Текст книги "Сказка для взрослых"

– Откуда знаешь, что больно? – хитро спросил леший.

– Дак – били меня в детстве. Сильно…

– Оно и заметно, – съязвил плюшевый медведь.

Заржали все, даже леший.

– Ладно, не боись… Я своих не трогаю. Чужих могу, а своих – только для науки.

– А я и не боюсь, – сказал страшила, отодвигаясь на безопасное расстояние. – Я просто по башке не хотел…

– Да всей смелости вашей породы только и хватает, чтобы щенков щемить да толпой зверушек травоядных разрывать, кочевряжась при этом, – вставил плюшевый медведь. – Вашего брата давно бы в клочья порвали, если бы не заступничество лешего: содержит вас, дураков, чтобы других пугать, позволяет своих зверей воровать и получать за них выкуп.

– А зачем? – спросил медведь-правитель с родины зверенышей.

– Я же говорю – чтобы остальных в страхе держать, – ответил плюшевый медведь. Немного подумав, продолжил шепотом: – Нас с вашей нерпой так учили: чем больше бардак, тем легче прикарманивать, а чем больше боятся – тем легче управлять. Я вот, насчет ругаться – вроде научился, а по бардаку – это, конечно, ваша нерпа – великий специалист… За что вы ее в яму-то срамную бросили? Сука ведь, чего с ней воевать? Мой папашка еще говорил: «Сука – дура. И вовсе не потому, что дура, а потому, что сука»…

Оба тихо захихикали, стараясь не привлечь внимание лешего.

– Да мне бы она и в печень не уперлась, да насолила парочке оч-чень влиятельных шакалов, вот они ее моими лапами и щимят…

– А я думал, что она сама из шакальей породы будет…

– Порода-то у нее шакалья, да только наполовину. А влиятельных шакалов она, когда была на должности лешего, отжала на кругленькое количество шишек. Ей сказали шишки взад вернуть, а она – в образе: «Воры, лес разграбили! Я все в закрома повозвращала! У меня ничегошеньки нет!»…. Ну и так далее…

– И? – не понял плюшевый.

– И все. Мне велели посадить ее в яму. Раз у нее ничего нет, то и терять ей, собственно говоря, нечего.

– А кого из шакалов она на добро-то опустила?

– Да есть тут… Особо не светится, но скотина еще та. Как мне рассказывали, он одно время побирался на исторической шакальей родине и прислуживал одному старому, но богатому шакалу. Тот был сильно болен и должен был издохнуть. Так этот фрукт быстренько снюхался с его молодой сукой, и они на пару стали рвать добро издыхающего… И вот когда почти все поделили – тут как раз незадача то и вышла: издыхающий так и не сдох, а наоборот, поправился. И если ему в момент помирания было все равно – кто чего рвет да его суку покрывает, то очухавшись и разобравшись, что к чему, он ой как захотел подержать негодяйца зубами за горло. В общем, бородатый, поджав хвост, еле ноги унес, и еще долго по чужим землям прятался да покровителей искал, чтобы не порвали.

– И?

– И вот: покровителей нашел. Но теперь чьи-то шишки отрабатывает да чужие мысли озвучивает. Одним словом – все как у них, у шакалов, делается. И, видимо, пока он этим самым шакалам нужен, они и позволяют этой скотине беспредельничать, да еще и моими лапами. Честно говоря, жду не дождусь, когда уже можно будет ему под шкуру когти запустить – лично порву. Если бы ты только знал, сколько добра мне пришлось этой скотине отгрузить безвоздмездно.

В какой-то момент леший заметил разговор двух медведей и запустил дрын в их сторону. Зверушки еле успели пригнуть бошки – и символ демократии со свистом пролетел мимо…

– А кто это там меня не слушает? – произнес оратор. – Ба, да это же большой тупой и упертый сосед! Я гляжу, как только речь заходит о передаче мне русла огненной реки, так меня никто не слышит. Но зато болтать за моей спиной и договариваться с кем попало, а потом просить воздух и воду горючие подешевле отдавать – ты тут как тут. А, бегемот? Чего притих?

