Анн долго травил себя этими мыслями, наполнившими его несказанной горечью, но вскоре их вытеснила другая, еще более мучительная: предательство Альеноры. Приходилось признать: вопреки тому, что он считал поначалу, именно ложь этой женщины терзала его больше всего. Больше, чем потеря семьи, титула, прошлого. Это было нестерпимо.

Он бросил взгляд в ее сторону. Альенора ехала на Безотрадном, поникнув липкой от грязи головой. Сидела она в седле не по-дамски, боком, а по-мужски, неизящно, словно какая-нибудь крестьянка на рабочей кляче. Англичанка-жена показалась юноше вульгарной, глупой, толстой. Подумать только! И это она провела его, как ребенка!.. То, что он испытывал к ней, было больше, чем злопамятство, это было отвращение, ненависть.

Потом он пытался урезонить себя, подавить в себе чувства, не подобающие паломнику. Но не смог.

Они обошли стороной Бордо, принадлежавший англичанам, и продолжили путь вдоль Гаронны, успокоенные, но несколько удивленные тем, что так и не повстречали других подручных Берзениуса.

Так они путешествовали четыре дня, нигде не находя монастырей, где могли бы попросить приюта. Они ночевали под открытым небом. Несмотря на май, беспрестанно лил дождь. Наконец, на пятый вечер они заслышали вдалеке колокол.

Это и точно оказался монастырь. Он был довольно мрачного вида и таился в самой глубине долины. Из-за его серых стен виднелась только похожая на гребень звонница часовни. Дождь усилился, путники ускорили шаг. За воротами их встретил монах в капюшоне, надвинутом по самые глаза. После приветствия он спросил, кто они такие. Анн ответил:

– Бедный англичанин с женой. Идем в Иерусалим замаливать грехи.

Монах проводил их в трапезную и принес по чашке супа, разбавленного вином. Анн ел с наслаждением. Это была его первая горячая еда с… да, с самого Куссона!

Потом появился отец настоятель. Высокий, с короткой седоватой бородой, он производил впечатление человека властного. Он благословил паломников и поинтересовался, точно ли они направляются в Иерусалим. И, услышав подтверждение, заключил:

– У вас великое мужество.

На что Анн мягко возразил:

– Нет, святой отец. У нас великие грехи…

В этот миг в трапезную, сопровождаемый монахом-привратником, вошел еще один человек. Вероятно, какой-то отшельник. Вида он был еще более жуткого, чем они сами. Лохмотья прикрывали только часть его волосатого тела, седые волосы ниспадали до середины спины, борода закрывала всю грудь. Казалось, это какой-то диковинный зверь. Невозможно было даже определить его возраст. Наверняка он очень стар, если только лишения и умерщвление плоти не одряхлили его преждевременно.

Монах-привратник обратился к настоятелю:

– Думаю, он откуда-то издалека, потому что изъясняется на языке, которого я не понимаю.

Отшельник стал что-то говорить дрожащим голосом, а когда закончил, то настоятель, ко всеобщему удивлению, ответил ему на том же языке. Таким образом, между ними состоялась короткая беседа, после чего отшельник удалился. Настоятель подошел к Анну и его спутнице.

– Он из одной глухой испанской долины, я там бывал. Тамошнее наречие не похоже ни на какое другое.

Наконец, он позволил себе заметить жалкое состояние, в котором пребывали оба паломника.

– Прежде чем вы пойдете отдыхать, я отведу вас в нашу баню. Сначала – дама. Хоть вы и супруги, но здесь вам мыться вместе не подобает.

Альенора ушла вслед за настоятелем, пробормотав несколько слов благодарности. Оставшись один, Анн подождал немного, потом тоже вышел.

Он оказался на широком дворе. Баня располагалась в постройке, напоминавшей амбар, напротив собственно монастырских зданий. Анн увидел, как настоятель ввел туда Альенору и сразу же вышел. Анн подождал, пока тот скроется из виду, и потихоньку вошел сам.

Внутри царил полумрак. Посредине стоял большой бак, гревшийся на медленном огне, который представлял собой единственный источник света, а чуть поодаль виднелась прикрепленная к стене жердь, чтобы вешать одежду.

Там уже висело серое платье Альеноры, а также пояс с кошелем, который она обычно прятала под одеянием. Сама она голышом сидела в подернутой паром воде. Смывая с тела грязь, Альенора поначалу не видела, как вошел ее муж. А, заметив его, вскрикнула:

– Вы! Но что вы здесь делаете?

Жестом Анн велел ей умолкнуть.

