Текст книги "Королевский выбор"

Глава 11

Леокадия махнула рукой в сторону одной из скал. Рамиро повел сестру туда; они устроились в тени на мшистом склоне так, чтобы солнце было рядом. Леокадия уселась первой и расправила юбки.

– Приляг, – посоветовала она Рамиро, – а голову положи ко мне на колени.

– Я не думаю…

– Не думай. Ты устал.

– Я не устал.

Он и вправду чувствовал себя сейчас прекрасно – будто земля влила в него силу, будто море подарило ему свежую кровь в жилах. И в то же время Рамиро не хотелось обижать Леокадию отказом, хотя он чувствовал некоторую неправильность в происходящем. Чувства, впрочем, никогда не были его стезей. Он снял сюртук и лег, ощущая сквозь ее юбки живое тепло – совсем не такое, как тепло солнца. Леокадия серьезно смотрела на него сверху вниз, потом коснулась щеки.

– Ты меняешься.

Рамиро перехватил ее ладонь.

– Это неизбежно.

Она безнадежно пожала плечами и стала, чуть прищурившись, смотреть на море.

– Я помню, каким ты был мальчишкой. Замкнутым и настороженным, словно маленький зверек. И вместе с тем спокойным. Восхитительно спокойным. Я иногда думала, испанская ли в тебе кровь. Ведь я читала сказания о деяниях отважных идальго, защищающих честь семьи или спасающих юных дев от смерти и бесчестья. Или хотя бы о том чудаке, оседлавшем старую клячу и сражавшемся с ветряными мельницами. А ты был не таков. Мне казалось, что у тебя душа камня, а не рыцаря. Душа мха или дерева, как будто ты растешь здесь, на склоне. Но потом я поняла, что ты просто не такой, как все они. В своей манере ты по-особенному страстен. Когда я слушаю, как ты говоришь там, на советах…

– Ты все время приходишь.

– Как я могу не приходить? Матери не всегда интересно, а для меня это больше, чем интерес. И я хочу слушать тебя. – Она рассеянно перебирала его волосы. – Ты будешь мудрым правителем, если тебя изберут. – Леокадия усмехнулась. – Рамиро I.

– Не говори так, – жестко оборвал он. – Отец проживет еще очень долго. Вряд ли я взойду на трон раньше, чем мне исполнится пятьдесят. Если вообще взойду.

Черные глаза Леокадии сверкнули.

– Либо уступишь трон мне.

– Почему мы все время говорим о троне? – раздосадованно спросил Рамиро. – Мне хватает этих бесед на совете.

– Ох уж этот совет. Он тебя с ума сводит. Неужели ты не хочешь продаться французам за мешок зерна?

– Леокадия!

– Я шучу, милый. Милый, чудесный мой брат. – Прохладные пальцы коснулись его затылка. – Ты так смешон, когда воспринимаешь мои шутки всерьез.

– Смейся, дорогая сестра, смейся. Только не слушай глупцов.

– О, но ты-то, конечно, умный.

– А ты сомневалась? – едва заметно улыбнулся Рамиро.

– Как я люблю, когда ты так делаешь, – сказала Леокадия, пристально на него глядя.

– Как?

– Вот так. Когда у тебя дрожат уголки губ, словно ты силишься сдержать улыбку. И не улыбаешься в итоге. Почему?

– Я серьезный и занудный…

– Ну хватит, Рамиро! Шутка устарела.

– Ты сама ее часто повторяешь.

– Я женщина, и мне охотней отпустят маленькие грехи вроде этого. Кардинал де Пенья на них только рукой машет.

– Я вижу, у вас с кардиналом дружба.

– Рамиро! – засмеялась она. – Ну перестань!

– Я чувствую себя свободным, – сказал он, – свободным сейчас.

Леокадия смотрела так, словно он сказал нечто особо приятное.

– Со мной? – уточнила она.

– С тобой и здесь.

– Можно остаться тут навсегда.

– Мы и так останемся тут навсегда. Возможно. Мох и деревья, или как ты говорила? – Вот не вовремя вспомнилось про ее замужество. – Скажи… Я все думал об этом с момента моего отъезда во Флоренцию. Тогда, на балу, ты призналась, что была влюблена. И что тот, кому ты сделала подарок, не оценил твоих чувств. Это правда?

– Да, – ответила Леокадия после паузы, – конечно. Зачем бы я стала тебе лгать.

– Тогда скажи, ты все еще его любишь?

