Текст книги "Угол белой стены"

– Это элементарно. Я даже больше вам скажу…

Внезапно на верхней полке заворочался спавший там человек, оттуда раздался протяжный зевок, послышалось какое-то бурчание, и сверху свесилась заспанная, измятая физиономия с всклокоченными волосами.

– Ага, – прохрипел человек, уставясь на Сергея. – Прибыл, значит. Может, напоследок опохмелимся.

– Слезайте, гражданин, – строго сказал Сергей.

– А чего?.. Фу ты, дьявол! Я думал, Ванюша сидит.

– Ну, слезайте, слезайте. Познакомимся.

– А чего? Меня Сема зовут. Мне и тут хорошо. Вот только голова, дьявол, трещит. У тебя, браток… Фу ты! Извиняюсь, конечно…

Он громко икнул и, откинувшись на подушку, внезапно захрапел.

– Да-а, – покачал головой седой пассажир, откладывая журнал, которым он как бы отгородился от происходившего разговора. – Тот, знаете, был покрепче. Когда в Борске выходил, так ни в одном глазу. Словно и не пил. Представляете?

– И покрепче, и поопаснее, – сказал Сергей и в свою очередь спросил: – А записку ту с адресом он так и не нашел?

– Так и не нашел. Не только карманы, он все купе обшарил.

– М-да. Ну что ж. – Сергей поднялся. – Извините. Скоро Москва, нам надо заканчивать работу.

– Бога ради. Желаю успеха.

Они простились.

Сергей осторожно взял бутылки и вышел из купе. В коридоре его уже ждал Светлов.

Ничего интересного проводники ему не сообщили. Иван пил, много спал и, как оказалось, даже удерживал своего собутыльника, который пытался шуметь и ругаться. В Борске Иван спрыгнул на платформу первым, оттолкнув проводника, когда вагон еще даже не остановился окончательно. Он очень спешил и нервничал. И это Сергею было понятно.

Затем Светлов привел заспанного, оробевшего Сему, оказавшегося Семеном Петровичем Шатуновым, слесарем одного из московских ЖСК, следовавшим домой после законного двухнедельного отдыха, который, однако, судя по опухшей Семиной физиономии, большой пользы ему не принес. Сема клялся и божился, что, кроме имени, ничего о своем случайном собутыльнике знать не знает, и о чем разговоры у них были, он тоже не помнит, ибо в голове у него все это время шум и звон стоит невозможный. На работе он якобы «только премии и благодарности получает, круглый год на красной доске висит, и начальство им не нарадуется», а тут вот позволил себе отвлечься от дел и забот. Все в его словах вызывало очевидное сомнение, кроме двух пунктов: пьян был все это время Шатунов безусловно и такой преступник, как Иван, что-либо рассказать ему о себе, конечно, поостерегся.

Непонятна была только одна деталь в поведении Ивана, сообщенная седым пассажиром. Какой адрес потерял Иван, чей? Семенова? Иван сказал: «Вдруг не встретит». А встречать его на вокзале должен был именно Семенов. Но его адрес Иван знал, он ведь был у него дома. Странно, странно. Над этим еще предстояло подумать…

Поезд подходил к Москве. Коршунов и Светлов аккуратно упаковали с помощью проводника обнаруженные бутылки и приготовились к выходу.

На площади перед вокзалом их уже ждала черная «Волга». Гена, отдохнув, успел все же приехать раньше, обогнав поезд.

Синие сумерки уже окутали город. Но еще не зажглись фонари на улицах, не осветились витрины магазинов. На широком Садовом кольце только колючие белые огоньки подфарников машин и красные – огни их задних фонариков бесконечным роем неслись навстречу друг другу между сумрачными громадами домов. Силуэты людей уже плохо были видны на фоне темных без снега мостовых. Был самый трудный час для водителей машин.

И все же Гена, включив желтые фары и изредка сердито урча сиреной, стремительно летел на своей черной «Волге», ловко обходя попутные машины.

Только когда выскочили на улицу Горького, над головой начал разгораться голубой неон уличных фонарей.

– Значит, я на доклад к начальству, – сказал Сергей и улыбнулся: – А ты сдаешь бутылки.

– Так точно, – ответил озабоченный Светлов, даже не уловив шутку. – При мне сделают. Следы для идентификации есть вполне приличные.

