Текст книги "Бескрайние земли"

Жоржи Амаду
Бескрайние земли

В Ресифе я познакомился с бродячим фотографом: на нем был изношенный пиджачок и необычайно яркий галстук. С утра до ночи или с вечера до утра он слонялся по опаленному аэродрому, не зная, как убить время. Вооруженный громоздким фотоаппаратом, он мечтал напасть на какого-нибудь знатного путешественника, продать фотографию одной из местных газет и наконец-то поесть досыта. Я спросил его, знает ли он бразильских писателей. Он сразу померк:

– Я три раза фотографировал Жоржи Амаду, но только один раз одна газета купила фото.

– А вы читали его романы?

– Я никогда ничего не читаю, – ответил он возмущенно. – У меня для этого нет времени.

Можно было бы усмехнуться: уроженец тех самых мест, которые описывает Амаду, человек, встречавший писателя, не раскрыл хотя бы из любопытства его книг, которыми зачитываются люди в Рио-де-Жанейро, в Москве, в Париже, в Пекине. Но я подумал совсем о другом: откуда я знаю этого фотографа? Да ведь я читал про него в одном из романов Амаду. Потом я вспомнил: нет, среди героев Амаду нет фотографа. Может быть, я вспомнил захолустного репортера, или адвоката, или картежника? Не знаю. Но только тирады фотографа меня не удивили, хотя были они воистину удивительными. Мне казалось, что я не раз встречал этого человека. То же самое я почувствовал, увидев карантинного врача, романтического шулера, старого носильщика негра: меня окружали персонажи Жоржи Амаду.

Дело, разумеется, не в экзотике, не в живописных чертах, присущих тому или иному краю, той или иной стране. Дело и не в обманчивой точности, не в иллюзорном сходстве, к которым стремятся все фотографы мира, бродячие или оседлые, а также иные литераторы, плохо понимающие, что такое литература. Раскрывая роман, мы отправляемся в путешествие; оно может быть увлекательным или скучным, надолго запоминающимся или смешивающимся в памяти с сотнями других, но оно обязательно должно открыть некий мир, хотя бы крохотный. Романы Жоржи Амаду помогли нам открыть далекую Бразилию, ее людей, которые близки нам в их горе, в их страстях, в их чаяниях.

Говоря это, я меньше всего думаю о географии или истории, об описании природы или быта, о протоколировании событий. Мне привелось где-то прочитать, что произведения Амаду знакомят читателя с историей Бразилии от конца XIX века до наших дней. Я убежден, однако, что не в этом значение романов Амаду. Мы можем найти в книгах историков, социологов, этнографов добросовестный и тщательный показ тех событий, которые находят свой отголосок в романах Амаду: лихорадку кофейных плантаций и какао, тяжбу между плантаторами, нищенство батраков, хищнический налет иностранных капиталистов, начало рабочего движения, рост недовольства, борьбу за национальную независимость, восстание в Натале и в других городах, исход голодающих крестьян с севера на юг через пустыню смерти, алчность и грубость янки, геройство коммунистов. Жоржи Амаду, как и всякий подлинный писатель, не описывает событий, а раскрывает нам людей, участвующих в этих событиях. Может быть, о жизни в Бразилии мы знали и без него, во всяком случае, мы могли бы узнать о ней без его романов, но он открыл нам душевный мир бразильцев; в этом объяснение того успеха, которым пользуются его книги и в Бразилии и далеко за ее пределами.

Художественная проза знает множество различных приемов. Современные французские романисты, будь то большие или малые, передовые или реакционные, почти всегда стараются рассказать о своих героях; автор неизменно присутствует на сцене, ставит проблемы – философские, моральные или политические, рассуждает об истине, о пороках, о заблуждениях. Крупные писатели Америки, как Северной, так и Южной, чрезвычайно редко рассуждают. Присутствие автора читатель не сразу заметит. Зато он сразу входит в жизнь героев, чувствует их рядом, убежден в их реальности. Такие романисты не рассказывают о людях, они их показывают. К ним относится и Жоржи Амаду. Может быть, прямой показ людей объясняется описываемым материалом: по сравнению с героями западноевропейских писателей люди Америки кажутся молодыми и непосредственными.

