Электронная библиотека » Александр Солин » » онлайн чтение - страница 23


  • Текст добавлен: 4 мая 2015, 18:11


Автор книги: Александр Солин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +
13

К лету девяносто девятого дела у Аллы Сергеевны шли настолько хорошо, насколько они в то время могли идти у неглупой жены могущественного, независимого мужа, имеющего в своем распоряжении внеэкономические средства принуждения. В стране, заросшей буйным бурьяном спекуляции, ее фабрика выглядела окультуренным цветущим оазисом.

Они шили мужскую, женскую и детскую одежду – по собственным лекалам, оригинальную, повседневную и нарядную, в большом ассортименте, мелкими и средними партиями. Товар был высоколиквидный, а потому и речи не шло, чтобы сдавать его на реализацию: заказчики выстраивались в очередь. С них брали половину стоимости и на окончательный расчет давали месяц. Производство было отлажено, каждый в нем и вне его знал свое место, и от подготовки эскиза до пошива готовой партии все было предсказуемо и планируемо. Кредитовались они только в Сбербанке, бартер и неплатежи их не касались, с зарплатой горя не знали, с валютой дела не имели, шили в основном из нашего и против импорта выиграли. Щедрые премии, материальные пособия, бесплатные путевки и прочие непрофильные расходы из прибыли – ей говорили, что она отдает рабочим свои деньги. И каждый раз она сухо и одинаково отвечала: «Они для меня не рабочие, а подруги».

Неудивительно, что фабрика и ее директор были на слуху у просвещенной модно-швейной общественности. У нее хотели побывать, ее мечтали видеть, с ней жаждали говорить, ею были готовы восхищаться, ей зло завидовали: еще бы не быть успешной с таким мужем-разбойником! Но докучливого внимания она избегала, интервью не давала, и фотографировать себя не позволяла. Счастливым и вдохновляющим исключением из правил назвала ее в своей статье одна умудренная, обходительная журналистка из модного журнала, которую Алла Сергеевна все же допустила до себя и даже выпила с ней полбутылки французского коньяка. Полная, опрятная журналистка по имени Полина была на пятнадцать лет ее старше, и в глазах ее таилась добрая, понимающая усталость. Говорили о жизни и о моде. Именно в тот раз она и запустила в публичный оборот сухой, официальный, лишенный интимных подробностей образ упорной и прилежной провинциалки из рабочей среды.

С некоторых пор приятная необходимость бывать на показах в Доме моделей сделалась у нее привычкой. Она брала с собой Марину Брамус или кого-то из девочек и наслаждалась положением потенциального заказчика. Она помнит, как впервые явилась сюда в качестве директрисы успешного швейного предприятия и, теша золушкины мытарства новобоярским инкогнито, прошла маршрутом девятилетней давности.

«Вы у нас раньше бывали?» – спросил ее предупредительный провожатый.

«Нет, нет, что вы!» – отозвалась она.

Помнит, как сидя в кресле, разглядывала знаменитый Зеленый зал, его лепной потолок, белые колонны, вычурно-резные двери, зеркала, прятавшие в неразличимой глубине тени великих основателей. Как впервые вручая здесь свои визитки, читала нескрываемое удивление на лицах визави – наверное, из-за несовпадения их бывалых ожиданий с ее незрелым и возбуждающим обликом. Когда же в ходе последовавшего обсуждения обнаружилась ее эрудиция, подкрепленная невинным замечанием Марины о ее статусе основного акционера фабрики, удивление сменилось изумленным любопытством и более модно-швейную общественность не покидало.

