Текст книги "Королевский выбор"

– Я поклялся своею кровью. Мы, Домингосы, даруем вам прощение за убийство одного из нас. Вам, пошедшим на поводу, но не убивавшим. Вам, последовавшим за зовом, который не должен был прозвучать. Примите наше прощение… и покажите, что вы его достойны.

Он молился про себя, чтобы его поняли правильно, чтобы островные обычаи, казалось бы, давно позабытые и всплывавшие в старых сказках, оказались сильнее жажды крови или чувства вины.

Рыбак смотрел на принца близко посаженными глазками. Потом отступил на шаг и поклонился – широко, в пояс. Встав на колени, он принял из рук Рамиро кинжал и взрезал свою руку, а затем протянул ее принцу. Рамиро пожал ладонь. Он не чувствовал боли. Кинжал исчез в толпе, и люди стали один за другим опускаться на колени, и вот по площади пошла волна – даже те, кто не коснулся еще кинжала, склонялись перед человеком, стоявшим среди них.

Рамиро смотрел на все это, слегка прищурившись. В голове было пусто. В душе и сердце – тоже. Благословенная пустота, продлись как можно дольше!

– Мы поклялись друг другу, – произнес он негромко. – Будем же хранить эту клятву.

Рамиро развернулся и пошел обратно во дворец, поднялся по ступеням – одна, вторая, третья, – на миг замер рядом с телом отца, у которого скорчилась Дорита, обхватив руками мертвого мужа, поймал ошеломленный взгляд Леокадии – и вошел во дворец. И тут пустота уступила место оглушающей боли. Рамиро пошатнулся и, слепо вытянув руки, оперся ими о стену, оставив на ней кровавые отпечатки.

Глава 15

Потом он почти не осознавал, что происходит. Он куда-то шел; открывались какие-то двери; что-то плотное давило на руку. Исчезло понимание времени и пространства, исчезло понимание всего, осталась невыносимая тяжесть, которая, казалось, сейчас раздавит. И в тот миг, когда Рамиро решил, что не может уже дышать, возвратилось и сознание, и ясность восприятия.

Он лежал на кровати в своей спальне, все в том же костюме, в котором был на балу, кто-то позаботился стащить с принца сюртук, а вот сапоги – не позаботился. Левую ладонь что-то сдавливало; подняв руку, Рамиро обнаружил на ней свежую повязку.

– Лежи, – сказало пространство вокруг голосом Лоренсо.

Верный друг, мрачный как туча, склонился над Рамиро. Принц рывком сел, и Лоренсо едва успел отшатнуться.

– Ваше высо…

– Который час? Сколько времени прошло?

– Немного. Всего-то полчаса. Мы привели тебя сюда, врач сделал перевязку. Ты ел сегодня что-нибудь? Пил?

– Не помню.

– Значит, не ел и не пил, да еще и руку себе разрезал, – фыркнул Лоренсо. – Ты как мальчишка, честное слово, Рамиро.

– Хватит. – Он сказал это так, что друг умолк и вытянулся по струнке. – Где… отец?

– Его перенесли в королевские покои. Там женщины и кардинал, они обо всем позаботятся.

– Что происходит на площади?

– Посмотри сам. Если можешь встать.

Рамиро спустил ноги с кровати – все хорошо, только голова слегка кружится – и подошел к окну. Площадь была пуста, однако выглядела странно – словно по ней прошел темный дождь. Все в непонятных пятнах.

– Ты залил всю площадь кровью, Рамиро, – сказал Лоренсо у него за плечом, – и никого не убил при этом. Люди молча вышли отсюда и разошлись по домам – но лишь после того, как каждый из них оставил несколько капель своей крови на этих камнях. – И добавил чуть слышно: – Я всегда знал, что ты великий человек.

Рамиро обернулся: Лоренсо глянул на него бесстрашно и прямо, затем опустился на колено и склонил голову.

