Текст книги "Полый человек"

В долине меркнущих звезд

Бремен шел по краю пустыни, когда рядом с ним на проселочной дороге притормозила полицейская машина. Дорога была пустой, и бело-коричневый автомобиль какое-то время двигался со скоростью пешехода. Джереми бросил взгляд на одинокого полицейского за рулем – квадратное, обожженное солнцем лицо и слишком большие солнцезащитные очки, – а затем снова стал смотреть под ноги, чтобы не наступить на юкку или маленький кактус, которыми была усеяна поверхность пустыни.

Полицейская машина проехала вперед футов пятьдесят, свернула на обочину, подняв облачко пыли, и остановилась. Сидевший в ней человек вышел, расстегнул кобуру и встал у водительской дверцы. В его зеркальных очках отражался медленно приближающийся Бремен, который решил, что перед ним не патрульный с автострады, а кто-то из полиции округа.

– Подойди, – приказал полицейский.

Джереми остановился футах в шести от дороги.

– Зачем?

– Пошевеливайся. – Голос полицейского по-прежнему был бесстрастным и тихим, но пальцы его сжимали рукоять револьвера.

Бремен протянул руки, ладонями вверх – жестом согласия и умиротворения. Кроме того, он хотел показать полицейскому, что в руках у него ничего нет. Когда он огибал патрульную машину, его слишком большие кеды с эмблемой Армии спасения шаркали по асфальту. Примерно в миле впереди, на пустой дороге, волны горячего воздуха создавали мираж разлитой по асфальту воды.

– Встань как полагается, – сказал полицейский, отступая на шаг и указывая на багажник машины.

Джереми недоуменно заморгал, не желая показывать, что слишком быстро понял, что от него требуется. Сотрудник полиции отступил еще на шаг, нетерпеливо махнул рукой в сторону багажника и вытащил револьвер из кобуры.

Бремен наклонился вперед, расставил ноги и уперся ладонями в крышку багажника. Металл был горячим, и ему пришлось приподнять пальцы – жестом пианиста перед началом выступления.

Коп шагнул вперед и левой рукой ощупал левую сторону Джереми.

– Не двигайся, – предупредил он, после чего сместился вправо и ощупал его с этой стороны. Бремен чувствовал присутствие револьвера у себя за спиной и напряжение полицейского, готового отскочить, если он повернется. Но он продолжал стоять, опираясь на багажник, и полицейский отступил на четыре шага. – Повернись.

Коп по-прежнему держал в руке револьвер, но уже не целился в Бремена.

– Это твоя машина на площадке для отдыха у шоссе? – спросил он.

Джереми покачал головой.

– «Плимут» семьдесят девятого года? – продолжал полицейский. – Номерной знак MHW– семь-пять-один, штат Колорадо?

Бремен снова покачал головой.

Тонкие губы копа дрогнули.

– Похоже, бумажника у тебя нет. Удостоверение личности? Водительские права?

– Нет, – ответил Джереми, рассудив, что еще одно движение головой будет расценено как провокация.

– Почему?

Бремен пожал плечами. В зеркальных очках остановившего его стража порядка он мог видеть свое отражение – худой, как палка, в грязной мешковатой одежде, рваная рубашка защитного цвета расстегнута на жаре, кожа на груди бледная и сморщенная, лицо такое же бледное, за исключением обожженного солнцем носа, щек и лба. Он остановился на первой же заправке в Колорадо, зашел в мини-маркет и купил бритву и пену для бритья, которые теперь лежали в багажнике машины. Лишенное бороды лицо выглядело незнакомым, как будто в неожиданном месте обнаружилась старая фотография.

– Куда ты направляешься? – спросил коп.

– На восток, – ответил Джереми, следя за тем, чтобы снова не пожать плечами. Голос у него был очень хриплым.

– Откуда?

Бремен сощурился от яркого солнца. Мимо с ревом проехал пикап, подняв облачко пыли, что позволило выиграть секунду.

– Последнее место, где я останавливался надолго, – Солт-Лейк-Сити.

– Имя?

– Джереми Голдман, – без промедления ответил Джереми.