Машина лихо развернулась у подъезда министерства. Сергей выскочил и махнул на прощание рукой. Гена тут же рванул машину: уголовный розыск научил его быстроте и решительности.

Кабинет начальника управления был ярко освещен. Когда Сергей вошел, комиссар поднялся ему навстречу.

– Ну, с приездом, – сказал он, пожимая Сергею руку. – Как добыча? Заодно давайте и ваши предварительные соображения по делу. – И с ударением добавил: – Товарищ полковник.

Сергей чуть смущенно усмехнулся.

Он все еще никак не мог свыкнуться со своим новым званием. Черт возьми, полковник! Хотя в сорок три года это не так уж и странно. Но Сергей не чувствовал и этих лет. И Витька еще совсем клоп. И Лена тоже ничуть не состарилась, правда, она здорово следит за собой, режимчик у нее будь здоров какой. Актриса всё-таки. Но и он сам – ни одного седого волоса, ни брюшка, ни одышки, и хочется бегать, заниматься самбо, ходить на лыжах и играть в волейбол. Вот ведь что! И все это: закалку, энергию, бодрость – дала ему армия, как и многое другое, конечно. Да, да, все заложено было в те годы, все он принес оттуда. Как удивительно ясно помнил Сергей то время! Худой, угловатый мальчишка, вчерашний школьник, стал солдатом в самое трудное, самое опасное для Родины время. Громы великих и малых сражений, тяготы дальних походов, разведывательные рейды по тылам врага и строгая служба потом, в Германии, – все помнил Сергей. Он помнил даже перестук вагонных колес, когда возвращался, домой в Москву, помнил, кажется, и бешеное биение собственного сердца в ожидании счастливых встреч, которые до того ему лишь снились и в которые он порой уже не верил. А ведь с тех пор прошло почти двадцать лет, и каких лет! И вот – «товарищ полковник». И новое дело, которое уже захватило его целиком, важное, трудное дело, это и сейчас ясно, хотя оно только начинает разворачиваться и таит в себе многое, чего нельзя даже предвидеть

– Разрешите начать с предварительных соображений? – сказал Сергей.

– Как хотите, – согласился комиссар. – Садитесь, закуривайте и по возможности отдыхайте. День у вас выдался нелегкий.

Сергей опустился на стул возле письменного стола и не спеша закурил, собираясь с мыслями.

– Прежде всего, как разворачивались события, – начал он. – Семенову привезли вчера из Ташкента чемодан с наркотиком. Случайно этот чемодан перед самым выходом из вагона был обменен. Это мы сегодня точно установили. Значит, чемодан этот сейчас в Борске у какого-то человека, и, как он им распорядился, мы не знаем. Человек же, привезший этот чемодан, задержан. Но он ничего не дает, его использовали «втемную». Его напарник, по имени Иван, скрылся, ранив нашего сотрудника. Он и сейчас скрывается в Борске.

– Опасный преступник. И конечно, многое знает. Приметы?

– Известны. Причем, возможно, у него там есть еще связь помимо Семенова. В вагоне он потерял бумажку с адресом. И перед Борском искал ее и очень нервничал. Это мы тоже узнали там, в поезде.

– Нашли вагон, где он ехал?

– Да, и вагон, и купе, и попутчиков.

– Молодцы. А записать он мог адрес Семенова на случай, если тот не встретит их.

– Но он уже бывал у него, – задумчиво возразил Сергей. – Впрочем, все возможно. Тут надо разобраться.

– Вот именно, – с ударением произнес комиссар.

– Теперь дальше, – продолжал Сергей. – Ниточка эта тянется из Ташкента. Там, кстати, Семенов одно время жил. И там гнездо этих спекулянтов.

– Очень опасная группа.

– Да, конечно. Но это не все. За день до приезда в Борек людей из Ташкента там происходит убийство таксиста. Вернее, за несколько часов до их отъезда.

– Знаю. Наши товарищи там уже работают.

– Но в кармане убитого тоже обнаружен наркотик. Вы помните? Я хотел бы как версию увязать эти два дела.

– Основания?

Сергей улыбнулся:

– Нет оснований, товарищ; комиссар. Но…

– Интуиция?

– Если хотите, да.

– Не последнее дело. Что еще дал поезд?

– Бутылки. Светлов отвез их на экспертизу.