– Мой король, примите мою службу. Казните меня, милуйте меня за мою ошибку, делайте все, что захотите. Моя жизнь в ваших руках.

– Не торопись, Лоренсо. Я не король Фасинадо.

– Но это всего лишь вопрос времени, мой принц.

– Совет может выбрать кого-то другого. Дориту. Леокадию. Про Марко, я полагаю, не стоит упоминать. – Он глубоко вздохнул и заложил руки за спину. – Встань. Что ты там говорил об ошибке?

– Я проморгал этот заговор, – сказал Лоренсо, поднимаясь, – и прощения мне нет.

– А это заговор?

– Ты и сам это знаешь. Кто-то выкрикивал французские лозунги, кто-то пел по-французски. На острове чужаки, мой принц. И мы их найдем. А кое-кого уже обнаружили.

– Убийца? – сухо осведомился Рамиро.

– Убийца под стражей, но речь не о нем. Еще до того, как толпа пришла сюда, случились беспорядки в городе. К сожалению, мои люди были слишком заняты усмирением недовольных, потому мы оказались столь плохо подготовлены. Провокаторы призывали к бунту; пара умело брошенных фраз и вино сделали свое дело. Все это продолжалось до тех пор, пока те люди, которых ты заставил поклясться в верности на крови, не возвратились в город. И вот тогда подстрекателям пришлось плохо. Перед тем как ты очнулся, мне доложили. Тебе, наверное, не стоит видеть то, что от них осталось. – Лоренсо помолчал. – А может, и стоит. Чтобы ты никогда больше не смел делать то, что сотворил сегодня! – Последнюю фразу он выкрикнул, и зрачки его зажглись лютой, отчаянной злостью.

– Ты сам понимаешь: не сделай я этого, неизвестно, чем бы все обернулось.

– Да. Я все понимаю, Рамиро. И я вижу, что ты – человек великий, и так всегда будет, таким уж ты уродился. Ну, а мне выпало проклятие и честь защищать твою жизнь и жизни членов твоей семьи, и поверь, я предпочел бы умереть за твоего отца. Ах, если бы я успел закрыть его собой! – В глазах Лоренсо плескалась истинная боль. – Но я стоял слишком далеко.

– Я тоже не успел.

– Ты… Если бы следующий выстрел был нацелен на тебя, я бы успел. Ты не видел, но мы сомкнули кольцо вокруг тебя сразу, пока ты не впал в священное безумие и не сделал все то, что сделал. – Лоренсо скривился. – Будь моя воля, я бы отдал приказ стрелять.

– И тогда сейчас на площади лежали бы две сотни трупов? – холодно осведомился Рамиро.

– Да. Пускай так. Они заслужили.

– Они виновны лишь в том, Лоренсо, что подвержены влиянию. И это вина правителя, упускающего сей факт из виду.

– Господи, – сказал де Ортис, обращаясь к потолку с лепниной, – дай же ему благоразумия, а мне – терпения!

– Хватит молиться. Степень твоей вины мы определим позже. Что с гостями, которые были на балу?

– Они по-прежнему в зале, все напуганы и боятся разъезжаться по домам.

– Мне нужно пойти к ним. – Он огляделся. – Сюртук?..

– Он непригоден для ношения, и… Рамиро, не хочу тебя огорчать, но твоя рубашка в крови. Ты не хотел бы ее сменить?

Принц рассеянно посмотрел на себя в зеркало – и не узнал сначала. Черты лица заострились, на щеках – серые тени, темные круги под глазами, и обычный живой блеск в них сменился стальным. На рубашке спереди – большое, уже подсохшее пятно и брызги крови, штаны испачканы, сапоги тоже, левая ладонь забинтована, волосы взъерошены… Вид что надо.

– Где мой обруч?

– Что? Ах, обруч. – Лоренсо обошел кровать и протянул Рамиро узкую золотую полоску – корону принца, которую тот носил во время официальных праздников и которую с него, видимо, сняли, когда принесли сюда. – Держи.