– Как ты добрался сюда без машины?

Джереми развел руками.

– Вчера вечером я сел в попутку, большегрузный трейлер. Утром, когда я еще спал, парень разбудил меня и приказал выметаться. Это было там, на шоссе.

Полицейский спрятал револьвер в кобуру, но ближе не подходил.

– Ну, конечно. Готов поспорить, ты даже не знаешь, в каком ты округе, правда, Джереми Голдстейн?

– Голдман, – поправил Джереми и покачал головой.

– И ты ничего не знаешь об угнанной машине с номерами штата Колорадо, которая стоит на площадке для отдыха у шоссе, так?

На этот раз Бремен даже не стал качать головой.

– В этом штате закон запрещает бродяжничество, мистер Голдстейн.

Джереми кивнул.

– Я не бродяга. Я ищу работу.

Офицер едва заметно кивнул.

– На заднее сиденье.

Сквозь головную боль и двухдневное похмелье Бремен улавливал обрывки мыслей копа. Полная уверенность, что этот жалкий доходяга угнал «Плимут» из Колорадо, оставленный на стоянке у шоссе. Вероятно, воспользовался съездом 239 и гнал по этой дороге в темноте, не зная, что до ближайшего города еще тридцать четыре мили.

– Назад, – повторил полицейский.

Джереми вздохнул и сел в машину. Дверные ручки у нее отсутствовали. Проволочная сетка вместо стекол на окнах, двойная сетка отделяет от заднего сиденья водителя. Отверстия в сетке такие маленькие, что в них не просунешь и палец. Внутри было очень жарко, а от винилового пола шел такой запах, как будто здесь недавно кого-то вырвало.

Полицейский сел за руль и включил рацию, но тут внедорожник «Тойота», направлявшийся на запад, затормозил и остановился рядом с ними. Из окна высунулась женщина.

– Привет, помощник шерифа Коллинз. Сзади кто-то живой?

– Привет, миз[9]9
  Общепринятое в англоязычных странах обращение к женщине без указания ее семейного статуса.


[Закрыть] Морган. Живой, но не слишком.

Женщина внимательно посмотрела на Бремена. У нее было продолговатое, худое лицо с острыми скулами и загорелой кожей, еще темнее, чем у помощника шерифа. Глаза светло-серые, прочти прозрачные. Волосы собраны в хвост темно-рыжего, не слишком натурального цвета. Бремен подумал, что ей около пятидесяти или чуть больше.

Но удивился Джереми не только внешности этой женщины. Он позволил себе сосредоточиться на телепатическом контакте, однако у него ничего не вышло. Мысли помощника шерифа были… вялыми, слегка раздраженными, нетерпеливыми… и Бремен мог даже различить нейрошум, приходящий от шоссе и даже от автострады в восьми милях отсюда, но от женщины не исходило вообще ничего. А если точнее, то вместо пестрого переплетения образов, слов и воспоминаний Джереми воспринимал от нее только громкий шорох… Нечто вроде нейронного белого шума, похожего на гудение старого вентилятора в маленькой комнате. Бремен чувствовал нечто внутри или позади этой завесы ментального шума, но мысли миз Морган были неразличимы, как движущиеся фигурки на телевизионном экране, заполненном электронным «снегом».

– Неужели ты арестуешь парня, который откликнулся на мое объявление о найме, Говард? – Голос женщины оказался на удивление низким и звучал очень уверенно. В ее тоне сквозил лишь слабый намек на издевку.

Помощник шерифа пристально посмотрел на нее. Его очки блестели на солнце. «Тойота» была выше патрульной машины, и полицейскому приходилось задирать голову.

– Сомневаюсь, миз Морган. Вероятно, вчера вечером этот парень оставил у автострады угнанную машину. Мы доставим его в участок и снимем отпечатки пальцев.

Морган не смотрела на помощника шерифа. Прищурившись, она внимательно разглядывала Бремена.

– Как, ты сказал, его зовут?

– Голдман, – подал голос Джереми. – Джереми Голдман.

– Заткнись, ты! – рявкнул помощник шерифа, поворачиваясь к нему.

