Текст книги "Страсть и скандал"

Глава 12

Она сгорала от унижения и досады. И было тут еще что-то, куда более сильное и властное. Влекущее. Он привлек ее к себе, жадно шаря взглядом по ее лицу. А потом и рукой. Подушечка большого пальца прошлась по ее бровям.

Она резко отвернулась, избавляясь от ласки, не давая ему выведать у нее новые тайны. Но он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

– Замечательно, что ты по-прежнему выщипываешь брови.

Тревога расцветала под ее кожей, вновь обретшей былую чувствительность.

– Это ваше воображение, мистер Джеллико. Никто в Англии не выщипывает брови.

Тогда он улыбнулся медленно и лениво. Взгляд полузакрытых глаз блуждал по ее фигуре.

– О да, конечно. Это мое воображение. Вполне определенно воображаю, что найду, стоит лишь приподнять твои очень практичные длинные юбки и провести рукой по ноге, начиная от высоких ботинок и выше, туда, где заканчиваются очень практичные скромные чулки. Коснуться чувствительной кожи твоих ног. О да, мое воображение рисует мне много всего.

Катриона почувствовала, как разгорается в ней ответный жар. Сжимает и расправляет кольца, как огромная змея, в глубинах ее естества.

– Прекратите.

– Как угодно, – благоразумно согласился он тихим загадочным шепотом. – Хватит воображаемых картин, лучше буду вспоминать. – Он склонился ближе к ее уху, чтобы голос его проник ей в самую душу. – Помню день, когда ты это сделала, – день, когда ты разрешила, чтобы айя Мины выщипала тебе брови и удалила волоски с кожи. Помню, какой ты выглядела в тот день, свежей и смущенной. А еще я помню, какой ты была потом, под чопорной закрытой одеждой, которую носила точно броню. Потом, когда ты пришла ко мне.

Томас склонился так близко к ее уху, что она чувствовала, как его теплое дыхание щекочет ее кожу.

– И я помню, что даже тогда, несмотря на мои восточные одеяния, я был Томасом Джеллико, а не Танвиром Сингхом. Потому что мне так нравилось. Думаю, понравилось и тебе. И я все время воображаю себе такие подробности – они сводят меня с ума – насчет всего прочего, что в вас осталось неизменным. – Его палец коснулся ее лба повыше глаз. – Но не тревожьтесь. Вашим тайнам ничто не угрожает, мисс Кейтс. Я унесу их с собой в могилу.

Их было так много – чувств и воспоминаний, которые она хотела бы вычеркнуть из своей жизни, – но Томас извлекал их из небытия, одно за другим. Ее слабости, поражения, мелкие приступы тщеславия – все они лежали на траве под солнцем, как извлеченные из могил гробы.

Разумеется, он заметил ее брови. Он, кто привык замечать мельчайшие детали и постигать их значение мимоходом, даже не думая. Маленькая уступка собственному тщеславию – она выщипывала брови, придавая им вид тонкой высокой дуги. Без задней мысли, без воспоминаний. Вряд ли она думала о Мине и бегуме. Заставляла себя не думать. Так было лучше. Безопаснее.

Но безопасность оказалась непрочной, как тонкий изгиб брови.

– Вы ошибаетесь. – Она сама понимала, как слаб ее голос, но он не возразил против ее очевидной попытки скрыть правду. Его, казалось, пронзила боль. Широко раскрытые глаза смотрели в никуда – блаженная агония святой на картине эпохи Возрождения, запечатленной в момент откровения.

Она обошла его кругом и быстро спряталась в святилище своей комнаты, захлопывая за собой спасительную дверь прежде, чем Томас успел прийти в себя и ее остановить. Или сказать что-нибудь такое, отчего ее кровь снова вскипела бы. В отличие от двери детской гостиной ее дверь запиралась на замок. Попытка обеспечить хотя бы подобие частной неприкосновенности, чтобы уберечься от всепоглощающего детского любопытства. Но она была прочная и надежная, ее дверь, и Катриона прислонилась к ней спиной, чтобы медленно осесть на пол, – колени предательски подгибались.