Комиссар взглянул на часы:

– Там кончают работу. Надо попросить задержаться.

– Светлов попросит.

– Хорошо. Что дал разговор с пассажирами, проводниками?

– Множество деталей. Даже приметы человека, случайно унесшего тот чемодан.

– Весьма интересно. А теперь, – комиссар пристально и выжидающе посмотрел на Сергея, – что думаете делать дальше? Вы были в Борске. Там сейчас сложная ситуация. Как, впрочем, и в Ташкенте. Группу эту надо обезвредить во что бы то ни стало.

– Так точно. А думаю делать… Надо мне лететь, товарищ комиссар.

– Правильно. Сначала в Борек, потом в Ташкент. Тогда я буду спокоен, Сергей Павлович, честно вам скажу.

– Понимаю, товарищ комиссар. Тогда и я буду спокоен.

– Что ж решено. И помните. У вас самые широкие полномочия. Такими еще никто не располагал при раскрытии конкретных дел.

– Понятно. Когда прикажете вылетать?

– Решайте сами.

– Сегодня. Самолет через час пятьдесят. В десятьвечера я буду в Борске.

Врач городской поликлиники в Борске Ольга Николаевна Бессонова поздно вечером заканчивала обход своего участка. Больных было много, шла эпидемия гриппа. И вот наконец последний вызов.

Ольга Николаевна устало поднялась по полутемной, грязноватой лестнице с погнутыми перилами на четвец, – тый этаж большого дома по улице Луначарского и остановилась возле двери одной из квартир. Тусклая лампочка на площадке еле освещала длинный список жильцов. Ольга Николаевна, близоруко щурясь, водила пальцем по списку, пока не наткнулась на строчку: «Глумовым – 4 зв.», и принялась нажимать на кнопку звонка.

Дверь долго не открывали. Пришлось звонить снова.

Открыл кто-то из соседей.

– Ах, это вы, доктор! Проходите. Вон их дверь. А это их, вешалка.

Ольга Николаевна сняла пальто и, прихватив старенький портфель, постучала в указанную ей дверь. Из комнаты раздался хриплый голос:

– Чего стучать-то? Не заперто.

Ольга Николаевна вошла;

В комнате было не прибрано, на столе – грязные тарелки, куски хлеба, пустая, небрежно вспоротая, консервная банка. На стульях валялись какие-то вещи.

У стены на широкой постели под ватным одеялом лежала женщина, толстая, непричесанная, жирные ее руки, как два окорока, покоились поверх одеяла.

Ольга Николаевна освободила ближайший стул, придвинула его к постели, достала стетоскоп и сказала:

– На что вы жалуетесь, Мария Федоровна?

– На все я, милая, жалуюсь, – басовито прогудела женщина. – На все как есть.

– Ну, давайте я вас осмотрю, выслушаю.

Она откинула тяжелое, дурно пахнувшее одеяло. Больная вздрогнула. Начался осмотр!

– Почему вы такая нервная? – удивилась Ольга Николаевна. – До вас дотронуться нельзя.

– Как же мне не быть нервной, – громко пробасила больная, – если мой муж изменяет мне на каждом шагу. За каждой юбкой, стервец, за каждой юбкой… Как он в коридор, я за ним. И с кем-нибудь уже стоит. Ну я терпела, терпела, потом собрала ему чемодан, говорю: «Катись». А он говорит: «Площадь общая». «Ах, – говорю, – общая?» И стала его выживать.

– Как же это вы его выживали? – улыбнулась Ольга Николаевна, давно привыкшая к самым неожиданным исповедям своих пациентов.

– А бить стала. Я ж здоровая. А он вон какой щуплый. Набью морду, стыдно и. на работу идти. И кричать стыдно, что жена бьет. Вот так и выжила.

– Где ж он теперь?

– Да тут! Я ж вторую неделю больная лежу. Надо и магазин сбегать, на рынок, сварить, постирать. Вот пока и держу.

– Где ж он сейчас?

– Не говорите, доктор. Как на грех, мать у него в Ташкенте померла. Так я его на два дня туда отпустила. Ежели к сроку не вертается, ну, не знаю, что сделаю.

Продолжая осмотр, Ольга Николаевна спросила:

– Когда же у него срок-то кончается?

– Вот сегодня и кончается. Опять небось юбку нашел. – Она тяжело заворочалась под одеялом. – Ох, придется бить. А прогоню уже опосля, когда выздоровлю.