Она закусила губу, но взгляда не отвела.

– Люблю.

– Он ведь островитянин, верно?

– Да, милый мой Рамиро, он врос в остров, вроде как ты.

– Тогда, возможно, отец и королева одобрят твой брак?

Леокадия замерла, затем горько рассмеялась.

– Ты словно режешь меня ножом, Рамиро. Не думаю. У моей матери иные устремления; она хочет, чтобы я или уехала отсюда, или… не стану говорить, не хочу говорить сейчас. Она не одобрит того, кто нравится мне. Того человека. И тут я ничего не смогу поделать. Вернее… – она отвернулась, и теперь Рамиро видел ее щеку и высокую смуглую шею. – Вернее, я считаю, что нельзя принуждать того, кто сам не видит и не жаждет моей любви.

– Мне вызвать его на дуэль? – спросил Рамиро очень серьезно.

– Ах, нет! Ну к чему все это? Зачем ты спросил?

Ему показалось, что Леокадия сейчас расплачется, и Рамиро рывком сел, чтобы посмотреть принцессе в лицо. Глаза ее были сухими, как песок под солнцем, и непроницаемыми. Она тяжело взглянула на брата.

– Леокадия… Прости меня. Я глупец.

– Больший, чем ты думаешь, – фыркнула она и, обхватив его за плечи руками, снова заставила лечь. – Ты умеешь несколькими словами растревожить все царапины, а казалось бы, бесчувственный. Хотя, может, именно поэтому… – Ее пальцы снова принялись играть с волосами Рамиро. – Любовь – материя тонкая. Ты сам сказал, что пока не знал ее.

Рамиро молчал.

– Что? – спросила Леокадия, уловив нечто особенное в этом молчании. – Это уже не так?

– Я не хотел бы об этом говорить.

– Ах вот как! Рамиро! – Она страшно оживилась, только в этом оживлении, как он ощутил, крылось что-то неприятное. – Ты влюбился? Боже, но когда ты успел? Наверное, когда уезжал с острова… Она флорентийка? Ты встретил ее на балу?

– Пожалуйста, Леокадия.

– Что – пожалуйста? Ты не хочешь поделиться со мною своей тайной, когда я делюсь с тобой своими?

– Никакой тайны нет. – Рамиро поморщился. Он уже жалел, что затеял этот разговор. – И любви тоже.

– Ах, мой милый братик, ты всегда был никудышным лжецом! Во всяком случае, в делах, касающихся чувств. В этом ты хотя бы похож на испанцев – у нас все на виду. Но политик из тебя хороший. – Она резко кивнула. – Прекрасно, Рамиро, мы больше не потревожим эту тему.

– Ты обиделась на меня? – Он вновь сел. – Леокадия…

Их лица оказались совсем близко. Рамиро видел ее ресницы, черные и пушистые, видел, как матово светится кожа, как чуть подрагивают крылья тонкого носа. Леокадия протянула руку и коснулась ладонью его щеки.

– Тебе нужно побриться, – сказала она.

Рамиро перехватил ее руку.

– Не держи на меня обиды, сестра. Я во власти иллюзий. Но сейчас это все неважно, главное – чтобы остров продолжал жить, не подозревая, будто у него есть какие-то беды. Не сердись; иногда я говорю глупости.

– Все мужчины временами и говорят, и делают глупости, – прошептала она; этот шепот заставлял волноваться, будто с тобою говорит русалка. – Может быть, ты сделаешь еще какую-нибудь глупость, Рамиро? Ты способен на безрассудство?

Он отодвинулся и невесело улыбнулся.

– Будь я способен на безрассудство… все было бы по-другому.

– Я полагаю, мы сейчас говорили с тобой о разных вещах, – промолвила Леокадия, выдержав паузу, и скрестила руки на груди. – Ладно, мой хороший брат. Я не хочу больше болтать о загадках и тайнах, и о таком бесполезном чувстве, как любовь. Поговорим о делах. Пока тебя не было, в городе стало не слишком спокойно.

– Лоренсо мне ничего не говорил. – Рамиро сидел, упираясь рукой о землю – надежную, теплую землю.

– Лоренсо, по всей вероятности, еще не успел ничего узнать. Мне говорили, что в городе есть недовольные. Его величество слишком уж подраспустился в последнее время. Закатывает балы, каждый день во дворце танцы и салют, а те корабли, что есть, ветшают; в городе уже много лет не обновляли дороги; налоги растут. Рассказывают, что ропщут и рыбаки, вынужденные сдавать чуть ли не половину улова королевским поставщикам, и лавочники, которых обложили со всех сторон – налог на помещение, налог на торговлю поднят чуть ли не вдвое… Так недолго и до революции.