– Клянусь богом, именно так звали человека, откликнувшегося на мое объявление, – сказала женщина и прибавила, обращаясь к Бремену: – Где, говорите, вы его прочли? В денверской газете?

– «Солт-Лейк», – ответил телепат. Он не ел почти двадцать четыре часа, и голова у него слегка кружилась после долгой прогулки по пустыне в темноте ночи и на восходе солнца.

– Точно. «Солт-Лейк». – Женщина наконец посмотрела на копа. – Господи, Говард, ты нашел здесь человека, которого я наняла! Он написал мне на прошлой неделе, сказал, что его устраивает жалованье и что он приедет на собеседование. «Солт-Лейк». Джереми Голдман.

Помощник шерифа резко повернулся на сиденье, так что скрипнула портупея, и задумался. Его рация шипела и потрескивала.

– Вы уверены, что того человека звали Голдман, миз Морган?

– Абсолютно. Разве можно забыть такое еврейское имя? Я еще удивилась, что еврейский парень работает с домашним скотом.

– Все равно, скорее всего, именно он угнал машину с номерами штата Колорадо. – Помощник шерифа постучал пальцем по проволочной сетке.

«Тойота» продвинулась на фут, чтобы Морган могла видеть Бремена.

– Это вы были за рулем угнанной машины?

– Нет, мэм, – ответил Джереми, размышляя, когда он в последний раз называл кого-то «мэм». – Я поймал попутку, и парень высадил меня на последнем съезде с шоссе.

– Вы сказали ему, что направляетесь на ранчо «ММ»? – спросила женщина.

Джереми колебался не больше секунды.

– Да, мэм.

Женщина подала «Тойоту» на несколько футов назад.

– Помощник шерифа, вы подобрали нанятого мной работника. Он должен был приехать три дня назад. Спросите шерифа Уильямса – он подтвердит, что я ждала городского парня, который согласился приехать и помочь мне кастрировать жеребца.

Говард колебался.

– Я не сомневаюсь, что вы рассказывали об этом Гарри, миз Морган. Просто не припомню, чтобы кто-то говорил о приезде парня по фамилии Голдман.

– Кажется, я не сообщала Гарри его фамилию, – сказала женщина и посмотрела на шоссе, словно в любую секунду там могла появиться машина. Дорога была пустой. – Честно говоря, Говард, мне кажется, что это мое личное дело. Почему бы тебе не отпустить мистера Голдмана со мной, чтобы я могла провести с ним собеседование? Или закон запрещает ходить вдоль дорог графства?

Бремен чувствовал, что решимость полицейского ослабевает. Файетт Морган была одним из крупнейших землевладельцев и налогоплательщиков округа, а Гарри – шериф Уильямс – уже несколько раз пытался за ней приударить.

– Просто у меня подозрения насчет этого парня, – сказал Говард и снял зеркальные очки, словно запоздалым жестом уважения к женщине, пристально смотревшей на него. – Я бы предпочел проверить его имя и отпечатки пальцев.

Файетт Морган нетерпеливо поджала губы.

– Конечно, Говард. А пока ты задерживаешь гражданина, который… насколько я могу судить… не сделал ничего противозаконного, если не считать таковым признание, что он поймал попутку. Если вы будете настаивать, мистер Голдман подумает, что мы похожи на тех жирных тупых копов с Запада, которых изображают в кино. Правда, мистер Голдман?

Бремен не ответил. Где-то сзади послышался рев грузовика, водитель которого переключал скорость.

– Решай, Говард, – сказала миз Морган. – Мне нужно вернуться на ранчо, а мистер Голдман, вероятно, хочет связаться со своим адвокатом.

Офицер выскочил из машины, открыл заднюю дверцу и вернулся за руль прежде, чем в четверти мили позади них показался грузовик. И уехал, не извинившись.

– Садитесь, – сказала Файетт.

