Текст книги "Голос призрака"

– Я виню его, – яростно сказала она. – Грязная свинья! Он обманул ее, он… обещал жениться на ней и, когда все произошло, бросил ее и решил жениться на настоящей леди.

Но она и была настоящая леди, моя Эви.

– Да, конечно, миссис Трент.

Она сложила руки вместе, и я поняла, что она представляет, будто схватила за горло Гарри Фаррингдона.

– И теперь… преподобный викарий. Он не хочет взять мою Эви. Он говорит, что таких, как она, нельзя хоронить вместе с истинными христианами.

– Не может быть, миссис Трент!

– Да. Он сказал, что самоубийц не хоронят в освященной земле. Они похоронят ее на перекрестке, в могиле для самоубийц.

Я не могу допустить это, только не мою маленькую Эви.

– С этим что-то надо делать.

Она посмотрела на меня с надеждой.

– Я пойду и поговорю с преподобным Мэннингом. Или это сделает мой муж.

Не беспокойтесь об этом, миссис Трент. Эви, конечно же, похоронят, как подобает.

– Как вы добры… Ради нее. Вы знаете, кто она. Это отличает ее. я полагаю, от прочих.

Но никто и не думает хоронить их не на кладбище.

Я была рада, что смогу что-нибудь сделать, что воскресит ее, хотя ничто уже не сможет вернуть ей Эви. Я сказала:

– Я пойду сейчас к викарию и поговорю с ним. Не волнуйтесь, миссис Трент. Я уверена, что все будет в порядке.

– Спасибо, – сказала она, и в ее глазах блеснула решительность, которую я замечала у нее раньше, до того, как беда обрушилась на нее и превратила в тень былой миссис Трент. – Ради нее, – повторила она твердо.

Долли проводила меня до двери.

– До свидания, – сказала я. – Я сделаю все, что смогу.

Я пошла прямо к викарию. Но все было не так-то просто, как я думала.

Преподобный Ричард Мэннинг был мужчиной, которого я невзлюбила с первого взгляда: напыщенный, самовлюбленный и, я уверена, лишенный всякого сострадания и воображения.

Мы редко видели его, ведь он жил не в Эверсли. У нашей семьи была своя часовня, и до сих пор у нас не было священника при доме. Он жил неподалеку, и в случае необходимости мы приглашали его. Обычно он приходил каждое утро, чтобы прочесть молитвы за здравие домашних.

Юрисдикция нашей семьи не распространялась на Ричарда Мэннинга.

Я сказала ему, что хочу поговорить о погребении Эви Мэйфер.

– Самоубийцы… – произнес он, и я почувствовала жестокость в его холодном и педантичном голосе, когда он говорил об Эви.

– Ее бабушка очень страдает от того, что вы отказались похоронить ее, как всех.

– Я сказал, что в соответствии с законами церкви она не может быть похоронена в освященной земле.

– Почему?

Он удивленно посмотрел на меня:

– Потому что она поступила против законов Божьих.

Она совершила грех, убив живое существо.

– Себя, – сказала я.

– Это грех в глазах церкви.

– Значит, все похороненные в этой земле абсолютно безгрешны?

– Здесь не похоронено ни одного самоубийцы.

– Но ведь есть большие грехи, чем тот, когда человек находит свою жизнь невыносимой и лишает себя ее.

– Это грех против законов Божьих, – самодовольно повторил он.

– Я хочу, чтобы вы поняли, что это ужасный удар для ее семьи. Неужели вы не можете один раз преступить закон и похоронить ее, как остальных смертных?

Это столько для них значит!

– Вы не можете меня просить преступить святые законы!

– Это разве святой закон? Неужели Бог хочет причинить еще большую боль людям, которые и так очень страдают?

– Вы не понимаете в чем дело, миссис Френшоу.

– Наоборот, это вы не понимаете. Но пожалуйста, сделайте это из чувства человечности, хотя бы просто из сострадания.

– Вы не можете просить меня идти против правил церкви.

– Если таковы законы церкви, то я скажу, что они жестокие, злые и безнравственные. Я ничего не хочу иметь с ними общего.

– Вы богохульствуете, миссис Френшоу.

– Я поговорю со своим отчимом.

– Я не подвластен Эверсли, – заявил он. – Это против моих правил, и я не пойду на сделку с совестью.