Медведь испуганно втянул голову в плечи и подумал: откуда он знает, кем я в волшебном болотце отражаюсь, я ведь там один был. А леший тем временем продолжал:

– А ну-ка, косолапый, принеси-ка мне дрын. Еще кое-что хочу у тебя узнать.

– Хотите узнать – спрашивайте. Расскажу все, что знаю, как на духу. Вот только – можно, я дрын нести не буду?

– Что, боишься? – зло поинтересовался оратор.

– Боюсь, – честно признался медведь. – Вы ведь сначала бьете, а потом разбираться начинаете – кто да в чем виноват. У меня еще с прошлых визитов башка болит.

Леший, видя неподдельный испуг медведя и изрядно потешив свое самолюбие, снисходительно продолжил:

– Скажи мне, зверюга лесная, ты почто нерпу свою в яме держишь? Или тебе щемить больше некого? Нерпа – сука правильная. Она все свои обязательства перед нами выполнила.

– Обязательства-то она выполнила, да только весь мой лес, благодаря этой скотине, до сих пор раны зализать не может – где это видано, чтобы огненный воздух таких шишек стоил, на какие она договорилась? Вы ведь, небось, ей и откатик немаленький за сделанное определили.

– Не твоего ума дело, – зло отрезал леший. – А что, сам тоже шишками-то на дурнячок подразжился бы?

– Ну, не отказался бы б, – скромно ответил медведь.

– Отдашь русло реки огненной – будут тебе шишки.

– Так меня тогда свои же разорвут.

– А ты поделись со своими полученным от меня – вот тебя тогда и не тронут.

– Так ежели со всеми делиться, то себе ничего не останется.

– Ты уж определись как-нибудь, чего тебе более хочется, только делай это быстрее, а то у меня сильно лапы чешутся своих волков на твою территорию пустить да бардак устроить.

– У нас и без ваших волков бардака хватает… Вон, один леший-филолог чего творит – уму нерастяжимо; того и гляди, скоро зверушки в кучу соберутся да начнут хищников рвать по одному, а там и до шакалов дело дойдет.

– И начнут! А я еще и помогу со своей стороны. Ты ведь, скотина бессовестная, самых бедных зверушек давить начал.

– А что мне делать остается? Больших щемить нельзя – все модные, попробуй тронь, а шишки где-то брать надо. Вот мой леший и предложил: ежели все пятьдесят мильйонов зверушек дань платить, как у людей, будут, то и неплохо в цифирях получится. На том и порешили.

– А щенок твой старший чего вытворяет?

– А чего он такого вытворяет? – с глупым выражением морды спросил медведь.

– Грабит, и не только зверушек безродных, а и моих конкистадоров. А теперь еще и за шакалов уважаемых взялся. Кругом дружков своих полоумных всовывает. Отправил бы ты его куда подальше, с медом и кикиморами – пущай себе животинка развлекается. А то ведь неровен час, нервы у кого-то не выдержат – и будешь панихиду по своему ублюдку заказывать.

– Что вы такое говорите, кого он там грабит? Так, балуется животинка маленькая, пытаясь играть во взрослые игры.

– Вот я и говорю: доиграется твоя животинка! Ну, да я тебя предупредил, а там делай, как знаешь.

Зверье изрядно утомилось, принимая участие в скучных разборках сильных мира лесного, тем более, что ничего значимого так и не произошло, не считая двух брошенных в толпу дубин. Особо скучал страшила. Ему была непонятна большая часть из сказанного, а момент начала оттяга с кикиморами все не приближался, отчего бедолага совсем поник, тупо уставившись на пенек, с которого вещал леший. В общем, устали все: кто-то зевал, разевая пасть, кто-то ерзал задом по пеньку, а кто-то и дремал незаметно, подперев боком сосенку. Вдруг страшила с шумом и хрюком грохнулся к подножию пенька, на котором стоял леший. Оказывается, эта скотина умудрилась заснуть с открытыми глазами, и, естественно, грохнуться в самый неподходящий момент. Ударившись, он начал голосить как полоумный:

– Волки, вперед! Собаки, фас! Защищайте своего правителя! – при этом, находясь в состоянии, близком к расслаблению прямой кишки от испуга, животное пыталось слиться с землей. Зверье не сразу поняло, что произошло, но, обоняв запах страха, повисший в воздухе, и осязав перепуганного страшилу, стало ржать, тявкать и рычать. Страшила, окончательно проснувшись, понял, что облажался, попытался тоже зарычать, но получилось не страшно, отчего звери засмеялись пуще прежнего. Посрамленный горец с надеждой посмотрел в сторону оратора. Леший, оценив глупость ситуации, сразу пришел на помощь своему иждивенцу:

– Чего ржете как кони? Не видите – долбанулся он сильно, да и наорал от боли сам не зная чего. С кем не бывает! Меня вот тоже недавно мой правитель по башке дрыном долбанул… Было дело? Чего молчишь? – сказал леший и в очередной раз пнул медведя.

– Ну, я же уже извинился раз десять!. Говорю же – нечаянно, – виновато ответствовал правитель и, немного подумав, объяснил присутствующим: – Мы решили для зверья публично поиграть в городки. Ну, это когда дрыном бросаешь по куче дров и смотришь, как они разлетаются. Вороны, чтобы поднять мой авторитет в глазах лесных жителей, раскаркали, что я, мол, большой специалист в этой игре. А я-то и правил не знаю, и дрын этот никогда в лапах не держал. Ну, значит, взял я его и как размахнусь! А дрын оказался достаточно тяжелым и твердым предметом…

– И? – хором спросили звери.

– И все… Не удержал я его, он из лап вылетел да аккурат в башку лешему… Вот… Случайно…

Леший после этих слов зло замахнулся на правителя, а тот испуганно отпрыгнул на безопасное расстояние.

– Так вот, – продолжил леший, – мне когда дрыном по башке угодили, я такого наговорил… Вначале мой предшественник, потом правитель из соседнего леса, а после и волчара, убежавший в аглицкий лес, быстренько преставились… А я – ни сном ни духом. Как потом оказалось, команду мочить всех в сортирах дал именно я… Поняв, что натворил, я, естественно, попытался включить обратку, но не тут-то было. Шавки-то мои в животном желании выслужиться настолько перестарались, что кроме перечисленных особей прижмурили еще тьму-тьмущую абсолютно левых зверушек.

Собравшееся зверье, движимое стадным инстинктом, тихо хихикало, но скорее не от того, что смешно было, а от животного страха, нагоняемого лешим.

С к а з о ч н и к: На самом деле, леший был и физически, и морально слабой животиной, как, собственно, и большинство шакалов. Но поставившие на него шакальские старейшины умело слепили ему образ всесильного демона. На поверку же алчная скотина только и занималась, что собирательством, вернее сказать – воровством шишек лесных. И делала это не так явно и нагло, как правители с родины наших знакомых зверушек, а по-хитрому, затевая какие-то знаковые стройки. Вот, к примеру, задумал леший еще во время, когда в должности медведя был, построить новое русло для воды огненной и воздуха горючего в обход соседей – якобы для того, чтобы горючие субстанции соседи умыкнуть не могли – и ну туда средства вбухивать непомерные. А зачем? – спросите вы. А затем, что как минимум половина этих средств обратно к правителю и вернется, вот только уйдет это добро из казны общественной, а попадет в берлогу частную. Хотя русло это лесу тому нужно было как зайцу пятая нога. Так вот. К чему это я? Опять заносит…. Ах да!.. В общем, леший был еще той скотиной…. И ну его, а то глядишь, долбанет опять кто-нибудь дрыном по башке, наорет чего с перепугу, не ровен час и под раздачу попасть можно…

Леший сделал паузу, наслаждаясь страхом, производимым на лесных обитателей и соседей-правителей, медленно измерил взглядом присутствующих и продолжил:

– Значится так, элита лесная, очень скоро в нашем лесу звери будут выбирать нового правителя, то есть меня, на следующий срок. Ну да здесь-то все понятно – проголосуют как надо.

– А если не проголосуют? – спросил леший с соседних территорий.