– Нельзя так, Мария Федоровна. Надо добром договориться.

– Ах, доктор. – Жирная рука больной вяло приподнялась над одеялом. – С этим козлом никак нельзя. Я уж и била, и говорила, и реагировала. А вот, сами видите, опять где-то козлует.

Но тут в передней раздались четыре нерешительных, коротких звонка. Ольга Николаевна к этому времени уже закончила осмотр и теперь выписывала рецепты.

Больная, услышав звонки, встрепенулась.

– Идет, – с угрозой прогудела она. – Идет, окаянный. Ключ-то я ему пока не даю.

Кто-то из соседей открыл дверь, и через минуту в комнату робко вошел щуплый невысокий человечек в мятом костюме, с чемоданом в руке. Вид у него был растерянный и встревоженный.

– Явился, значит? – сразу наливаясь злостью, прогудела из-под одеяла больная. – Не запылился?

– Приехал, Машенька, приехал, как велела, – ответил человечек, осторожно ставя чемодан на стул.

Тут он заметил врача и галантно поклонился:

– Мое почтенье. Глумов Василий Евдокимович, супруг, так сказать, – и, потирая озябшие руки, с наигранной бодростью спросил: – Ну-с, как наша больная?

– Не радуйся, не радуйся, выздоровлю, – пробасила в ответ та. – Тогда ты у меня порадуешься.

– Ну что ты, Машенька, – сконфузился Глумов. – Что ты, ей-богу, говоришь.

– Знаю, чего говорю.

Ольга Николаевна поспешила дописать рецепты, дала последние наставления больной и простилась. «Какая смешная и противная пара», – брезгливо подумала она.

Глумов все так же галантно, с поклонами проводил ее до дверей, в передней подал, пальто и на прощание сказал:

– Будет время, заглядывайте к нам в парикмахерскую, на углу Гоголя и Первомайской. Посажу к лучшему мастеру. Будете несказанно довольны. Золотые руки. Цены нет.

В комнату он возвратился снова робкий и притихший.

– Что, еще за одну юбку уцепился? – подозрительно пробасила из постели супруга. – Вот погоди, встану…

– Ну что ты, Машенька, что ты, – суетливо и озабоченно ответил Глумов. – Тут такое дело, Машенька; произошло, уму непостижимо.

– Какое еще дело?

– Совершенно невозможное! Чужой чемодан из поезда унес. Абсолютно чужой!

– Ладно врать-то. Твой это чемодан. Ослеп, что ли?

– В том-то и дело, Машенька! Похоже, но не мой. Это я только по дороге понял. По тяжести, так сказать. А со мной в купе один паренек ехал и одна… Впрочем, не в этом дело.

– Опять?.. – грозно прорычала из постели супруга, тяжело приподнявшись на локте. – Не мог пропустить, ирод?

– Ах, Машенька, – плачущим голосом сказал Глумов. – Ты в главное вникни. Чужой чемодан, понимаешь? И в нем… Я по дороге заглянул. Странный такой, порошок. Серый. Понять не могу, что это может быть. Ты вот погляди. – Он торопливо открыл чемодан и вынул туго набитый, завязанный шнурком целлофановый мешочек, а за ним другой, третий и выложил их на стол. Потом взял один и поднес супруге. – Вот видишь? – И удивленно, повторил: – Уму непостижимо, что это может быть.

Та с любопытством осмотрела мешочек, помяла, понюхала его и, положив возле себя на одеяло, спросила:

– А еще чего там?

– Тряпки какие-то, совершенные тряпки, – махнул рукой Глумов и нерешительно добавил: – Может, в милицию отнести?

– Я те дам в милицию! – грозно ответила Мария Федоровна, откидываясь на подушки. – А ежели это ценность какая? Они там сразу ее к рукам приберут.

– Ну какая же это, Машенька, ценность? – разводя руками, усмехнулся Глумов. – Небось удобрение какое-нибудь или там лекарство. Что же мы с ним делать будем? – И опасливо добавил: – А его, наверное, уже ищут. Парень тот, конечно, заявил. Это, Машенька, уголовно наказумое дело. Присвоение, так сказать.

– Ладно тебе пугать-то. Ищут его…

– Но что же делать?