– Молчите! Вам нечего меня бояться. Ведите себя так, будто меня тут нет. Держитесь как можно спокойнее. От этого зависит ваша жизнь!

– Вы объясните мне?

– Позже.

Он отступил в темный угол, она же, поколебавшись, продолжила мыться, но неуверенно, слегка вздрагивая и время от времени бросая взгляд в его сторону.

Анн отстраненно наблюдал за своей супругой. Сейчас он был спокоен, как никогда. Он видел свою «волчью даму» полностью обнаженной – и хранил полное безразличие к ней. Ее грудь, так взволновавшая его тогда, на стене замка, теперь оставила его совершенно равнодушным.

Дверь снова отворилась, и вошел отшельник. Альенора вскрикнула от удивления и возмущения:

– Святой отец!..

Вопреки предположениям Анна отшельник не был вооружен. Он стал приближаться к Альеноре, вытянув вперед руки с крючковатыми пальцами. Отчетливо выделялись черные ногти. Было очевидно, что отшельник решил попросту задушить свою жертву. Анн бросился вперед.

Отшельник услышал приближение противника, зарычал и резко обернулся, изрыгая проклятия. В его голосе больше не было никакой дрожи. Под бородищей скрывался вполне молодой человек.

Последовала короткая борьба. Убийца умел драться, но до Анна ему было далеко. Тот оторвал его от земли и швырнул в чан, потом, схватив за волосы, стал топить, удерживая голову убийцы под водой. Лжеотшельник отчаянно отбивался, но Анн не ослабил хватку. Напротив, ощутив сопротивление, юноша разъярился еще больше. Он испытывал какую-то дикую радость, убивая этого человека. Пусть заплатит за все, что его заставили выстрадать!..

Через какое-то время Анн почувствовал, что его противник обмяк. Тогда юноша отпустил его и оставил плавать лицом вниз на поверхности.

Только тут он вспомнил о присутствии Альеноры, которая по-прежнему сидела в чане, с ужасом наблюдая за схваткой. Женщина дрожала с ног до головы.

– Оденьтесь, сударыня, мы уходим отсюда.

– Но что… что все это значит?

– Оденьтесь, у вас неприличный вид!

Надеть платье и затянуть пояс было делом недолгим. Они вывели Безотрадного из конюшни. Анн как раз помогал Альеноре сесть в седло, когда явился настоятель.

– Что случилось? Куда вы в такое время, на ночь глядя?

Анн встал перед ним.

– Мы уходим.

– Но к чему такая поспешность?

Анн сказал, не повышая голоса:

– О anachorиtes tetneken…

Услышав эти слова, настоятель вытаращил глаза и побелел, как полотно.

Анн открыл тяжелые ворота, и бездомные странники опять оказались на дороге, под дождем, в темноте, – но живые. Анн не стал дожидаться, пока спутница задаст ему ожидаемый вопрос.

– Я сказал ему «Отшельник мертв» по-гречески. На этом языке они и беседовали в трапезной, полагая, что убогий паломник не сможет понять их. Но вот незадача, встречаются изредка убогие паломники, знающие греческий.

Голос Альеноры выразил безмерное восхищение:

– И о чем они говорили?

– Отшельник сказал, что ваш духовник решил прибегнуть к хитрости, потому что я слишком хорошо владею оружием. А настоятель, который, насколько я понял, тоже принадлежит к вашей организации, предложил убрать нас в бане, одного за другим.

Они помолчали. Альенора вздохнула:

– Как мне доказать вам свою признательность?

– Умолкнув, сударыня, умолкнув…

На сей раз молчание между ними воцарилось окончательно. Они прошагали всю ночь и утром тоже не остановились.

Шли дни… Из-за грозившей им опасности – поскольку и другие убийцы Берзениуса могли выследить их – Анн все же решил, чего бы ему это ни стоило, принять деньги Альеноры и сесть в Марселе на корабль. Ведь главное – добраться до Иерусалима, чтобы получить там Божье прощение, а проделать весь путь пешком у них практически не было шансов.

Как раз для того, чтобы ускользнуть от возможных преследователей, Анн, проходя через Минервуа, решил срезать путь. Хотя монахи из обители, приютившей их в предыдущую ночь, предупредили, что короткая дорога трудна и опасна, он не обратил на это внимания и, добравшись до перекрестка, решительно свернул на кратчайший путь.

Поступив так, Анн совершил важную ошибку: он забыл о своем головокружении.

В первые часы все шло относительно гладко. Избранная ими тропа то поднималась, то спускалась по крутым холмам, но была вполне сносной. А потом, когда время близилось к полудню и на смену дождю выглянуло палящее, ослепительное солнце, все разительно переменилось.