Не обнаруживая в себе былого почтения, она с ироничной улыбкой и невесть откуда взявшимся упоением перебивала корифеев: «Тут я с вами, пожалуй, не соглашусь!». И это была ее единственная уступка великому соблазну объявить высокомерным римлянам: «Мне отмщение и аз воздам». Почему единственная? Ну, уж точно не от великодушия: рассказы двух модельерш среднего возраста, которых она с помощью Марины переманила на фабрику из Дома моделей, родили в ней здоровое разочарование и остудили мстительные поползновения. Утомленные высокомодными дрязгами и своеволием администрации, беглянки со страстью освобожденных рабынь описывали царившие там нравы, обличая то мелкое и низкое, что существуя рядом со всяким высоким искусством, бросает на него пусть и короткую, но густую и липкую тень. Слушая их, она живо представляла себя на их подневольном месте, осененном призрачной удачей, на которую она могла рассчитывать только став фавориткой или женой какого-нибудь начальника. Вот уж воистину: все что ни делается – к лучшему!

Весной того же года ей на работу неожиданно позвонил Колюня. На изумленный и радостный вопрос, как он ее нашел, Колюня ответил, что ее теперь в отрасли все знают и что она знаменитость и гордость ее родной фабрики, директором которой он теперь является. «Вот тут тебе все привет передают, хотят делегацией к тебе в гости приехать. Примешь?» – спросил он, перекрывая приветственный щебет женских голосов. Алла Сергеевна едва не прослезилась и назвала фамилии трех девчонок, которых она обязательно хотела бы видеть среди других. Через две недели приехали шесть девчонок – шесть точек отсчета, над которыми она так высоко и громко вознеслась. Алла Сергеевна провела с ними два дня, уделив им щедрое, солнечное внимание. Оказалось, что у всех у них есть сердце, а у сердца – добрая и нежная память. «Почему сам не приехал?» – проводив девчонок, упрекнула Колюню по телефону растроганная Алла Сергеевна. Тот помялся, а затем признался:

«Я очень хотел приехать, но потом понял, что лучше мне тебя не видеть, иначе со мной опять такое начнется…»

Смутившись, она попросила простить ее. За все. Он понимает, о чем она.

«Понимаю…» – с былой покорностью откликнулся Колюня.

В тот год она вплотную приблизилась к своей мечте – собственному дому моды. Для этого в конструкторском бюро была создана творческая группа, которую она курировала лично. Вместе с Мариной Брамус и одержимыми сообщницами, прозванными на фабрике «творчихами», они регулярно соединялись для захватывающего дух свободного полета. Воспаряя над помятой землей на немнущихся крыльях вдохновения, они возвращались с новыми идеями и эскизами. И вопросами. Ну, например: человек симметричен. Кто прав – тот, кто следует его симметрии или разрушает ее? Или вот еще: высокая мода – это резервация для посвященных или полигон для ширпотреба? Или такие: может ли пестрое быть элегантным, и как избежать бесовщины вкусовщины? Ну, и совсем серьезный: женские бедра – это часть или центр композиции?

Одновременно с этим готовились помещения главного штаба ее модных войск: ей хотелось, чтобы он наконечником копья застрял именно в Кузнецком мосту, для чего там в одном старинном пятиэтажном особняке были выкуплены два этажа. Помещения переделали и оборудовали, как того требовал Дух Высокой Моды, и в июле девяносто девятого в них появились его первые слуги. Оставалось лишь объявить о рождении «Модного Дома Аллы Клименко», что и решено было сделать в сентябре того же года.

В начале августа они, как уже повелось, всей семьей уехали в Испанию, и там она, распуская пружину забот и освобождаясь от груза усталости, дефицита алости и избытка аллости сергеевности, целую неделю приходила в себя.

Попадая в объятия мужа, чтобы невразумительно и бесчувственно отозваться перед сном на его очередную попытку оживить ее страсть, она тут же засыпала, успев пожаловаться: «Ах, как я устала, как я устала!». Когда через неделю его попытки увенчались успехом, и громкие любовные утехи вернулись к ним, она, с испуганным смущением обозревая болото любовной немощи, из которого только что выбралась, дала себе слово впредь обходить его стороной. «Боже мой, как же он, большой, сильный и влюбленный терпел ее, такую прохладительную, столько времени!» – корчилась ее совесть.