Под ее спиной дерево подалось внутрь. Должно быть, Томас Джеллико навалился на дверь с той стороны.

– Кэт, я не собираюсь сдаваться. – Его голос пробивался сквозь дерево, пробирая ее до мозга костей. – Ты не можешь просто взять и сбежать. Не получится, Катриона Роуэн! Я буду следовать за тобой днем и ночью, по всем коридорам, пока ты не вспомнишь, как это было. Пока не поверишь мне снова.

О, вот тут он ошибается. Она помнит. И очень хотела бы доверять ему.

Катриона хотела поверить той страстной мольбе, что слышалась ей в его голосе, и острому уму, что светился в его пылких зеленых глазах, которые, казалось, видели ее насквозь. Ей так хотелось разделить с ним тяжелую ношу, которую она тащила на себе точно надгробный камень! Пусть бы обнял ее, прогоняя боль и одиночество. Пусть бы вступил в бой вместо нее и поразил ее драконов.

Но жизнь устроена иначе. Если есть драконы – собственно, они наверняка есть, – Катрионе самой придется отточить меч и прогнать их прочь. Все остальное – фантазии.

Ибо существуют драконы, которых не убить одним ударом острого меча. Некоторые драконы неуязвимы.

Ибо она поклялась никогда об этом не говорить. Она дала слово.

Нет пути назад, в те дни мирной, беззаботной чувственности в зенане. Безвозвратно прошли безмятежные часы, что она там провела. Не вернуться в многоцветный сад, где по ночам благоухает жасмин, а в мозаичных бассейнах плещется прохладная голубая вода.

Это был подарок, который сделал ей он, Танвир Сингх. Эти дни, которые казались бесконечными. Восхитительные часы в зенане, посвященные исключительно себе, когда она могла не думать больше ни о ком и ни о чем. Впервые в жизни о ней заботились другие, а не наоборот. Не то чтобы она завидовала своим юным двоюродным братьям и сестрам. Она не жалела ни секунды того времени, что проводила с ними, заботилась о них, читала им и играла с ними. Нет, не жалела. Она их любила и ценила каждый миг каждого дня, что они провели вместе. Она любила их до сих пор.

О, как же она тосковала по ним! Их отсутствие в ее жизни пробило дыру в сердце, которую ей никогда не заполнить. Никогда. Видят Бог и святая Маргарита, она пыталась это сделать.

Зенана – это нечто особенное. Для Катрионы она стала началом совершенно нового мира. Мира, полного экзотических, изысканных блюд и нарядов насыщенных тонов и с блестками. Мира, заполненного музыкой и танцами, чтением поэзии и прозы. Мира, язык которого полон едва уловимых оттенков значения, что часто сбивало ее с толку, но всегда порождало желание узнать больше.

И она действительно получила новые знания. И новый опыт.

Мина была великой покровительницей искусств и всегда держала при себе избранный круг служителей муз – женщин-поэтесс, музыкантш и танцовщиц, – которые развлекали их, когда приходило такое желание. К ним толпами являлись служанки, единственным назначением которых, казалось, было исключительно холить и украшать принцессу и бегуму – умащивать их тела маслами и духами, обряжать в шелка и драгоценности столь баснословной цены, что и говорить об этом не стоило.

Для Катрионы дни, проведенные в старинных каменных залах дворца бегумы, стали сокровищем. Ей даровали приглашение навещать хозяек дома в любое время, когда только сумеет выбраться из резиденции. И она вовсю пользовалась этой милостью. Сначала она вздумала дожидаться, пока не закончатся часы, когда нужно присматривать за детьми или давать им уроки, прежде чем улучить время для себя самой, но затем Мина посмеялась над ее чересчур добросовестным прилежанием и велела ей приводить детей с собой, чтобы они могли играть в прохладных каменных беседках и дурачиться в чистых бассейнах, если это поможет Катрионе навещать ее почаще. Так она и поступала.