Замешкавшись на секунду, Бремен обошел «Тойоту» и забрался внутрь. В машине работал кондиционер. Миз Морган подняла стекло и посмотрела на Джереми. Только оказавшись рядом с ней, он понял, какая она высокая – не меньше шести футов и двух или трех дюймов, если только не сидела на стопке телефонных справочников. Мимо проехал грузовик, который громко просигналил. Морган махнула водителю, не отрывая взгляда от Бремена.

– Хотите знать, почему я говорила Говарду весь этот вздор?

Джереми колебался. Честно говоря, ему было все равно. В данный момент ему хотелось выскочить из машины и снова пойти пешком.

– Не люблю маленьких козлов, которые изображают из себя больших козлов, только потому, что получили немного власти, – сказала мисс Файетт. Последнее слово, «власть», прозвучало в ее устах как ругательство. – Особенно когда они используют свою власть, чтобы досаждать тем, у кого и так хватает неприятностей, – как, например, у вас, если я не ошибаюсь.

Бремен сжал пальцами ручку двери, а потом замер в нерешительности. До автострады было восемь миль, а до ближайшего города – еще двадцать с хвостиком, если верить подобию карты, которую он видел в мыслях помощника шерифа. В городе Джереми ничего не ждет, разве что возможная встреча с Говардом. После того как он в последний раз заправил машину в Юте, у него осталось восемьдесят пять центов. Даже на поесть не хватит.

– Скажите мне всего одну вещь, – обратилась к нему женщина. – Вы угнали ту машину, о которой говорил Говард?

– Нет. – Этот ответ не убедил даже самого Бремена.

Формально это правда, – устало подумал он. – Машину угнал Папаша Сол. Папаша Сол, палаточный городок, мужчина, возвращающийся домой к дочери… Казалось, от всего этого его отделяют годы – и световые, и обычные. Он очень устал, потому что вчера спал всего два часа, еще в Юте. Ментальный щит женщины… или нейроблок… неважно… из белого шума наполнял голову Джереми треском, который смешивался с болью от похмельного синдрома и давал самое лучшее убежище от нейрошума, какое ему только удавалось найти за последние четыре месяца.

Спасения от чужих мыслей не было даже в пустыне. Несмотря на отсутствие людей и тот факт, что ранчо попадались только через четыре или пять миль, пешее путешествие по пустыне напоминало прогулку в громадной эхо-камере, наполненной шепотом и далекими криками. Похоже, темные мысли, на которые теперь был настроен мозг Бремена, не ослабевали с расстоянием. Всплески жестокости и жадности, темных страстей и зависти заполняли автостраду, эхом разносились по пустой проселочной дороге, отражались от светлеющего неба и обрушивались на Джереми всей силой своего уродства.

Спасения не было. В городе всплески более близкой телепатической связи давали по крайней мере некоторую определенность; здесь же Бремен словно слушал тысячу радиостанций одновременно, причем все плохо настроенные. А теперь, когда белый шум из сознания мисс Файетт Морган обволакивал его, словно внезапный ветер из пустыни, он почувствовал некоторое облегчение.

– …если хотите, – говорила тем временем женщина.

Джереми заставил себя сосредоточиться. Он так устал и ослабел, что в утренних лучах солнца, проникавших в машину сквозь тонированное ветровое стекло, все вокруг него расплывалось, словно тающая патока… Женщина, черная обивка сидений…

– Простите, – пробормотал он. – Что вы сказали?

Губы миз Морган дрогнули в нетерпеливой улыбке.

– Я сказала, что вы можете поехать на ранчо и попробовать ту работу, если хотите. Мне действительно нужен помощник. Парень, который написал мне из Денвера, так и не объявился.

– Да, – кивнул Бремен. Каждый раз, когда подбородок опускался, поднять его стоило большого труда. Глаза у него закрывались. – Да, я бы хотел попробовать. Но я совсем не разбираюсь в…

– С такой фамилией, как Голдман, я и не надеялась, – улыбнулась мисс Файетт. Она лихо развернула «Тойоту», выехав на песок, а затем, вернувшись на асфальт, помчалась на запад, на ранчо «ММ», которое скрывалось где-то за волнами горячего воздуха и миражами, плывшими перед ними, словно расписной занавес.