Для того чтобы раскрыть душевный мир героев, писатель должен сам много пережить, узнать страсти, радости, страдания; он должен обладать даром перевоплощения, умением почувствовать себя на месте того или иного изображаемого им человека. Конечно, каждому ясно, на чьей стороне симпатии Амаду: меньше всего его можно упрекнуть в моральном или гражданском нейтралитете; но и тех людей, которых он осуждает, с которыми он борется, он показывает как живых, способных любить, радоваться, отчаиваться. Это спасает его от шаржа, от плакатности. Мы верим в существование его героев, почти физически ощущаем их присутствие. Мне думается, что такая реальность изображаемого мира и есть реализм художника, а не размышления, предпосылки или нравоучительные выводы.

Я вижу перед собой многих героев Жоржи Амаду. Вот наемный убийца негр Дамиан. Он стреляет без промаху; люди его боятся, а это – добряк. Катастрофа приходит внезапно. Дамиан должен застрелить очередного соперника своего хозяина, и вдруг в нем зарождается сомнение. Он думает о жене намеченной жертвы: что если она беременна?.. Дамиан не хочет ослушаться приказа хозяина, которого считает справедливым и мудрым; он должен выстрелить, но он не может. Он теряет рассудок в ту самую минуту, когда впервые в жизни начал рассуждать.

Я помню мечтательную и вздорную Эстер, эту мадам Бовари, которая вместо руанской аптеки оказалась в джунглях Бразилии. Ее подруги пишут ей о флиртах, о парижских модах, а рядом плантаторы убивают друг друга: золотые плоды какао растут в цене. Муж Эстер, Орасио, – самодур, он знает одно: земля должна принадлежать ему. За кого приняла Эстер ничтожного адвоката Виржилио? Мечте нет места в той жизни, которая ее окружает, и хотя Эстер умирает от тропической лихорадки, мы знаем, что она умерла от большой любви.

Я вижу мужа Эстер, Орасио, в старости. Он пережил свой век. Настала эпоха экспортеров какао, немцев, янки, биржевых бумов, небоскребов. Людей стали убивать по-новому: негр Дамиан не подстерегал за деревом путника, соперника уничтожали клеветой, банкротством, судебными процессами. Все ополчилось на старого Орасио: экспортеры, власти, закон. Против него выступил его собственный сын, и вдруг в городе какао – Ильеусе воскрес король Лир…

Есть путь легкий, но для художника неблагодарный: изображать сложный и пестрый мир только двумя красками – белой и черной. В книгах некоторых авторов представители правящего класса предстают как исчадья зла, с самого рождения наделенные всеми мыслимыми пороками. Такие произведения мало кого убеждают. Различные черты характера можно наблюдать в людях, принадлежащих к различным кругам общества. Мир денег и корысти ненавистен нам потому, что он морально калечит людей, превращает человека, по существу мягкого и доброго, в злодея. Я говорю это, вспоминая судьбу двух героев Амаду – карантинных врачей в Пирапоре. Старый врач Диоженес – добрый человек, но он вынужден участвовать в недобром деле: изголодавшихся, больных переселенцев морят на этапе. Доктор знает, что не может помочь этим людям, он спился, и в оправдание говорит, что нельзя прожить без каменного сердца. С недоверием относится к его проклятиям новый врач, молодой и честолюбивый Эпаминондас, который убежден, что сможет в Пирапоре честно работать. Эпаминондас быстро разочаровывается, становится унылым пошляком, заставляет девушек-переселенок с ним сожительствовать.