– Филолог… – зло сказал оратор, ища глазами дрын. – А если не проголосуют как надо, тогда посчитают правильно. Но мое зверье, проживающее на ваших территориях, тоже примет участие в этом, с позволения сказать, демократическом действе под названием выборы. Так вот, я очень надеюсь… Повторяю: очень, очень надеюсь, что зверье сделает правильный и единственно возможный выбор, то есть – меня… Безусловно, я не могу настаивать, но если хоть одна скотина на ваших землях проголосует не за меня – спрошу с каждого лично… Жестко… И с пристрастием… Бошки пооткручиваю… Лапы повыдергаю… Порву и выпотрошу… – леший выдохнул, убрал злобное выражение морды и, созерцая произведенный на собравшихся эффект, миролюбиво закончил, – ну и все такое… Всем понятно?

Зверье притихло и закивало, как по команде.

«Боятся, – подумал про себя леший, – вот я молодец: и сильный, и умный, и вообще… А в щенячестве-то чахлым был и чмошным, каждая скотина норовила обидеть… И обижала. Особенно еж! Вот зараза такая! Как я про него забыл?» – и сделал знак главному волчаре, заглядывающему ему в пасть.

Волчара на полусогнутых бросился к кормильцу.

– Найди мне ежа, – шепотом сказал оратор.

– Какого? – не понял волчара.

– Того, который мой ровестник…

– Понял, сделаем. А что потом?

– На разрыв.

– В смысле – сначала найти, а уж затем порвать?

– В смысле – порвать. Меня интересует конечный результат, а там как хотите… Хотите – ищите, потом рвите, а хотите – сначала рвите, а уж потом ищите. Но – порвать колючку именем революции!

– Какой революции?

– Да хоть французской…

С к а з о ч н и к: Была у людей такая революция… Там еще куча дворняг порвала большое количество породистых с родословной… Бойня была еще та… Зато теперь всю эту смуту двуногие отмечают как национальный праздник – такие вот они нелогичные существа, эти люди… Ой, что-то я опять заигрался… Забыл, понимаете ли, что мы, сказочники, к людям имеем самое что ни на есть непосредственное отношение, хоть, возможно, и относимся не к лучшим их представителям. И, понятное дело, тоже отмечаем огромное количество идиотских праздников.

В общем, решив все территориальные, а точнее – шкурные вопросы, избранники звериные предались тому, что умели делать лучше всего – оттопыру по полной. Занятию этому правители отдавались полностью и без остатка, то есть – начинали раньше, а заканчивали позже; упивались, унюхивались и уедались, утанцовывались, упрыгивались и укочевряживались; и это – еще не говоря о кикиморах и белках, ибо то, что с ними вытворяла эта, с позволения сказать, элита, стыдно пересказывать даже такому придумщику, как ваш нудный сказочник.

Правитель-бегемот подналегал на медок, так как кикиморы после вылаканного интересовали его исключительно как элементы интерьера; правитель, называемый медведем, западал на кикимор и танцы, ибо пить эта скотина не умела вообще; плюшевый медведь унюхивался жженой коноплей и сушеной маковой росой; картофельный – и пил, и нюхал; зато страшила успевал везде: и пил, и нюхал, и с кикиморами, и тосты длинные о настоящей дружбе, и все такое. И только леший приглашавшей стороны наблюдал за всем этим развратом из укромного местечка, фиксируя всех и все. Вот она, школа!

XII

Несколько дней после примирения кабанов прошли в братаниях с понаехавшим зверьем. Малыши слушали рассказы старых вояк, которые, увлеченные воспоминаниями, частенько выдавали желаемое за действительное, отчего менялся не только смысл повествуемых событий, но и зачастую искажались известные исторические факты. Однако зверье, уставшее от шакальего вранья, изливаемого на головы лесных обитателей каркающими созданиями, верило в эти бесхитростные и наивные придумки, до самых краев наполненные давно забытым романтизмом. И вот, когда все истории были пересказаны по несколько раз, а благодарные слушатели могли без усилий продолжить любой из эпизодов, жизнь на поляне постепенно возвратилась к своему размеренному ритму. Малыши бестолково резвились, бегая, кувыркаясь и прыгая. Их мамаши суетно хлопотали по хозяйству, что-то добывая, обеспечивая и улучшая. И только сильная часть кабаньей стаи сосредоточенно валялась на травке, набираясь сил и обсуждая глобальные вопросы политического устройства леса – ну, типа, объявлять войну соседям или нет. В общем, все были заняты своим…

С к а з о ч н и к: …

А-у-у, сказочник!.. Уснул, что ли?..