Глаза

Работа Джейкоба Голдмана производит такое впечатление на Джереми – а через него и на Гейл, – что они садятся на поезд до Бостона, дабы лично познакомиться с исследователем.

Это происходит чуть меньше чем за пять лет до того, как у Гейл обнаружат опухоль, которая убьет ее. Чак Гилпен, их давний приятель, теперь работавший в Ливерморской лаборатории имени Лоуренса в Беркли, прислал Джереми неопубликованную статью об исследовании Голдмана, поскольку она имела отношение к докторской диссертации Бремена, в которой человеческая память представлялась в виде движущегося волнового фронта. Джереми сразу же понимает важность работы Голдмана, через два дня после получения статьи звонит исследователю, а еще через три дня вместе с Гейл садится в поезд, идущий на север.

В телефонном разговоре Джейкоб Голдман проявил подозрительность, потребовав сказать, откуда у Джереми экземпляр еще не опубликованной статьи. Бремен заверил его, что у него нет намерений вторгаться в сферу исследований автора, подчеркнул важность математических аспектов работы Голдмана и попросил о встрече. Джейкоб нехотя согласился.

На железнодорожном вокзале Джереми и Гейл берут такси и едут в лабораторию Голдмана в унылом промышленном районе в полумиле от Кембриджа.

– Я думала, у него шикарная лаборатория в Гарварде, – замечает Гейл.

– Он сотрудник медицинского факультета, – говорит ее муж. – Но насколько я понял, это исследование – по большей части его личная инициатива.

– То же самое говорили о докторе Франкенштейне.

Лаборатория Голдмана располагается между двумя офисами, представительством оптового торговца религиозной литературой и штаб-квартирой «Кейлайн пикник сэпплайз». Джейкоб Голдман в лаборатории один – это поздний вечер пятницы, – и выглядит он в точности как ученый, даже как безумный ученый. Маленький человечек с большой головой, чуть за семьдесят. Потом и Гейл, и Джереми будут вспоминать его глаза: большие, карие, печальные и глубоко посаженные, с нависшими бровями, которые делают его умный взгляд почти обезьяньим. Его лицо, лоб и дряблая шея покрыты морщинами – отпечаток неукротимой личности и внутренней трагедии. Он одет в коричневый костюм с жилеткой, который лет десять или двадцать назад стоил приличную сумму и потребовал от портного усердной работы.

– Я бы предложил вам кофе, но кофемашина, похоже, не работает, – говорит доктор Голдман, потирая нос и окидывая рассеянным взглядом маленькую захламленную комнатушку. Вне всякого сомнения, это его «святая святых». В приемной и в архиве, через которые прошли Бремены, порядок безупречный. Эта комната и ее хозяин напоминают Джереми фотографию Альберта Эйнштейна, словно заблудившегося в хаосе своей лаборатории.

Он похож на Эйнштейна, – делится с ним своей мыслью Гейл. – Ты уже установил с ним контакт?

Джереми качает головой, стараясь сделать это как можно незаметнее. Он выставил ментальный щит, пытаясь сосредоточиться на том, что говорит Голдман.

– …обычно кофе занимается моя дочь. – Исследователь дергает себя за бровь. – И ужином тоже, но она уехала на неделю в Лондон. Навестить родственников… – Ученый смотрит на посетителей из-под густых бровей. – Вы ведь не голодны? Иногда я забываю о таких вещах, как ужин.

– Нет-нет… всё в порядке, – заверяет его Гейл.

– Мы поужинали в поезде, – прибавляет Джереми.

Если считать ужином шоколадный батончик, – мысленно усмехается его жена. – Я умираю от голода.

Тише!

– Вы, молодой человек, упоминали о значении моих математических выкладок, – говорит Голдман. – Дело в том, что статью, которую вы видели, я отправил в Калифорнийский технологический именно затем, чтобы на нее взглянули математики. Мне было интересно понять, подобны ли приведенные мной флуктуации…

– …голограмме, – заканчивает его фразу Джереми. – Да. Мой друг из Калифорнии знал, что я занят чисто математическими исследованиями такого явления, как волновой фронт, и его применения к человеческому сознанию. Он прислал мне статью.

