Текст книги "Голос призрака"

Мне казалось, это как-то неловко.

– Что ты, мама, глупости.

– Вот погоди, Дикон узнает твои новости и придет в восторг. Он всегда хотел внука. Мне больше хочется девочку. – Она ласково посмотрела на меня, и я обняла ее. – Девочки, вообще-то, ближе к матери, – добавила она.

В этот момент я почувствовала страстное желание разрыдаться и поведать ей все, что случилось. Она погладила меня по голове:

– Не нужно бояться, Клодина. Я чувствовала последнее время, что ты немного нервничаешь.

– Нет, нет… – – ответила я. – Не в этом дело. Просто я, очевидно, слишком поглощена этим.

Она искренне посочувствовала мне.

Разговор с Дэвидом явился для меня тяжким испытанием. Все могло быть иначе, если бы я не сомневалась, что ребенок от него, если бы я никогда не ходила в Эндерби и не поддалась своим чувствам, если бы тот дом не впился в меня своими щупальцами…

Опять я винила во всем дом, винила все что угодно, только не собственную слабость.

Я согрешила и должна расплачиваться за свои грехи. Дэвид взял мои руки и поцеловал их.

– О, Клодина, я ждал и надеялся… такая чудесная новость.

И ты тоже счастлива, да? Ты ведь хочешь иметь ребенка?

Конечно, хочу… иметь своего младенца.

– Нашего, Клодина.

Я слегка поежилась. Мне так хотелось высказаться, освободиться от бремени вины. Но нет, мне придется нести его одной… до конца жизни.

Я не могла сказать Дэвиду больше, чем сказала матери.

Что за праздник был в этот вечер! Всем сообщили о наших новостях.

Софи уговорили присоединиться к общему столу. Ей сказали, что это особый случай. Сабрина тоже спустилась. Она выглядела довольно изможденной: зима оказалась для нее тяжким испытанием, и она проводила большую часть времени в постели.

Когда мы уселись за стол, Дикон произнес:

– Я хочу сделать заявление. Мы должны выпить за новоселов, которые очень скоро появятся в Эверсли.

Сабрина и Софи внимательно слушали его.

Тут Дикон указал рукой сначала на мою мать, а потом на меня.

– Мы с Лотти ожидаем ребенка. Клодина и Дэвид тоже. Сегодня самый благословенный день. Одно известие было бы достаточным поводом для праздника, а два – это уже настоящее ликование. За здоровье будущих матерей нужно выпить самое лучшее вино, которое есть в подвалах.

Да благословит их Бог и пусть исполнятся все их желания.

Поднимая бокал, Джонатан улыбнулся мне.

Сабрина от радости очень волновалась, а у Софи, как я заметила, опустились уголки губ. Бедная Софи, она опять в который раз думала обо всем, чего она лишена.

По щекам Сабрнны текли слезы.

– Успокойся, успокойся, мама, – говорил Дикон, – это радостное событие.

– Это слезы счастья, мой дорогой мальчик, – проговорила она. – Я понимаю, это единственное, чего вам не хватало для полного счастья.

Ребеночек… у Лотти… и еще один внук у меня. Я надеюсь дожить до его рождения.

– О чем говорить, – сказал Дикон. – Конечно, ты доживешь и увидишь его. Я приказываю тебе, а Лотти говорит, что ты всегда подчиняешься мне.

Они выпили за будущее, и на кухне слуги пили за наше здоровье.

Разговоры за столом шли главным образом о младенцах. Моя мать рассказывала о рождении моего брата и о моем, она говорила о беременности так, словно это самое увлекательное занятие для всей женской половины рода человеческого.

– Полагаю, – сказал Дикон с притворным смирением, – эта тема теперь будет преобладать в наших беседах в течение будущих месяцев. Вряд ли мы что-то еще сможем обсуждать.

– Во всяком случае, это гораздо полезнее для здоровья, чем непрерывные толки о революции, шпионах и несчастных людях, сосланных на каторгу за то, что они высказывают свои мысли, – ответила моя мать.

– Умные мужчины знают, когда надо молчать, – заметил Джонатан. – Впрочем, это касается и женщин.

При этом он посмотрел на меня в упор и улыбнулся.

«Да, они с Диконом очень похожи», – подумала я. Должно быть, Дикон поступал подобно Джонатану, когда прокладывал свой путь, чтобы стать одним из самых богатых людей страны и не гнушался никакими средствами. Это называется аморальным и безнравственным. Но мне ли об этом судить? Теперь я понимала, как сильно люблю Дэвида. Однако я сыграла с ним такую злую шутку, какую только может женщина сыграть с мужчиной.

Никогда уже мне не избавиться от своей вины. Она будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

Прошло несколько недель. Шел февраль, и хотя еще стоял мороз, но в воздухе уже пахло весной. По утрам я чувствовала себя очень слабой и не вставала до середины дня, а после полудня силы снова возвращались ко мне. Матушка от беременности, казалось, совсем не страдала.

Джонатан не преследовал меня, демонстрируя покорность. По-моему, он видел во мне теперь совершенно другую женщину, во всяком случае, у меня пропало к нему влечение.

Я, бывало, лежала в постели, чувствуя себя жалкой и несчастной, тщетно пытаясь заглянуть в будущее, и часто думала, что гораздо легче переносила бы физическое недомогание, если бы не угрызения совести. Днем мое настроение менялось, потому что болезненное состояние проходило и я чувствовала себя на удивление хорошо.

Тогда я полюбила одиночные прогулки верхом. Скоро придется оставить верховую езду, и мне хотелось напоследок получить от нее как можно больше удовольствия.

Джонатана всецело поглотили собственные заботы; они с Диконом проводили много времени вместе. Иногда они ездили в поместье Фаррингдон, где, я уверена, встречались с лордом Петтигрю. Положение на континенте изменилось. Оптимистические прогнозы оправдались – войны не предвиделось. Было невозможно представить, чтобы страна, ввергнутая в пучину революции, решилась развязать войну.

И все же нужно быть начеку; похоже, об этом помнила вся страна, и было очевидно, что в определенных кругах рос страх. Многих высылали в Австралию за так называемую подрывную деятельность.

Между тем меня занимали собственные проблемы, и в тот февральский день я решила проехаться по окрестностям и поискать признаки приближающейся весны. Я воображала, что время поможет мне справиться со своими проблемами. У меня роды предполагались в сентябре, а у моей матери в августе; и я томилась нетерпением в ожидании этого дня. Я почему-то считала, что как только у меня появится ребенок, он или она, то это принесет мне такую радость, которая преодолеет меланхолию.

Я пустила лошадь шагом. Обычно я не ездила галопом, боясь повредить ребенку, хотя еще слишком рано было беспокоиться об этом. Но я все-таки соблюдала осторожность.

Мне доставило удовольствие видеть пробивающиеся кое-где подснежники – первые признаки весны. Да и темно-красные маргаритки очень красиво выглядели на фоне зелени. Вдали река стремилась к морю. Я направилась туда и переехала по деревянному мосту на другой берег. Меня напугал неожиданный крик чибисов. Их крик звучал печальнее обычного.

Скоро запоют все птицы. Вообще, я люблю их слушать. Они такие счастливые, и им нет дела до того, что творится в мире.

Вдруг мне страстно захотелось к морю.

Я вспомнила, как Шарло, бывало, смотрел в сторону Франции печальным, тоскующим взглядом. Где-то он сейчас? Шарло и Луи-Шарль сражались на стороне Франции против Англии. Как чувствовал себя в этой ситуации Шарло? Как ужасно усложняем мы свои жизни.

Уже чувствовался запах моря; надо мной с печальным криком в поисках пищи кружили чайки. Следя за их полетом, я вдруг услышала, как кто-то зовет меня по имени.

– Миссис Френшоу… не могли бы вы подъехать сюда?

Я повернула лошадь в направлении голоса. – Где вы? – крикнула я.

– Здесь. – На берегу показалась фигура, и я узнала Эви Мэйфер.

– Иду! – крикнула я и направила лошадь к ней.

В маленькой бухточке, образованной выступающими валунами, неподвижно лежал человек. Его лицо было белым, глаза закрыты, а темные курчавые волосы прилипли ко лбу. Было похоже, что его выбросила волна. Долли стояла рядом с Эви, а их лошади спокойно ждали хозяек.

Кто это? Эви пожала плечами.

– Не знаю. Мы только что нашли его. Мы услышали какой-то шум, пошли посмотреть и увидели его.

Я спешилась и склонилась к молодому человеку. На вид ему было не больше двадцати.

– Он дышит, – сказала я.

– Кажется, он без сознания.

– Нужно вынести его отсюда, – решила я.

– Мы как раз думали, как это сделать, когда увидели вас.

– Кто-то из нас должен поехать к нам домой за помощью.

Если, конечно, мы не сможем взять его с собой. Как вы думаете, мы можем вынести его и поднять на мою лошадь?

– Попробуем, – ответила Эви.

– Думаю, втроем мы справимся, – заметила я. – Это быстрее, чем ждать помощи. Берите его за ноги, я возьму с другой стороны.

А ты, Долли, пока подержи мою лошадь.

Мы ухитрились поднять его, хотя это было нелегко. Он безжизненно лежал поперек моей лошади, его руки свисали почти до земли.

– Нам придется двигаться медленно, – сказала я.

– Но это все же быстрее, чем посылать домой за помощью, – повторила Эви.

– Тогда трогаемся.

Я села на лошадь, и мы начали наш медленный путь назад в Эверсли.

Вот так мы нашли Альберика Кларемона.

Добравшись до Эверсли, мы сразу же уложили его в постель. Он открыл глаза и посмотрел на нас затуманенным взором.

– Должно быть, он сильно изголодался, – сказала матушка. – Попробуем дать ему немного бульона. Но прежде всего нужно послать за доктором.

Прибывший вскоре доктор сказал, что юноша быстро поправится. Ничего серьезного у него нет, за исключением того, что он очень ослаб и, как мы и предполагали, сильно истощен. Несколько дней отдыха, частое хорошее питание небольшими порциями, и скоро он встанет на ноги.

Слова доктора подтвердились. К концу первого дня юноша уже смог открыть глаза и говорить.

Когда он заговорил по-французски, мы все поняли прежде, чем он успел закончить.

Он бежал от террора в поисках убежища в Англию, как поступало в то время множество его соотечественников.

Его отца отправили на гильотину. Он не сделал ничего плохого, кроме того, что был управляющим в одном из богатых имений на юге Франции. Брат служил во французской армии. Его предупредили, что он взят на заметку как враг революции и он понял, что ему ничего не оставалось, кроме бегства.

Он оставил свой дом и под видом крестьянина пересек всю Францию с юга на север и добрался до побережья. А там уж были способы переправиться через пролив, нашлись бы только деньги; итак, он покинул Францию в уединенной бухте и оказался на берегу такой же уединенной бухты в Англии.

– С вами был кто-нибудь? – спросила мать. Он покачал головой.

– Были еще двое.

Не знаю, что с ними сталось. Мы вместе плыли на шлюпке, а на берегу, когда я сказал им, что у меня нет сил дальше идти, они бросили меня.

– Они должны были позаботиться о вас, – вставила я.

– Мадам, они боялись. Я понимал это и упросил их оставить меня. Говорят, сюда прибывает слишком много эмигрантов и вашему правительству это не нравится, поэтому их могут отправить обратно.

Мои попутчики боялись, что если нас будет трое…

– Хотела бы я знать, куда они ушли, – сказала я. Он пожал плечами и закрыл глаза.

– Он очень устал, – промолвила мать. – Давайте не будем его больше беспокоить сейчас.

На следующее утро он чувствовал себя гораздо лучше. Мы не позволили ему вставать с постели, и, казалось, он с удовольствием подчинился.

Он немного говорил по-английски, но нам хотелось вести разговор на французском языке.

Он назвал себя Альберик Кларемон. Он говорил:

– Мне никак нельзя вернуться во Францию. Ведь вы не отправите меня, правда? Не отправите?

Его глаза выражали такой ужас, что моя мать горячо воскликнула:

– Никогда!

Дикон, вернувшийся поздно вечером, выслушал всю историю без особого удивления.

– Они сейчас сотнями бегут, спасаясь от террора, – говорил он. – Я не удивлюсь, если к нам придут и другие. Что он за человек?

– Он молод, – ответила моя мать, – и, похоже, образованный. По-моему, он перенес ужасные испытания.

– Это похоже на правду.

– Я хочу узнать его как следует, прежде чем он покинет нас.

– А куда он пойдет?

– Не знаю.

Возможно, у него есть здесь друзья. Или он сможет найти тех, с кем бежал.

Хотя я не слишком высокого мнения о них, раз они бросили его в таком состоянии на берегу.

Я вступила в разговор:

– Вы знаете это место, около старого лодочного сарая. Там почти никто не бывает. Эви и Долли Мэйфер совсем случайно обнаружили его.

– Он мог пролежать там очень долго, если бы не они, – сказала мать.

– Он бы вообще не выжил в такое время года. – Ну ладно, посмотрим, как пойдет дальше…

История о том, как мы спасли жизнь молодому человеку, очень заинтересовала Софи. Она пришла к нему, села у постели и заговорила на его родном языке. Я видела, что она глубоко сочувствует Альберику Кларемону.

На следующее утро Эви вместе с Долли заехали, чтобы справиться о юноше, которого они спасли.

Я провела их к нему в комнату. Он лежал в постели и уже не был похож на того молодого человека, которого они нашли на морском берегу.

– Вы – те самые молодые леди, которые нашли меня? – спросил он по-французски.

Его взгляд остановился на Эви, и она, чуть покраснев, ответила ему по-английски:

– Мы с сестрой катались верхом. Мы часто спускаемся к морю. Как хорошо, что мы поехали туда вчера.

Он не вполне понял ее слова, и я сказала:

– Месье Кларемон плохо знает английский язык, Эви. Не могла бы ты поговорить с ним по-французски?

Она снова зарделась и, запинаясь, ответила, что очень плохо владеет французским языком.

– Бабушка требовала от нашей гувернантки, чтобы та учила нас с Долли французскому. Но мы не очень-то преуспели в нем, правда, Долли?

– Ты делала успехи, – ответила Долли.

– Боюсь, что не очень.

– Попробуй, – сказала я.

Она достаточно владела языком, чтобы составлять простые, понятные фразы, а Альберик Кларемон с явным удовольствием помогал ей. Он пытался говорить по-английски, и они дружно смеялись, в то время как Долли сидела молча, не отрывая глаз от сестры.

Уходя, Эви спросила, можно ли ей прийти еще. Я ответила, что не только можно, но даже нужно. Матушка заметила по этому поводу:

– Возможно, Эви в восторге от него, потому что она спасла ему жизнь. Никто не внушает нам большую любовь, чем тот, кто чем-то очень важным нам обязан, а что может быть важнее жизни?

– С каждым днем ты все сильнее походишь на Дикона.

– Я полагаю, каждый мало-помалу становится похожим на того, с кем постоянно общается.

– Прошу тебя, мамочка, не надо уж очень походить на него.

Оставайся сама собой.

– Обещаю, – ответила она.

В течение нескольких дней Альберик совершенно поправился.

На семейном совете мы обсуждали, что можно сделать для него. Итак, мы помогли молодому человеку поправить здоровье; у него есть с собой французские деньги, но какой прок в них здесь, в Англии? Куда ему идти? Что ему делать? Может ли он найти работу где-нибудь? В это время французов недолюбливали в Англии.

И тут у Софи созрело решение. Ей нужны слуги. Она как раз набирала их. Что если она предложит Альберику место в своем доме? Кем бы он мог стать? Дворецким? Работать в саду? Не имеет значения, кем он был раньше. Она поговорит с ним и выяснит, что ему больше подходит.

– Во всяком случае, – сказала она, – он может перебраться в Эндерби и жить там, пока не решит, что ему дальше делать. Возможно, с окончанием этой проклятой революции жизнь во Франции изменится к лучшему. В таком случае те из французов, кто нашел себе здесь убежище, вероятно, захотят вернуться домой.

На том и порешили. И когда Альберику предложили до лучших времен пожить в Эндерби и поработать у тетушки Софи – ему, безусловно, найдется там дело по душе – он с готовностью согласился.

В конце февраля Софи переехала в Эндерби. Она была очень довольна Альбериком, устраивал он и Жанну. Он оказался неутомимым работником и так был благодарен Софи за предоставленный кров, что даже изъявлял готовность умереть за нее.

Дикон цинично заметил:

– Если бы благородному молодому джентльмену предоставилась возможность выполнить свое обещание, получился бы настоящий роман. Вообще же, оставив в стороне французскую трагедию, он выглядит приличным юношей. А так как Софи искала себе людей, то одного она уже нашла. Кроме того, он ее соотечественник и это может оказаться очень полезным.

В начале марта Джонатан уехал в Лондон. Я всегда испытывала облегчение в его отсутствие. По мере того как ребенок рос во мне, он полностью поглощал мое существо, и, мне кажется, все остальное тогда мало трогало меня.

Мы с матерью проводили много времени вместе. Поскольку мы обе нуждались в отдыхе, то часто лежали бок о бок на ее постели и она рассказывала о своей жизни: о том, как вышла замуж за моего отца, о его смерти, о том, как она поняла, что всегда любила только Дикона.

– К моей матери, так же как и ко мне, поздно пришло настоящее счастье, – рассуждала она. – Мне думается, в таком возрасте хорошо обрести счастье. Тогда его больше ценят; и, кроме того, в зрелые годы не так легко добиться его, как в юности.

Когда вы молоды, вы верите в чудо. Вам кажется, стоит только поймать его – и оно ваше. С возрастом вы начинаете понимать, что чудеса случаются редко, и, если вам вдруг улыбнется счастье, как нежно вы будете лелеять его, как высоко ценить!

Я прониклась ее спокойствием, и оно давало мне силы противиться, что я так же счастлива, как и она.

Мы обсуждали грядущие заботы:

– Представим себе, что у одной из нас появилась двойня, – говорила она. – В нашем роду случались двойни. А если так: двойня у тебя и двойня у меня. Подумай только!

И мы дружно смеялись.

В тот месяц Сабрина простудилась и долго болела. Она лежала в постели и выглядела очень маленькой и изможденной.

Дикон проводил с ней много времени, и это доставляло ей огромную радость.

В последние годы мы следили за ее здоровьем зимой, и теперь понимали, что она умирает. Она любила, чтобы мать или я сидела с ней, когда Дикона не было. Она обычно брала мою руку и начинала рассказывать о былом, вновь и вновь вспоминая, какую огромную радость она испытала, когда Дикон привел в дом мою мать.

– Он полюбил ее еще ребенком. Но твоя бабушка противилась их браку. О да, она добилась своего, и в результате милую Лотти, твою мать, разлучили с нами. Дикон женился, а она вышла замуж, но теперь случилось то, что и должно было случиться, – они соединились. Чудесно, что у них ожидается потомство. Теперь у меня осталось только одно желание – увидеть новорожденного. Но боюсь, моя дорогая Клодина, мне до этого не дожить.

– Обязательно доживете, – убеждала я. – Так вам велел Дикон, а ведь вы все сделаете, чтобы порадовать его.

– Он внес в мою жизнь радость. Когда его отца убили в жестокой битве при Каллодене, я считала, что для меня все кончилось, но появился Дикон, и я вновь ожила.

– Понимаю, – сказала я. – Дикон сделал вас счастливой.

– Он самый лучший из людей, Клодина. Он и его сыновья. А скоро у него появится еще один отпрыск… и у вас тоже. Наш род продолжается. Это очень важно, Клодина. Мы приходим в этот мир и уходим из него, каждый из нас живет своей жизнью и оставляет свой след. И я считаю, что каждый из нас должен сыграть свою роль. Потом мы уходим. Но семья остается. Так продолжается род из поколения в поколение.

Я говорила, что ей нельзя утомлять себя слишком долгим разговором, но она отвечала, что ей от этого становится гораздо лучше.

– Будь счастлива, Клодина, – говорила она. – В мире так много несчастий. Никогда не забудь того чувства вины, которое жило во мне с детства. И только выйдя замуж за отца Дикона, я начала по-настоящему жить. А потом я потеряла его и оплакивала бы до конца жизни, но вскоре родился Дикон и я обрела счастье.

Сидя у ее постели и слушая, я, наконец, поняла, что мне делать. Не только ради себя, но также и ради всех остальных. Поскольку никак не определить, кто отец моего ребенка – Дэвид или Джонотан, я решила для себя впредь считать отцом Дэвида. Я постараюсь больше не ворошить прошлое и стать счастливой.

Прошел март, наступил апрель, и воздух наполнили весенние запахи.

Казалось, Сабрина все-таки пережила еще одну зиму. Но этого не случилось. Однажды утром в начале апреля ее горничная принесла, как обычно по утрам, горячий шоколад и не смогла ее добудиться. Она умерла во сне легко и спокойно.

Смерть в доме. Несмотря на то что Сабрина умерла спокойно, и смерть ее не явилась для нас неожиданностью, перенести это было нелегко. Сабрина жила тихо, как бы в тени; бывало, мы по несколько дней не видели ее; но она была частью этого дома, и вот теперь ушла.

Дикон был убит горем. Она боготворила его и находила смысл своего существования в том, чтобы любоваться его достоинствами, прощать недостатки и утверждать в нем веру в собственную безупречность. Моя мать, как могла, утешала его, но и она тоже переживала утрату.

Джонатан находился в это время в отлучке, и Дикон приказал послать за ним, чтобы он приехал домой на похороны. Я думала, что он в Лондоне, но посыльного отправили в Петтигрю, и вместе с Джонатаном пожаловали лорд и леди Петтигрю, а также Миллисент.

Сабрину отпевали в нашей часовне и похоронили в фамильном склепе. Священник, который венчал нас с Дэвидом, прочитал заупокойную молитву, а потом траурная процессия направилась к склепу.

Я была удивлена, заметив Гарри Фаррингдона в компании местных жителей, по-видимому, случайно пришедших на похороны. Среди них я увидела Эвелину Трент с двумя внучками. После похорон все направились к нам в дом, где были накрыты столы для поминок.

Как и положено, произносились траурные речи, и каждый подчеркивал многочисленные добродетели Сабрины, и, конечно, все мы говорили, как нам будет ее не хватать.

– По крайней мере, она легко умерла. – Таково было общее мнение. – Она так радовалась ожидаемому прибавлению семейства.

Я заметила, что Гарри Фаррингдон беседует с Эви, которая раскраснелась от волнения, и подумала: «Хорошо, если у них все было бы хорошо. Для Эви это прекрасная партия, а она – приятная девушка, совсем не такая, как эта их противная бабушка. Бедная девушка, не повезло ей с родственниками…»

Я утомилась и присела отдохнуть, считая, что в моем состоянии это простительно.

Я не долго оставалась одна. К моему огорчению, не кто иной, как Эвелина Трент, подошла и села рядом. – Приятно дать отдых ногам, – сказала она, усаживаясь. – Кажется, вам становится тяжело ходить. Сколько уже… месяца четыре, да?

– Да, – ответила я.

– То-то будет радости в Эверсли… а еще ведь и ваша матушка! Такое забавное совпадение, вам не кажется?

– Для нас обеих это очень удобно. Она хитро прищурилась.

– О, вы счастливая молодая леди. Такой хороший муж, а теперь у вас очень скоро появится маленький. Как говорится, боги благоволят к вам.

– Благодарю вас.

– Как жаль, что я немного могу сделать для моих девочек.

Я очень беспокоюсь, миссис Френшоу.

– О чем же?

– Ну, взгляните на мою Эви.

Просто картинка. Она уже достаточно взрослая и ей пора бывать в обществе. А что я могу для нее сделать?

– Она выглядит вполне счастливой.

– Она хорошая девушка. Но мне бы хотелось, чтобы она не упустила свой шанс.

– Каким образом?

– Одним единственным! Я мечтаю о том, чтобы она сделала хорошую партию, устроила свою жизнь.

– Я полагаю, она выйдет замуж.

– Да… Но брак браку рознь. Хотелось бы выдать ее за человека с положением. – Она устремила взгляд на Гарри Фаррингдона. – Такой приятный молодой человек. Полагаю, он очень богатый.

– Вы имеете в виду Гарри Фаррингдона? Мне не известно финансовое положение его семьи.

– А-а! Вы считаете, что я слишком высоко замахнулась, не так ли? Возможно, вы правы. Но я забочусь об Эви. Я воспитала ее как настоящую леди. Дала ей прекрасное образование… Это было нелегко. Понимаете, Грассленд – это не Эверсли. Мой Ричард… царствие ему небесное, к несчастью, был азартным игроком. Он спустил почти все, что мне оставил мой первый муж, Эндрю. Правда, мы и раньше не шли ни в какое сравнение с Эверсли. Понимаете, я всегда с трудом сводила концы с концами, но все-таки твердо решила дать Эви все, что могу.

– По-моему, вы отлично ее воспитали.

– Она вполне может стать украшением любого богатого дома.

– А что она сама об этом думает?

– Она? Она романтичная девушка. Молодежь больше мечтает о любви, чем о прочном положении. Миссис Френшоу, вам не кажется, что мистер Фаррингдон увлекся ею?

– Да, миссис Трент, возможно.

– Видите ли, я не могу давать и устраивать приемы в Грассленде. Такие, как они хотели бы. Но все-таки хочется дать ей шанс.

– Понимаю, – заметила я.

Она тронула мою руку холодной и костлявой рукой; я невольно поежилась.

– Не помогли бы вы мне, миссис Френшоу?

– Помочь?

– Я имею в виду Эви.

– Безусловно, помогла бы, но я не знаю, как…

– Ну, есть много способов. Вы могли бы… э-э… свести их вместе.

Вы понимаете, что я имею в виду. Устроить им свидание, ну и все такое. Понимаете меня?

– Но…

Она легонько толкнула меня локтем.

– Я знаю, вы сможете, если захотите.

Вы могли бы пригласить его… и в это же время пришла, как бы случайно, Эви.

Поминаете?

– Но пока мы не собираемся никого у себя принимать.

– О, совсем не обязательно устраивать грандиозный прием. Пусть просто он придет, а у вас как раз в гостях моя Эви. Придумайте что-нибудь в этом роде… постарайтесь.

– Я думаю, они не нуждаются в сводничестве.

– Но все-таки никогда не повредит слегка помочь. – Она посмотрела на меня в упор. – Имеются некие причины, почему вам следует помочь мне, миссис Френшоу.

– Причины?

Она кивнула, хитровато усмехаясь, и у меня нервно забилось сердце. На что она намекает?

– Знаете, – продолжала она, – в жизни так много необычного. Случаются такие вещи… вы бы никогда не поверили, если бы не знали, как было на самом деле.

– О чем это вы? – спросила я резко.

Она наклонилась ко мне:

– На днях я вам все объясню. Тогда, я думаю, вы станете более сговорчивой и сделаете все возможное для моей Эви.

В этот момент меня позвала мать, и я сказала:

– Прошу извинить меня, миссис Трент.

– Конечно, конечно. Надеюсь, вы не забудете наш разговор, не так ли?

Сделайте для Эви все, что в ваших силах.

Думаю, до некоторой степени это и в ваших интересах.

Наконец я сбежала от нее.

– Я поняла, что эта ужасная женщина прилипла к тебе, – сказала мать, – и решила тебе помочь.

– Спасибо, – сказала я, – очень мило с твоей стороны.

Я не могла выбросить ее из головы, и, помнится, той же ночью она явилась мне во сне.

Фаррингдоны уехали сразу же после похорон, а Петтигрю остались у нас на несколько дней.

Через несколько дней после похорон Сабрины до нас дошли известия о казни Жоржа Жака Дантона, одного из вождей революции, Дикон мрачно острил по этому поводу.

– Ирония судьбы, – говорил он, – в том, что именно тот революционный трибунал, который он учредил, приговорил его самого к смерти.

– Очевидно, – комментировал лорд Петтигрю, – что революция подходит к концу.

– Но пока еще остается Робеспьер.

– Вам не кажется, что его дни сочтены?

– Было бы чудесно, – с горечью заметила мать, – если бы все они прекратили наводить смуту и Франция вернулась к нормальной жизни.

– Жизнь во Франции никогда больше не станет такою, как прежде, – сказал Джонатан.

Все с ним согласились.

– Да, головы падают быстро, – комментировал Дэвид. – Подумать только, Дантон всего лишь на шесть месяцев пережил королеву. Это показывает, какая идет борьба за власть. Смею напомнить, что все началось с идеалов. Возможно, кто-то из них действительно хотел бороться за права людей. А потом они захватили власть… и стали бороться за еще большую, а когда уничтожили тех, кого считали врагами, они начали грызться друг с другом. Это – битва гигантов. Дантон и не подозревал, что его ждет.

– Робеспьер избавился от Дантона, но дойдет очередь и до него, – пророчил Дикон. – А когда это случится, наступит конец революции.

– Их военные успехи просто поразительны, – сказал лорд Петтигрю. – Сейчас идет молва об одном военном… Наполеон Бонапарт, так, кажется, его зовут… Уверен, что он сделает себе имя на военной службе.

– Я слышал о нем, – сказал Дикон. – Он – правая рука Робеспьера. Если падет Робеспьер, то и этому инициативному молодому вояке придет конец.

– События развиваются быстро, – вставил лорд Петтигрю. – Я думаю, мы еще увидим перемены к лучшему.

– Что будет очень приятно для нас всех, – сказала мать. – За этим столом ни о чем больше не говорят, кроме как о французской революции.

– Я тоже подумывал, не пора ли переключиться на тех благословенных инфантов, которые вскоре присоединятся к семейному кругу. Это более приятная тема, – уступил Дикон.

– Чудесно… – добавила леди Петтигрю.

Мы с матушкой привыкли отдыхать часок в полдень после еды и потом чувствовали себя свеженькими до вечера. Мы часто проводили время вместе. Лежа на ее большой постели, мы обычно болтали о текущих делах. Иногда одна из нас дремала, а другая лежала тихо рядом. Нам и молчать вместе было приятно. В тот раз разговор начала матушка:

– Наконец-то. Они бы уже давно объявили о помолвке, если бы не траур в нашей семье.

– Кто и что? – спросила я.

Она засмеялась:

– О… Джонатан и Миллисент.

– Правда?

– Ну, мы всегда надеялись на это. Я так рада. Это отвлечет Дикона от мысли о матери. Он относится к этому очень серьезно, значительно серьезнее, чем кажется.

Он всегда хотел породниться с семейством Петтигрю.

– Денежные интересы? – еле вымолвила я.

– Они в некотором смысле соперничали.

Соединившись вместе, они станут, как я думаю, самыми влиятельными людьми в нашей стране. Именно к этому они стремятся, как семейство Петтигрю, так и Дикон.

– Понимаю.

– Ты получила Дэвида… а Джонатан остался.

– Дорогая мама, – сказала я, – какой ты стала практичной. Ты говоришь так, словно заключение брака – это всего-навсего передвижение шашек на доске. Одного берут, другой приносит банковский капитал.

– Ничего подобного. Посмотри, Джонатан и Миллисент любят друг друга. Уверяю тебя, никого из них не пришлось уговаривать.

– Я полагаю, Джонатан всегда будет уверен в собственном превосходстве. А Миллисент – в своем. Они должны составить идеальную пару.

Она засмеялась.

– У вас с Дэвидом настоящая любовь, и я рада за вас. Такая идиллия бывает далеко не у каждого. Но это совсем не значит, что нельзя выработать взаимовыгодные условия.

– Они поселятся здесь после свадьбы?

– Скорей всего. В конце концов это родовое имение. Так принято, что сыновья приводят своих жен в дом, который впоследствии перейдет к ним. Я понимаю, ты думаешь, что у нас в доме окажется три хозяйки, хотя и двух вполне достаточно, не так ли?

– Ты моя мать. В этом разница…

Она задумалась.

– Миллисент довольно энергичная молодая дама, – размышляла она. – Да, ситуация необычная. Два брата-близнеца… и Эверсли принадлежит им обоим. Фактически здесь нет старшего сына, хотя Джонатан родился чуть-чуть раньше Дэвида.