Днем на пляже, сидя в шезлонге, она тонула в ленивой истоме. Наводя радужно трепещущие ресницы на золотое испанское крыльцо у самой кромки воды, на котором возились ее царь-царевич, король-королевич, она с дремотным умилением следила за их беспечной возней.

Отец для пятилетнего сына был, безусловно, важнее, чем мать. Ангельским, обрамленным белокурыми кудрями личиком ребенок походил на нее, в остальном же являл собой самый ранний, крохотный набросок отцовской стати, контуры которого способен подметить лишь материнский глаз. Он с миниатюрным подобием держал спинку, переставлял ножки, орудовал крепкими ручками, вскидывал головенку – словом, по-новому, по-своему проживал отцовские движения. До чего же, однако, неподкупно точна копировальная машина природы!

Думала ли она о втором ребенке? Не просто думала – она мечтала о девочке! Но сначала в ее мечты вмешалась фабрика, затем сквозь марево ближайшего будущего забрезжил Модный Дом, а теперь двусторонние заботы и вовсе взяли ее за горло. Ну как тут заводить ребенка? Может, через пару лет, когда и фабрика, и Дом (те же дети, кстати говоря) немного подрастут и смогут обходиться без нее. Так она и ответила мужу, когда он ее однажды об этом спросил. «А не поздно будет?» – поинтересовался он с сомнением. И она мужественно ответила: «Нет, конечно, если ты очень хочешь – давай родим…» Но, видимо, лицо ее говорило об обратном, потому что Клим обнял ее и сказал: «Тебе решать!». И она горячо и торопливо принялась его убеждать, что женщины рожают и в сорок, а ей к тому времени будет всего тридцать шесть! Больше Клим на эту тему разговоров не заводил.

Бирюзовыми оборками колыхалось коммунальное море, выталкивая на золотой берег прозрачные, гулко-шипящие строчки: «мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…», «теперь, я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать…». Пятнистый африканский ветерок терся о кожу горячей леопардовой шкурой, невнятные пляжные голоса – поводыри слепого сна – вспыхивали солнечными бликами в затуманенном мозгу.

«С этой работой я запустила и мужа, и ребенка… – путалась в предсонных сетях рыбешка-мысль. – Надо сбавить прыть. Невозможно тащить на себе и фабрику, и Дом…»

Тягучее, ленивое, охраняемое праздным покоем внутреннее созерцание одолевало ее. Случайные образы всплывали из затянутой илом памяти и радужными пятнами колыхались на ее поверхности. Черты одного из них прояснились и сложились в Сашкино лицо – далекое и безмятежное. «Почему оно здесь, зачем оно здесь?» – сонно подумала она.

Вот ведь странность: невзирая на то, что Сашкино имя всегда было у нее на языке, причем в его самом ласкательном, придыхательном виде, самого носителя имени она почти не вспоминала. Со дня их московского расставания минуло уже шесть с лишним лет (о, господи, куда так мчится время!) и четыре года, как он пытался раздобыть у матери ее адрес. За это время лишь случайные, беглые зарницы памяти напоминали ей о нем. «Надо непременно узнать, что с ним…» – пометила она себе на полях сентябрьского ежедневника и поплыла дальше.

Тот отпуск выдался на редкость спокойным и благостным. С утра Клим уединялся с Маркушей и помощником в кабинете, а они с сыном и двумя охранниками отправлялись на частный пляж, куда к ним позже присоединялся их любимый папочка с друзьями. В тот год ему исполнилось пятьдесят два, но был он по-прежнему крепок и прям: коварная рана в живот его не согнула. Может, только пристальней стал взгляд, да гуще отливал ковылем бурый ежик волос. Ах, как она любила протяжно пройтись по нему рукой, наблюдая, как чистая поперечная полоса движется к затылку и как восстает из-под ее ладони сухой своенравный волос!