Лучшее, по-моему, из всего, что написал Жоржи Амаду, это картины похода через пустыню семьи разорившихся крестьян Жеронимо и Жукундины. Они идут искать счастья в далекий Сан-Пауло. Амаду любит описывать любовь и смерть – те часы, когда обнажается существо человека. В страшной пустыне, где каждый день кто-нибудь умирает, рождается нежная и суровая любовь подростков Агостиньо и Жертрудес. Большая семья идет по знойной пустыне, и старая Жукундина понимает, что переживет детей и внуков. На привале бродячий фокусник показывает фокусы: яйцо вылезает из уха. Люди смеются, измученные, голодные – люди еще живы; и в это время умирает девочка Нока. Есть в картинах переселения много жестокого; трудно забыть, как, стыдясь друг друга, люди охотятся за любимицей кошкой, которая поняла замысел хозяев и пытается спастись. Есть в этих главах и много светлого, приподымающего: стыдливость страданий, человеческая солидарность.

Вряд ли кто-нибудь прочтет равнодушно о смерти кормильца крестьянской семьи осла Жеремиаса. Ползают змеи, кружат хищные урубу, ожидая очередной добычи. Осел знает, что нельзя есть траву пустыни – она ядовита. Он покорно гложет кору деревьев, колючие кактусы. Но вот и осел не может больше, он ест ядовитую траву и печально кричит, расставаясь с жизнью. Урубу камнем падают на него.

Через испытания, ошибки, заблуждения герои Амаду приходят к борьбе. Они находят свет в той новой силе, которая преобразила бразильский народ. Пробуждение национального достоинства, ненависть к хищным чужеземцам, которые терзают богатую и нищую страну, борьба за счастье, за свободу, за мир дошли до далеких уголков Бразилии, где протекает действие романов Амаду. Так родилась коммунистическая партия, так имя Престеса перелетело через океаны, так началась новая история Бразилии, героическая эпопея ее простых людей, которая вызывает сочувствие и восхищение во всем мире.

Как многие другие писатели, Амаду ярче описывает дороги голода, горя, смятения, чем прямую дорогу надежды. Трудно это поставить ему в вину: новые чувствования, новые идеи требуют новых художественных приемов. Амаду их ищет, и, мне думается, он их найдет.

Творчество Амаду еще раз показывает, насколько необоснованны опасения тех писателей, которые укрываются от живой жизни в искусственный мир душевной обособленности, считая, что гражданские страсти уничтожают литературу. Жоржи Амаду свое сердце, силы, время отдает борьбе за новую, более достойную человека жизнь. Ему пришлось узнать гонения, изгнание. Редко проходит неделя, чтобы его слова в одном из городов большой Бразилии не потрясали бы тысячи сердец. Казалось бы, он не мог ничего написать, но он уже написал много книг, и некоторые написанные им страницы можно назвать совершенными. Тысячи нитей, которые связывают его с людьми, с их горем, с их надеждами, с их борьбой, помогают ему писать, превращают литературу в высокое служение народу и человеку.

Илья Эренбург.

ЗЕМЛЯ, ПРОПИТАННАЯ КРОВЬЮ

Я ВАМ ПОВЕДАЮ ИСТОРИЮ, ЧТО ВАС ЗАСТАВИТ УЖАСНУТЬСЯ.

Из бразильской народной песни

Посвящается

Дмитрию Шостаковичу, ленинградскому композитору и солдату.

Кармен Гиольди и Тересе Кельман,

Апаресиде и Пауле Мендес де Алмейда,

Реми Фонсека.

Матилде в память о зиме.

Десять лет тому назад я написал небольшой обличительный роман на тему о какао, к которой вновь возвращаюсь сегодня. Мне было тогда девятнадцать лет и я еще только начинал свою жизнь романиста. За эти десять лет я написал семь романов, две биографии, несколько поэм, сотни статей, сделал десятки докладов. Эти десять лет я провел в непрерывной борьбе: разъезжал, произносил речи, жил жизнью моего народа. С огромной радостью могу сказать, что не только все мое творчество этих десяти лет, но и всю мою жизнь связывала единая, нерушимая линия: надежда, более чем надежда, уверенность, что завтрашний день будет лучше и прекраснее. Во имя этого завтра, заря которого уже занимается над ночью войны на полях Восточной Европы, я живу и пишу.

Монтевидео, август 1942 года.