– Перво-наперво узнать надо, что за вещь. Может, и в самом деле лекарство. Я вон, в аптеке уборщицей работала, наслышалась. Лекарство лекарству рознь. Другим цены нет, лекарствам-то.

Глумов, однако, был в явном замешательстве. Душонка его раздиралась противоречиями. С одном стороны, нехорошо, конечно, присваивать чужое, непорядочно. С другой – это чужое могло и в самом деле стоить немало. И тогда Машка уж наверняка пропишет его обратно. И можно будет не раз потихоньку кутнуть с Зиночкой, новой их мастерицей. Но, с третьей стороны, можно и ответить, ведь парень-то, конечно, заявил. Последнее было так страшно, что и подумать невозможно. Что такое, например, ОБХСС Глумов знал по собственному опыту, когда у него в парикмахерской однажды обнаружилась недостача дорогого одеколона, хны и салфеток. Господи, что он тогда пережил! Чудо его спасло, просто чудо. В то же время надо быть круглым идиотом, чтобы своими руками отдать, может быть, целое богатство. Но тогда что же делать?

– Значит, так, – решительно объявила Мария Федоровна, снова приподнявшись на локте.

Плоское, обрюзгшее лицо ее с бородавками под ухом и возле носа было суровым.

– Значит, так, – повторила она. – Первым делом надо разузнать, что за порошок такой. Понял? Отсыпь в коробочку. Ну! – И указала пальцем на мешочек, лежащий возле нее.

Глумов с готовностью подскочил к кровати, взял мешочек и, отойдя к столу, с трудом, ломая ногти, развязал его. В нос ударил какой-то странный, неприятный запах. Глумов поморщился. Потом достал из буфета спичечный коробок, высыпал спички в ящик и осторожно наполнил коробок странным порошком. При этом в носу у него засвербило, глаза наполнились слезами, и он громко чихнул.

– Ну, ты! – прикрикнула с постели Мария Федоровна. – Не просыпь, гляди.

– Что ты, Машенька, как можно.

Он снова завязал мешочек, положил его вместе с остальными обратно в чемодан, захлопнул крышку и с усилием потащил его к шкафу.

– Давай его сюда, олух, – приказала Мария Федоровна, ткнув пальцем под кровать.

Глумов послушно изменил направление, подтащил чемодан к кровати, затем встал на колени и принялся задвигать его подальше, к самой стене, выставив при этом свой худосочный, обтянутый поношенными брюками зад.

Когда Глумов, отдуваясь, наконец поднялся на ноги и стал отряхивать колени, Мария Федоровна отдала новый приказ:

– Завтра утречком забежишь в мою аптеку. Ну где работала. Помнишь небось?

– Конечно, Машенька, а как же?

– То-то. Спросишь Нинель Даниловну. Только гляди у меня. Убью, если что. Я теперь нервная стала.

– Ну что ты, Машенька, как можно? – слабо возмутился Глумов, опускаясь на стул.

– Так и можно. Скажешь, что от меня. Покажи ей коробок, пусть определит. Если что – знакомый, мол, дал. И все. Про чемодан ни слова, понял? И домой. А потом я решу, чего дальше.

– Понял, Машенька, понял. Все сделаю, как велишь.

«Дура ты темная, – с презрением подумал он. – Разве так коммерческие дела делают? Уж я-то знаю, как надо». Тем не менее в аптеку Глумов решил зайти: «Нинель – это интересно. Нинель…»

Утром вертлявая его фигурка уже появилась у аптечного прилавка за высокой стеклянной витриной. Работавшая там девушка в белом халатике, выслушав его просьбу, приоткрыла дверь за своей спиной и крикнула:

– Нинель Даниловна, к вам пришли!

Через минуту к Глумову вышла, точнее даже выплыла, высокая, статная женщина в белом халате, с густо подведенными глазами на румяном лице и высоко взбитыми ярко-рыжими волосами, на которых чудом держалась беленькая крахмальная шапочка.

Глумов застыл от восхищения. Как большинство маленьких мужчин, он любил именно таких женщин, крупных и. представительных. Но, боже мой, тут была еще и ослепительная красота вдобавок. «Ах, если бы…» – мелькнула у него в голове.

– Можно вас на одну минуточку? – проникновенно сказал он и, понизив голос, добавил: – Хотелось бы поговорить с вами тет-а-тет.