– Тогда ваша совесть, если в ней есть хоть капля человечности, будет всегда мучить вас.

– Миссис Френшоу, оставьте меня. Я сказал все.

– Но я могу еще много, что сказать.

Я вышла из дома в ярости. Мама удивилась, увидев меня в таком состоянии.

Я рассказала, что случилось.

– О нет! – вскричала она. – Только не это!

– Бедная миссис Трент!

Она так переживает.

– Я понимаю, – сказала мама.

– Что мы можем сделать? Он непреклонен.

– К сожалению, он не подчиняется нам.

– Я знаю. Он дал это понять. Но надо что-то сделать.

У меня есть план.

Я выбрала момент, когда Дикон был один. У нас с отчимом всегда были теплые отношения. Я полагала, что в душе он испытывал обиду, что не он мой отец, ведь он любил маму даже тогда, когда она была замужем за моим отцом.

– Клодина, – сказал он, – вот неожиданная честь!

– Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня.

– Хорошо, если только в моей власти услужить молодой прекрасной леди, будь уверена, я все сделаю. Чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы Эви Мэйфер похоронили на кладбище.

– Этот старый идиот Мэннинг отказывается?

– Категорически.

– Да, конечно. Я не могу припугнуть его потерей места, потому что это не в моей власти.

Тем не менее, ты можешь что-то сделать. Он тряхнул головой:

– Нет.

Если он сказал нет, то так и будет.

– Бедная миссис Трент лишилась рассудка!

– Это ужасно. Что за глупышка! Девушки и раньше имели внебрачных детей.

– Гарри Фаррингдон проявил себя с плохой стороны.

Дикон пожал плечами:

– Такие вещи случаются. Она должна была знать, что этот брак едва ли возможен.

– Думаю, он обещал жениться на ней.

– Ей следовало убедиться в этом. Ты очень бесчувственный.

– Нет… я понимаю.

Я просто думаю, она была глупа, вот и все. Если бы она пришла к твоей матери, та помогла бы ей, и ты бы, несомненно, тоже помогла.

– Неужели ты не понимаешь, как чувствует себя девушка в таком положении? И ее бабушка, ты хорошо ее знаешь… Ты должен понять, как она хотела внучке добра и всего того, что сама не получила от жизни.

Он кивнул.

– Мы должны помочь ей, – сказала я.

– Обращаться к старому Мэннингу бесполезно.

– Я знаю, но есть другие пути.

– Какие?

– У нас есть свое собственное кладбище, в Эверсли.

Я имею в виду семейное кладбище.

– Да.

– Я хочу, чтобы Эви похоронили там.

– Среди наших предков?!

– Дикон, – сказала я, – неужели Эви не одна из нас?

Он не выказал и тени удивления:

Ты, должно быть, имеешь в виду небольшую связь между мной и ее бабушкой Эвелиной в далеком прошлом?

– Да.

– Хм.

Это было.

Тогда Эви – твоя внучка.

Возможно.

Эвелина была несколько сварлива.

– Если Ричард Мэйфер твой сын… тогда Эви имеет право лежать в нашей земле.

Я увидела улыбку на его лице.

– Ты мне нравишься, Клодина, – сказал он. – Ты похожа на свою маму.

– Дикон, ты разрешишь?

– Ты знаешь, как мне всегда было сложно отказать молодой красивой девушке в любой просьбе.

– Дикон, спасибо.

Большое спасибо.

Я заплакала. Он снисходительно посмотрел на меня. Вошла мама.

– Что вы здесь делаете? – спросила она.

– Твоя дочь только что сделала предложение, которое я принял.

– Предложение… и она плачет.

Почему ты плачешь, Клодина? Это не похоже на тебя.

Я подошла и поцеловала ее:

– Дикон только что осчастливил меня.

– О? – сказала она в удивлении, глядя то на одного, то на другого.

– Этот старый лицемер Мэннинг, – сказал Дикон, – хотел положить Эви Мэйфер в могилу для самоубийц. Требование церкви!

Старый ханжа!

– И… – начала мама.

– Дикон обещал мне похоронить ее на нашей земле… в Эверсли. О, я так счастлива! Я хочу сообщить миссис Трент сейчас же.

Мама улыбалась.

– О, Дикон, – сказала она. – Спасибо. Ты так великодушен!

Не теряя времени, я отправилась в Грассленд. Меня немедленно провели к миссис Трент, на которой все еще была серая мрачная одежда.

– Не беспокойтесь, миссис Трент. Все будет в порядке, – сказала я.

– Ты видела его… этого викария?

– Не беспокойтесь о нем. Я говорила с отчимом. Эви будет похоронена в Эверсли.

– Освященная земля Эверсли! – воскликнула она, удивление отразилось на ее опустошенном лице.

– Да, – подтвердила я. – Он обещал это.

– О, спасибо, миссис Френшоу. О таком я и не мечтала.

– Хорошо, этот маленький инцидент закончен.

Она кивнула.

– Спасибо, спасибо, – сказала она. Она замолчала на несколько секунд и затем продолжила:

– Я беспокоюсь… я так беспокоюсь о Долли.

– С Долли все будет в порядке, – заверила я ее.

– Если со мной что-либо случится, что станет с ней? Я считала, что, когда Эви выйдет замуж, Долли будет жить с ней.

Все изменилось сейчас.

– Я присмотрю, чтобы все было хорошо, миссис Трент.

Не беспокойтесь о Долли.

– Как в одной семье, – сказала она.

Я чувствовала себя почти счастливой. Как замечательно было дать ей хоть немного радости.

Настал день похорон Эви. Влажный и жаркий воздух был неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Стояла гнетущая тишина, и даже люди переговаривались шепотом.

Дикон обещал прийти в часовню попозже, и мы с Дэвидом и мамой отправились вместе. Я была уверена, что это обрадует миссис Трент.

Утром к нам пришел посетитель. Я собирала розы в саду, чтобы положить их на могилу Эви. У меня забилось сердце. Я подбежала к нему.

– Ты не должен был приходить! – воскликнула я. Это было странное приветствие. Он выглядел бледным и обезумевшим.

– Я узнал… – сказал он, – Я был так поражен.

– Неудивительно.

Я ненавидела Гарри Фаррингдона, несмотря на его раскаяние. Я не могла забыть, что, если бы не он, Эви была бы сейчас жива.

– Я не мог не прийти, – сказал он.

– Было бы лучше, если бы ты не приходил.

– Но я любил ее.

– Это обернулось несчастьем для нее.

– Я не могу поверить, что я…

– Гарри, – сказала я, – не заходи в дом.

Думаю, будет лучше, если тебя никто не увидит. Уходи сейчас же. Я не знаю, что будет, если бабушка Эви увидит тебя.

Уверена, что она попытается убить тебя.

– Я плохо поступил.

– Конечно.

– Но это правда… что я слышал о ребенке?

– Да, – сказала я. – Это правда. Эви была на третьем месяце и не могла пережить позор.

– Ты веришь, что я… был этому причиной? Я сердито посмотрела на него.

– Нет, нет! Это не правда, Клодина. Клянусь тебе. Я не мог.

Между нами ничего подобного не было… никакой близости.

Ты думаешь, этому кто-нибудь поверит?

– Да, потому что это правда.

– Мы все знали, что ты увлечен ею.

– Да.

Она мне очень нравилась.

– Настолько, что бросил.

– Мы встречались очень часто.

Ты не любил ее. Ты заставил ее поверить, что твои чувства сильны… и потом это свершилось.

– Уже несколько месяцев я не видел ее. Это не мой ребенок, Клодина.

– Она была такой чистой, нежной девушкой. Пожалуйста, не пытайся очернить ее, Гарри.

– Я бы сделал для нее все, что мог.

– Не очень ценное признание, если учесть, что она больше не нуждается в твоей помощи.

– О, Клодина! Ты обвиняешь меня!

Конечно, я обвиняла его! Мы не слышали, чтобы у нее был другой возлюбленный и сразу же узнали бы, если бы он появился. Кто же это мог быть еще? Я представила Гарри, тайно приезжавшего в Грассленд, их тайные встречи, уговоры стать его любовницей, без сомнения, с обещанием жениться. Это обычная история.

– Гарри, ради Бога, не показывайся здесь.

Дело сделано.

Ничто не вернет ее к жизни.

– Но я любил ее, – начал он.

Я с негодованием посмотрела на него:

– Гарри, уходи. Тебя не должны видеть здесь. Тебя разорвут на части озлобленные люди. Зачем раздражать людей? Не хватало еще скандала на похоронах.

Это было бы последней каплей.

– Я хочу, чтобы ты поверила мне, – сказал он. – Клодина, клянусь всем самым святым для меня, что это не мой ребенок.

– Хорошо, Гарри, но уходи. Не нужно, чтобы кто-нибудь видел тебя здесь. Хорошо еще, что ты не зашел в дом.

– Эти розы для Эви? – спросил он. Я кивнула.

– О, Клодина, как жаль, что я не смог ей помочь!

– Поздно говорить об этом, Гарри.

Пожалуйста, уходи.

Он пошел прочь, и, когда я смотрела на его удаляющуюся фигуру, мои руки дрожали.

Я всегда чувствовала в нем какую-то слабость. Он никогда не был способен к решительным поступкам. Что бы он не говорил, я все же считала, что Эви забеременела от него. А теперь его мучили угрызения совести. Так и должно было быть.

Какое счастье, что я увидела его! Все могло случиться, если бы он появился на кладбище.

После скромного отпевания в нашей часовне тело Эви отвезли на катафалке из Эверсли на кладбище, где мы и похоронили ее.

Мы молча стояли вокруг могилы, слушая, как земля падает на крышку гроба. Когда я положила розы, собранные в то утро, то заметила, как миссис Трент взяла Долли за руку и крепко ее сжала.

Покидая кладбище, я увидела за кустами мужскую фигуру. Я узнала Гарри Фаррингдона. Значит, он все-таки не смог не прийти.

ПЯТОЕ НОЯБРЯ Наступил август. Со дня похорон Эви прошло уже несколько недель. Я часто ходила на ее могилу и приносила цветы. Я обратила внимание, что кто-то посадил там розы, интересно, кто?

Я вполне могла понять, что сломило ее. Кому, как не мне, были доступны ее переживания? Я часто задумывалась, как жестока жизнь к одним людям и снисходительна к другим. Я совершила более тяжкий грех, чем Эви, – изменила мужу, а между тем пострадала она, а я осталась безнаказанной, если не считать угрызений совести.

«Как несправедлива жизнь! – думала я. – Если бы только Эви доверилась мне, я сумела бы ей помочь! Быть может, я и для себя нашла бы в этом утешение. Какие душевные муки должен испытывать человек, чтобы решиться покончить с собой, не видя иного выхода!»

Миссис Трент почти все время находилась дома, и я редко виделась с ней. Несколько раз я заходила к ней, но, думаю, встречи со мной особенно живо напоминали ей об Эви, и решила не беспокоить ее.

Тетушку Софи потрясло случившееся. Она вообще всегда сочувствовала чужому несчастью и переживала чужое горе как свое собственное. Жанна говорила, что она беспрестанно заводит речь о смерти Эви и о безнравственности мужчин, которые предают женщин.

Малышка Долли проводила с ней очень много времени.

– Бедное дитя! – говорила Жанна. – Для нее это ужасный удар. Она обожала сестру. Долли стала более замкнутой, чем раньше. Но они с мадемуазель находят радость в общении друг с другом.

– Со временем все уляжется, – сказала я. – Так всегда бывает.

Жанна согласилась со мной.

– Со временем, – повторила она, – даже в случае с мадемуазель и малышкой Долли… все уляжется.

В воздухе носился дух перемен. События шли своей чередой, и было ясно, что происходящее на континенте обязательно коснется нашей жизни. Англия действительно была глубоко втянута в противостояние.

В июне в Темпле скончался юный дофин. Ему было двенадцать лет от роду. Теперь короля Франции не существовало. Я часто задумывалась об этом мальчике. Какой печальной была его жизнь! И как, должно быть, он страдал, разлученный со своей матерью, вынужденный выдвигать против нее жестокие и даже непристойные обвинения. А затем… умереть. Как он умер? Мы точно не знали этого.

О, каким жестоким стал этот мир!

Кое-где в нашей стране происходили волнения, вызванные высокими ценами на продовольствие. «Не приложил ли руку к смуте Леон Бланшар? – спрашивала я себя. – Джонатан был прав. Подстрекателей необходимо уничтожать – даже таких молодых людей, как Альберик».

Когда Испания заключила мир с Францией, возникли опасения, что все наши союзники оставляют нас, так как понимают, что Франция во главе с этим корсиканским авантюристом Наполеоном Бонапартом, как бы ни была истерзана революцией, представляет собой силу, с которой следует считаться.

Была середина дня. Возвращаясь из сада, я увидела на лужайке Грейс Сопер с малышками. Джессике был уже год. Амарилис – чуть меньше. Они повсюду ползали и даже могли сделать несколько неуверенных шагов. Скоро они должны были начать вовсю бегать.

– Вот тогда за ними нужен будет глаз да глаз, – сказала Грейс Сопер. – Честное слово, эта мисс Джессика прямо-таки маленькая дама. Подайте ей то, подайте это, и вот что я вам скажу, миссис Френшоу, она не успокоится, пока не получит то, что ей захотелось. А мисс Амарилис – такая хорошая девочка.

Моя мать так же гордилась своенравием Джессики, как я – послушанием Амарилис; в наших глазах они обе были совершенством.

Я заглянула в маленькую коляску, в которой они рядышком спали. Джессика, с ее темными волосами, длинными пушистыми ресницами и легким румянцем на щеках, была поразительно красива. «Она может стать похожей на мою мать, – подумала я, – за тем исключением, что у нее были темные глаза, а у моей матушки – ярко-голубые».

– Должно быть, они у нее от кого-нибудь из ее пылких французских предков, – сказала моя мать.

– Эверсли тоже иногда могут быть пылкими, – ответила я.

С этим она согласилась.

– Амарилис выглядит, как маленький ангел, – сказала она.

Так оно и было – светлые волосики, голубые глаза и некоторая хрупкость в облике, которая иногда беспокоила меня. Но Грейс Сопер говорила, что причиной тому тонкая кость и что здоровье у моей Амарилис такое же прекрасное, как и у крепышки Джессики.

Должно быть, прошло около получаса, когда я услышала пронзительные крики, доносившиеся из сада. Я поспешила вниз и увидела Грейс Сопер и свою мать: обе были в смятении. Матушка только и смогла произнести:

– Этого не может быть… Как такое случилось? Что это значит?

Грейс так дрожала, что едва могла говорить:

– Малышки…

Моя мать заплакала:

– Джессика…

Ее там нет…

Я заглянула в коляску. Меня охватило огромное облегчение, так как Амарилис была на месте и крепко спала. Но затем до меня дошел весь ужас случившегося: Джессики не было.

– Как это случилось?! – закричала я.

– Они спали, – запинаясь, пробормотала Грейс. – Я зашла в дом. Меня не было всего лишь пять минут…

– Она где-нибудь поблизости, – сказала матушка.

– Она могла сама выбраться из коляски? Грейс покачала головой:

– Они были привязаны лямками. Я всегда слежу за этим.

– О, Господи, помоги нам! – взмолилась я. – Кто-то выкрал Джессику.

К счастью, Дикон был дома и в своей спокойной манере взялся за поиски.

– Лямка могла ослабнуть, и Джессика развязала ее.

– Даже в этом случае ей было бы нелегко выбраться, – возразила мама. – Кто-то взял ее. О, Дикон… кто?

Кто?

Мы должны найти ее.

– Мы ее найдем, – сказал Дикон. – Сейчас же нам, прежде всего, нужно тщательно обыскать сад и все вокруг. Возможно, она сама выбралась. Она могла заползти куда-нибудь в кусты. Там мы ее найдем. Не будем больше терять времени.

Из дома тем временем выбежали слуги. Все были глубоко потрясены случившимся. Начались поиски; однако, хотя сад тщательно прочесали, никаких следов Джессики не нашли.

Я взяла Амарилис на руки, чтобы она была поближе ко мне. Бедняжка Грейс Сопер совсем пала духом, она во всем винила себя, а мы убеждали ее, что это не так. Она была великолепной няней и с усердием ухаживала за малышками. Она всего лишь только на пять минут оставила их спящими в коляске.

Осмотр лямок ничего не дал. Они были в полном порядке, и это привело нас к единственному выводу: Джессику похитили.

Дикон сказал, что, скорее всего, теперь у нас потребуют выкуп.

– Если бы так, – причитала матушка. – Если бы так… поскорее… все, что угодно, лишь бы вернуть мою крошку.

Дикон лично возглавил поиски и опросил всех в имении.

Не знаю, как мы дожили до конца этого дня. Мама была вне себя, да, думаю, и все мы тоже. Это случилось так неожиданно.

Дикон немедленно распорядился повесить в городе афиши с объявлением награды за любые сведения о его дочери. Он разослал гонцов во все соседние города и порты.

К концу дня все мы были в изнеможении от тревоги. Наступила ночь, и по-прежнему никаких признаков ребенка. Мы знали, что ничего не можем поделать, и, безмолвные и отчаявшиеся, сидели в пуншевой.

Грейс Сопер была наверху, в детской. Она ни за что не пожелала идти спать и несла вахту у постели Амарилис. Дикон сказал:

– Можете не сомневаться, что утром все прояснится. Они тянут время, чтобы измотать нас. Я знаю этих людей. Вот увидите, они известят нас.

Мы просидели так всю ночь. Матушка, прижавшись к Дикону, неподвижно смотрела прямо перед собой. Время от времени, пытаясь утешить ее, он шептал:

– Вот увидишь, мы что-нибудь услышим утром. Я знаю, как поступают такие люди.

– Но что они с ней сделают… с моей крошкой? Она ведь проголодается…

– Нет, нет. Они позаботятся о ней. Вот увидишь. Утром…

Узнаем ли мы что-нибудь утром? Меня одолевали сомнения.

Дэвид обнял меня одной рукой. Он знал, что я боюсь за Амарилис.

Мы прождали весь следующий день. Никаких новостей не поступило. Пошли обычные слухи, так как вся округа знала об исчезновении Джессики. Кто-то видел незнакомку с младенцем, которая торопливо шла по главной улице города. Дикон и Дэвид бросились наводить справки, а когда эту женщину отыскали, оказалось, что она навещала в городе родственников, – естественно, что многие ее знали.

Я никогда не забуду выражения безнадежности в глазах матушки, когда он вернулся.

Мне кажется, что в таких обстоятельствах труднее всего переносить чувство безысходности, полнейшей беспомощности из-за незнания, что делать.

– Как можно быть настолько жестокими, чтобы так поступать? – в который раз произнесла я. – Разве они не думают о матерях…

Дэвид утешал меня.

– Дикон прав. Им нужны деньги. Они потребуют выкуп.

– Мы заплатим, и они вернут ее. Ты действительно так думаешь?

– Они знают, что отец – богатый человек. Никакой другой причины быть не может. И какой может быть смысл плохо обращаться с Джессикой?

Я покачала головой:

– Не понимаю, почему люди хотят мучать других… без причины?

– Причина всегда есть. В данном случае это деньги. Вот увидишь, Дикон заплатит. Он что угодно отдаст ради семьи… и в особенности ради твоей матери.

Я знала, что это так. Но это ожидание… и тревога… кошмарный страх неизвестности… как тяжко было их переносить!

Матушка была похожа на привидение. Казалось, из нее высосали все соки. Я попыталась убедить ее отдохнуть, и мне-таки удалось заставить ее ненадолго прилечь. Я села у ее кровати, но слова, которые могли бы утешить ее, не приходили в голову. Она тихо лежала, неподвижно глядя перед собой, а затем встала, сказав, что не может больше ничего делать, хотя что еще мы могли предпринять?

Я пошла в детскую, чтобы поиграть с Амарилис. Мне было так радостно, что она в безопасности. Однако сам вид ее еще острее напоминал об ужасной утрате.

Бедняжка Грейс Сопер продолжала винить себя. Она нуждалась в утешении. Она говорила, что кто-то должен присматривать за Амарилис днем и ночью и что она позаботится о том, чтобы никто не добрался до нашей дорогой крошки.

Долгое утро закончилось, и начался не менее долгий, тягостный день.

Новостей не было. «Скорее бы что-нибудь произошло! – молилась я, – Мы так долго не выдержим».

Дикона и Дэвида не было весь день. Они обшарили все, где, как им казалось, она могла бы быть; они встречались со всеми, кто хоть чем-то мог помочь им, а когда они возвратились, то даже Дикон был удручен. Его предположение о том, что у нас потребуют выкуп, не сбылось.

В эту ночь мы сделали вид, что отправляемся спать, но всем нам было не до отдыха.

Мы с Дэвидом провели всю ночь в бессвязных разговорах. Джессика отсутствовала уже два дня, и мы начинали опасаться самого худшего.

Мне пришла в голову жуткая мысль. Я ничего не сказала матери, но с Дэвидом все же поделилась ею, так как хотела, чтобы он разубедил меня, сказав, что это не так.

– Дэвид, у твоего отца, должно быть, много врагов.

Дэвид задумался.

Я продолжала:

– У человека с его положением они наверняка должны быть. Он богат, а богатым завидуют. Это может быть своего рода местью.

Слова Дэвида повергли меня в ужас.

– Я уже думал над этим, – сказал он. – Он связан со многими… и не только в нашей стране, но и за границей. И, должно быть, многие хотели бы тем или иным образом навредить ему.

– Я знаю, что существуют всякие тайные дела, в которых участвуют они с Джонатаном.

– Это так. Ты помнишь тех людей, которые пришли переночевать? Им было нужно что-то в его кабинете. Какой-то секретный документ. И они нашли его. Если живешь опасной жизнью, то необходимо быть готовым к тому, что враги нанесут удар там, где ты этого не ожидаешь.

– Значит, кто-то выкрал Джессику… чтобы отомстить Дикону?

Несколько секунд Дэвид хранил молчание. Я знала, что ему хочется успокоить меня, однако врожденная честность не позволяла ему солгать. Наконец, он сказал:

– Это возможно.

Но не стоит думать о худшем, скорее всего, они потребуют выкуп, и мы с этим, наверное, сможем справиться.

– Но почему же похитители не требуют его? Чего они медлят?

– Потому что хотят подержать нас в напряжении.

– Ты думаешь, они заботятся о Джессике?

– Да, обычно в таких случаях поступают именно так.

Живой ребенок представляет для них большую ценность, чем мертвый.

Так мы разговаривали, и, наконец, от крайнего утомления я задремала, но вскоре очнулась от страшного кошмара. Мне приснилось, что я прижимала Амарилис к себе, а кто-то пытался вырвать ее у меня.

– Все хорошо, – донеслись до меня слова Дэвида. – Все хорошо.

Я открыла глаза.

– Думаю, лучше не спать, – сказала я.

Мы смотрели, как наступает рассвет. «Еще один день! Еще одно тягостное бдение! Что оно принесет?»– спросила я себя и задрожала, пытаясь прогнать мысли, которые родились у меня в голове.

Я ощутила внезапную потребность выйти из дома, пройтись по саду, поискать еще раз.

– Я не могу здесь оставаться! – закричала я. – Пойдем в сад.

– Хорошо, – произнес Дэвид. Он накинул мне на плечи плащ.

– На улице холодно, – сказал он, – и трава сырая.

Мы открыли дверь и вышли на крыльцо. Там что-то лежало. Мне показалось, что это сон. Затем меня охватила волна радости. Завернутая в одеяло, там лежала Джессика. Я подняла ее. Дэвид не отводил от нее глаз. Она открыла заспанные глазки, взглянула на меня, широко зевнула и снова закрыла их.

– Это она! – закричала я. – Она!

Я вбежала в переднюю с криком:

– Ее вернули!

Джессика здесь!

Первой появилась моя мама. Она подбежала и выхватила у меня спящую Джессику. Затем подошли Дикон, Грейс Сопер и все слуги.

– Она снова здесь! Она снова со мной! – кричала матушка, и я подумала, что от радости она лишится чувств.

Дикон взял Джессику на руки.

– Она хорошо выглядит, – сказал он.

Мать вырвала ее у него.

– Она здорова, – шептала она. – Ей не причинили вреда… О, моя крошка!

Джессика открыла глаза, криво улыбнулась и, увидев свою мать, разразилась ревом.

Когда радость от возвращения Джессики улеглась, нам стало немного не по себе. Мы спрашивали себя: «Кто мог сделать это? И с какой целью?»

Было ясно, что за ребенком во время его отсутствия хорошо ухаживали, и, казалось, что она приняла свое возвращение в семью без особых проявлений восторга – хотя она и улыбалась, когда матушка прижимала ее к себе.

Кто подверг нас этим, казалось бы, ненужным страданиям? Мы не могли об этом забыть, и эти воспоминания тяготели над нами, омрачая наши дни. Малышек ни на секунду не оставляли одних. По утрам мы с матерью первым делом спешили в детскую, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. Грейс распорядилась, чтобы ее кровать перенесли в детскую спальню, и говорила, что во время сна у нее один глаз и одно ухо бодрствуют.

Ее племянница, приятная девочка лет четырнадцати, была принята в няньки; ее комната находилась рядом с детской, так что она тоже была настороже.

Но мы уже никогда больше не чувствовали себя в полной безопасности.

В сентябре в Эверсли приехали Джонатан и Миллисент; они собирались остановиться в доме всего лишь на несколько дней, а затем возвратиться в Лондон, по дороге ненадолго посетив Петтигрю-холл.

Вернулось беспокойство, которое я всегда испытывала, когда Джонатан находился со мной под одной крышей. Я пыталась найти изменения, произошедшие в нем со времени женитьбы. Мне это не удалось. Зато Миллисент изменилась: она стала более мягкой, более довольной жизнью, и я поняла, что она счастлива в браке.

«Она, безусловно, будет находить в Джонатане дивного мужа, – подумала я, – до тех пор, пока не обнаружит его истинную натуру».

Джонатан совсем не изменился: был дерзким, совершенно лишенным сдержанности, как всегда, отвергающим условности, когда ухитрялся оказаться со мной наедине.

Малышки спали в саду в своей коляске, совсем как в тот день, когда исчезла Джессика. Возле коляски сидели, беседуя, матушка, Грейс Сопер и ее племянница.

Я собирала осенние цветы. У меня в корзинке было несколько пурпурных астр и маргариток, и, когда я срезала их, Джонатан подошел и встал рядом со мной.

– Какая радость снова видеть тебя, Клодина! – сказал он. – Я скучал по тебе.

– Неужели? – спросила я, надрезая стебель маргаритки.

– Конечно. Разве я стал бы так говорить, если бы это не было правдой?

– Стал бы, – ответила я.

– Тебе приятно видеть меня?

– Маме нравится, когда вся семья собирается вместе под одной крышей.

– Что за манера у тебя уходить от ответа? Тебе следовало бы быть в парламенте или на дипломатической службе.

Клодина, ты ведь иногда скучаешь по мне? Ну же, скажи правду.

– Не часто, – солгала я.

– А себя ты тоже обманываешь, как и меня?

– Довольно об этом! – резко оборвала я его. – Ты – женатый мужчина.

Я – замужняя женщина, и мы не муж и жена.

Он расхохотался, и моя мать подняла глаза и улыбнулась нам.

– Я – это я, и ты – это ты, – сказал он. – И ничто, любовь моя, не может этого изменить.

Я почти взмолилась в ответ:

– Джонатан, с твоей стороны нехорошо так говорить – ведь ты недавно женился. Что, если Миллисент услышала бы тебя?

Мне показалось, она выглядит такой счастливой.

– Она счастлива. Разве она не замужем за мной? Я тебе говорю, Клодина: я – самый образцовый муж.

– Это только так кажется со стороны, – сказала я. – Сейчас же ты далек от этого идеала.

– И кто в этом виноват?

– Ты.

– Не совсем. Вина лежит на нас обоих.

Я рассердилась. Я с таким трудом старалась забыть о том, что произошло, а ему было достаточно только взглянуть на меня, чтобы все вернулось. Я презирала проявленную мной в прошлом слабость, особенно потому, что так легко могла вновь поддаться искушению, и яростно обломала цветочный стебель.

– Не вини маргаритки в том, что случилось, Клодина, – сказал он. – Бедные цветочки… Не их вина в том, что мы с тобой были предназначены друг для друга и поняли это слишком поздно. Но ты должна быть признательна судьбе. Ты никогда не узнала бы, сколь совершенными могут быть отношения… если бы не то время, что ты провела со мной.

– С тех пор я не знала настоящего покоя.

– Бедная Клодина! Ты бы так и продолжала жить в неведении в тихом, созданном тобой раю, но разве это жизнь? Не отважившись узнать настоящий мир… мир страсти, приключений и того волнения, которое бывает, когда живешь полнокровной жизнью. И вот в созданный тобой рай, огражденный приятным неведением, однажды проник змий-искуситель и позволил тебе сорвать плод с древа познания, и ты сделала это. Ты вкусила истинную радость жизни и с тех самых пор боишься: боишься жить, боишься любить. Ты знаешь это и хочешь быть со мной, хотя и не признаешься в этом. Но я это знаю, да и ты тоже… Я в твоих сокровенных мыслях.