«Кли-имушка… Кли-имушка мой…» – нежно приговаривала она, заглядывая в его лицо. Так гладят любимую кошку и обожаемого мужа, и они одинаково завороженно затихают в такой момент. Даже сегодня ее ладонь помнит мягкое покалывание его волос.

Солнце любило его кожу за отзывчивость и охотно оседало на ней. В два-три приема он покрывался ровным загаром цвета розовой копчености, который затем сгущался до кофейного, превращая его в мавра. И чем темнее становились его лицо и шея, тем громче серебрился ежик волос, тем заметней звучали белки глаз. Ей, чтобы стать мавританкой, требовалось не менее недели. Наливаясь днем кофейным оттенком, как июльская листва темной зеленью, они шоколадными скульптурами укладывались вечером в постель, подставляя возбужденным глазам, рукам и губам бледное сияние своих заповедных, нетронутых загаром мест. С виноватым энтузиазмом наверстывала она упущенные ласки, шепот, сдавленный лепет, волнистые стоны, самозабвенный финал и горячую истому удовлетворения. «Тебе хорошо было?» – спешила удостовериться она, с постельным удобством устраиваясь на нем и нежно целуя дубленую кожу его лица, пострадавшие от лобового столкновения губы, короткие сомкнутые ресницы, сломанный нос, колючие выгоревшие брови.

Благословенные, счастливые, райские минуты!

«Ты будешь на открытии?» – спрашивала она.

«Пока не знаю, Аллушка, но постараюсь!» – отвечал он.

«Постарайся, Климушка, постарайся, пожалуйста! Ты же знаешь – если бы не ты, ничего этого не было бы!»

«Нет, Аллушка, ты у меня такая способная, что добилась бы всего и без меня!» – говорил он, заключая ее в объятия.

«Нет, нет и нет! – твердила она, устраиваясь поудобнее. – Без тебя я никто!»

«Не говори так!» – строго обрывал он ее.

«Нет, нет, я знаю!» – упрямо твердила она, поджав ноги и прижимаясь к нему спелой спиной.

Да, да, она всегда знала эту самую главную правду ее жизни. И еще одно она знала точно: в безопасности он был, только находясь рядом с ней.

14

«А все Кузнецкий мост и вечные французы…»

Открытие Дома состоялось шестнадцатого сентября во второй половине дня. Приглашения, разосланные во все заинтересованные концы Москвы, собрали около ста человек. Алла Сергеевна, знакомая к тому времени со многими директорами московских швейных фабрик и главными редакторами модных журналов, лично позвонила каждому и просила быть. Событие ожидалось, а потому, окружив себя свитой, явились все, за исключением директрисы самого главного дома мод, приславшей вместо себя некоего типа с невнятной должностью и лицом, похожим на мозоль.

Ох, уж эти иезуитские нравы служителей культа Красоты, к которым Алла Сергеевна не может привыкнуть до сих пор! И куда только смотрит Бог? Впрочем, если уж он не замечает официальных, сутаноносных, так сказать, богохульников, то до внештатных ему и вовсе нет дела. Или вы всерьез полагаете, что космического Слесаря интересуют человеческие опилки, которые он каждый день сметает со своего верстака? Как бы то ни было, в тот день ей хотелось верить, что улыбки и поздравления приглашенных искренни, а сердца чисты.

Украшенная волнением, она обходила гостей. Со всеми была приветлива, каждому была заранее благодарна, всякого была рада видеть. Но как сказал, понизив голос и целуя ей руку, один влиятельный человек из модных сфер, сюда уже стоило прийти хотя бы затем, чтобы полюбоваться ею.

«Что он сказал?» – не расслышала сопровождавшая ее Марина.

«Так, ничего. Глупость» – отвечала вполголоса Алла Сергеевна.