ПАРОХОД

1

Гудок парохода, похожий на рыдание, разнесся в сумерках над городом. Жоан Магальяэнс стоял у борта, облокотившись на поручни, и смотрел на ряды домов старинной постройки, колокольни церквей, почерневшие от времени крыши, улицы, мощенные громадными камнями. Перед ним было множество крыш, но он видел лишь одну улицу, даже ее крохотный уголок, где не было ни единого прохожего. Сам не зная почему, он нашел, что камни этой улицы, замощенной руками рабов, полны волнующей красоты. Ему казались красивыми и почерневшие крыши домов и колокольни церквей. Колокола начали перезвон, сзывая набожных жителей города к вечерней молитве. Снова загудел пароход, разрывая сумерки, спустившиеся над Баией. Жоан поднял руку и помахал на прощание городу, как будто прощался с дорогой его сердцу, горячо любимой женщиной.

На борту парохода разговаривали пассажиры. А там, на берегу, у трапа господин в черном, с фетровой шляпой в руке целовал в губы бледную молодую женщину. Рядом с Жоаном толстый субъект, откинувшись на спинку скамьи, разговаривал с коммивояжером португальцем. Один из пассажиров взглянул на часы и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Остается пять минут…

Жоан подумал, что часы этого человека, вероятно, отстают, потому что пароход дал последний гудок, провожающие сошли, отъезжающие перевесились через перила.

Машина запыхтела, и Жоан почувствовал, что он уезжает, и тогда, охваченный необычным волнением, он снова окинул взглядом город, старые крыши, уголок улицы, мощенной громадными камнями. Колокола продолжали звонить, и Жоану казалось, что они зовут его, приглашают пройтись еще раз по улицам города, спуститься по склонам его холмов, поесть утром маниоковой каши на площади Террейро, выпить ароматной кашасы, сыграть в кости около рынка; после обеда сразиться в карты в доме Виолеты, где собиралась веселая компания; вечером в кабаре перекинуться в покер с местными богачами, которые относились к нему с известным уважением. А поздней ночью, в предрассветный час, снова выйти на улицу с растрепанными, спадающими на глаза волосами, отпускать шуточки по адресу женщин, которые, дрожа от холода, проходят со скрещенными на груди руками в поисках партнеров для пирушки под гитару в порту города. А потом, пока еще не рассвело, вздохи Виолеты, луна, светящая в открытое окно ее комнаты, ветер, раскачивающий две кокосовые пальмы во дворе. Любовные вздохи уносятся ветром; кто знает, может быть, они долетают до самой луны? (Кашаса – бразильская водка. (Это и все последующие примечания – переводчика.))

Рыдания бледной женщины на берегу отвлекли Жоана от этих мыслей. Она говорила, и в голосе ее слышалась непоколебимая уверенность:

– Никогда, Роберио, никогда больше…

Мужчина взволнованно поцеловал ее и голосом, полным страдания, с трудом ответил ей:

– Через месяц я вернусь, любимая, и привезу детей. И ты поправишься… Доктор сказал мне…

В голосе женщины звучала скорбь. Жоану стало жаль ее.

– Я знаю, что умру, Роберио. Не увижу больше ни тебя, ни детей… Ни детей… – тихо повторила она и снова разрыдалась.

Мужчина хотел еще что-то сказать, но не мог; он только склонил голову, взглянул на трап, затем перевел глаза на Жоана, как бы прося у него помощи. Женщина повторила рыдающим голосом: «Никогда больше не увижу тебя…» Человек в черном продолжал глядеть на Жоана, одинокий в своем страдании. Жоан мгновение колебался, не зная, как помочь ему; он хотел было спуститься на берег, но матросы стали убирать трап: пароход отчаливал. Мужчина еще раз поцеловал женщину в губы; это был горячий, долгий и глубокий поцелуй, как будто человек хотел вобрать в себя болезнь, разъедавшую легкие его жены. Человек в черном едва успел вскочить на пароход. Но страдание было выше его гордости, рыдания вырвались у него из груди и разнеслись по всему кораблю; даже толстый полковник прекратил разговор с коммивояжером. С берега кто-то почти прокричал: (Полковниками в Бразилии и некоторых других странах Латинской Америки называли крупных помещиков, которым формально присваивалось звание полковника национальной гвардии.)