– Черт возьми! – не сдержался Рамиро. – Отчего в последнее время все вокруг меня твердят о революции?!

Леокадия полоснула по нему взглядом и, вцепившись тонкими пальчиками в ворот рубашки, дернула к себе поближе.

– Потому что ты идеалист, милый! – Она оттолкнула его от себя. – И не понимаешь, как далеко все зашло!

– Не держи меня за дурака, – хмуро сказал Рамиро. – Я вижу. Я все вижу.

– Тогда сделай что-нибудь! Или позволь мне, я сделаю!

– За спиной у отца?

– Твоему отцу нет дела до королевства! – выкрикнула Леокадия. – И до нас всех! Он трахает мою мать в своих роскошных покоях, он покупает ей наряды, как только она попросит, он заказывает побрякушки мне, стоит лишь бровью шевельнуть, он покупает товары с материка, и в гавани Маравийосы день ото дня больше чужих кораблей – а наших не прибавляется! – Она визжала, как площадная торговка, но ярость не портила ее, даже такая примитивная. – Скоро все будет так, как во Франции, как и говорит граф Сезан! Мы перестанем нравиться народу, и народ скажет нам «нет». Демократические веяния очень сильны, дорогой Рамиро, в последнее время все просто помешались на демократии.

– Леокадия. – Рамиро потянулся, обнял ее и привлек к себе. – Не тревожься так. Я все понимаю, я осознаю твое беспокойство и сам беспокоюсь не меньше. Я сделаю все, что в моих силах, обещаю.

Он ощущал, как бьется ее сердце.

– Рамиро… – прошептала она и отстранилась, высвобождаясь из его объятий. – Какой же ты все-таки, Рамиро… Едем. Пора возвращаться во дворец.

В том, что сестра права, Рамиро убедился несколько дней спустя, зайдя к отцу после завтрака.

Его величество Альваро V принимал у себя советников. Рамиро вежливо раскланялся с ними – с графом Сезаном, смерившим принца настороженным взглядом, с сеньором Маурисио де Гальего и бароном Рубеном де Флоресом, – и сел в углу, на свое привычное место. Он часто участвовал в кулуарных разговорах с советниками. Обычно присутствовал еще Амистад де Моралес, однако сегодня его что-то не видать. Как любопытно.

Кажется, нынче появления Рамиро не ждали, однако прерывать беседу никто не собирался. Глядя в жесткие глаза Франсуа Сезана, принц видел, что тот пытается просчитать его. В конце концов, похоже, граф решил, что хуже не будет.

– До вашего прихода мы говорили о демократии, мой принц, – пояснил он.

– Мы чего-то еще не знаем о демократии? – надменно бросил Рамиро.

– О, ну почему же, – граф сделал вид, что не замечает этого тона, – только вот я говорил не о том, чтобы установить демократию здесь, на Фасинадо, но о том, как это работает в других странах.

– В частности, во Франции.

– Почему бы нет?

– Отец? – Рамиро вопросительно глянул на Альваро. Тот вяло махнул рукой.

– Граф Сезан рассказывает нам, какой может быть демократия.

– Кажется, вся Европа уже это знает, – еле сдерживаясь, заметил Рамиро.

– Вы, как всегда, порывисты, ваше высочество. Прошу простить меня за такие слова.

Рамиро хмыкнул. Каким-каким, а порывистым его еще никто не называл.

– С вашего позволения, я продолжу, – сказал Сезан. – Итак, если исходить только из определений, демократию можно определить как режим, в котором народ имеет возможность реализовать свою волю непосредственно либо через своих представителей, а власть несет ответственность перед гражданами за свои действия. Заметим, никто не говорит о том, что у власти некому стоять. Если страна вступает на демократический путь, она должна следовать нескольким принципам. Суверенитет народа – это означает, что народ является источником власти, именно он выбирает своих представителей власти и периодически их сменяет. Признание этого принципа означает, что конституция, форма правления могут быть изменены при всеобщем согласии народа и по установленным, закрепленным в законе процедурам. Именно это, как вы знаете, происходит непрерывно во Франции, где первый консул старается всеми силами устранить ошибки Директории…

– Или усугубить, – пробормотал Рамиро.