– Пожалуйста, – с ленивым достоинством произнесла Нинель Даниловна.

Они отошли к стеклянной витрине.

– Прежде всего разрешите представиться. Глумов Василий Евдокимович. – Он поклонился, слегка шаркнув ножкой.

– Очень приятно, – насмешливо ответила Нинель Даниловна, сверху вниз поглядывая на неожиданного посетителя. – Что скажете?

– Вы должны знать мою… – Глумов слегка замялся, – бывшую супругу Марию Федоровну.

– Ах, да, да, – слегка оживилась Нинель Даниловна, двумя руками поправляя шапочку на волосах.

Видимо, это имя вызвало у нее какие-то приятные воспоминания.

– Так вот, – продолжал Глумов, не спуская глаз со своей собеседницы, – мы… то есть я… хотели бы у вас, так сказать, проконсультироваться. – Он торопливо до стал из кармана заветный коробок и протянул его Нинель Даниловне. – Что бы это могло быть, как вы полагаете?

Та цепким движением выхватила у него коробок, открыла его и вдруг, раскрасневшись, почти с испугом взглянула на Глумова:

– Откуда это у вас?!

– Э-э… весьма случайно, – смешался Глумов. – Но что же это такое, разрешите узнать? Ибо это нам… вернее, нас… как бы выразиться?.. Весьма, знаете…

Пока он выкарабкивался из этой словесной каши, Нинель Даниловна уже овладела собой и обворожительно улыбнулась.

– Ах, милый… Василий Евдокимович. – Она с трудом вспомнила его имя. – Это лекарство, дорогой мой, простое лекарство.

– Простое?..

Лицо Глумова вытянулось.

– Ну, как вам сказать? Не совсем, конечно, простое. Это…

Нинель Даниловна произнесла какое-то длинное латинское название.

– Видите ли… – запинаясь, проговорил Глумов, – у нас этого лекарства… некоторый избыток. И мы… и я бы хотел… так сказать…

– Ах, боже мой, – перебила его Нинель Даниловна. – Я с удовольствием помогу вам от него избавиться. Дело в том, что из него приготовляют… – Она произнесла по-латыни еще более длинное название. – Вот это уже весьма ценный препарат. Сколько у вас его? – Она бросила взгляд на коробок.

– У нас… э-э-э… многовато, – неуверенно сказал Глумов.

Нинель Даниловна придвинулась к нему и, обдавая его лицо своим жарким дыханием, прошептала.

– Принесите мне все. Я вам хорошо уплачу. Очень хорошо. – Она плутовски и многозначительно посмотрела на него своими подведенными глазами. – Приходите ко мне домой. Сегодня вечером. Попозже. Ну, скажем, часов в десять. Сможете? Вы не пожалеете. – И погрозила розовым наманикюренным пальцем с тяжелым кольцом. – Только это дико между нами. Я буду ждать.

Глумов почувствовал, как у него медленно закружилась голова и на секунду сперло дыхание.

– Конечно, – пролепетал он. – Я… я буду счастлив. И непременно приду. И… и все принесу.

– Тогда запишите адрес.

Нинель Даниловна внимательно проследила, чтобы дрожащая рука ее нового знакомого правильно вывела на клочке бумаги название улицы, номер дома и квартиры. Это было весьма предусмотрительно, ибо номер дома Глумов, волнуясь, записал совсем неразборчиво.

Из аптеки Глумов вышел, слегка пошатываясь. Очутившись на улице, он несколько раз глубоко вздохнул, посмотрел по сторонам и, обретя наконец равновесие, торопливо засеменил на работу.

«Что-то надо придумать для Машки, – размышлял он по дороге. – Совещание в тресте? Нет, это уже недавно было. Производственное собрание?.. Тоже было. Ну да что-нибудь придумаю. Боже мой, какая удача! Даже сразу две удачи! Ах, Нинель…» И он повторил про себя заветный адрес.

Глумов даже не мог представить, какой сюрприз ждет его сегодня вечером.

Наташа вернулась из горздрава только к концу рабочего дня, усталая, изнервничавшаяся. Боже мой, эти заседания, кто их придумал!