Они только что взобрались на невысокую вершину, и перед ними предстала обратная сторона холма. Анн застыл как вкопанный. Его лицо и руки покрылись липким потом. Впереди простирался совсем другой пейзаж! Никакой растительности, только темные, почти черные скалы. Еще какое-то время тропа спускалась по довольно пологому склону, но вскоре она превращалась в узкий уступ, одной стороной лепившийся к отвесной стене, а другой обрывавшийся в пропасть.

Если бы в этот миг Анн послушался голоса рассудка, ничего страшного бы не произошло. Было достаточно попросту повернуть назад и вернуться на прежнюю дорогу. Они бы, конечно, потеряли время, но это дело поправимое. Однако юноша опять поддался своей былой гордости. Ему не хотелось, особенно на глазах у Альеноры, обнаружить свою слабость. Поэтому Анн отважно зашагал вперед.

Добравшись до уступа, он стал продвигаться медленнее, держась лицом к стене; Альенора шла следом, ведя Безотрадного под уздцы. Таким образом, Анн проделал несколько сот метров, уставясь глазами в черную гладкую скалу и все больше замедляя шаг. На повороте, желая взглянуть, сколько еще осталось пройти, он обернулся. И это стало катастрофой!

Пустота зияла прямо под ногами, здесь и повсюду, а впереди проклятому уступу не было конца! Тропинка все вилась и вилась вдоль отвесной скалы, насколько хватало глаз. Анн замер. До него донесся встревоженный голос Альеноры.

– Вам нехорошо?

Скрывать долее было невозможно. Он ответил еле слышно:

– Голова кружится…

Анн знал, что погиб. Он вжался лицом в каменную стену, одинаково не способный ни двигаться вперед, ни отступить назад. Впрочем, в любом случае повернуть назад было уже невозможно: Безотрадный не смог бы развернуться на узкой тропинке. Так что жизнь Анна оборвется прямо здесь, среди черных скал, напоминающих преисподнюю. Уж лучше тогда покончить со всем сразу и броситься в эту манящую пустоту!..

Из-за спины Анна вновь донесся голос Альеноры:

– Я помогу вам.

– Вы? Что вы можете сделать?

Она не ответила. Он услышал треск рвущейся ткани: женщина оторвала лоскут от подола своего платья.

– Не двигайтесь. Я завяжу вам глаза. Затем пойду впереди и поведу вас за руку.

Анн не сопротивлялся. Он стоял ни жив, ни мертв, похолодевший, одеревеневший. Когда полоса шерстяной ткани закрыла ему глаза, он почувствовал себя немного лучше. В спасительной тьме Анн нащупал протянутую ему руку.

– А вам самой не страшно?

– Нет, от высоты у меня голова не кружится. Идемте.

Анн сделал шаг, потом другой… Дыхание его прерывалось, в висках стучало, по телу струился пот. Это было до крайности мучительно, на пределе возможного, но все же выполнимо. Альенора постоянно подбадривала его. Ее голос внушал доверие, и это его успокоило немного.

Но все же переход длился долго, бесконечно долго. Время от времени Альеноре приходилось отпускать своего мужа, потому что Безотрадный тоже не мог идти без посторонней помощи. Найдя место, где тропа немного расширялась, Альенора оставляла там Анна, велев ему вцепиться в скалу, и возвращалась за конем. Отсутствовала она обычно довольно долго, а потом, приведя Безотрадного, оставляла его ждать вместо Анна.

Когда они преодолели, наконец, опасный участок и Альенора сказала Анну, что он может снять повязку с глаз, солнце уже клонилось к закату. Анн рухнул на землю. Никогда в жизни он не был так измучен. Альенора показала ему на Безотрадного.

– Сядьте на коня.

Он отрицательно покачал головой и попытался встать, но снова упал: ноги его не держали. Так что он не только вынужден был согласиться и сесть в седло – он даже не смог проделать это без ее помощи… Чуть позже Альенора увидела, как ее муж повязывает себе на шею лоскут серого платья, который до этого сжимал в руке.

– Что вы делаете?

– Шейный платок, чтобы он всегда напоминал мне о моей глупости и гордыне. Я… благодарен вам, сударыня.

***

В Марсель они прибыли беспрепятственно. В порту как раз нашлось подходящее судно, отплывающее в Святую землю. Его название, «Надежда», красовалось на корме, выписанное красными буквами.