Рамиро надел обруч на голову и повернулся к двери.

– Все, идем.

– А костюм?..

– Нет, Лоренсо. Пусть все остается как есть. Это… нюанс.

Прошло три часа, прежде чем принц смог войти в покои отца, чтобы с ним проститься.

Разумеется, церемония отпевания состоится через три дня. Тогда отца отнесут в фамильный склеп и навеки закроют тяжелой плитой, на которой высекут его лицо – в мельчайших подробностях, в будто живых морщинках. Тогда будет много речей и высокого горя, но Рамиро хотел попрощаться… сейчас.

В королевских покоях царила странная тишина, резко контрастирующая с привычной здесь живостью. Рамиро прошел в спальню, где лежало тело отца, и остановился в дверях. Дорита и Леокадия, обе в черном, стояли на коленях по обеим сторонам кровати и молились. Они даже не обернулись при появлении Рамиро. Сейчас они обе в своем горе, и он не может и не должен им мешать.

Рамиро подошел ближе и остановился в изножье, привычным жестом заложил руки за спину. Леокадия окинула брата непонятным взглядом, ничего не сказала и забормотала вновь. Из курильницы поднимался дымок, пахнувший ладаном. Лицо отца в наступивших наконец сумерках, в пляшущих тенях и отсвете смертного холода казалось уже высеченным из камня.

Рамиро любил отца, хотя не всегда его понимал. Ему самому чужда была та плохо уловимая беспечность, что сквозила подчас в поступках и словах короля; его нерешительность временами; его пренебрежение тем, чем не стоило пренебрегать. И все же Рамиро считал, что понимает отца неплохо, что между ними есть прочная связь – а как же иначе? Кровь от крови, плоть от плоти. Сейчас, хотя он вымыл руки, принц все равно чувствовал на них отцовскую кровь. Она не ушла, растекшись меж линиями жизни, и пусть Рамиро ее не видит – она все равно есть, и так будет уже всегда.

Его ответственность подвела его, сыграла с ним злую шутку. Как бы он хотел переиграть назад этот день! Как хотел бы стать более внимательным, слышать злые чужие мысли, уметь предвидеть. Пусть за это пришлось бы поплатиться… он не знал чем. Здоровьем, любовью, счастьем? Может быть. Судьба всегда требует платы, а если она выделила тебя из толпы, плата возрастает многократно. Он помнил, чем платил отец, помнил каждый шаг, каждый поступок.

Но сейчас на минутку можно об этом позабыть. О том, что Альваро был не только королем, но и человеком; часто это теряется за громким титулом, за выстуженными долгом днями.

Сейчас будет Альваро – человек.

Рамиро помнил, как отец учил его ездить верхом. Стоял жаркий осенний день, шторма и ветра еще не пришли на Фасинадо, и маленький Рамиро радовался, что его взяли на прогулку. Обычно отец сажал сына в седло впереди себя, однако тогда Рамиро подвели статного буланого конька. Не пони. Альваро посчитал, что сын сразу должен привыкнуть к тому, как лошади громадны, быстры и послушны; и Рамиро привык, потом сам удивлялся – насколько быстро. Он помнил запах нового седла, свои руки, стискивавшие поводья, искристо-задумчивый взгляд отца – как же Рамиро хотелось заслужить одобрение! И он ехал сначала шагом, а потом рысью, и только один раз упал, и даже тогда не заплакал. Это был прекрасный день, сбрызнутый небесной синевой.