– Вы что-то сказали, ваше высочество?

– Продолжайте, граф Сезан. Весьма познавательная лекция.

– Охотно. Второй принцип – это выборность. Государственная власть рождается из честных выборов, а не посредством военных переворотов и заговоров. Власть выбирается на определенный и ограниченный срок. Это нам, конечно, не подходит, – сладко улыбнулся министр, – к тому же наша форма правления по сути своей демократична настолько, насколько это может быть. Фасинадо удалось уйти от тирании.

– Ну, почему же, – заметил Альваро, – вспомнить хотя бы одного из моих предков, Хорхе III…

– Хорхе III был сумасшедшим, извините за такие слова, ваше величество, – встрял Рубен де Флорес.

– Зачем извинения! Хорхе таким был, и довольно.

– Мы остановились на выборах, – с нажимом произнес Сезан. Рамиро даже восхищался его настойчивостью. – Демократические выборы предполагают реальную соревновательность различных кандидатов, альтернативность выбора. Реализация принципа «один гражданин – один голос» раскрывает смысл политического равенства. Точно так же, как голосует королевский совет, только в масштабе страны. И это работает, в чем мы все можем убедиться! И народ получает больше прав. – Он заговорил осторожнее, понимая, что ступает по тонкому льду. – Если греки придерживались подобных принципов, отчего нельзя применить это у нас? Народ не столь туп, как мы привыкли о нем думать. Он жаждет получить свое право, тянется к нему. Эти права защищают граждан от… произвола власти. От сумасшествия. К ним можно отнести равенство всех граждан перед законом, право на частную жизнь, право не подвергаться пыткам, наказанию без суда, свободу вероисповедания и прочая, и прочая. Право избирать и быть избранным, свобода выражения политических суждений, свобода голосования, право на создание политических и общественных организаций, право подавать петиции властям… Не бывает государственного устройства, где не была бы выражена часть этих прав.

– Вы идеалист, граф, – заметил Альваро. Рамиро внимательно наблюдал за ним: король слушал, чуть заметно хмурясь.

– Я не идеалист. Я прекрасно осознаю, что все не так просто. И я не призываю установить на Пуэрто дель Фасинадо демократический режим. – Он покосился на Рамиро, ответившего настороженным взглядом. – Меня вполне устраивает та власть, которая есть. Но я говорю все о том же – о помощи, которую мы можем попросить. Первый консул благосклонно выслушает нас. И если мы обретем покровительство Бонапарта, здесь станет легче жить…

– Легкая жизнь, граф Сезан, – отчеканил Рамиро, – начинается после смерти в райских садах. До этого легко не бывает.

– Как же вам непросто жить с такими убеждениями, ваше высочество! – Граф покачал головой в притворном изумлении. – Демократия, что царит во Франции, – не змей, пожирающий сам себя! Это эффективно! И это то, чему мы можем доверять!

«Спокойнее, – приказал себе Рамиро. – Спокойнее».

– Вы предлагаете доверять стране, где принимает решения эмоционально неуравновешенный народ, уже однажды – и совсем недавно! – отправивший своих правителей на плаху. Вы желаете, чтобы эти настроения проникли сюда? Фасинадо не настолько нуждается, чтобы прибегать к помощи со стороны, да еще и просить об этой помощи!

– Рамиро, – велел король, – выйди.

Принц осекся, не веря своим ушам.

– Ваше величество?..

– Выйди.

Они несколько мгновений смотрели друг другу в глаза, затем Рамиро отвернулся, рывком встал и чеканным шагом покинул кабинет. Очень хотелось грохнуть дверью, однако предусмотрительные слуги стояли на страже, так что даже этого не удалось.

Глава 12

Вот теперь Рамиро действительно ощущал, что устал.

Сомнения взяли его в лапы, и он разучился на время чувствовать глубину. Не понимал, что происходит. Он больше не заглядывал вглубь. Он тихо скользил по поверхности собственных мыслей, тихо-тихо, чтобы не потревожить спящее внутри. Ему было слишком много и того, что есть, он плохо спал – а ведь привык засыпать, едва голова коснется подушки.

Ему снились суматошные черно-белые сны. Они выцвели, как выцветают старые вещи. В них неизменно приходили люди, которые желали одного: смерти. Смерти его, Рамиро, и тех, кто был рядом, кто спал тут же, неподалеку, во дворце.