Впрочем, несдержанной глупостью в тот день страдали, кажется, все мужчины, ибо, не сговариваясь, приветствовали ее в том же духе. За отпуск она поправилась, и теперь ее пятьдесят восемь кило, красиво упакованные в сто шестьдесят восемь сантиметров чистого, без каблуков роста, наверное, и вправду были хороши в новом деловом наряде, являвшем собой не эталон сухой деловитости, а смелую облегающую ставку в изощренной чувственной игре, в которой настоящая женщина не боится рисковать.

Отпуск зарядил ее новой энергией, а та, в свою очередь, толкнула ее на революционный шаг: Алла Сергеевна разрешила, наконец, своему парикмахеру сделать то, к чему он давно ее склонял – постричь ее. Урбанизировать, так сказать, ее облик, снабдить его отчетливым знаком перемен, освободить волосы от груза локонов, вернуть им пышную свободу времен поздней юности. Теперь ее натуральные, белокурые, разделенные пополам пряди вздохнули, рассыпались сухим блеском по краям свежего, тонированного загаром лица и завершили образ стремительной, роковой, стильной женщины.

«Ну, Алла Сергеевна, – восхитился мастер, отступая от своей работы, как художник от картины, – полный отпад!»

Когда она явилась в таком виде домой, сын громко наябедничал отцу: «А мама постриглась!» У мужа от ее нового облика широко раскрылись и загорелись глаза.

«Ну, как?» – спросила она, воздушно поправляя прическу, оглаживая бедра, отводя назад плечи, косясь в зеркало и вспоминая себя юную.

«Хорошо!» – сдержанно улыбаясь, отвечал он, и едва дождавшись, когда они лягут, самым энергичным образом завладел ею и усадил на себя. И когда она, гарцуя на нем, откидывалась назад и потряхивала пышной стриженой гривкой, он, кажется, готов был заржать. Вот вам лишнее подтверждение мужской незатейливости, предписывающей женщине чаще менять наживку!

В назначенное время к микрофону выступил щеголеватый молодой человек и объявил наступившей тишине, что имеет честь представить ей новорожденный «Модный Дом Аллы Клименко» и его молодой, способный коллектив во главе с самой Аллой Сергеевной Клименко. После чего Алла Сергеевна, к этому времени совершенно успокоившаяся, вышла на зов вежливых аплодисментов.

Ровным прочувствованным голосом она поблагодарила уважаемых гостей за их любезное согласие разделить с коллективом Дома его волнения и надежды, и заверила, что для них большая честь принимать у себя славных представителей отечественной модной индустрии, ее признанных законодателей и достойных продолжателей славных российских традиций.

«Само ваше присутствие здесь мы воспринимаем, как доверие, которое вы нам оказываете. Как благословение на нелегкий и благородный путь, которым следуете сами и к которому поощряете других, – говорила она. – Нам доставляет огромную радость ощущать себя вашими единомышленниками, и с волнением приобщаясь к миру высокой моды, мы полностью представляем себе меру нашей ответственности, как и тот упорный и нелегкий труд, который ждет нас на этом поприще!»

И далее в том же льстивом, напыщенном, комсомольском духе. В конце она сказала:

«Мы долго и терпеливо шли к нашей цели. Были сомнения, были разочарования и неудачи, но была и твердая уверенность, что однажды мы окажемся там, где мы есть сейчас, а именно: в окружении друзей, сгорающих от нетерпения увидеть, на что мы способны!»


Она выдержала паузу – ровно столько, чтобы схлынула уже было приготовившаяся к показу перекличка голосов и, акцентируя каждое слово, как это делает учительница, привлекающая внимание нерадивых учеников, сказала:

«Но перед этим я хотела бы особо поблагодарить одного человека…»

И добившись настороженной тишины, продолжила:

«…Я хотела бы поблагодарить Владимира Николаевича Клименко – известного, уважаемого, успешного предпринимателя и бескорыстного мецената высокой моды, благодаря которому сегодняшнее событие стало возможным. Поблагодарить его за прозорливость, терпение, поддержку и веру в наш успех. Поблагодарить и выразить ему нашу самую сердечную признательность!» – сказала она и, поднеся руки к груди, легкими выразительными хлопками пригласила присутствующих присоединиться к ее благодарности.