Потом, однажды (Рамиро было одиннадцать) Альваро взял с собою сыновей проехаться. Королевской семье принадлежала половина виноградников на острове, остальная либо находилась в частной собственности, либо сдавалась в аренду. Леокадия просилась с ними, но ее не взяли, и она потом долго дулась (и перестала, лишь когда Рамиро поставил перед нею корзину, доверху полную золотым виноградом, что собрал специально для нее). Но корзина была после, а сначала – пыльные дороги, и Марко понукал своего ленивого коня Дрозда, и Рамиро, который тогда ездил не на Драконе, а на легкомысленном Пако, обгонял брата. Отец ехал с ними наперегонки. Они устроили скачки, словно в Ньюмаркете, обогнав и обескуражив стражу. А затем обедали, расстелив покрывала на земле, и не было на свете еды слаще.

Рамиро помнил тот день так, как будто все было вчера: узорчатые виноградные тени, крошки на отцовском камзоле, смеющиеся зеленые глаза Альваро – отражение его собственных, хотя, конечно, это он всегда был отражением. Совсем молодой тогда еще Лоренсо, которого только назначили командовать стражей и сопровождать короля с сыновьями, хмуро высматривал врагов, но так ни одного и не высмотрел. Рамиро кинул в отца виноградиной – а тот поймал, вот какой ловкий. И потом они рассказывали друг другу смешные истории и хохотали. Хохотали так, что солдаты улыбались, глядя на них.

И потом, когда Рамиро достиг восемнадцати лет – совсем, кажется, недавно! – возраста, в котором принц в Фасинадо имеет голос в совете, – как смотрел на него отец во время посвящения! Как ласков и вместе с тем серьезен был его взгляд, когда на голову Рамиро возлагали золотой обруч – тот самый, что сейчас стискивает виски. Одна из древних традиций, которые так любят здесь, на острове. То, без чего не мыслил себя ни Альваро, ни его сыновья, ни падчерица. Нечто, бывшее сильнее их – и бывшее ими самими.

Сейчас перед Рамиро лежала пустая оболочка. Душа утекла, и принц надеялся, что теперь она в раю – а как иначе? Нельзя сказать, что Альваро не совершал ошибок, так ведь Господь велик и милостив, Он все взвесит, Он все простит. И когда-нибудь Рамиро увидится с отцом и скажет…

«Господи, спасибо тебе. Спасибо, что дал мне возможность сказать отцу самое важное; спасибо, что он успел меня услышать. Нет этого важнее, нет этого сильнее, нет глубже; это, словно шрам на ладони, останется навсегда. Это – и взгляд отца, золотисто-зеленый, в тот солнечный день в виноградниках».

Рамиро обошел кровать, едва не задев Леокадию, склонился и поцеловал отца в холодный лоб.

Все. Вот теперь – все.

Он повернулся и пошел к двери. Что-то колыхнулось в темном углу, и Рамиро, прищурившись, увидел сидящего в кресле кардинала де Пенья, которого не заметил, войдя в помещение. Кардинал, перебиравший четки, встал и медленно, глубоко поклонился Рамиро. Тот едва заметно кивнул и вышел.

Никто не произнес ни слова.

Глава 16

В кабинете Рамиро поджидала целая компания. Во-первых, брат Марко, все такой же бледный, как на площади, – даже свет множества свечей не мог скрыть эту неестественную белизну лба и щек. Во-вторых, верный Лоренсо, присевший в любимое кресло. И, в-третьих, Амистад де Моралес в сопровождении парочки своих сторонников. Все они встали, когда вошел Рамиро.

– Это совет? – осведомился принц, проходя к своему столу. – По какому поводу?

У него болела голова, и во рту было очень сухо, словно там с удобством расположилась великая пустыня Сахара.

– Я пришел, чтобы вместе с тобой спуститься в подвалы, – сообщил Лоренсо и задумчиво почесал бровь. – Полагаю, ты захочешь сам провести допрос.

– Да. Хорошо. Сейчас пойдем. Марко?

– Я хотел с тобой поговорить, – пробормотал брат.

– Говори.

– Я хотел наедине.

– Мы вас покинем и вернемся позже, – предложил Амистад.

– Если вы пришли, оставайтесь здесь. Марко, идем.