Ее ждала уйма дел. В отделении больны два врача, и палата одного из них перешла к ней. А там три очень тяжелых больных, Наташа волнуется за них каждую минуту. Хорошо еще, что Вера Евграфовна не заболела, на нее не страшно оставить отделение: старая, опытная сестра, получше некоторых врачей. И все-таки, если бы не эти частые совещания… Скоро уже надо бежать за Вовкой и по дороге обязательно зайти в магазин, получить в химчистке свое платье и Вовкину курточку, а вечером обязательно постирать, столько скопилось белья. Или нет, стирать она будет в субботу, а крупное сдаст в прачечную. Хотя там очень долго держат. А сегодня, когда Вовка уснет, она наконец напишет своим старикам, они так всегда ждут ее писем. Старшей сестре Кате она напишет отдельно, у нее же больна Леночка и может заболеть Галка, как они их там разделили? Мама, наверное, сбилась с ног, ведь Катя и Валерий целый день на работе, они тоже врачи. Ой, как хочется всех их повидать! Летом она с Вовкой непременно поедет к ним. Только до лета еще…

Наташа бежала уже по больничному двору, соображая, что она купит в магазине. Если в мясном не будет очереди… впрочем, очередь, конечно, будет. Тогда она возьмет молока, пачку творога, яйца, хлеб, не забыть бы хлеб! И еще на утро ряженку. Вовка ее обожает.

Она свернула по асфальтовой дорожке к своему корпусу, увидела знакомую цифру «7» в белом квадрате на желтой оштукатуренной стене, приоткрытую дверь…

Солнце уже зашло за крыши домов, синие тени деревьев легли на искристый, белый снег вокруг.

Наташа неожиданно подумала о Лобанове: вон там, около двери, он ее ждал и курил. И ужасная у него работа, никогда, наверное, нельзя быть за него спокойной. Наташа улыбнулась и насмешливо сказала себе: «А собственно говоря, тебе-то почему надо за него беспокоиться? Вот если бы…» Ей стало стыдно додумывать эту мысль до конца. Наташа приложила холодную варежку к щеке: «Дуреха, просто дуреха. Не смей!..»

Она добежала наконец до корпуса и с шумом распахнула дверь.

На площадке второго этажа к ней метнулась молоденькая сестра:

– Наталья Михайловна, скорее! С Кузьминым плохо. Сердце… Мне кажется, опять спазм…

Теперь они обе бежали уже по коридору, и Наташа никак не могла попасть в рукав халата.

– Мы даже звонили вам в горздрав. Но вы ушли…

– Что ж, тут врачей нет?

– Он требует вас…

И вот началась знакомая, напряженная суета вокруг больного, уколы, кислородные подушки, компрессы, горчичники. А рядом встревоженные, страдальческие лица его соседей, их тоже надо успокоить. И наконец, облегчение и безмерная усталость. Наташа еле дошла до ординаторской. Только бы не повторился приступ, только бы спокойно прошла ночь.

Наташа посмотрела на часы. Боже мой, шестой час! Вовка уже ждет. И еще магазины. Превозмогая усталость она торопливо написала новые назначения в истории болезни Кузьмина, потом подробно проинструктировала ночную сестру, она ведь новенькая, может напутать, растеряться. Ох, как страшно ее оставлять на эту ночь.

Но тут зашла Вера Евграфовна и ворчливо сказала:

– Сама останусь. Нешто можно? А ты иди, – обратилась она к Наташе. – Иди, иди. Вовка-то небось заждался. Без тебя управимся.

Она просто чудо, эта Вера Евграфовна, и со всеми на «ты», и никто, конечно, не обижается.

Наташа обняла старуху за плечи, чмокнула в седой висок.

– Я побежала. Только вы мне позвоните, если что-нибудь случится. И ночью звоните. Вовка очень крепко спит. Обязательно позвоните. Я приеду.

– Ну беги, беги уж, – с напускной суровостью про ворчала Вера Евграфовна. – Ничего такого, бог даст, не случится.

Ой, какое счастье, что Вера Евграфовна осталась!

Уже совсем стемнело, когда Наташа выбежала из больницы. Нет, в магазин она уже не успеет, магазин потом, сейчас надо за Вовкой. Бедненький, он, наверное, заждался ее и, конечно, уже оделся и вспотеет. И другие дети уже ушли…

Когда Наташа подбежала к остановке автобуса, по тротуару уже вытянулась длинная очередь. Подавляя отчаяние, Наташа пристроилась к ее концу.