Почти во все дни они уходили, когда, дыша жаром, набирал полную силу день, когда тетя Летиция ложилась вздремнуть и никто в резиденции или в гарнизоне не мог бы их хватиться или полюбопытствовать, где они пребывают. Улицы в это время были безлюдны, не считая саис, – она научилась называть так слуг Танвира Сингха, которых тот посылал, чтобы ее сопровождать. Саис ехали за ними на приличном отдалении, когда они покидали пределы гарнизона.

В другие дни, если час был ранний, или погода прохладней, или по какой-нибудь иной причине, какую только могла изобрести Катриона, она вела кузенов и кузин по тропинке вдоль реки. Потому что только так – чуть отклоняясь от самого короткого маршрута, ведущего во дворец Бальфура, – они могли проехать мимо цветастого шатра Танвира Сингха. И часто случалось так, что именно в это же самое время и Танвир Сингх предпочитал отправиться навестить своего друга полковника Бальфура в его удобном доме, так что они могли ехать вместе.

Это всегда была лучшая часть ее дня. Настолько было ей хорошо, что она никогда не задавалась вопросом относительно почти сверхъестественной способности Танвира Сингха дожидаться ее появления. Никогда не приходило ей в голову задаться вопросом – отчего он всегда здесь? Ей не хотелось об этом думать. Ей хотелось быть с ним. С Танвиром Сингхом ей не нужно было вести лошадь размеренным шагом, и она могла забыть про зонтик, который должен был беречь ее кожу от веснушек. Катриона не возражала против веснушек – солнце так приятно грело лицо и плечи. Ей нравилось чувствовать, как в нее медленно просачивается жар самой земли. Нравилось давать свободу кобылке и быть свободной в выборе друзей.

«Хазур». Приветствуя его, друга своего сердца, она старалась не улыбаться во весь рот. Старалась не пускать лошадь вскачь и не бросаться бегом ему навстречу. Или держаться рядом с ним, будто он солнце, а она беспомощная звезда, вращающаяся вокруг светила по своей вечной орбите.

Но когда они были вместе, душа была спокойна, а сердце переполняло счастье. И она была свободна.

Свободна от разъедающих исподтишка кастовых предрассудков, царящих и в гарнизоне, и на базаре. Свободна от бесчисленных мелких оскорблений со стороны тети. Свободна от леденящего холода, который так давно поселился в ней.

Индия выжгла этот холод. И Катриона изменилась.

Танвир Сингх тоже слегка изменился – по крайней мере на ее взгляд. Он все меньше казался ей беззаботным разбойником и все больше – заботливым очаровательным принцем с манерами столь же безупречными, как драгоценности магараджи. Он чувствовал себя во дворце полковника как дома и, сняв цветастый камзол, оставался в менее официальном, хотя и уместном, наряде, состоящем из белой хлопковой туники и тюрбана. Так он казался более домашним, если это определение вообще применимо к подобному мужчине. Более доступным, что ли. Все меньше оставалось в нем от свирепого савара, который запросто мог осадить лейтенанта Беркстеда. Все больше становился он остроумным милым другом, который всегда готов рассмешить ее и заставить улыбнуться.

Он медленно вел ее через широкий двор в зенану и тянул время, как будто ему нечем было заняться, кроме праздной болтовни о погоде, об успехах, которые Катриона делает в изучении языка, о том, какого мнения она о поэме, которую он дал ей прочесть. А затем он кланялся и удалялся восвояси, оставив ее на попечении Мины и бегумы.

Боже, как же ей сейчас не хватало Мины! Как нужны ее прямые суждения, неистощимый оптимизм. Как нуждалась она в ее совете! Но Мина посоветовала бы то же самое, что и тогда в Сахаранпуре, – доверять Танвиру Сингху. И верить в себя.

Это как раз было труднее всего. Ее вера и ее доверие были выжжены тем пожаром.