Рамиро махнул рукой в сторону своей спальни и пошел первый; брат потащился за ним. Лоренсо закрыл за ними двери и, вне сомнения, встал там на страже, чтобы братьев никто не побеспокоил.

Рамиро опасался садиться – имелась некоторая угроза не встать, – и потому просто остановился посреди комнаты, вопросительно глядя на младшего брата. Марко сделал шаг от двери, другой, третий. Потом он оказался рядом с Рамиро, обнял его и зарыдал.

Рамиро растерянно прижал к себе Марко. Тот плакал, как обиженный маленький ребенок – горько, отчаянно и честно. Давным-давно он плакал так, когда падал и расшибался или же кто-то его обижал, но затем они с братом отдалились, доверия стало меньше… Теперь будто все вернулось. Теперь.

Марко, всхлипывая, отстранился.

– Прости меня, – пробормотал он.

– За что?

– Я не пошел туда с тобой… сразу.

– Марко, ты не должен был…

– Я такой же сын своего отца, как и ты, – жестко ответил брат и потер лицо ладонями, оставляя на щеках розовые полосы. – Я должен находиться там, где велит долг. Ты простишь меня?

– Мне не за что тебя прощать. Ты ни в чем не повинен.

– Я не хотел бы… – Голос Марко сорвался. – Не хотел бы, чтобы ты считал меня ничтожеством. Мне всегда казалось, что отец любил тебя больше, и я делал все, чтобы стать таким, как он… Ты был так непохож на него. Не лицом, а поведением. И мне казалось…

– Отец любил нас одинаково, – мягко возразил Рамиро, положив руки брату на плечи. – И я люблю тебя и ни в чем не виню.

– Ты станешь королем теперь.

– Это еще неизвестно. Ты тоже можешь им стать.

– Нет, – Марко покачал головой, и темные пряди волос упали ему на лицо. – Я откажусь сразу. В твою пользу. Ты, и только ты достоин этого, брат.

– Я был у отца в комнате, – сознался Рамиро, отводя взгляд.

– Я тоже пойду. Но сначала спущусь с тобой в подвалы.

– Ты уверен?

– Рамиро, я желаю это видеть. Желаю знать, как он будет наказан.

Принц опустил руки.

– Тогда идем. И чтобы я не слышал больше речей о том, что кто-то кого-то больше или меньше любил. У нас счастливая семья… всегда такой была.

Господи, за что ему это? Кажется, сегодня все хотят поговорить с ним о чувстве вины. И только ему о своем поговорить не с кем. Ладно, он подождет. Рано или поздно кардинал де Пенья освободится, и можно будет исповедаться ему. Никто, кроме священника, не примет на себя эту тяжесть искренности – а священник примет, ибо такова его стезя. Тогда, может, станет легче, хоть немного.

Нельзя об этом думать сейчас. Нельзя думать, почему люди смотрят на него золотистыми от надежды глазами – это все отблески свечей, игра огоньков. Есть только долг, который поможет продержаться остаток бесконечного дня.

– Идем, Марко. Мне нужно узнать, зачем пришел первый министр.

Рамиро вновь положил руку на плечо брата, и так, вдвоем, они вышли. Верный Лоренсо отступил от дверей, явно отметив, что лицо у младшего принца мокрое, но ничем свое отношение не показав.

– Герцог де Моралес, – обратился к первому министру Рамиро, – что вы хотели?

– Вообще-то я пришел согласовать с вами время совета, ваше высочество. Мы, – говорящий оглянулся на своих спутников, – настаиваем, чтобы он состоялся как можно скорее. Даже завтра.

– Вы знаете порядки, – глухо ответил Рамиро, отошел к окну и отвернулся ото всех, заложив руки за спину. – Нашего отца похоронят на третий день. До этого семья в строгом трауре. Никаких советов, никаких общественных мероприятий, включая шествия и казни.

За окном был двор. Его отмывали несколько слуг, елозили тряпками по мозаичным чаячьим крыльям.