– Ну… – Джейкоб прочищает горло. – Это было по меньшей мере нарушением этикета…

Даже через прочный ментальный щит Бремен чувствует гнев старика, смешанный с сильным желанием не показаться невежливым.

– Вот, – произносит он и оглядывается в поисках свободного места на столе, чтобы положить принесенную с собой папку. Свободного места нет. – Вот, – повторяет Джереми и раскрывает папку, устроив ее на массивном томе, который лежит поверх разобранных бумаг. – Взгляните. – Он подталкивает Голдмана к столу.

Старик снова прочищает горло, но все же начинает рассматривать текст сквозь очки с толстыми бифокальными стеклами. Он листает диссертацию, время от времени задерживаясь на том или ином уравнении.

– Это стандартные преобразования? – спрашивает он.

Джереми чувствует, что его сердце готово выпрыгнуть из груди.

– Приложение релятивистского волнового уравнения Дирака, модификация уравнения Шредингера…

Джейкоб хмурится.

– В гамильтониане?

– Нет. – Бремен возвращается на предыдущую страницу. – Здесь две компоненты, видите? Я начал со спиновых матриц Паули, но затем понял, что их можно обойти…

Доктор Голдман делает шаг назад и снимает очки.

– Нет-нет! – Его акцент вдруг становится заметнее. – Нельзя применять эти релятивистские кулоновские преобразования поля к голографической волновой функции…

Джереми переводит дух.

– Нет, – бесстрастно возражает он. – Можно. Когда голографическая волновая функция является частью более общей стоячей волны.

– Более общей стоячей волны? – вскидывает бровь Голдман.

– Человеческого сознания, – говорит Бремен и бросает взгляд на Гейл. Она смотрит на старика.

Ученый на секунду замирает – он даже перестает моргать. А потом делает еще два шага назад и тяжело опускается в кресло, заваленное журналами и конспектами.

– Майн готт!

– Да, – тихо говорит Джереми. Почти шепчет.

Голдман протягивает усеянную старческими пятнами руку и дотрагивается до диссертации Бремена.

– И вы применили это к данным МРТ и КТ, которые я отправил в Калифорнийский политех?

– Да. – Джереми наклоняется к нему. – Сходится. Все сходится. – Он начинает расхаживать по комнате, потом наконец останавливается и барабанит пальцами по уже устаревшей диссертации. – Изначально моя работа была посвящена только памяти… Как будто остальной разум – это всего лишь аппаратная часть, управляющая поисковой системой RAM-DOS. – Он смеется и качает головой. – Ваша работа заставила меня понять…

– Да, – шепчет Джейкоб Голдман. – Да, да… – Он поворачивается и смотрит невидящим взглядом на забитый книгами шкаф. – Боже правый!

***

Потом они выясняют, что на самом деле никто из них не ужинал, и решают где-нибудь поесть – после того как Джереми и Гейл быстро осмотрят лабораторию. Уходят они пять часов спустя, далеко за полночь.

Кабинеты – это верхушка довольно внушительной исследовательской лаборатории. Позади череды кабинетов в бывшем складском помещении находится «комната в комнате» – заземленная, экранированная и заключенная в подобие непроводящей клетки Фарадея. Внутри стоят необычные обтекаемые саркофаги двух аппаратов магниторезонансного сканирования и четыре гораздо менее аккуратных, модернизированных компьютерных томографа. В отличие от стерильных лабораторий в медицинских учреждениях, пол здесь уставлен дополнительной аппаратурой, соединенной множеством кабелей, покрывающих пол, потолок и стены.

В следующем помещении порядка еще меньше. В центре главная консоль с дюжиной мониторов для отображения данных, а перед ней – четыре пустых вращающихся стула. Паутина кабелей, груды компьютерных блоков, пустые кофейные чашки, смонтированные на скорую руку печатные платы, пыльные доски, на которых пишут мелом, электроды для ЭЭГ и массивные осциллографы – все это наводит на мысль об исследовательском проекте, к которому не прикасались привыкшие к порядку парни из НАСА.