Устал. А ведь вокруг – так хорошо! Этот восхитительный весенний дождь, обрушившийся на Фасинадо со всей молодой силой и омывший заливные луга и виноградники; народные гуляния на открытой майской ярмарке; проблески улыбчивого солнца в зеленой листве. Все это должно быть… так хорошо. Так хорошо должен пахнуть горячий кофе в тонкостенной фарфоровой чашке, привезенной из самого Китая; таким вкусным должно быть домашнее печенье; рубашка должна быть шелковой на ощупь, шерсть охотничьей собаки – мягкой; а поцелуй любимой женщины, которой нет… да что тут говорить. Но Рамиро летел, забывая о том, что можно приостановиться, вновь, в который раз, забывая о барьерах и препятствиях, и тяжело вздыхал по вечерам, понимающе переглядывался с Лоренсо – и скользил, скользил, как по замерзшей поверхности пруда, не позволяя себе помнить, что там, подо льдом, живут золотые рыбки.

Все хорошо, действительно, все легко и ясно, и в то же время – тяжело и тускло. Это усталость виновата, он знал. И с этим срочно нужно было что-то делать.

Круг тех, чье мнение было действительно важно Рамиро, чрезвычайно узок. Принц ничего не делал для того, чтобы его любили, просто оставался самим собой.

И может, оттого сейчас было плохо и грустно, что все это – пошатнулось.

Отец его избегал.

Сначала Рамиро думал, что это случайность. Ну, знаете, как бывает: не складывается. Хочешь поговорить с человеком, а обстоятельства против вас. Но сейчас все это начинало походить либо на фарс, либо на заговор. В какое бы время Рамиро ни явился к отцу, тот находил себе дела поважнее, чем разговор со старшим сыном. В кабинете вечно крутились какие-то личности, частенько обнаруживался и граф Сезан, надутый от оказанного ему высочайшего доверия. Рамиро это не нравилось. Он подозревал, что Сезан говорит отцу вовсе не то, что имеет отношение к реальным событиям на острове, однако ничего не мог с этим поделать: Альваро упрям, как осел. Он может сколько угодно отворачиваться от правды, даже если ему будут тыкать ею в лицо.

Вопрос в том, что он считает правдой…

Для своих лет Рамиро чувствовал себя безобразно наивным. Как раз сейчас ему полагалось стоять на ступени между безудержным оптимизмом молодости и флегматичным пессимизмом старости – тот самый миг, когда окончательно и бесповоротно формируется характер. Ан нет, не складывалась картинка.

Он верил в любовь. Возможно, потому, что в глубине души знал: она у него есть и еще будет.

Он верил в дружбу. Всякое случалось, но настоящие друзья оставались друзьями. Лоренсо не отходил от него ни на шаг.

Он верил в высшую справедливость и воздаяние. На его глазах воздавалось всем, и самому Рамиро в том числе.

Он верил в то, что со смертью душа не исчезает. В общем-то он это знал, ведь Бог есть – и как же иначе.

Рамиро, может, и хотел бы стать другим. У него не получалось.

Он так неистово, так страстно желал благополучия своей стране, что иногда забывался и не замечал очевидных вещей.

К счастью, на то имелся друг Лоренсо, безбожник.

Лоренсо разнюхивал все быстро – куда там гончим. Он приходил к Рамиро и приносил тревожащие вести.

– В кабаках чего только не говорят. Будто бы неурожай грядет, и откуда-то известно, что денег в казне почти нет, и то, что в замке каждый день балы. – Лоренсо сидел в любимом кресле и в своей любимой позе – нога через подлокотник – и пил прошлогоднее красное. – Мне это тоже не нравится. Кто-то тщательно подогревает эти слухи.

– Ты нашел, кто?

Лоренсо пожал плечами.

– Нет. Мои люди, конечно, пытаются выяснить, но разве можно поймать ветер, мой принц? Сквозняк! Ох уж эти сквозняки.

– Ты кого-нибудь подозреваешь? – спросил Рамиро в упор.

– Графа Сезана. Конечно, я его подозреваю, как и ты. Но у меня ничего нет против него, и у первого министра тоже, и я лишь чувствую, как паутина липнет к лицу, а видеть ее – не вижу. Гадость такая. – Лоренсо провел ладонью по подбородку, словно стирая невидимую паутину.

– Революция?