Мина выбранила бы ее за утрату веры в себя. Мина была самым прекрасным, самым уверенным в себе и щедрым созданием, что встречала Катриона за всю свою жизнь. Если Танвир Сингх был переодетым принцем, то бегума Мина до кончиков ногтей была царствующая принцесса, власть которой незыблема. Каждый день ее наряд поражал великолепием. Облегающая, подчеркивающая фигуру туника и шальвары из сверкающего шелка и расшитого атласа, драгоценные украшения с головы до пят – серьги и заколки для волос, кольца и ожерелья, браслеты на запястьях и лодыжках. Исполненная уверенности в собственной красоте и женственности, потому что даже драгоценным камням не сравниться было с ее живой красотой. Ее кожа была цвета меда диких пчел, темные волосы под легкой вуалью отливали теплым шоколадным оттенком. Но глаза были светлые и сияли зеленым огнем так, что у Катрионы перехватывало дыхание. Хотелось заглянуть в самую их глубину, чтобы удостовериться, что они такие на самом деле.

Несмотря на все заверения Мины, что Танвир Сингх ей брат лишь по духу, на взгляд Катрионы, Танвир Сингх и Мина были так похожи чертами лица и цветом кожи и глаз, что вполне могли быть родственниками. Возможно, и были – возможно, Танвир Сингх был сыном полковника Бальфура. Не исключено даже, что наследником, – она никогда не слышала, чтобы у него был сын. Катриона все еще не могла толком разобраться в запутанных вопросах родства, власти и религии в Индии. И, если честно, совсем не имела понятия о разных религиях, которым, очевидно, были привержены члены этой семьи. Бегума и в особенности Мина, которая была супругой старшего сына наваба из Ранпура, следовали законам ислама, посему скрывались от посторонних и закрывали лица. С другой стороны, Танвир Сингх сообщил ей, что он сикх, монотеист. А что до полковника, о котором Катриона могла предположить, что воспитывался он в христианской вере, то этот человек вовсе не выказывал никаких религиозных убеждений.

И Катриона чувствовала, что спрашивать будет неудобно. Каждый раз, когда она упоминала имя Танвира Сингха – рассказывала, как они катались верхом, с детьми, во фруктовых садах к северу от города, или же забирались в холмы, или приводила какое-нибудь из его суждений, – Мина набрасывалась на нее, как игривая, но востроглазая кошка:

– Ты разве не думаешь, Катриона, что Танвир Сингх очень красивый мужчина?

– Да. – Катриона была уверена, что ее щеки горят жарким румянцем, но у нее не было оснований скрывать от друзей правду. – Конечно. Он очень красивый джентльмен.

– Хорошо. Это хорошо, что ты так думаешь. Я беспокоюсь, что у него нет поклонниц, потому что он все время в дороге, вечно странствует по свету, из королевства в королевство. Ему давно следует завести возлюбленную, если уж он не может пока взять жену.

– Разумеется, ты же так не думаешь? Я не возлюбленная Танвира Сингха! – возмущалась она, а жар заливал ее шею. Откровенность Мины и даже бегумы в вопросах брака и плотской любви все еще не переставала изумлять Катриону. – Да у меня и нет таких намерений.

– Разве? Тогда почему ты ищешь его общества, если не хочешь насладиться его телом? – изумленно распахнув глаза, говорила красавица. – Неужели ты просто дразнишь его и играешь с ним?

– Господи, нет. – Ее кожа горела огнем, который концентрировался где-то внизу живота. – Я бы никогда так не поступила. Мне он очень нравится. Он мой друг. – Катриона не знала, как объяснить это чувство восхитительной и надежной дружбы с высоким торговцем, при том что ее одолевали другие, менее понятные, но властные чувства, которые она пыталась подавить. – И мы оба любим лошадей.

Мина выгибала безупречную бровь и скептически поджимала губы.

– И вы всегда говорите только о лошадях?

– Нет, мы говорим о множестве всяких вещей. Но никогда о том, чтобы стать любовниками.

– А почему нет? Я видела, как он на тебя смотрит. Не как друг. – Откинувшись на подушки, Мина рассмеялась с видом опытной женщины. – Я шокировала тебя своей откровенностью, но мой брат слишком долго был одинок. А ты первая из женщин, любой расы и веры, кого он захотел мне представить.

– Правда? Но, конечно же, у него много друзей? – Кажется, весь мир ходил в друзьях у Танвира Сингха.

