Текст книги "Малыш"

Елена Лактионова
Малыш

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Прежде чем Малыша назвать Малышом, долго думали, как его вообще назвать?

Щенок жил на свете всего две недели. Он был черненький, будто смолой облитый, с коричневыми подпалинами на груди и лапах. Сначала хотели назвать Жучком – потому что черненький – или Мальчиком. Даже жребий тянули. Вытянули «Мальчика». Весь день называли Мальчиком. А потом бабушка сказала, что Мальчик почти то же, что Малыш, и предложила называть Малышом. Все согласились. Тем более, что щенок, когда вырастет, не обещал быть большим. Его с тем расчетом и взяли: бабушка Саша не любит больших собак.

А Олежка называл его по-своему: Кутик.

Когда дед Петр Григорьевич принёс его из гаража, где он провел первую ночь, и поставил на крыльцо, все его хорошенечко, наконец, рассмотрели. У щенка была симпатичная мордашка и маленький хвостик крючком, как у поросенка. Он смело переступил порог веранды, побежал уверенно, семеня лапками, и тут же сделал лужицу. Его не прогоняли, а только смеялись, и, немного погодя, он сделал еще одну лужицу.

Решили, что его сразу нужно приучать к месту, где была прежняя собака, и где будет постоянное место этой – у холодной уборной. Поставили туда консервную банку с молоком, принесли щенка и ткнули мордочкой в банку. Малыш жадно вылакал всё молоко и раздулся как шар.

Все согласились, что привязывать его, конечно, ещё рано: «он из ошейника-то выскочит».

И Малышу предоставили свободу.

Весь день он спал в летней комнате на облюбованных им рабочих брюках Петра Григорьевича, брошенных на пол. А когда бодрствовал, теребил, урча, найденную где-то кроличью шкурку, или прибегал на крыльцо.

Когда бабушка Саша выносила Малышу молоко, все сходились смотреть, как он ест. Стояли вокруг, Олежка близко-близко подсаживался на корточки – и улыбались.

– Он у нас будет маленьким, – мечтательно говорила бабушка Саша. – Нам сказали, его мама маленькая.

После выпитого молока Малыш никак не мог самостоятельно взобраться на высокий порог летней комнаты: мешал толстый живот. Он соскальзывал, падал, скулил, снова лез, и снова срывался. Все смеялись. Тогда Олежка помогал Малышу; Малыш добредал до своей подстилки, сваливался от изнеможения и усталости и тут же засыпал.

Порою, если помощи было не дождаться, после нескольких неудачных попыток взобраться в свою спальню, приходилось отменять послеобеденный сон и идти гулять восвояси, пока молоко не переварится и не опадёт живот.

– Ишь ты, – смеялась бабушка Саша, – прям барином живет: тут у него столовая, в летней комнате – спальня, а на крыльце – гостиная.

Олежка несколько раз за день прибегал смотреть, как щенок спит. Он осторожно, чтобы не разбудить, подкрадывался к порогу, смотрел оттуда и одними губами шептал: «Ку-утик».

На ночь щенка оставляли в конуре. А чтобы не убегал, дедушка Петя сделал из сетки дверцу. Всю ночь Малыш спал спокойно, а утром начинал скулить, пока его не выпускали.

Однажды всю ночь лил дождь с ветром, и у Малыша в конуре намокла солома. Сам он продрог, и как только открыли дверцу, прибежал на крыльцо и, поскуливая, стал жаться к двери. Он был весь мокрый и дрожал от холода.

Бабушка дала ему теплого супа здесь же, на крыльце, а потом Олежка с мамой отнесли его в летнюю комнату и уложили, замотав тряпками так, что блестел лишь нос, да сверкали чёрные глаза.

К обеду Малыш отоспался, отогрелся и повеселел. Над ним сжалились и не стали больше закрывать на ночь в конуре, а постелили на крыльце, загородив от ветра и дождя коробками. Кормить тоже стали здесь же.

«Маленький еще», – опять решили все.

Малыш поселился на крыльце. Тем более, что в летнюю комнату для него путь был заказан: несколько раз Малыш там гадил, и порог заставили высокой доской. И на веранду Малыша не пускали: «Нечего приучать к комнате, – строго сказала бабушка Саша. – Это будет дворовая собака».

И когда Малыш пытался забежать на веранду, ему громко говорили: «Нельзя!» и выносили снова на крыльцо, за тюлевую занавеску. Малыш недоуменно оглядывался, не понимая, почему это вдруг некоторые места для него превратились в запретные?

Оставалась, правда, еще одна лазейка – в Большой Мир: Малыш повадился бегать на улицу. Шмыгал в щель между воротами и калиткой – и был таков. Несколько раз Олежка находил его то в кустах у дороги, то за соседскими сараями. Тогда щель прикрыли доской и привалили булыжником. Малыш тыкался носом в колючую доску, обнюхивал холодный булыжник и с тоской смотрел за ворота, где были такие интересные кусты, а еще интереснее было за соседскими сараями.

Путь в Большой Мир тоже оказался почему-то отрезан.

По вечерам Малыш сидел на темном крыльце и смотрел, как на ярко освещенной веранде жили люди. Этот мир был не для собак. Там ходили, разговаривали, смеялись, оттуда так вкусно пахло, и было весело. Малыш сидел за порогом и смотрел, смотрел… Его черный силуэт с острыми ушами четко вырисовывался на тюлевой занавеске…

В один вечер щенок пропал. Обшарили весь двор, Олежка облазил все ближайшие кусты, сараи и канавы, но Малыша не было.

– Да не мог он на улицу убежать, – говорил дед. – Я очень хорошо щель загородил.

Ещё раз обыскали двор, летнюю комнату. Щенок исчез.

До позднего вечера Олежка с мамой ходили далеко по улице, зовя: «Малыш! Малыш!

...

конец ознакомительного фрагмента