С к а з о ч н и к: Да нет, не сплю я… Просто… опять ощутил себя кабаном… Прям напасть какая-то… Обидно, да…

Как-то вечером, когда солнышко садилось за пригорок, заливая своим теплым светом поляну, старый кабан и шакаленок валялись под сосенкой, созерцая это волшебное явление:

– Здоровски, – с восхищением выпалил шакаленок.

– Ну, да, – многозначительно резюмировал кабан.

– Красиво, – не успокаивался носатый.

– А то, – все так же лаконично ответствовал кабан.

– А у вас здесь всегда так красиво?

– Угу…

– Меня сейчас просто всего вывернет наизнанку от впечатлений! Почему у нас такой красоты нет? А, дядя кабан?

– Да есть ее у вас, просто вы не находите времени так вот растянутся под сосенкой и даром любоваться вещами, за которые абсолютно не надо платить шишками.

– Почему это, у меня времени много бывает, я ведь еще не взрослый, чтобы глупостями всякими заниматься – ну там, шишки копить или провизию заготавливать. Но все равно ничего подобного в нашем лесу не видывал.

– Послушай, щенок, то, что ты взрослой ерундой не занимаешься, еще не значит, что ты в принципе ею не занимаешься…

– Как это?

– А так это, – перекривил собеседника кабан. – Это ты со мной, стариком, пузом кверху валяешься, так как на голове ходить я компанию уже не составлю. А стоит оставить тебя наедине с одногодками – и пиши пропало, вы не только друг друга, а и света белого видеть не будете. Так вот.

– А почему?

– Да потому, животное, что этот мир устроен неким чудесным образом: в молодости нас прет от любознательности, дури и неиссякаемой энергии, позднее – от гормонов, бьющих по мозгам или той части тела, где они должны находиться; затем – вообще непонятно, от чего, и только когда клыки и все остальные части тела перестают чесаться – вдруг начинаешь замечать все прелести окружающего тебя леса. Вот если бы звери научились раньше обращать внимание на всю эту красоту, может, и не носились бы сломя голову в поисках шишек и приключений на известную часть звериной туши, может, стали бы терпимее друг к другу, ну и все такое.

Шакаленок слушал исповедь кабана с открытой пастью, ибо то, что он говорил, было действительно больше похоже на исповедь, нежели на бред засыпающей зверюги.

– Ну вы, дядя кабан, и завернули! Даже дед мой хитрозадый, и то не всегда так завертывал! И где вы только витиеватости столько понахватались?

– Поживешь с мое – еще не того подцепишь! Я вот как-то ягодок неизвестных с голодухи нажрался, так потом пол-леса пометил. Ты только представь – не хочу, а мечу… Даже больше скажу: хочу не метить, а все равно мечу! Ух, я тогда так все наметил, так наметил!..Слушай, а к чему я все это рассказывал?

– Не знаю, я только спросил, где вы витиеватости набрались.

– Кого, говоришь, я набрался?

– Витиеватости…

– А-а-а, – многозначительно протянул кабан, – понятно.

Оба замолчали, видимо, осознав бесполезность дальнейшего развития темы, и с умилением уставились на закат. Когда солнышко окончательно спряталось за возвышенностью, шакаленок прервал затянувшуюся паузу:

– Дядь кабан, а все-таки: где мы Льва-то искать будем? А?

– Ты, животина чужелесная, не суетись. Вот вернется котяра с моим старым другом, так он что-нибудь да придумает – знаешь, какой котище умнющий?

– Какой?

– Ну, шибко умный. Он даже недавно хитроплета-то нашего на шишки нагрел, а тот, как говорится, не лыком делан…

– Дядя кабан, надо говорить «не лыком шит».