– Конечно. Он принадлежит миру. Все – от Кабула до Калькутты – знают имя Танвира Сингха. Действительно, у него много друзей, но очень немногих он приглашал в дом моего отца. И, разумеется, ты первая, кого он просил представить моей уважаемой матушке.

Катриона понимала, к чему ее обязывает такая честь.

– Моя дорогая принцесса, вы даже не представляете, как я ценю вашу дружбу. И вашу, бегума Нашаба Нисса. – Катриона повернулась к почтенной даме. – Надеюсь, вы не сочтете меня недостойной дружбы Танвира Сингха.

– Нет-нет! – воскликнула Мина. – Как это недостойной, если ты самая великодушная и добрая девушка на свете! Но ты не готова к тому, чтобы следовать путями этого мира. Если ценишь мою дружбу, тогда ты должна ценить и мои советы. Особенно совет насчет Танвира Сингха.

– Ты одна в этом мире, – согласилась бегума. – У тебя нет матери, которая учила бы и заботилась о тебе.

Эти женщины явно говорили о ней между собой.

– Моя тетя очень добра ко мне.

Бегума покачала головой.

– Но разве учит она тебя быть женщиной? Старается ли найти тебе мужа?

– Ну, не совсем так. – У Катрионы не было желания обсуждать запутанные отношения между тетей Летицией, лейтенантом Беркстедом и лордом Саммерсом. Как лорд Саммерс буквально толкал ее в объятия лейтенанта. Тем более что обитательницы зенаны скорее всего и так это знали. Разумеется, они жили в затворничестве от мира, но, как гласит пословица, «весь мир и его жена» сами напросились к ним в гости. – Скажем так: их усилия, к сожалению, были напрасны.

– Тогда мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы тебе помочь, – заявила бегума.

– Мы обязаны, – возвестила Мина. – Мы сделаем тебя красивой. Ибо твои глаза откроются лишь тогда, когда почувствуешь себя красавицей, поймешь силу своей неяркой английской красоты. И его глаза откроются тоже. И ты поймешь, каково это и как должно происходить между вами двумя.

– Я не уверена. – Катриону охватили сомнения. И она была встревожена. И Мина это видела.

– Посмотри на него, когда увидишь его в следующий раз, – настаивала Мина. – И подумай о моих словах, дорогая сестрица. Посмотри, какие сильные у него руки, какие широкие плечи, и спроси себя – только ли дружбы ты ищешь? Спроси, неужели это просто дружба, из-за которой учащается дыхание, а тело чувствует себя родившимся заново под покровом кожи? Спроси себя.

И Катриона спросила.

Понадобилась лишь эта осторожная подсказка, чтобы пробудить к жизни мысли и чувства, которые спали в ее душе. Чувственный огонь, который стягивал в тугой узел низ ее живота, когда она смотрела на этого мужчину. Итак, она спросила. И она увидела.

И поддалась соблазну предположений, которые сделала наблюдательная Мина. Соблазну мысли о том, что она может быть красива, очаровательна и сильна своей красотой. Соблазну чувственных нег в зенане. Ее массировали, скребли. Выщипали брови, умастили тело маслами – и она засияла. Поняла, что прекрасна, и словно родилась заново.

И Танвир Сингх, конечно же, это заметил.

Дверь в комнату Кэт была прочным барьером. Рука Томаса лежала на ее деревянной поверхности. Он знал, что Кэт стоит за дверью, слышал ее дыхание. И знал – она вспоминает.

– Ты была прекрасна, – сказал он, опускаясь перед дверью на корточки, чтобы его тихий голос был слышен с той стороны. – Я никогда не забуду, какой увидел тебя в тот день. Знаешь ли ты, что Мина пригласила меня прийти и посидеть с тобой, чтобы послушать музыку? И я пришел в назначенный час, но оказалось, что ты вовсе не сидишь в том павильоне и не слушаешь музыку. Ты танцуешь.

Картина, что встала перед глазами, шокировала Томаса – именно тем, что была отлично знакома. Это он уже видел, ночь за ночью, и вот она возникла перед ним наяву. Зрелище, открывшееся тогда взгляду, родилось прямо из его галлюцинаций. Из тайных мыслей и образов, возникших в его мозгу, распаленном фантазией и вожделением.