– Пиши мне!.. Пиши!..

И другой голос:

– Не забывай меня!..

2

Несколько платков развевалось в воздухе в знак прощания, а по лицу молодой женщины текли слезы; рыдания сотрясали ее грудь.

Тогда еще в Баие не было новой пристани и улица почти примыкала к самой воде. Пароход пошел поначалу медленно. Женщина плакала и махала платком, но она уже не могла различить на борту того, кому отдала свое сердце. Пароход пошел быстрее, провожавшие начали расходиться. Какой-то пожилой господин взял женщину под руку и пошел с ней, шепча слова утешения и надежды. А пароход все удалялся.

Пассажиры перемешались в первые минуты путешествия. Потом женщины стали расходиться по каютам, мужчины смотрели, как колеса рассекали воду, – в те времена между Баией и Ильеусом курсировали колесные пароходы, словно они плавали не по широким просторам океана, над которым проносились южные ветры, а по спокойной глади рек.

Ветер подул сильнее и унес в ночь, окутавшую Баию, обрывки разговоров на борту, слова, произносившиеся особенно громко: земля, деньги, какао, смерть.

3

Дома постепенно скрылись. Жоан машинально вертел кольцо на пальце, стараясь не встречаться взглядом с человеком в черном, который вытирал глаза и говорил, как бы объясняя происшедшую сцену:

– Чахотка, бедняжка. Доктор сказал, что нет никакой надежды.

Жоан взглянул на темно-зеленую воду океана и только тогда вспомнил о причинах своего бегства из Баии. Кольцо инженера отлично сидело на пальце и казалось сделанным специально для него. Он прошептал:

– Прямо как на заказ…

Жоан рассмеялся, вспомнив об инженере. Растяпа! Никогда еще такого не встречал. Ни черта не смыслит в покере: проиграл все, даже кольцо. В тот вечер, неделю назад, Жоан, как обычно, очистил стол: у одного полковника Жувенсио он взял полтора конто. Но разве он виноват? Перед этим он находился в очень хорошем настроении, валялся полуголый в постели Виолеты, а она что-то напевала своим приятным голоском, запустив пальцы в его волосы. В этот момент и появился мальчишка от Родолфо Табариса; он обегал весь город в поисках капитана. Родолфо знает, как надо подготавливать для него банк. Когда за карточным столом оказывались свободные места, он спрашивал партнеров: (Конто – старинная бразильская денежная единица, равная тысяче мильрейсов.)

– Сеньоры, вы не знакомы с Жоаном Магальяэнсом, капитаном в отставке?

Обычно находился кто-нибудь, кто его знал, кто уже играл с ним. Иные спрашивали:

– А он не шулер?

Родолфо возмущался:

– Капитан – серьезный игрок. Играет хорошо, этого у него не отнимешь. И если кто хочет научиться играть серьезно, тот должен сыграть с капитаном.

Он врал самым наглым образом.

– Без капитана стол не представляет никакого интереса… – добавлял он.

За эту хитрость Родолфо получал свои комиссионные; кроме того, он знал, что там, где сидит Жоан Магальяэнс, вино льется рекой, а это изрядно увеличивает доходы казино. Родолфо посылал мальчишку за Жоаном и приготавливал карты.