– Ай, да какая разница! Ты ведь меня понял, а это – главное.

– А когда они вернутся?

– Ну, когда-то точно вернутся, хотя обещали сегодня.

– Мы, кабаны, в отличие от людей, за базар отвечаем, – послышался голос откуда-то из-за спины.

Разомлевшие зверушки аж подпрыгнули от неожиданности – сзади них стояла сладкая парочка котяче-кабаньей наружности. Не успел старый кабан отойти от шока внезапного появления гулеванов, как шакаленок уже сыпал вопросами:

– А где вы все это время были? А куда бродили? А кто такой базар и чего ему надо отвечать? А что он спросит? А когда спросит?

– Где мы были – сейчас отдышимся и расскажем. А базаром у людей называют слово. Соответственно, ответить за базар обозначает сдержать данное слово.

– А они чего, не могут просто так это сказать, обязательно надо все переиначивать? – не понял шакаленок.

– Ну почему же не могут? Могут, – ответил кот. – Вот только так, по-простому, все могут, а чтобы выпендриться – надо как-то покуражиться, вот двуногие и придумывают каждый свою феню…

– Кого придумывают двуногие? Какую такую феню? Да и вообще, кто она такая?

Кот снисходительно взглянул на собеседника и смекнув, что каждый последующий ответ будет порождать тысячи любопытных вопросов, технично перевел разговор в иное русло:

– А давайте-ка я лучше расскажу, куда и зачем мы ходили.

– А давайте, – быстро согласился щенок.

– А ходили мы, значит, с моим другом кабаном, по разного рода тусовочным местам да о Льве расспрашивали.

– И?

– Так вот получается, что есть такая зверюга.

– Что, прямо здесь, в лесу? – аж подпрыгнул шакаленок.

– Да нет, он, ну, как бы это правильно сказать, он вообще есть… То есть я хотел сказать, что он кругом… Его то там, то сям разные зверушки видывали… Он как привидение – то появляется, то исчезает, а то и не появляясь вовсе присутствует в разных местах, да делишки свои Львиные поделывает.

– А как это – не появляясь, присутствует? – не понял щенок.

– Я пока сам не все понимаю, но из того, что о нем узнал, мне определенно эта зверюга нравится. Так получается, что он – как я: бродит, где вздумается да чудит, как сам того пожелает, и делает это с большим чувством юмора. И, насколько я понял, все вокруг происходит исключительно по его воле.

– Как это, как это? – ничегошеньки не понимая, ерзал шакаленок.

– Если верить одному старому ежу, то посадка нерпы в срамную яму и есть один из его приколов.

– А в чем же прикол? – не понял кабан, подсаживаясь к своему другу шакаленку.

– Думаю, вы себе даже представить не можете, сколько эта скотина шишек из лесной казны умыкнула…

– Да все об этом знают… – резонно заметил кабан.

– Все об этом только догадываются, а вот Лев, получается, точно знает – где и сколько.

– И?! – хором спросили слушатели.

– И все…

Звери моргали глазенками и пялились то друг на друга, то на довольного кота и его веселого друга.

– Я его щас прибью, – просто и как бы в никуда сказал, поднимаясь, старый кабан.

– Тихо, тихо, угомонись… Лев все правильно рассчитал: животина шишек набралась мульярдами и думает себе: вот теперь как заживу на широкую лапу… А не тут-то было: ее за шиворот – и в яму, вшей кормить. Помните, как она визжала, брызгала слюной, рычала, а ее все равно взяли и упаковали, да еще по следу украденных шишек волков пустили.

– Так ей, скотине, и надо, – буркнул котячий друзяка, – будет знать, как зверье обворовывать.

– Тоже мне борец за справедливость выискался, – сказал старый кабан, – сами-то сколько зверушек на шишки облегчили? А?

– Ну, ты сравнил… Где мы, а где – нерпа. Мы по сравнению с этой скотиной шелуху от шишек по карманам тырили. И потом – шишки нам звери сами отдавали, по собственной воле…

– Так уж и по собственной воле?

– Ну, безусловно, не без усилий с нашей стороны. Правда, котяра?