Мина и ее служанки учили Катриону Роуэн танцевать в плавной, текучей северной манере. Чтобы мисс Роуэн почувствовала себя свободнее, чтобы ничто не мешало ее телу следовать прихотливым изгибам и поворотам раджастханского танца, ее убедили снять застегнутые до самого горла английские одежды с длинными рукавами, за которыми не было видно рук, избавиться от оков жесткого корсета из китового уса.

– На тебе было длинное одеяние из роскошного шелка цвета темного сапфира. Эта синяя тончайшая ткань шелестела и выдавала твои секреты, когда ты двигалась. – Томас облекал воспоминания в слова. – А твои огненные волосы не были забраны в прическу, но заплетены в косу, которая падала, как шелковая лента абрикосового цвета, как раз на спину, ровно посередине. Помнишь? Мина надела тебе на голову целый каскад тяжелых драгоценностей, которые окутывали твое лицо сиянием как разноцветный водопад, когда ты танцевала.

И как она танцевала! Рисунок этого танца, с его ритмом и кружением, был для нее, конечно, нов, но она восприняла его с природной грацией, сохранив и чистоту линий, и легкость шага, и сердечную радость. Выразительным было каждое движение ее тела – от босых ног, подошвы которых были окрашены хной, до пальцев длинных белых рук, когда она поднимала их над головой, выгибая тело дугой. Тогда ее нежные груди соблазнительно натягивали ткань туники.

Он был поражен до немоты. Недвижный, как факир, он наблюдал за ней, стоя в дверном проеме, охваченный вожделением, и страсть билась в его жилах в такт ударам барабана-табла.

А потом он услышал, что она смеется.

– Ты засмеялась. В этом смехе не было ни осторожности, ни жеманности – ты смеялась в открытую, от души, смех звенел в тебе, исполненный искренней радости. Как будто ты только что поняла, что такое быть счастливой.

Мина тоже смеялась, поощряя свою ученицу, когда Катриона подражала движениям второй танцовщицы и застывала в изящных позах.

Вид его танцующей богини что-то освободил в его душе. Нечто такое, что уже не могло находиться под спудом. Никогда больше. Оно вырвалось на свободу и явилось ему во всей мощи подобно песчаной буре.

Его единственной мыслью было суровейшее из обвинений – как эта девушка, казавшаяся ему столь невинной, столь закрытой для низких желаний этого мира, явила вдруг ему такое знание своей телесной природы? Такую готовность своего тела? Такую гордость в эротическом напряжении своей плоти?

Пока ум его отмечал подробные изменения ее гибкой подвижности, тело застыло в изумлении. Или то было смятение, или – что было ближе к истине – да, именно так это и называлось: душераздирающая ревность! И это при том что он знал – такую звериную готовность ее тело испытывает только ради него.

И в этот самый момент он понял, что пойдет на что угодно, чтобы ответить так, как должен ответить мужчина.

Эта мысль его немного успокоила. И это было кстати, потому что одна из дам бегумы заметила его в темноте арки и предостерегающе взвизгнула.

В мгновение ока облаченная в сапфировые одежды соблазнительница исчезла.

– Ты покраснела до ушей, когда увидела меня, – продолжал он свою историю в надежде, что она стоит за дверью и слушает его. – Ты, конечно, сложила ладони, как сделала и Мина, чтобы приветствовать меня, но, похоже, тебя вдруг очень заинтересовали собственные босые ступни.

Но он не проявил милосердия. Не позволил ей убежать.

– Я спросил, хорошо ли ты себя чувствуешь, потому что, увидев меня, ты залилась краской и притихла. Но Мина избавила тебя от необходимости отвечать. «С ней все хорошо, ты сам видишь, Танвир. Разве ты не заметил перемен? Не сомневаюсь, что тебе, с твоими сикхскими убеждениями, многое не понравится. Но я думаю, она выглядит чудесно. Более утонченно, не правда ли?» А на лице самой Мины играла лукавая улыбка.

Томас закрыл глаза, вызывая в воображении картину, которую видел тогда.