– Мой принц…

– Это не обсуждается, первый министр. Все может подождать три дня. Кроме расследования убийства, которым мы сейчас и займемся. У вас что-нибудь еще?

– Нет, ваше высочество, – сказал ему в спину Амистад.

Застучали шаги, хлопнула дверь. Рамиро так и не обернулся.

– Зря вы с ним так, ваше высочество, – высказался Лоренсо после долгой паузы. – Министр вас поддерживает. Подозреваю, что он приходил клясться в верности.

– Он клялся мне в верности как принцу, и с тех пор ничего не изменилось. Герцог де Моралес умен. Он все поймет. – Рамиро наконец повернулся. – Идем. Не стоит с этим затягивать.

В сопровождении отряда до зубов вооруженных гвардейцев принцы и Лоренсо спустились в подвалы замка, которые со времен постройки служили тюрьмой для особо опасных преступников, ожидающих решения суда. После того как суд их к чему-либо приговаривал – либо к виселице, либо к плахе, либо к заключению в тюрьме Ремордимьенто, этой твердыне с оптимистичным названием[4]4
  Remordimiento – раскаяние (исп.).


[Закрыть], – либо, что гораздо реже, освобождал, – провинившиеся покидали замок. Для простого люда, решившегося на воровство или убийство ближнего, имелась городская тюрьма, а здесь держали тех, кто сумел привлечь пристальное внимание королевского суда.

И убийца Альваро V был из таких.

Стражники стояли повсюду – на лестницах, в переходах, двойной цепью – у камеры. Лоренсо де Ортис больше не желал рисковать.

Хватит одной смерти за день. Хватит.

Рамиро остановился у камеры, рассматривая сквозь небольшое зарешеченное окошко связанного пленника. Его скрутили по рукам и ногам, привязав к стулу, и по бокам стояли два гвардейца. Убийца сидел, опустив голову.

– Отпирай.

Лоренсо загремел ключами, ступил в камеру первым, зорко оглядываясь – как будто сюда может проникнуть кто-то еще, пышущий неблагородными намерениями! – и лишь после этого позволил Рамиро и Марко войти. Младший брат держался сзади, стискивая кулаки. Рамиро остановился перед убийцей, и тот поднял голову, моргая от яркого света: сопровождавшие принцев гвардейцы принесли факелы. В камере стало светло как днем.

Рамиро толком не разглядел убийцу там, на площади, и сейчас с непонятной жадностью всматривался в его черты. Француз – а это совершенно определенно был француз, Лоренсо уже сказал об этом, – оказался человеком ничем особо не примечательным. Вздернутый нос, кривые зубы за приоткрытыми потрескавшимися губами, жидкая бородка и усы. Обычный горожанин. Убийца короля.

– Имя, – уронил Рамиро по-французски сухо и отстраненно.

Мужчина ухмыльнулся, плюнул ему на сапоги и тут же получил тычок в бок от одного из гвардейцев.

– А почему я должен тебе отвечать, дворянская мразь?

Рамиро отвернулся, заложил руки за спину и заговорил:

– Ты, конечно, можешь не отвечать мне. Ты убил моего отца, короля Пуэрто дель Фасинадо. После его погребения ты предстанешь перед королевским судом, и он приговорит тебя к казни. Наши законы достаточно просты в отношении таких, как ты. Тебя приговорят к долгой казни. Возможно, ты не знаешь, что это такое. Я объясню. Тебя посадят в железную клетку и выставят на главную площадь; вокруг встанут гвардейцы, чтобы никто не смог к тебе пройти. Но толпе будет дозволено кидать в тебя… только камни. Никакой еды, никакого гнилья. Ты просидишь там, пока не умрешь. Раз в день тебе будут подносить глоток воды, и это сделает пытку еще длиннее. Таково у нас наказание для тех, кто убивает королей. Или же, – он развернулся и посмотрел преступнику в глаза, – ты говоришь мне свое имя, имена сообщников и тех, кто затеял заговор.