Следующие несколько часов Голдман рассказывает, как начинались исследования – основой их стали примитивные эксперименты, проводившиеся в 1950-х годах во время нейрохирургических операций, когда к мозгу пациента прикладывали электрод. Пациенты вспоминали события своей жизни со всеми сенсорными подробностями, как будто заново «переживали» их.

Джейкоб не занимается нейрохирургией, но измерение в реальном времени электрических и магнитных полей в мозгу участников экспериментов при помощи разнообразного современного оборудования для визуализации, медицинского и экспериментального, позволяет ему – вместе с дочерью и двумя помощниками – составлять карту разума, о которой нейрохирурги не могли даже мечтать.

– Трудность, – говорит Голдман, когда той ночью они стоят у главной консоли, – заключается в том, чтобы проводить измерения активности мозга, когда испытуемый выполняет какие-либо действия. Большинство аппаратов МРТ сконструированы так, что пациент неподвижно лежит на тележке, которую вкатывают в аппарат.

– Но ведь во время сканирования неподвижность обязательна? – спрашивает Гейл. – Иначе получится нечто вроде снимка, сделанного старым фотоаппаратом, когда движущийся объект получается размытым.

– Совершенно верно, – с улыбкой отвечает ученый. – Но наша цель состояла в том, чтобы объединить все методы визуализации и наблюдать за испытуемым, когда он чем-то занят… Читает или крутит педали тренажера.

Он показывает на монитор, где видна экранированная комната. В одном углу там стоит велотренажер с консолями и кабелями, которые уходят в черный купол, предназначенный для головы. Черные зажимы для шеи придают аппарату вид какого-то средневекового орудия пыток.

– Участники наших экспериментов называют его «шлемом Дарта Вейдера», – с усмешкой сообщает доктор Голдман. И прибавляет, почти рассеянно: – Я не видел этот фильм. Наверное, нужно взять в прокате видеокассету.

Джереми склоняется к монитору, чтобы получше рассмотреть «шлем».

– И отсюда вы получаете данные для общих магниторезонансных изображений?

– Гораздо больше, – тихо говорит Голдман. – Гораздо, гораздо больше.

Гейл прикусывает губу.

– А кто ваши испытуемые, доктор?

– Пожалуйста, зовите меня Джейкобом, – просит старик. – Наши испытуемые – обычные добровольцы… студенты медицинского факультета, желающие немного подработать. Признаюсь, некоторые из них – мои аспиранты… блестящие молодые мужчины и женщины, которые хотят получить несколько очков у своего старого учителя.

Гейл рассматривает устрашающего вида аппаратуру в комнате для МРТ.

– Это опасно?

Доктор Голдман энергично мотает головой. Брови его двигаются вверх-вниз.

– Нет. Или, скорее, не опаснее, чем обычное магниторезонансное сканирование или компьютерная томография. Мы следим за тем, чтобы никто из участников эксперимента не подвергался воздействию магнитных полей более сильных, чем в больнице. – Ученый усмехается. – И это безболезненно. Если не считать скуки во время пауз, поскольку оборудование постоянно ремонтируют или настраивают, испытуемые не испытывают дискомфорта, как при взятии проб крови, и не подвергаются опасности оказаться в неловком положении. Нет, у нас довольно большой список добровольцев.

– А взамен, – шепчет Джереми, касаясь руки Гейл, – вы картируете неизученные области мозга… Делаете снимок человеческого сознания.

Джейкоб Голдман, похоже, снова погружается в свои мысли – его темные печальные глаза смотрят в пространство.

– Это напоминает мне, – тихо говорит он, – фотографирование призраков, модное в прошлом столетии.

– Фотографирование духов, – кивает Гейл, сама увлекающаяся фотографией. – Это когда викторианцы пытались фотографировать привидения, эльфов и все такое? Мистификация, которая обманула бедного старика Артура Конан Дойла?

– Да, – подтверждает Голдман; взгляд его снова становится сфокусированным, а на лицо возвращается слабая улыбка. – Только наше фотографирование духов в высшей степени реально. Мы наткнулись на методы, позволяющие получить изображение самой человеческой души.