– Да, точно-с так. Я даже больше скажу: те усилия, которые ваши покорные слуги прилагают для добывания средств на пропитание, зачастую сродни титаническому труду. Мутить, знаете ли, с каждым годом становится все труднее и труднее. Зверье уже не такое доверчивое – то ли потому, что умней стало, то ли потому, что шишек у зверьков все меньше и меньше, так как шакало-медвежий тандем своими экспериментами скоро весь лес по миру пустит. В общем, мутить стало настолько тяжело, что мне иногда кажется, будто полученные шишки мы с моим другом кабаном просто-напросто зарабатываем.

Зверье заржало, захрюкало и затявкало. Шакаленок смеялся вместе со всеми, так до конца и не понимая смысла веселья:

– А вы не пробовали шишки просто зарабатывать? – спросил он.

Все присутствующие замолчали. Быстрее всех из ступора вышел кот, хитро прищурился, облизнулся и направился к любопытному щенку, не забыв по пути отвесить плюху другу кабану:

– Видишь ли, любопытная шакалья морда, мы с моим другом кабаном уже не так молоды, чтобы менять сложившийся жизненный уклад. А годы, проведенные в борьбе за шишки и желуди, с последующей безвозвратной потерей здоровья в моменты инвестирования этих самых шишек в разного рода области лесной экономики, преимущественно развлекательные, настолько истощили наши жизненные силы, что задумываться об изменении способов обогащения, равно как и сложившихся стереотипов, сейчас – по понятным причинам – не приходится.

Пасти разинули все, даже закадычный друг кота:

– Ну, котяра, ну завернул, – сказал он.

– А то! – гордо ответствовал полосатый.

– Вот сколько тебя знаю, а все равно каждый раз – как наново…

– Что – наново? – не понял кот.

– Ну, все… Каждый раз, понимаешь, Версаль…

– Что?! – опять не понял кот.

– Ну, в общем, ты – красава, котяра…

– А!.. Ты в этом смысле… Ну конечно, я – красава…

– Да, дядя кот! – восторженно выпалил шакаленок. – Даже мой хитрющий дед – и тот не всегда так завернуть может: громко, красиво, витиевато – и ничегошеньки не ясно. Я ничего не понял, – хохотнул он, – вот, вроде бы, по-звериному говорите, вроде и слова все знаю, а в толк не возьму.

– Ну, твоему предку еще учиться и учиться, он ведь никогда не нуждался по-настоящему, а у меня еще та школа была… Его учителя учили, а меня – жизнь звериная. И потом, я до сих пор не знаю, как дожил до столь преклонных годов и пока жив-здоров.

– А что, у вас проблемы со здоровьем, дядя кот? – тут же встрял шакаленок.

– Скажем так: они могли быть, если бы не мой бедовый сотоварищ… Несколько раз он меня спасал, несколько раз меня из-за него чуть не прибили, а пару раз он лично из меня душу вытряхнуть пытался… А? Чего молчишь, скотина толстошкурая?

– А я чего? – глупо улыбнулся кабан. – Я – ничего, ты тогда сам первый начал. Тока я тебя, котяра, ни за что не прибил бы. Так, придушил бы немного и отпустил. Потому как люблю я эту усато-полосатую тварь! – сказал кабан, и как прыгнет на кота, заключая поверженного зверюгу в свои объятия, больше напоминающие тиски.

Кот только кряхтел и дергался.

– Дядя кот, – никак не унимался шакаленок, – а вы хотели когда-либо расстаться со своим другом кабаном?

Кот, казалось, не слышавший вопроса, с трудом высвободился из жарких объятий своего друга и уставился куда-то мимо зверей.

– Расстаться? Ну, нет, расстаться… Расстаться не хотел, это точно. Убить хотел. И не раз. А расстаться – никогда. Привык я к нему. Сильно. Да и меняться уже поздно.

– А почему меняться поздно? – никак не унимался щенок.

Кот, в очередной раз почувствовав, что еще пару вопросов, и он вообще забудет, зачем пришел, попытался вернуть заведенный в дебри разговор в прежнее русло:

– А давайте-ка мы для начала закончим разговор о Льве, – быстро, пока щенок не успел в очередной раз открыть пасть, муркнул котяра.