Ах, как забегали глаза, как озарились нескромными улыбками лица некоторых гостей, как закрутились в поисках упомянутого всуе спонсора их головы! Еще бы: ведь эта бойкая провинциалка вместо того, чтобы благоразумно молчать о том, что всем и так хорошо известно – о ее неприлично расчетливом, неразборчивом замужестве, о ее союзе с дьяволом – напротив, выставила все это на показ, да еще и приглашает за нее порадоваться! А жидкие аплодисменты не хотите ли?

Слава богу, что Клим не приехал, иначе быть бы ему в центре ядовитого внимания язвительного племени завистников. Иначе издевательский желтый цвет завтрашних газет был бы ему обеспечен. Как будто не было тех, кто этого по-настоящему заслуживал! Как будто те, кто правил в то время страной были лучше! Да хуже они были, хуже, в сто раз, в тысячу раз хуже и вреднее!

«Прости, Аллушка, никак не смогу!» – сказал Клим ей утром, и она обиделась на него. Обиделась на то, что он не захотел разделить с нею ее триумф. Обиделась впервые за всю их историю. Так обиделась, что молчала весь завтрак и, провожая, едва подняла на него глаза. Только сейчас поняла она резоны его предусмотрительности. Поняла, что друзей у нее всегда будет меньше, чем врагов и что бóльшая часть тех, кто здесь присутствовал – лазутчики, соглядатаи, вампиры, питающиеся чужим унижением и явившиеся сюда в поисках скандального удовольствия. И самое главное поняла она в ту минуту: отныне ей нужен успех и только успех. От нее ждут провала, краха, позора, но она не доставит им такой радости, пусть даже не надеются!

«А теперь наш парад-алле, наше дефиле!» – зычно, с цирковым шиком объявил молодой премьер.

К открытию они приготовили коллекцию монохромных платьев под названием «Родословная радуги» – манифест цвета, силуэта и элегантности. Семь манекенщиц в облегающих однотонных платьях до колен вышли одна за другой на середину зала и образовали классический радужный набор. К ним присоединились две их подруги, одна в белом, другая в черном, и замкнули цветовую октаву по краям. Настроив таким образом зрительский хромоскоп, они принялись составлять причудливые сочетания, сочиняя цветомузыкальную рапсодию на тему абстрактной живописи. Два полюса, два антипода – красный и фиолетовый, противостояли друг другу. Все прочие пытались их помирить, черный – поглотить, а белый – возвыситься над ними. Цвета сходились и распускались, женились и разводились, дружили и ссорились, любили и ненавидели. Оттенки туфель, поясов, перчаток, сумочек, шляп и бижутерии словно глиссандо размывали основной тон до полутона, роднили его с соседними, мешали оранжевую кровь с желтой, желтую с зеленой, зеленую с голубой и так далее, пока не замыкали цепь родства в единый колоритный хоровод.

После многокрасочных игр девы возвратились к классической формуле, и возник многозначительный художественный финал, после чего девять изысканных, по-вечернему принаряженных молодцов разобрали и, красиво повиливая бедрами, увели молодых дам с подиума. Последними одна за другой уходили черно-белые пары: мужчина в черном уводил даму в белом, дама в черном уходила с мужчиной в белом. Это должно было по замыслу Аллы Сергеевны, как потом напишут ее биографы, символизировать независимость цвета от прочих элементов костюма, его, так сказать, инвариантность во всех системах координат. Этот ее начальный, ранний период назовут потом спектральным.