– Я бы так не сказал. Нет. У нас слишком ленивый народ, – одними губами улыбнулся Лоренсо, но глаза его остались серьезны. – Может быть, смута. А может, разговоры, как и всегда. Я пока не чую, куда дует этот ветер и что за паучки в паутинке, но дай мне время, и я все разузнаю.

– У нас может не быть этого времени. – Рамиро так стиснул в руке перо, что оно треснуло, и принц в досаде его отбросил. – Я сейчас мало что могу решить. Совет прислушивается ко мне, но не в тех случаях, когда отец присутствует – а он и только он в итоге решает все.

– Советники не глухи и не слепы. Они видят, что ты хочешь блага.

– О да. Но они ленивы, как и все. Они не желают ничего менять. Если веками на острове происходило одно и то же, почему сейчас должно стать по-другому? Никакой опасности они не замечают, и это злит меня, ты не представляешь, как злит!

– Представляю, – насмешливо сказал Лоренсо, – это не первое брошенное перо. Что, ты хотел бы получить всю полноту власти?

– Я хотел бы, чтобы отец меня выслушал и вспомнил, зачем он наконец сидит на этом троне! Зачем у него на голове корона, а в руках – весь остров! – Рамиро чувствовал, что еще немного – и он сорвется. – Хочу, чтобы он стал таким, каким был раньше. Он отвернулся от Фасинадо, Лоренсо, как ни больно мне это осознавать.

– Хочешь, мои ребята привяжут его к трону и заставят выслушать тебя?

Рамиро печально усмехнулся.

– Во-первых, за такое тебя придется казнить на главной площади, а я предпочитаю пока этого избежать. Во-вторых, не поможет, мой друг Лоренсо. Если человек не хочет тебя слушать, он не услышит, даже если ты будешь кричать ему прямо в лицо.

– Что ж… Тогда остается рассчитывать на лучшее. И молиться. Иначе придется лечь в могилу и там отмаливать свою неосмотрительность.

– Ты о чем? – нахмурился Рамиро.

– Помнишь короля Родриго? Того самого, из-за которого арабы пришли на испанские земли, а покинули их только восемьсот лет спустя?

– При чем тут он?

– Он тоже был выбран. Знатными родами, как и здесь, у нас. Поссорился с арабами, хотя мог бы договориться. – Лоренсо прищурился. – А затем долго каялся. Поехал в горы, испросить прощения у святого отшельника, но даже тот не помог королю. А затем послышался с небес Божий глас, велевший Родриго лечь в могилу живым – за все прегрешения… Хочешь, спою тебе песню?

– Нет.

– А я спою. – И, не дожидаясь еще одного приказа, завел хорошо поставленным голосом:

 
– Король благодарный заплакал
И Богу воздал хвалу,
И сам безо всякого страха
В могилу лег, под скалу.
А страшная та могила
Была глубока и темна,
И змей с семью головами
Поднялся с черного дна.
«Молись за меня, отшельник,
Я знаю – близок конец».
Закрыв могилу плитою,
Молился святой отец…[2]2
  Романсеро – испанские народные песни. (Перев. А. Ревича и Н. Горской.)


[Закрыть]
 

– Хватит, – сказал Рамиро, – Лоренсо, прошу тебя, хватит.

– Ты слишком любишь Фасинадо. Ты должен сохранять холодную голову. Прошу тебя, Рамиро.

– Я стараюсь.

– Я не склоняю тебя обратиться к Бонапарту и просить его защиты. Я прошу тебя быть еще осторожнее и настаивать на том, чтобы закон о торговле был пересмотрен, как ты и желаешь, и чтобы мы начали возводить флот. Это займет некоторое время и умы смутьянов. Лорд Эверетт готов нас еще немного поддержать?

– Возможно.

– Тогда напиши ему.

Рамиро закрыл ладонями лицо.

– Возможно, – глухо сказал он.

…Майские дни летели, как птицы. Вот мелькнул последний и исчез, канув в бирюзовое море, и пришло лето – жаркое, но гораздо менее засушливое, чем на континенте. Конечно, травы выцветали и струились янтарными прядями на вечном ветру. Конечно, земля временами шла трещинами, однако на острове было достаточно воды, чтобы почва продолжала плодоносить. Скоро нальются соком виноградные грозди, яблоки, груши; скоро придет черед первого урожая. Рамиро любил это время, как никогда любил, и так плохо было, что в этом году оно выдалось тревожным.

А потом настало одиннадцатое июня, и вместе с ним – день праздника Тела Господня. День, который Рамиро запомнил на всю свою жизнь.