– Почему ты думаешь, что я их знаю, принц? – сказал убийца, будто снова плюнул.

– Вряд ли тебе поручили бы столь ответственное дело, если бы не доверяли. Остров у нас небольшой. Ты и твои приятели не могли проникнуть сюда без помощи местных. А значит, ты их знаешь.

Убийца молчал.

– Тебя все равно казнят.

– Это сделаешь ты?

– Я бы хотел, – сознался Рамиро. Ему становилось очень трудно сдерживать то огромное и холодное, что рвалось изнутри и – он знал – никогда не должно прорваться. – Но народ Фасинадо мне этого не простит. Моего отца любили здесь; если я покараю убийцу собственноручно, не показав этого людям, люди… расстроятся.

– Так, может быть, он? А? Он так смотрит на меня! – Француз кивнул на младшего принца. – Давай, мальчик, покажи, чего ты стоишь! Это ведь я замочил твоего папашу!

Марко рванулся вперед и был остановлен железной рукой Лоренсо.

– Пусти! Я покажу ему… Я…

– Ваше высочество, – одернул его Лоренсо негромко, но так, что Марко перестал рваться и замер, тяжело дыша.

– И мой брат этого не сделает, – произнес Рамиро, – и моя стража. И мои советники. И даже моя сестра, которая на скаку попадает из пистолета в глаз летящей утке, не станет практиковать свое мастерство на тебе. Ты умрешь медленно и мучительно, как того заслуживаешь. Но если, – голос Рамиро упал почти до шепота, и убийца невольно подался вперед, – ты скажешь мне то, что я требую, я даю слово: твоя смерть будет быстрой.

– Ты сам дьявол, – пробормотал француз. – Но если я промолчу, ты не узнаешь, кто так ненавидит тебя и твою семью.

– Я узнаю, – любезно возразил Рамиро. – Остров закрыт. Сегодня я отдал приказ о том, что ни один корабль не должен покидать гавань, а на лодке до материка не добраться. Пока я не найду истинного убийцу, того, кто направил твою руку, никто отсюда не сможет выбраться. А ты… ты познаешь муки ада прежде, чем очутишься в том аду, что ждет тебя после смерти.

Француз тяжело дышал; их с Рамиро взгляды сцепились, и ни один не мог отвести глаз. Трепетало пламя факелов, еле слышно звякнула шпага, когда Лоренсо переступил с ноги на ногу.

Убийца не выдержал первым и опустил голову.

– Хорошо, – пробормотал он, – ты дал слово.

– Я Рамиро Эстебан Хорхе лос Домингос де Сантана, старший принц королевского дома, и я подтверждаю свое слово. Кто ты?

– Я Поль Лелуш, – пробормотал убийца, – верный слуга Франции.

– Как ты прибыл на остров?..

…Допрос продолжался больше часа. Имена сыпались и постукивали одно о другое, как шарики в четках кардинала де Пенья. Щелк-щелк. Одно за другим. Лоренсо вызвал королевского секретаря, тот записал все. К концу допроса Рамиро знал то, что ему нужно было знать.

– Что ж, – произнес он, когда поток слов иссяк и убийца обмяк на стуле, – я сдержу свое слово, ты умрешь быстро. К сожалению, я не могу отменить публичную казнь, однако суд прислушается к моему слову, и ты избежишь мучений.

Лоренсо вытолкал из камеры Марко, который все оглядывался и порывался пойти назад. Рамиро тоже направился к двери, но на полдороге не выдержал и вернулся. Он постоял, глядя на все еще ухмылявшегося – в знак протеста! – узника, а затем, широко размахнувшись, ударил его кулаком по лицу. Голова француза мотнулась, из разбитых губ по подбородку побежала кровь.

– А говорил, что не станешь трогать меня, принц, – прохрипел убийца.

– Я покаюсь.