Успех был неожиданный и громкий. Радужный хоровод захватил даже недоброжелателей, и последние пять минут дефиле проходило под ритмичные аплодисменты. Музыка не давала им угаснуть, и растроганная Алла Сергеевна дважды выводила своих девочек и мальчиков на бис, кланяясь и прижимая руку к сердцу, которым она в тот момент любила весь мир. В примерочной, куда они потом ушли, все смешались и принялись поздравлять друг друга: самые порывистые кидались на шею, другие степенно и торжественно обнимались, третьи брали своих визави под локотки и обменивались истовыми светскими поцелуйчиками. Алла Сергеевна подарила каждому поцелуй в обмен на заверения в вечной любви.

«Мариночка! Неужели мы это сделали?» – воскликнула она, обнимая свою первую помощницу.

«Да, Аллочка, да, и еще как! Ты даже не представляешь, какая ты у нас умница!» – отвечала растроганная Марина, кажется, не заметив, что впервые обратилась к начальнице на «ты».

Потом их обсуждали.

«Нет, ну что говорить! – заявил пожилой директор одной швейной фабрики. – Это здорово! Неожиданно, оригинально и здорово! До сих пор я знал Аллу Сергеевну как талантливого администратора, а сегодня узнал, что она еще и талантливый модельер! Значит, верно говорят, что талантливый человек талантлив во всем. От души поздравляю и желаю вашему Дому благополучия и процветания!»


После директора еще два гостя в единодушном порыве заверили хозяев, что по их мнению дебют удался, но что расслабляться не следует, поскольку впереди у них напряженная работа.

Затем к микрофону выплыл тот самый человек из модных сфер, что целовал хозяйке руку и любовался ею – в джинсах, ярком клетчатом пиджаке и при шарфике – не то влиятельный критик, не то профессор модных наук. Оглядев публику, словно прибирая ее к рукам, он прямо так и начал:

«Сегодня при встрече я сказал нашей очаровательной хозяйке, что пришел сюда только затем, чтобы полюбоваться ею…»

С улыбкой обвел глазами зал. Голос высокопоставленный, вкрадчивый, слегка гнусавый. Пауза.

«…И представьте себе – не ошибся!»

Подобрал тонкие коварные губы и снова оглядел зал.

«Да, то, что нам показали, было эффектно, ярко и сочно. Понятна сама по себе идея обратиться, что называется, к истокам – к натуральному чистому цвету и, соединив его с женской природой, вернуть ей, так сказать, изначальную, доэмансипированную чистоту, одновременно подчеркнув важность хромовизуального наполнения женского наряда. Во всяком случае, такой мне видится суть данной коллекции» – сказал он и важно, по-профессорски повел очами окрест.

«С точки зрения кроя, точности линий, силуэта все выглядело безукоризненно. Впечатляет суммарное цветовое решение: насыщенность базовых цветов подсурдинена их многочисленными оттенками. Словом, с точки зрения единства замысла и выразительных средств коллекция удалась. Но…»

И тут уж попробуй не обведи аудиторию строгим взглядом!

«Но… фасоны коллекции несколько, я бы сказал, старомодны. Я бы даже сказал, староваты. Это не конец двадцатого века, это его середина. Другими словами, современная женщина, глядя на представленную одежду не испытает внутренней потребности в нее облачиться».

Заставив присутствующих проглотить очередную паузу, брезгливый апостол истины продолжил:

«Что я хочу этим сказать. По-моему, нынешнему вашему мировоззрению не хватает масштаба и чувства времени. Я бы сказал, что вы следуете не моде, а обычаю. Не нужно забывать, уважаемые коллеги, что мода – это не вещь, а процесс ее потребления, и вот тут я не уверен, что кто-то сегодня захочет потреблять ваши вещи. Иными словами, ваша коллекция не обеспечена референтной группой».

Для первого раза это было жестоко, и публика притихла – одни из жалости, другие – поводя жалом в ожидании провала.