– И мне пришлось взглянуть снова, и я увидел, что изящный изгиб твоих бровей сделался еще выразительнее благодаря искусству эпиляции. И я знал, Катриона, что это искусство запечатлелось и на твоем теле, во многих местах, оставив гораздо, гораздо меньше. Я знал, что под сапфировым шелком твоя кожа стала совершенно голой.

Томас вынуждал себя действовать, как следовало Танвиру Сингху. Быть пассивным и не реагировать, хотя думать он мог лишь о том – и видел мысленным взором, – какой бледной, белой и совершенно не защищенной стала ее плоть. Желание проснулось в нем, непрошеное и неуправляемое. Грохочущее отдаленными раскатами грома, будто грозовые облака, собирающиеся над равниной его души. Несомненно, души Томаса – Танвир Сингх просто не одобрил бы или по крайней мере был весьма разочарован вмешательством посторонних в божественную природу мисс Роуэн. Ведь сикхи никогда не стригут волос, не бреют бороды, не удаляют волос с тела.

Павильон, который только что казался просторным и прохладным – вечерний ветерок летал под его высоким потолком, – сейчас начал ужиматься до малого пространства пола, на котором она стояла.

– А потом ты посмотрела на меня, – продолжал Томас раскручивать маховик воспоминаний, чтобы вновь испытать поразительные ощущения того дня. – И я увидел нечто… понимание? Или, может даже, это ответное желание зажглось в твоем взгляде. Потому что ты разрешила мне смотреть на тебя, хотя жаркий румянец залил твое лицо, спускаясь к шее, увлекая мой взгляд к тонким ключицам и изящной линии плеч. – И еще ниже. Мысленным взором он видел, как этот горячий поток устремляется вниз, проникая под длинные юбки облегающего танцевального костюма, где не было никаких нижних юбок или корсета. Растекается по мягкой округлости живота, к длинным белым ногам. – Разве я ошибался?

Стоя за дверью, Кэт не ответила. Но молчание было красноречивым ответом. Она не отвергла его предположения.

Значит, то, что происходило в памятный вечер в зенане бегумы, было правдой. Она действительно смотрела на него так, как смотрит женщина на мужчину, которого хочет. Тогда он знал это, и знание стало искрой, из которой взвился ревущий огонь его воображения. И возник образ – Катриона Роуэн, нагая, распластанная под весом его тела, как бледнокожая языческая жертва.

«Когда?» – вот был его недвусмысленный вопрос. А не «если».

О, в тот день Мина могла собой гордиться. Как тонко действовала она, чтобы распалить их и смутить! Именно так, как надеялась, как планировала. Но Мина была слишком умна и ничего ему не сказала. Она лишь довольно улыбнулась и сделала вид, что ей нужно заняться каким-то удачно подвернувшимся неотложным делом.

Но он смотрел не отворачиваясь. Будто лишенный собственной воли, будто руки его не подчинялись командам мозга! Кончиком пальца он провел вдоль изящной линии ее брови.

– Боюсь, вы этого не одобряете, хазур. – В ее голосе ему чудился тихий шепот гордости – или вызова, – что ему очень понравилось. Что угодно, лишь бы ей не стало стыдно! Вот это было бы невыносимо.

Но, к собственному стыду, ему потребовалось немало сил, чтобы заговорить так, как следует Танвиру Сингху.

– Разве мое дело – одобрять или осуждать? Тело твое собственное, поступай с ним как хочешь. Тебе решать, украшать его или нет, как будет угодно тебе, а не всем прочим.

Но ему как раз понравилось. Очень. Под тюрбаном и одеянием сикхского савара он был просто мужчиной. Англичанином, уехавшим слишком далеко от дома, который он уже забыл. Мужчиной, который нашел воображаемый вид бледного гладкого обнаженного тела Катрионы Роуэн невыносимо эротичным.

И Мина это знала. Она продолжала терзать его соблазнами, которым он не в силах был сопротивляться.

– Тебе нравится мой подарок, Танвир? Неужели наша Катриона не стала красавицей, как и следует быть женщине?

– Да. – Это было все, что он позволил себе сказать.