При упоминании души Гейл хмурится, но Джереми согласно кивает.

– Джейкоб, – голос Бремена дрожит от волнения, – вы видите, к чему ведет мой анализ волновой функции?

– Конечно, – кивает старик. – Мы ожидали некое подобие голограммы. Грубый, нечеткий аналог паттернов, которые мы регистрировали. А вы дали нам тысячи и тысячи голограмм – четких и трехмерных.

Джереми наклоняется к нему – теперь их лица разделяет лишь несколько дюймов.

– Но не только их разума, Джейкоб…

В глазах старика под обезьяньими бровями застыла бесконечная печаль.

– Нет, Джереми, друг мой, не только их разум… но их разум как зеркало Вселенной.

Бремен кивает, вглядываясь в лицо доктора Голдмана, чтобы убедиться, что тот понимает.

– Да, зеркало, но и нечто большее, чем зеркало…

Джейкоб перебивает его, но разговаривает он теперь сам с собой, забыв о присутствии молодой четы.

– Эйнштейн сошел в могилу, уверенный, что Бог не играет в кости со Вселенной. Он так настаивал на этом, что Джонни фон Нейман… наш общий друг… однажды посоветовал ему заткнуться и больше не говорить о Боге. – Голдман наклоняет голову, словно бросает вызов. – Если ваши уравнения верны…

– Они верны, – вставляет Бремен.

– Если они верны, то Эйнштейн и все остальные, отвергавшие квантовую физику, невероятно, ужасно и глубоко ошибались… и были абсолютно правы!

Джереми опускается на один из вращающихся стульев. Руки и ноги не слушаются его, словно кто-то перерезал ему сухожилия.

– Джейкоб, вы знакомы с теоретической работой Хью Эверетта? Кажется, она была опубликована в пятьдесят шестом или пятьдесят седьмом… а потом забыта, пока в конце шестидесятых на нее не наткнулся Брайс Девитт из Университета Северной Каролины.

Голдман кивает и садится на другой стул. Теперь стоит только Гейл. Она пытается следить за нитью разговора с помощью телепатической связи, но мужчины мыслят в основном математическими понятиями. В мыслях Джейкоба Голдмана присутствуют и фразы, но эти фразы на немецком. Гейл находит пустой стул и садится. От этого разговора у нее разболелась голова.

– Я знаком с Джоном Уилером из Принстона, – говорит Джейкоб. – Он консультировал Хью Эверетта. Именно он посоветовал Эверетту дать математическое обоснование своим идеям.

Джереми собирается с духом.

– Это все объясняет. Копенгагенскую интерпретацию, кота Шредингера… Новые исследования, например, Реймонда Чиао из Беркли и Герберта Вальтера из Франкфурта…

– Мюнхена, – тихо поправляет доктор Голдман. – Вальтер из Института Макса Планка в Мюнхене.

– Неважно. Через шестьдесят пять лет после копенгагенской интерпретации физики все еще носятся с ней. И похоже, по-прежнему считают, что при попытке прямых наблюдений Вселенная управляется магией. За это время появились лазеры, сверхпроводники, этот чертов сквид Клаудии Теше… а они все еще верят в магию.

– Сквид? – удивляется Гейл незнакомому слову. – Какой еще сквид?

– Сверхпроводящий квантовый интерференционный датчик, – объясняет Джейкоб Голдман своим надтреснутым старческим голосом. – Сквид. Способ выпустить квантового джинна из микробутылки в макромир, который представляется нам изученным. Но они все равно находят магию. Занавес нельзя поднять. Если заглянуть за него… Вселенная изменится. Мгновенно. Полностью. Мы не можем увидеть суть вещей. Либо частица, либо волна… но не то и другое одновременно, Гейл, мой юный друг. Либо одно, либо другое, но не вместе.

Джереми трет ладонями глаза, не меняя позы. Ему кажется, что комната вращается вокруг него, словно он пьян. А пьет он редко.

– Знаете, Джейкоб, это путь к безумию… чистому солипсизму… полной кататонии.

Доктор Голдман кивает.