И тут вдруг произошло чудо. Возле Наташи неожиданно остановилась зеленая «Волга», шофер приоткрыл дверцу и весело сказал:

– Можно вас подвезти, доктор?

Наташа с удивлением посмотрела на молодое, улыбающееся, совершенно незнакомое лицо.

– Не узнаете? – засмеялся тот. – А ведь мы с Александром Матвеевичем вас сегодня в горздрав возили.

Боже мой, ну конечно! Как Наташа его не узнала!

– Спасибо, спасибо. Я так спешу.

Трогая машину, шофер весело объявил:

– Вы теперь вроде как наша. Так что извините.

Хорошо, что в машине было темно и он не заметил, что Наташа смутилась, и даже, кажется, покраснела. Около детского сада он притормозил и сказал:

– Давайте вашего молодца, я вас домой доставлю.

– Ой, что вы! – воскликнула Наташа. – Не надо. Мы теперь сами. И так ужасно неудобно, что я вас затруднила.

– Так у меня еще двадцать минут. Александр Матвеевич велел к шести быть. Я ему доложу, он только доволен будет. Знаете, какой это человек? Поискать.

Наташа невольно улыбнулась.

– Ну хорошо. Мы сейчас. – И она побежала через садик к двери с зеленой табличкой.

Через минуту Вовка, укутанный шарфом чуть не до носа, важно сопя, взгромоздился на переднее сиденье и с любопытством огляделся.

Когда машина тронулась, он оттянул вниз шарф и строго спросил:

– Это чья, а?

– Одного начальника милиции, – в тон ему ответил шофер.

– Хорошего?

– Ого, еще какого хорошего! Поискать.

Шофер, оглянувшись, весело подмигнул Наташе.

– А чего он сейчас делает? – продолжал допытываться Вовка.

– Он, брат, одну сложную операцию проворачивает. Хорошо, если к утру управимся, – серьезно ответил шофер и добавил, обращаясь уже к Наташе: – Начальство даже сегодня из Москвы прилетает, друг его. Скоро встречать поедем.

– И… опасная операция? – робко спросила Наташа.

– Все может быть, – вздохнул тот. – Может, еще кого к вам в больницу привезем.

«Это ужасно, ужасно, – подумала Наташа. – Только бы ничего не случилось… с ними».

– А сегодня, когда мы гуляли, ко мне один здоровенный детина подошел из второго класса… – начал рассказывать Вовка.

Около дома Наташа с сыном вышли и направились в магазин неподалеку.

…Вовка уже сидел за ужином, а Наташа стелила ему постель, когда в передней раздался звонок.

Наташа кинулась открывать, и ей почему-то вдруг стало страшно.

На пороге стояла высокая, худенькая девочка с рыжеватой косой, перекинутой через плечо. Глаза ее были красны от слез. Рукой она прижимала к себе пальто.

– Это ты, Валечка, – с облегчением сказала Наташа. – Ну, заходи же. Что с тобой?

Она только сейчас заметила ее заплаканные глаза.

– Тетя Наташа, – решительно сказала девочка, прикрывая за собой дверь. – Я ухожу из дома. Я уже взрослая и больше жить с мамой не буду.

– Ты с ума сошла! – всплеснула руками Наташа. – А ну, идем. Сейчас уложу Вовку, и ты мне все расскажешь. Повесь пальто.

Вовку, однако, уложить спать было не так-то просто. Он выдумывал одну причину за другой, чтобы оттянуть этот неприятный момент. Он требовал, чтобы помазали йодом какую-то невидимую царапину на коленке, потом у него начинал болеть живот, который прошел только после конфеты, потом Вовка вспомнил, что не почистил зубы, потом, что ему надо приготовить на завтра цветные карандаши, последним было условие дать ему в постель яблоко и мохнатого любимого мишку. Наконец он, угомонился.

Наташа, облегченно вздохнув, сказала Вале:

– Гаси свет. Пойдем на кухню и спокойно поговорим.

– Я тоже хочу… спокойно… поговорить… – сонным голосом пробубнил из темноты Вовка.

В кухне на плите весело пыхтел чайник.

Наташа усадила девочку за стол, налила чай и придвинула вазочку с конфетами.

– Ну, рассказывай, Валюша, что случилось?

– Просто я не хочу больше так жить…

У Вали вдруг скривилось лицо, и крупные слезы за капали прямо в чашку.