– А давайте закончим, – тут же подхватил шакаленок.

– Так вот, я так думаю, что нам не Льва надо искать, а создать ситуацию, когда он сам появится.

– Ой как интересно! – не мог сдержаться щенок. – А как это – «создать ситуацию»?

– А это когда мы чего-то специально утворим, после чего царь звериный и появится.

– А чего творить-то будем? – с опаской спросил друг щенка.

– Ну, чего-то точно будем, вот только чего – я пока не придумал.

– Котяра – красава, – вставил кабан, – котяра обязательно что-нибудь придумает. Правда, полосатый?

– Ну, конечно, придумаю! Завтра… Наверное… Может быть… Тут хорошо подумать надо.

– Ну, так ты и думай, – опять вставил кабан, – у тебя вон ума – семь пятниц на неделе…

– Палата, неуч, – ответил усатый, отвесив кабану подзатыльник.

– Какая палата? При чем здесь палата?

– «Ума палата»…

– И что?

– Да не что… Правильно будет не «ума семь пятниц на неделе», а «ума палата». Понял?

– Наверное, – почесал башку о сосенку кабан.

– Ну вот, наконец разобрались. А пока предлагаю разойтись и окунуться в мир грез, похрючив где-нибудь под кустом. Утро вечера, как говорится….

– Всему голова, – довольный своей догадливостью, вставил кабан…

Кот взглянул на друга, открыл пасть, но, немного подумав, не стал бросаться в диспут, а махнув лапой, просто ответил:

– Ну, можно и так сказать.

Звери стали выбирать места для ночлега, а кот подошел к старому кабану и тихо, чтобы никто не слышал, сказал:

– Послушай меня, старая морда… Не нравится мне, как на тебя твое стадо пялится… Не замышляют ли чего?!

– С чего ты взял?

– Мы, шакалы, бойцы, конечно, не очень… Зато место, из которого хвост растет, довольно хорошо у нас чувствует опасность… Не раз спасало мою усатую морду. В общем, не нравится мне, как твои кабаны по кустам шушукаются да группками собираются. Того и гляди, надумают тебе замену найти.

– Захотят поменять – пущай себе меняют, я за пенек особо держаться не стану.

– Это я и без тебя знаю, но ты пойми, голова два уха: большинство кабанов поддерживают своего предводителя, а потому рассчитывать, что на лесном сборище большинство проголосует не за тебя, глупо…

– И? – не понял намека кабан.

– Соображай, бронелобая твоя башка: если большинство на твоей стороне, то и заменить предводителя получится, только когда ты издохнешь.

– И?! – опять ничего не понял кабан.

– Ладно, намекну прямым текстом… Если тебя прибить, то и вакансия получается не занятой.

– А-а-а, – протянул кабан, – вон ты куда клонишь… Вон оно как выходит-то… А я все никак в башку взять не мог: чего это отщепенцы из моего стада кучкуются… А они, значит, смуту затеять решили. Может, им сразу кишки выпустить? А, котяра?

– Тут я тебе не советчик. Предупредить – предупредил, а дальше поступай, как сочтешь нужным, нравы своих сородичей получше моего знаешь. Вот и мозгуй… Пошел я, в общем, спокойной тебе ночи.

– Да, полосатый, это ты мне загадку на всю ночь намяукал – попробуй теперь заснуть. Ну, да в любом случае – спасибо. И тебе тоже спокойной ночи.

Старый кабан еще немного посидел, созерцая шакаленка, мостившегося на ночлег, попытался обдумать услышанное от кота, но очень быстро оставил это бестолковое занятие, тряхнул башкой и улегся рядом со щенком. И снился им огромный луг, весь в ромашках, сочная молодая трава, дальняя дорога, да они вдвоем, идущие по этой дороге куда-то далеко-далеко.

С к а з о ч н и к: Старый кабан был отважной, сильной и благородной скотиной, а потому особо не заморачивался построением хитроумных планов и обдумыванием многоходовых комбинаций. Свои проблемы клыкастый всегда решал по мере их поступления – когда гром грянет.