И он позволил себе присесть на диван и смотреть, как Катриона Роуэн, поддавшись уговорам станцевать еще раз, изгибает тело с уверенной грацией кошки. Его Кэт!

Мина только что не мурлыкала от удовольствия. Что касается ее, его смущение было готово обратиться в гнев.

– Осторожно, Мина, – сказал он так тихо, чтобы слышала только она. – Она не кукла и не игрушка, чтобы ты с ней забавлялась. И я тоже.

Но Мина, не устыдившись, не повела и бровью.

– Но как я могу устоять, когда ты на нее так смотришь? Когда твои глаза загораются живым огнем, будто ты разглядываешь красивую лошадь! Ты никогда прежде не выказывал такого интереса к женщине. Ни к одной женщине твоей расы.

Шокирующей оказалась проницательность нежной, избалованной сестры его сердца. Насколько Томасу было известно, только полковник и бегума знали, кто он на самом деле. Когда они приступили к созданию личности Танвира Сингха, Мина была совсем крошкой, двух-трех лет от роду.

– Будь осторожна в своих словах, сестра.

– Полегче, братец, – принялась увещевать его Мина. – Катриона прекрасна, хотя она ангрези, а ты одинок.

– Но я должен быть один. Торговец-лошадник не берет жену, пока не решит оставить свое ремесло. А у меня нет желания бросать торговлю лошадьми.

– Ага. Как я и думала. Ты смотришь на мисс Роуэн и уже думаешь о том, чтобы взять жену.

– Мина! – предостерегающе воскликнул он самым строгим голосом, на который был способен.

Но Мина рассмеялась, глядя на него, очень довольная собой. Он ничего не добился бы, если бы затеял с ней спор, пытаясь отговорить ее от предположений, доказательства которым она уже получила. Поэтому ему только и осталось, что подхватить ее игривый тон.

– Я мог бы не только взять мисс Роуэн в жены, но заняться с ней всякими разными вещами. Вот о чем я еще думаю. Этого вы и хотели и весьма ловко устроили.

Принцесса Ранпура и глазом не моргнула.

– Вся ловкость причитается мне, потому что твоя мисс Роуэн ее лишена.

– О, не нужно ее недооценивать. Она достаточно хитра.

– Ага. Так ты это сделал – потрогал ее? Поцеловал ее? Уже познал ее вкус? Стоит тебе узнать, какова она на вкус, и она окажется у тебя под кожей и никогда оттуда не уйдет.

И Мина была права. Мысль о том, чтобы взять Катриону Роуэн в жены, крепко засела у него в голове. И не выходила оттуда.

Она все еще была там и в этот пасмурный английский полдень. И Катриона Роуэн все еще стояла по другую сторону двери.

Но по крайней мере не на другом краю света. Она была здесь. И слушала его.

– Помнишь день, когда ты отправилась поплавать? – Он уже сидел, прислонясь спиной к стене, и мог повернуть голову и говорить прямо в щель между дверью и косяком. – Меня не было во дворце, чтобы тебя встретить. Слишком много времени я потратил на то, чтобы уговорить раджпутского заводчика расстаться с жеребцом арабских кровей. И к тому времени как я добрался до обиталища полковника Бальфура, на нас как раз спустилась полуденная жара.

Сквозь дверную планку до него донесся ее голос:

– Солнце пекло так, что запах карри сплавился с воздухом и день поплыл в пряном потоке.

Да. Именно таким выдался тот день. В воздухе разливалось волшебство.

– Я думал, что дамы в зенане прилегли вздремнуть на подушках своих диванов и сонные слуги машут опахалами, овевая хозяев прохладой. И предположил – вдруг смогу застать тебя одну?

Томас шел на переливчатый звук смеха и плеска воды, по длинному коридору, выходящему в сад бегумы, но потом радостные вскрики и громкий плеск позвали его еще дальше, в самую потаенную часть дворца. Там, в самом сердце имения, был ручей, неторопливо прокладывающий себе извилистый путь с холмов, который с помощью искусно устроенной плотины превращался в довольно глубокий, лишенный украшений бассейн.