«С другой стороны, – продолжал вещать профессор, – следует помнить, что высокая мода, свою приверженность которой вы заявили, есть высокое искусство и к моде имеет лишь косвенное отношение. И если кто-то все же решит пойти в ваших платьях на вечеринку – а именно для вечеринки они, скорее всего, и предназначены – то это будет лишь означать, что ваш первый опыт приобщения к высокой моде не удался, ибо высокая мода кончается там, где начинается улица. Вы же должны творить для искусства, для ценителей, для элиты, а не для улицы. А для этого женщину надо не одевать, а раздевать. Такова нынешняя тенденция высокой моды…»

Лучезарно улыбаясь, он прожурчал в смущенную тишину:

«И все же не будем расстраиваться, мои дорогие друзья, ибо что такое наша жизнь, как не один сплошной урок со звонком в начале и в конце! Вы еще так молоды, вы только начинаете, и вашим будущим достижениям было бы неуютно, если бы главный успех достался вашему дебюту!»

И освободил микрофон. К чести публики следует заметить, что никто не решился ему аплодировать. Сразу после него вышла журналистка Полина.

«Хочу сразу заявить, что событие, на котором мы сегодня присутствуем, является действительно событием, а не очередной культурогенной тусовкой. Согласитесь – не каждый день случается бывать на открытии отечественного форпоста высокой моды» – сухо и желчно заговорила она, словно разгоняя ученый смог предыдущего оратора.

«Позволю вам напомнить, что мода всегда современна, даже если она возрождает что-то старое. И если верно, что объект потребления становится модным лишь в отблеске восхищенных глаз публики, тогда то, что мы видели – модно, поскольку восхищение налицо. Лично я первой бы воспользовалась этой коллекцией, добавив к ней нижнее белье той же расцветки. Например, те же трусики «неделька»…»

Раздался смех, воздух разрядился, дышать стало легче.

«Хочу также решительно и бесповоротно поддержать дух и волю Аллы Сергеевны, которая, являя нам мужской характер, женский ум и обольстительную внешность, обладает в ее нежном возрасте столь зрелым опытом, талантом и внушительными достижениями. Посудите сами: разве не она вернула к жизни боевую единицу нашей опустошенной гибельным экспериментом швейной промышленности? Разве пример ее фабрики не вдохновляет? Разве не ее хрупкая фигура храбро встала на пути мутного безликого импорта? И разве не должны мы поддержать ее намерения по возрождению славных традиций российского рукоделия? Старомодная, говорите? Что ж – на Руси и фигуры другие, и вкус другой.

Позвольте напомнить вам одно известное выражение: «Мода – это вечное возвращение нового». И разве представленная коллекция не удовлетворяет этой формуле? Да, это попытка вернуться к чистым и ясным истокам. Но это уже не гаммы, а красочная увертюра, и я уверена, что за ней последует яркий, содержательный и, что самое главное, нужный нашему обществу спектакль.

Возможно, с точки зрения высокой западной моды, в которой нынче, в самом деле, больше раздевают, чем одевают, представленная нам коллекция излишне практична и целомудренна. Возможно, именно так мыслят в свободном обществе. Но мы-то пока еще не свободны, и в наше растерянное, неприкаянное время серьезному русскому художнику не пристало баловаться искусством ради искусства, разжигая своим баловством похоть лиц определенного сорта. Для нас, женщин, мода – это последнее средство, с помощью которого мы ежечасно, ежеминутно, ежесекундно пытаемся удержать любимого мужчину.

И вот еще что. Поскольку за редким исключением мужчины созданы для прозы, а женщины для стихов, то как, скажите, может судить о женской моде тот, кто никогда не носил грудь и не делал аборт? Если только он, конечно, не Ив Сен-Лоран…»

Смелый однополый намек вызвал дружный смех и одобрительные аплодисменты.

Потом было шампанское, много улыбок и ровный узорчатый шум светских разговоров.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации