Текст книги "Страсть и скандал"

Глава 11

Но Томас никому ничего не сказал. Берег свою тайну – ревностнее, чем берег Катриону Роуэн. Он ничего не сказал и ей.

Это было ошибкой. Серьезной ошибкой. Потому что сейчас она сидела в детской Уимбурна едва ли в десяти футах от Томаса, глядя на него удивленно и враждебно, будто он был изъеденным проказой факиром, просящим милостыню у ее порога. Отказывалась впускать его в свою налаженную, накрахмаленную до чопорности жизнь. Не доверяла ему – она научилась никому не доверять. Более того – собиралась бежать даже сейчас.

– Умоляю простить меня, миледи. – Катриона встала, схватившись за спинку своего стула. – Утро выдалось трудным, ваша светлость. Я хотела бы проведать детей, а потом, возможно, немного отдохнуть.

Но Томас не собирался давать ей передышку – и без того уже опоздал. Сколько сил потрачено напрасно! Сколько времени потеряно. За окнами ослепительно яркое утро уже начинало блекнуть, переходя в долгий серый день, какой английская погода помнилась ему со времен детства. На горизонте собиралась густая серая пелена – начинали наползать чернеющие тучи. Приближалась гроза.

Гроза могла помочь его плану. Дождь намочит порох и погонит охотников – и мерзавцев с пистолетами – домой, под крышу. Заодно проливной дождь удержит и ее от побега. Возможно. Она была напугана, но исполнена решимости, – сочетание в самый раз для подвигов.

Сейчас Катриона была спокойна. Бледная, бесцветная точно небо, – отличная маскировка, чтобы притвориться служанкой. Это его тревожило. С какой скоростью она была готова стереть малейшие признаки, выдававшие силу ее характера! Она вовсе не создана для унылого лакейского существования. Цвет и смена настроений – вот для чего создала ее природа. Для того, чтобы жить в полную силу. Не для того, чтобы хоронить себя заживо в бесконечной английской серости.

– Разумеется. – Уступая просьбе Кэт, Кассандра была само сочувствие. – Действительно, утомительный выдался день. Мы оставим вас, отдыхайте! Однако благодарю, что сначала вы решили навестить детей и лишь затем удалиться к себе. Так что они сами узнают, что с вами все в порядке.

– О да, миледи. Я хотела бы идти прямо сейчас.

Ее очевидная тревога за детей брата казалась очень правдоподобной и идущей от самого сердца. Еще одна семья с детьми заменила ей ее собственную.

– Тогда мы вас оставим. – Кассандра встала, но затем порывисто бросилась к Кэт и торопливо поцеловала в лоб. – Вы нам очень дороги, мисс Кейтс. Умоляю, не забывайте об этом.

– Благодарю, миледи. – Глаза Кэт предательски блеснули, но она быстро спрятала волнение за безмятежной улыбкой.

– Томас? – Кассандра переключилась на него. – Позволь, я покажу тебе твою комнату. Уверена, ты хочешь отдохнуть с дороги и… после сюрпризов сегодняшнего дня. Тебе нужно вымыться и привести себя в порядок.

Разумное предложение, но Томас уже отказался внимать голосу разума. Он не двинулся, по-прежнему стоя в дверях. Не сводил взгляда с Кэт. Пытался разглядеть, что скрывается за маской спокойствия. Хотел понять причину ее страха и отчаяния, ее глупой решимости. Искал…

Что он искал? Некий признак, что она – несмотря на застегнутую на все пуговицы, накрахмаленную до хруста чопорность, благопристойные манеры и беспричинный страх – все еще любит его?

Он так был уверен в Катрионе, в ее любви! Так уверен, что она любила его тогда, несмотря на потери и опасности. Именно это толкало его вперед в годы поисков и отчаянной, горькой тоски. Она любила его, а он любил ее.

Но однажды Катриона уже отказалась от него. Он как-то умудрялся забывать этот неудобный факт, потому что забывчивость служила последним оплотом, что спасал от сомнений, терзавших его в ночную пору, прокрадываясь в беззащитные уголки его души. Сомнений, которые порождали тайные страхи, – что, если он совершенно и непоправимо ошибался?

Что, если она его не выбирала? Что, если с самого начала была честолюбива, разыгрывая его, как карту, против мерзавца Беркстеда? Что, если никогда не собиралась к нему вернуться или сделать так, чтобы ее нашли?

Что, если она оттолкнула его и сказала «не прикасайтесь ко мне» всерьез?

– Томас? – снова подала голос его невестка. – У нас было более чем достаточно переживаний для одного дня. Оставим мисс Кейтс в покое.

Но Томас не планировал спокойного, вежливого или просто благопристойного ухода. Хватит с него благопристойности. И он, напротив, шагнул в комнату.

– Если не возражаешь, я хотел бы спокойно побеседовать с мисс Кейтс.

– Но я возражаю, – возмутилась Кассандра. – И мисс Кейтс ясно выразила свое несогласие. – Его на удивление упрямая невестка по-прежнему демонстрировала изумление его наглостью и твердокаменную стойкость собственной позиции, стоя напротив него так, будто могла удержать Томаса на месте силой своего утонченного презрения. – Уверена, ты достаточно вырос и тебе не требуются уроки манер – как именно джентльмену надлежит вести себя с молодой леди.

Но Томас сделал вид, что выговор невестки пролетел мимо его ушей.

– Кэт. – Он говорил так, словно они были одни, вкладывая в тихие слова годы своих пустых сожалений. – Я бы хотел поговорить с тобой. Пожалуйста. – Маленькая уступка вежливости. Он хотел показать, что будет вести себя пристойно, если уж не достойно.

Кэт смотрела упрямо и чуть ли не с вызовом, как будто предпочла бы делать что угодно, только не говорить с Томасом. Но возможно, она услышала мольбу и решимость в его голосе, потому что наконец грациозно склонила голову перед неизбежным.

– Хорошо, миледи. Я поговорю с мистером Джеллико.

– Что ж, хорошо. – Кассандра снова села, намереваясь сыграть роль заботливой компаньонки.

– Наедине. – Томас пытался говорить без воинственности в голосе, но это было почти невозможно. Он начинал терять терпение, и положение становилось просто опасным. Он хотел так или иначе решить дело с Кэт, и мысль о том, что он, возможно, потерпит поражение, начинала казаться ему невыносимой.

Что, черт возьми, станет он делать с самим собой, если не удастся ее вразумить? Если он не сможет убедить ее в своей любви? Эта мысль раздирала ему грудь.

– Разумеется, нет, – настаивала Кассандра. – Это будет неприлично, и я окажу плохую услугу и тебе, и ей, если оставлю вас одних. Обед может подождать.

Томас провел ладонью по бакенбардам, которые уже начинали покрывать его скулы, затем по коротко стриженным, по английской моде, волосам. Словно хотел напомнить себе об английской благовоспитанности и терпении. Напрасно! Да и положение требовало отнюдь не английской осторожности и сдержанности. Оно просто взывало к уловкам хитрого кочевника из Пенджаба!

Он строго воззрился на свою невестку из-под нахмуренных бровей.

– Кассандра, я вполне могу схватить тебя в охапку и выставить из комнаты силой. Но я предпочел бы этого не делать. Клянусь, что не встану с этого стула. – Он указал на стул с прямой спинкой, стоящий в противоположном от Кэт углу. – Прошу, позволь только поговорить с мисс Кейтс, всего несколько минут, о вещах исключительно личного характера.

Кассандра чуть не ахнула от возмущения – даже его уступка не могла смягчить явную угрозу.

В другом углу комнаты Кэт не произнесла ни звука. Но она смотрела настороженно, меряя его взглядом точно снимающий мерку гробовщик. Однако, что бы она в нем ни увидела, это помогло ей принять решение.

– Думаю, ваша светлость, так будет лучше всего. Может быть, нам стоит оставить дверь открытой и няня Гейнор сможет с нами посидеть?

– Наедине, Кэт, – напомнил Томас.

Кэт нетерпеливо хмыкнула.

– Мистер Джеллико, няня Гейнор стара, как бабушка Мафусаила, и глуха, как расстроенное пианино. – Она казалась усталой и немного сбитой с толку. Как будто постоянное столкновение воспоминаний и реальности истощило ее силы – точно так же как истощило его самого.

– Расстроенное пианино? – Он невольно улыбнулся. Даже теперь, живя в замкнутом пространстве имения брата, облачившись в серое, она сохранила способность видеть мир не так, как другие.

– Я настаиваю, мистер Джеллико, что ее присутствие отвечает правилам приличия и поможет мне сохранить репутацию, – а ведь это все, что у меня есть. Не так ли, миледи?

Кассандра уступила, но такой недовольной эту элегантную даму Томас никогда не видел.

– Полагаю, да.

Томас не собирался ждать, пока его невестка передумает.

– Отлично. Иди. – Он, конечно, не сделал того, что обещал: не выставил ее из комнаты силой, – а поступил мягче: положил руки ей на нежные плечи и очень решительно подтолкнул к двери. – Мы дождемся няню Гейнор, – сказал он бесстрастно. И решительно закрыл дверь прямо перед носом изумленной невестки.

– Мистер Джеллико! – Судя по тону, Кэт уже жалела, что уступила его просьбе. Впрочем, возможно, она просто раздувала остывшие угли своего пылкого гнева?

Отлично. Она всегда была великолепна в гневе. Томас крепко держал дергающуюся дверную ручку, потому что Кассандра пыталась открыть дверь с другой стороны – замка в дверях детской не было, – и попытался еще немного подзадорить Кэт.

– Не кажется ли тебе, что теперь, когда мы одни, ты могла бы называть меня по имени?

– Нет, – тихо, но твердо сказала Кэт. – Или вы хотите, мистер Джеллико, чтобы я называла вас Танвиром Сингхом, потому что именно этого мужчину я знала – или мне казалось, что знала. И мы не одни, – добавила она яростным шепотом. – Леди Джеффри все еще слышит нас.

– Я сказал ей – всем им сказал, – что мы знакомы.

Из-за двери донесся сердитый крик Кассандры:

– Да хоть бы ты был помолвлен, Томас! Каким бы близким ни было твое знакомство с молодой леди, не следует искать уединения с ней! Джентльмен так не поступает.

Томас не ответил. Он не сводил глаз с Кэт. Взгляд его смягчился, а уголок рта приподнялся в улыбке – на нее это всегда действовало неотразимо.

– Полагаешь, нам стоит ей сообщить, что я отнюдь не джентльмен?

– Полагаю, она уже знает. – В этом дерзком ответе, несмотря на его сухость и чопорность, все же чувствовалась колкость. Гранатовая сладость упорно просачивалась сквозь все слои ее унылой серой оболочки. Проблеск грустного юмора давал ему если не надежду, то по крайней мере вдохновлял на продолжение.

Но за дверью, в коридоре, Кассандра прилагала все усилия к тому, чтобы его обескуражить.

– Если вы не откроете дверь сию же секунду, я приведу Джеймса, – пригрозила она. – И твоего отца, Томас, если это единственный способ заставить тебя быть джентльменом.

– Для этого нужно куда больше, – ответил он, тем не менее продолжая улыбаться Кэт. Потому что смотреть на нее было чертовски приятно – серое платье, унылые темные волосы и все прочее.

Прикусив язык, Катриона сумела устоять перед его дерзкой попыткой очаровать ее и отступила в дальний угол гостиной, как будто хотела держать дистанцию – и в прямом, и в буквальном смысле – как можно большую.

Томас был готов уважить ее желание. Некоторое время он оставался на месте, навалившись на дверь всей тяжестью своего тела и прислушиваясь – до тех пор пока быстрые легкие шаги рассерженной Кассандры не застучали по ступенькам лестницы. По его расчетам, у него от пяти до двадцати минут наедине с Кэт, прежде чем на этой самой лестнице не послышатся шаги брата. Брат или вмешается в разговор, или просто выбросит его из дому. Как сказал Джеймс, леди Джеффри исключительно ценит мисс Кейтс. Очевидно, леди Джеффри заодно предоставит мисс Кейтс и исключительную защиту.

Поскольку этот тет-а-тет станет, вероятно, его единственной возможностью поговорить с Кэт в ее естественном окружении, то есть в виде мисс Анны Кейтс, Томас не спеша двинулся по гостиной, бросив взгляд в открытую дверь классной комнаты. Будто хотел выведать все тайны Кэт у предметов, которые окружали ее в повседневной жизни.

Беглый осмотр удивил – подобных этим детской и классной он еще никогда не видел. У него самого таких не было, а ведь он рос особенным ребенком, будучи сыном графа, и учителя у него были самые лучшие. Одна стена была целиком заставлена книжными шкафами; их содержимое поражало разнообразием. Томас отметил, что книги были расставлены тематически. Естественная история, например, отдельно от беллетристики. На просторных открытых полках располагались разнообразные экспонаты вымерших и ныне живущих организмов. Прочее пространство стен, как и обратная сторона подвижной грифельной доски, было занято рисунками, графиками и картами. Огромная стеклянная ваза служила домом для группы головастиков, в другой помещались темные пятнистые тритоны. На солнечном окне висела клетка, такая нарядная, словно взята прямо из зенаны какого-нибудь магараджи вместе с полудюжиной попугайчиков-неразлучников. Сейчас, однако, в клетке обитало полусонное семейство полевых мышей. Ничего подобного он никогда не видел!

И все это было результатом трудов мисс Анны Кейтс. Как странно. Как удивительно.

Хотя что же тут удивительного? Возможно, то же самое она делала в Индии для детей Саммерса. Она все время вывозила их на прогулки, навстречу приключениям. То и дело останавливалась, чтобы сорвать цветок, поймать какое-нибудь насекомое. Если бы не дети, Танвиру Сингху не удавалось бы провести с девушкой столько времени. Но он мог лишь догадываться, какое существование она ведет за стенами резиденции. Насколько ему было известно, Катриона вполне могла держать в клетке хорька или зачарованную змею в огромной тростниковой корзине. Это его безмерно беспокоило – он, человек, в чью задачу входило выведывать и разгадывать тайны, которые люди предпочли бы держать за семью печатями, вдруг осознал, что знает о ней очень мало. Понял, что сам выдумал ее – свою богиню-воительницу с волосами цвета красного золота – в ущерб настоящей женщине, что скрывалась за невозмутимой внешностью.

– Катриона Роуэн, вы поразительная женщина.

Она хмыкнула, видимо, не желая с ним соглашаться.

– Что вас так поражает? «В прекрасном воспитанье исконного британца, в уме иль в непокорности»?

Философского вопроса Томас не ожидал.

– Не думаю, что самой сильной стороной для меня является ваша непокорность, однако…

– Нет. Это цитата из Стила.

Заметив его непонимающий взгляд, она пояснила:

– Ричард Стил, писатель восемнадцатого века. Его произведения печатают в «Татлере». Вы мало читаете.

И слегка покачала головой, закрыв глаза.

– Меня не было в Англии. – И в своем уме он не был, но это уже тема совершенно отдельного разговора – насчет его восхитительной одержимости, навязчивой погони за выдуманной богиней, которая вовсе не желала, чтобы ее преследовали.

Его попытка пошутить слегка смягчила суровую линию ее губ. И все же перед ним стояла гувернантка, а не богиня.

– Стил писал в начале прошлого века. А издания его сочинений были в библиотеке резиденции в Сахаранпуре. Какая разница, что вас не было в Англии.

– Зато большая разница для человека, ведущего кочевой образ жизни. Но я рад, что вы заговорили о резиденции в Сахаранпуре. – Он отошел от двери классной и медленно двинулся в сторону Кэт, стараясь не показать, что идет к ней. Но именно она была его целью.

И она раскусила его трюк.

– Мистер Джеллико! Вы обещали леди Джеффри, что не покинете вот этого кресла. – Она указала ему на злополучный предмет мебели.

– Я лгал. – Томас даже не обернулся.

– Ах да. – Рыжая бровь приподнялась, изящно выгибаясь в несомненной гримасе насмешливого презрения. – В этом вы мастер.

Его пронзила мимолетная боль брошенного ею справедливого укора – но он не возражал. По крайней мере они приближались к самой сути дела.

– Благодарю. Но ты не имела в виду сказать мне любезность, а я понял это именно так. Ведь ты сама изрядно поднаторела в искусстве лжи.

Но она отказывалась признать его правоту.

– Нет. Я не такая, как вы. Мне не сравниться с вами в ваших умениях. Я не могу разговаривать на сорока языках или понять, что человек лжет. Я не умею притворяться тем, кем в действительности не являюсь.

– Ты притворяешься мисс Анной Кейтс. – Он остановился возле полки, чтобы взять в руки раскрытую книгу поэзии Вальтера Скотта, прежде чем разрешить себе взглянуть на Кэт. – Точно так же и мне пришлось создать личность Танвира Сингха.

– Я не создавала новой личности – новой религии, новой жизни с новыми привычками и обычаями. Я не пытаюсь убедить людей, что совсем не та, за кого себя выдаю. Взяла лишь другое имя. Но сама я все та же. Всего лишь гувернантка, мистер Джеллико.

Он был уверен, что на этот раз Катриона назвала его настоящее имя лишь в напоминание самой себе. Чтобы воздвигнуть новый рубеж обороны. Но он был опытным воином и умел преодолевать самые высокие стены.

– Думаю, Кэт, что ты никогда не была просто гувернанткой.

– Не называйте меня так.

– Кэт, мы сейчас одни. Передо мной тебе не нужно разыгрывать роль мисс Анны Кейтс. Почему бы тебе просто не стать самой собой?

Взгляд, которым она его одарила, при всей своей невыразительности обжигал гневным огнем.

– Уж вам-то, мистер Джеллико, следует знать, что быть самим собой – тем, кем нравится быть, – это роскошь, которую могут позволить себе лишь избранные. Я к их числу не принадлежу.

Он ухватился за этот предлог.

– Да. Да, ты права. Как я не мог позволить себе роскошь быть самим собой в Сахаранпуре, с тобой. – Но увидев, как она тянется к оконному стеклу, чтобы проследить пальцем путь серебристой капли дождя, который уже вовсю стучал в окно, он встрепенулся, весь во власти инстинкта совсем другого рода. – Я бы держался подальше от окон, Кэт! – Он протянул к ней руку. – Твой стрелок, возможно, снайпер.

Она резко отпрянула.

– Снайпер? – Она недоуменно нахмурилась.

– Неужели это слово неизвестно начитанной гувернантке? – Ее молчание он принял за утвердительный ответ и пустился в объяснения: – Снайпер – это человек, стреляющий из засады. Меткий стрелок.

– Понятно. – Она приняла к сведению его слова, впитала своим поразительным умом. – Не думаю так.

Что-то в ее спокойном отрицании его предположения заставило Томаса насторожиться еще сильнее. По спине поползли мурашки. Он обошел кругом низкий стул, надеясь найти точку, откуда смог бы лучше видеть лицо Кэт, смутно видимое в неярком, блеклом послеполуденном свете. – Ты не веришь, что он может стрелять из укрытия, или твой стрелок – снайпер?

Она колебалась, устремив суровый оценивающий взгляд на его лицо, стараясь прочесть его мысли, прежде чем ответила:

– Второе.

Умница. Но неужели она знала? Неужели догадалась, кто это? Ему хотелось обнять ее, держать крепко и защищать в минуту прозрения – или тогда, когда придется ей сказать. Но когда он направился к ней, она снова отшатнулась, скользя вдоль книжных полок. Пыталась держать его на расстоянии.

– Почему ты так думаешь?

– Если он не попал в нас на лужайке, то это значит или его ружье не годилось для этой цели, или он очень скверный стрелок. В любом случае я не думаю, что он сумеет застрелить меня сквозь окно четвертого этажа, находясь отсюда на таком большом расстоянии. – Она махнула рукой в сторону безлюдной лужайки.

Томас не уступал ни пяди этого открытого пространства.

– Итак, ты признаешь, что стреляли в тебя?

Взгляд ее глаз, ее ясных серых глаз, впился в него снова оценивающе, как будто она пыталась решить, можно ли ему доверять. Смотрела на него именно так, как смотрел на нее он. Они кружили друг напротив друга, как два слона, медленно и не очень уверенно, взвивая хоботы, выжидая оплошности соперника.

– Ты была на лужайке одна. – Томас начал излагать суть дела. – Уходила от компании собравшихся, когда прогремел первый выстрел. То есть ты отошла далеко от всех нас. Я подбежал к тебе уже после первого выстрела.

Покачав головой, она дернула плечом, отвергая эту идею. Страшно было даже подумать о том, что могло тогда случиться. Чем могло бы обернуться! Катриона сделала судорожный выдох, и Томас было решил, что попал в цель. Что высокие стены ее крепости наконец дали трещину под его умелым натиском.

Но затем она спряталась за свои высокие стены и сказала:

– Думаю, мы никогда этого не узнаем.

– Нет, – возразил он немедленно. – Мы узнаем! Я узнаю. Я все выясню. Только об этом и думаю, и круг сужается. Это легко сделать, ведь между нами стоит один-единственный общий враг. Все прочие уже мертвы.

При этих словах она повернулась к нему.

– Нет. – Вот и все, что она сказала. Резкое, страстное отрицание. Смотрела на него – зловещая в своей непоколебимой, молчаливой неподвижности.

Теперь он полностью владел ее вниманием – ее отточенный ум был сосредоточен на нем. И он шагнул ближе, прежде чем заговорить.

– Должно быть, это лейтенант. Должно быть, Беркстед последовал за тобой сюда, Кэт. Больше никому не нужна твоя смерть.

Когда он произнес ненавистное имя, она снова прикрыла глаза, словно отгоняя от себя воспоминания о мерзавце. Но сразу же отмела его предположение:

– Ему не нужна моя смерть. Для этого нет причин. Я ему их не предоставила.

Он подошел еще на шаг ближе.

– Но ты признаешь, что это наверняка он – Беркстед?

– Нет. – Она отвернулась к окну, отметая его предположение. – Я не… Какое значение это имеет сейчас? С тех пор прошли годы.

Томас нутром чуял – Катриона не лжет. Просто скрывает что-то.

– Да, конечно, – согласился он. – Но у него была тысяча причин. И ты наверняка это знаешь. – Он сам догадывался, но то была догадка, результат двух лет раздумий, когда Томас только и делал, что перебирал все возможности, одну за другой. Впрочем, он не собирался дожидаться ее ответа – заранее знал, что она не станет отвечать. – Я думаю, Кэт, что ты лучше кого бы то ни было знаешь, что на самом деле произошло. И чем дольше ты носишь в себе эту правду, тем сильнее будет удар, который она тебе нанесет.

Она промолчала. Лицо ее было бледным и бесстрастным точно луна. Потом она отвернулась.

Но Томас был безжалостен.

– Что произошло, Кэт? Почему ты не сказала им, как было дело? Ты не стала защищаться. Просто исчезла, никому не сказав, что увидела в ту ночь в резиденции, когда ты побежала туда. Бог мой, я до сих пор вижу в кошмарных снах, как ты бросаешься в горящий дом, чтобы найти девочку. Когда ты бросилась туда за Алисой и… – Он бы закрыл глаза, если бы это помогло отогнать страшное видение. – Ты никому не сказала правды.

– Нет. – Она порывисто обернулась. Слово покинуло ее губы, как пуля покидает ствол ружья, и она протянула к нему руки, словно хотела отвратить его от этой абсурдной мысли. – Вы ошибаетесь. Алисы там не было. Никого там не было. Никого я не помню. Не помню. Не помню, и все!

Вот теперь Томас был уверен, что Кэт лжет напропалую. Зато она наконец оказалась вблизи от него. Достаточно близко, чтобы он снова мог видеть ее милое серьезное личико, открытое, доверчивое и берущее за душу. А еще очень испуганное – глаза потемнели от ужаса, который она больше не могла скрывать за маской чопорности.

Его снова охватило абсурдное желание схватить ее в объятия. Держать, защищать – любой ценой. Дотронуться до нее, провести рукой вдоль нежной линии скулы, перебирать волосы. Похоже, ему наконец удалось это сделать – дотронуться до нее, – потому что в тот самый миг, когда его рука коснулась ее кожи, душу его затопила такая волна несказанного облегчения, что он ощущал ее как вещь физического порядка, как могучий толчок, пробуждающий его вновь к жизни. Как будто его легкие снова глотнули воздуха, после того как он тонул.

– Я помню, Кэт. Я помню все про ту ночь. – Слова текли из него как вода из переполненного кувшина. – Эта картина снова и снова встает у меня перед глазами, это воспоминание звучит как музыка, раз за разом. Я все помню про тебя. Помню твой вкус и аромат. Помню, как мои пальцы касались твоей кожи. Помню, какая ты была в лунном свете, сияющая, как молодая луна, как бледный луч звезды.

Она не убежала. Не оттолкнула, не сказала: «Не трогайте меня». Просто стояла и позволяла ему гладить ее, вся дрожа под его руками.

Закрыв глаза и подавшись вперед, он вдыхал ее уютный, отдающий крахмалом запах, а потом провел губами вдоль напряженной линии шеи, и губы его чувствовали, как тонко бьется кровь в ее жилах. Он поцеловал ее там, а потом его губы медленно скользнули вверх, к скуле.

– Ты пахнешь миндалем, – шепнул он ей на ухо, в его причудливый лабиринт. – Ты помнишь? А я помню, как распускал твои волосы. Шпилек уже почти не было, но оставались одна или две, которые все еще держали волосы вверху, и я их вытащил, и волосы упали. Как шелк, только теплый и мягкий.

Она тогда сделала то же самое – провела руками по его длинным непослушным волосам. И Томас увидел, что она вспомнила, – по тому, как напряженно сжались ее кулаки, прогоняя память о том чудесном мгновении.

Сейчас шпилек и булавок было куда больше – наверное, сотни, царапающих кожу и туго захватывающих волосы, удерживая их в порядке и послушании. Но волосы девушки были слишком красивыми, слишком длинными и легкомысленно мягкими, чтобы избежать прикосновения его рук, несущих им свободу. Его пальцы скользили по прядям, вынимая шпильки, и вскоре шелковистая завеса упала ей на плечи.

– Да, вот так и было. – Мягкие пряди скользили меж пальцев, и он поднес их к свету, рассмотреть скучный, приглушенный цвет. Даже ее волосы казались серыми! – Кэт, это преступление. Что, бога ради, ты сделала с волосами?

– Шелуха грецких орехов. – Ее голос был как легчайший намек на мольбу о прощении.

– Прошу, не надо больше. – Он так любил огненный оттенок ее волос! Тогда он не смог зажечь светильники, чтобы рассмотреть эти волосы, в тот другой раз, когда распустил их. Ему хотелось сгрести их в охапку, как сноп пшеницы, и потянуть, запрокидывая ей голову так, чтобы раскрылись ее губы. Хотелось зарыться в них лицом, почувствовать их щекотание на своей груди.

Ему хотелось, очень хотелось. Хотелось получить от нее больше, чем он мог бы сказать.

Он хотел ее любви. Хотел ее доверия. Ее оправдания.

И он не мог перестать ее гладить. Медленно, легко, нежно. Ожидая, что страх и недоверие наконец уйдут. Его пальцы едва касались ее кожи. Прочерчивали обратный путь – вспоминая, отмечая мельчайшие перемены, что оставили эти годы, серебряную бледность, что омыла эту некогда сияющую кожу. Крошечные морщинки тревоги, которые подобрались к уголкам глаз.

И глаза ее закрылись, когда кончики его пальцев пробежались вдоль ее скул и прямой линии носа, а затем отправились в обратный путь. Большие пальцы прочертили изящный изгиб ее бровей.

И вожделение, чистое, беспримесное и первобытное, пробудилось в нем, бесследно унося способность мыслить. Он больше ничего не слышал, только глухое биение собственной крови отдавалось в его ушах.

– Ах, – сумел сказать он, и голос его как будто доносился из невообразимого далека. – Все те же брови.

Ее серые глаза широко распахнулись и на краткий миг незащищенной открытости потемнели, а потом она начала пятиться. Но он видел, что она знает, и уловил ее инстинктивный ответ. Почувствовал, как разливается жар под ее кожей.

– О Господи, Кэт! Что еще осталось прежним?