Так было и в тот вечер. Жоан чувствовал себя совсем разомлевшим, пальцы Виолеты теребили его кудри, он уже засыпал под звуки ее голоса, когда появился мальчишка. Капитан в мгновение ока оделся и вскоре был в казино. У полковника Жувенсио он забрал полтора конто, а у инженера – все, что у того было, даже кольцо, знак его профессии, которое он поставил в банк, когда увидел у себя на руках каре из дам. Сдавал Жоан Магальяэнс. Инженер проиграл, потому что у капитана оказалось королевское каре. Кроме него выиграл только один партнер – торговец из порта; он забрал немногим более двухсот мильрейсов. За столом, где играл Жоан, всегда выигрывал еще один партнер – такова была тактика капитана. У Жоана, как говорили его близкие друзья, была одна странность: он давал возможность выиграть любому партнеру, лишь бы глаза его были похожи на глаза оставшейся в Рио девушки, с презрением и отвращением взиравшей на профессионального игрока. Было уже утро, когда все поднялись из-за стола. Родолфо оценил кольцо более чем в конто. На своем каре из дам инженер проиграл триста двадцать мильрейсов.

Теперь, стоя на юте парохода, Жоан рассмеялся. «Только дураки верят дамам…»

В отличном расположении духа направился он утром к Виолете. Жоан представлял себе, как обрадуется Виолета, когда он принесет ей платье из голубого шелка, которое она высмотрела в витрине. Но все вышло совсем иначе. Вместо того чтобы молчать после проигрыша, инженер на другой день отправился в полицию, наговорил чортзнает что о Жоане, потребовал выяснить, где он получил звание капитана. Полиция не начала расследования только потому, что не нашла Жоана. Родолфо его надежно спрятал. Агрипино Дока наговорил ему разных чудес про Ильеус и про какао. И вот теперь, после восьми месяцев пребывания в Баие, он плывет на пароходе, направляющемся в Ильеус, где за последнее время появились большие плантации какао, а с ними и нажитые за короткий срок состояния. На пальце у Жоана кольцо инженера, в одном кармане колода карт, в другом – сотня визитных карточек: (Все оставлено как в оригинале.(ккк).)

Капитан д-р Жоан Магальяэнс военный инженер

Понемногу грусть, навеянная расставанием с городом, который он так полюбил за эти восемь месяцев, стала рассеиваться. Жоан начал вглядываться в окружающий пейзаж, в еще видневшиеся вдалеке деревья, дома, которые казались теперь совсем крошечными. Пароход загудел. Водяная пыль обрызгала соломенную шляпу Жоана. Он снял ее, вытер надушенным платком и оставил в руке. Потом пригладил растрепавшиеся волосы, которые укладывал нарочито небрежно, чуть заметными волнами. И окинул взглядом людей на палубе, начиная с человека в черном, не отрывавшего взора от пристани, которую уже нельзя было различить, до толстого полковника, рассказывавшего коммивояжеру разные приключения из жизни полуварварского края Сан-Жорже-дос-Ильеус. Жоан, играя кольцом на пальце, изучал физиономии пассажиров. Найдет ли он среди них партнеров для игры? Правда, в кармане у него уже была порядочная сумма, но деньги никогда никому не мешают. Он стал потихоньку насвистывать.

Разговор на пароходе начинал принимать общий характер. Жоан почувствовал, что скоро и он будет втянут в него, и размышлял, как бы ему подобрать партнеров. Он вытащил сигарету, постучал ею по перилам, зажег спичку. Потом его снова привлек пейзаж – пароход выходил из-за песчаной косы и плыл у самого берега. Около убогой хижины, обмазанной глиной, он увидел двух голых ребятишек с огромными животами – они что-то кричали вслед уходящему пароходу. Из окна другой лачуги высунулась какая-то хорошенькая девушка и махала рукой. Жоан подумал – к кому относилось это приветствие: к кочегару или к пассажирам парохода? Но все же ответил за всех, сделав своей худой рукой изящный, вежливый жест.

Толстый полковник привел в ужас коммивояжера, рассказав о скандале, в который он впутался в одном публичном доме в Баие. Какие-то бездельники хотели наброситься на него из-за одной мулатки. Он выхватил парабеллум и едва только крикнул: «А ну-ка давай, кто там из вас храбрее! Я из Ильеуса…», как хулиганы, струсив, отступили.

Коммивояжер удивлялся мужеству полковника.

– Ну и молодец вы, сеньор, прямо хоть куда!

Капитан Жоан Магальяэнс медленно подходил к ним.