На причале за столом сидел человек с пером в руке. Анн подошел к нему. Тот был седоват, довольно дороден, с несколько тяжеловатыми чертами лица. На широкой физиономии выделялись толстые губы и маленькие проницательные глазки. Но ничего неприятного в его наружности не было, поскольку из-под грубоватого облика проглядывало изрядное добродушие. Человек этот жизнерадостно улыбнулся.

– Я Сезар Кабриес, марселец и капитан «Надежды». Милости прошу… Паломники в Иерусалим – желанные гости. И вам повезло: мы отчаливаем через час!

– Откуда вы знаете, что мы паломники в Иерусалим?

Сезар Кабриес расплылся в улыбке еще шире.

– Я уже двадцать лет хожу этим путем. Паломники в Иерусалим – это как попутный ветер: я их чую еще до того, как они появятся! С вас полсотни ливров: по двадцать за пассажира и десять за лошадь… Как мне вас записать?

– Бедный англичанин с супругой.

– Так ведь это не имя. Зовут же вас как-нибудь?

– Ну, будем считать, что так и зовут: мессир Англичанин с супругой.

Капитан записал без лишних вопросов, и Анн расплатился с ним из кошеля, который Альенора передала ему, когда они вошли в город.

Погрузка началась немедленно. Сезар Кабриес не солгал: «Надежда» была готова отчалить. Безотрадного ввели в трюм через грузовой люк в борту корабля, откидная крышка которого служила сходнями. Потом коня поместили в выгородку, своего рода стойло. Остальные матросы тем временем грузили провизию в ящиках и бочках.

Анн и Альенора тоже поднялись на борт.

В кормовой части палубы корабля располагалась капитанская каюта, красивая, ладная надстройка из дерева, украшенная резьбой, с окнами в мелком переплете, а на носу – что-то вроде тростникового шалаша с полотняной крышей. Это было помещение для женщин, которое Альеноре предстояло занять одной, поскольку, кроме нее, женщин на борту не было. Анну же отвели место в верхней части трюма, над лошадьми и провизией, вместе с прочими паломниками, числом около дюжины.

Закуток был тесный и темный, но Анн решил тут и остаться. Он был слишком измучен усталостью и волнениями путешествия. А больше всего его радовало то обстоятельство, что он, наконец, остался в одиночестве, подальше от Альеноры. Молодой человек сразу же заснул – и все еще спал, когда «Надежда» подняла якорь и взяла курс на Иерусалим…

Анн пробудился среди ночи, когда явились остальные паломники и стали располагаться на ночлег. Один из них, немолодой коротышка, черноволосый и чумазый, бесцеремонно толкнул его.

– Ну-ка, подвинься, увалень! Ишь, один развалился, где места на двоих.

Разбуженный столь грубо, Анн хотел было отшить нахала, но сдержался, извинился и вышел на палубу.

Высоко в небе блистали звезды. Анн долго стоял, облокотившись о борт. «Увалень»! Коротышка обозвал его «увальнем»! И сколь бы невероятным это ни показалось, такое обращение не только не задело Анна, но даже обрадовало его.

Впервые кто-то высказался на его счет откровенно. Раньше-то никто на подобное не осмеливался, потому что он был сеньор, наследник Вивре. Вот что производило на всех сокрушительное впечатление – и все ему лгали. А теперь он стал как прочие. Один из многих. Упав с высокого пьедестала, лишенный наследства, Анн разбил и свое одиночество. Отныне у него есть собственное место в великой цепи людской. Они бедны, они страдают, они такие же, как и он сам, – его ближние, его братья…

Анн вновь спустился в закуток и устроился там, втиснувшись между чернявым ворчуном и каким-то другим паломником. В первый раз со времени своего ухода из Нанта он заснул спокойно.

В последующие дни Анн получил отличную возможность познакомиться со своими попутчиками поближе. Они были неразговорчивы, даже замкнуты, и каждый хранил в себе тяжкую тайну, которая погнала его на край света. Но из-за юности Анна почти все отнеслись к нему с симпатией. Он хотел, чтобы его звали «Англичанином», – его так и звали, хотя ни по повадкам, ни по выговору не было похоже, что он родом из-за Ла-Манша.

Он был силен и не гнушался помогать матросам. Те тоже взяли его под свое покровительство. Так что с самого начала путешествия никто не чувствовал себя на борту более непринужденно, чем Анн…

Даже раннее средиземноморское лето не тяготило его. Жары он не боялся, наоборот, она его бодрила. Молодой человек с удивлением открывал для себя этот новый, неведомый ему прежде климат с горячими, иссушающими ветрами, абсолютно не похожий на влажную Бретань. Все это оказалось неоспоримым благом, как для его тела, так и для ума.