Текст книги "Мария Стюарт, соперница Елизаветы"

О, Джейн, если бы я был поэтом, я написал бы для вас стихи, которые пылали бы от любви, как пылает сердце в моей груди; если бы я был музыкантом, я сочинил бы для вас песню о любви и сыграл бы мелодию к ней на струнах моей души; если бы я был художником, я написал бы ваш портрет, чтобы все люди смогли увидеть вас такой, какой вижу вас я! Они увидели бы ваши темные волосы и чёрные глаза, белоснежную кожу, тонкие линии лица, лебединую шею и стройный стан, – они поняли бы, что вас нельзя не полюбить. О, если бы я мог передать вам свои чувства! Они не выдуманные, они настоящие, – и они зажгли бы любовь в вашем сердце! – вскричал Энтони.

– Вы это уже говорили. Прошу вас, будьте проще, и не надо этого кривлянья, что принято сейчас среди джентльменов из числа придворных. Я выросла вдали от двора, мне такое поведение неприятно, – сказала Джейн. – Энтони, вы мне не безразличны, потому я принимаю ваши письма, прихожу на встречи с вами, – но постарайтесь не разочаровать меня, если хотите, чтобы я полюбила вас.

– Ваша искренность глубоко трогает меня, – Энтони поцеловал ей руку. – Я постараюсь заслужить вашу любовь.

– Будем молить Бога, чтобы он не оставил нас, – со вздохом отвечала Джейн. – А теперь прощайте, мне пора возвращаться во дворец.

– Но позвольте и мне спросить вас: каким образом вам удалось стать приближенной королевы? – Энтони не отпускал руку Джейн. – По слухам, Елизавета в вас души не чает и доверяет вам свои интимные секреты.

– Её величество слишком добра ко мне, – вздохнула Джейн. – Когда мой опекун привёз меня ко двору, кто-то рассказал королеве о том, что я сирота и у меня нет ни одного родного человека на свете. Её величество велела привести меня к ней, – как она сама потом призналась, собираясь подыскать мне достойного жениха, – но после разговора со мною внезапно переменила своё решение и оставила меня при себе. У королевы очень доброе сердце, какие бы мерзкие слухи не распространялись о ней.

– О, да, многие люди могли бы рассказать, как добра королева Елизавета, – жаль, что большинство из них уже покинуло этот мир, – прошептал Энтони.

– Что вы, милорд?

– Нет, ерунда. Не было, нет, и не будет в Англии лучшего монарха, чем Елизавета, – пусть Господь дарует её долгие лета! – громко сказал он.

Часть 2. Тихий замок

На берегу медленной реки, петляющей между пологими холмами, стоял старый замок. Он как будто дремал среди покоя и тишины изумрудных лугов, покрытых редкими дубовыми рощами и кустами вереска. Замку было почти пятьсот лет: его построили после первого крестового похода, через двести лет после этого переделали – и больше не трогали. Его стены позеленели от времени и мха, пробивающегося сквозь трещины в камнях; на его башнях тонкие кривые деревца цеплялись за крошечные островки земли, нанесённой ветром, – но больше всего ему вредила сырость: в здешних местах часто выпадали густые туманы, а по ночам даже летом были заморозки.

От всепроникающей сырости не спасали ни камины, ни факелы, горевшие днём и ночью; для того чтобы спасти платья королевы от плесени, в гардеробной ставили железные жаровни с углями, но уголь тоже был сырым и поэтому в воздухе стоял чад и слышался отчётливый запах угарного газа. Служанки, одевавшие королеву, задыхались и кашляли, но Мария стойко переносила все неприятности: как подобает истинной королеве, она никогда не жаловалась на бытовые неудобства.

– Костюм для верховой прогулки, пожалуйста, – сказала она служанкам. – Нижнее платье кремовое, с отложным воротником без пуговиц. Верхнее – коричневое, со шлейфом, с прорезями на рукавах… Мне нравится коричневый цвет, Бесс, – повернулась Мария к своей фрейлине. – Броские цвета любят выскочки, да женщины, лишенные вкуса: я слышала, что Елизавета обожает одеваться во всё красное.

– Но, мадам… – фрейлина многозначительно кивнула на служанок.

– Ах, оставь эти предосторожности! – вскричала Мария. – Чего мне бояться? Меня и так держат здесь на положении пленницы – даже на верховую прогулку я должна испрашивать особое разрешение у сэра Эмиаса, а он, можешь не сомневаться, обязательно ставит об этом в известность Лондон. Мой бог, сколько хлопот из-за всеми покинутой королевы! Впрочем, это доказывает, что моя незаконнорожденная кузина понимает, какой грех она совершает. В моём роду сорок поколений королей, а она – дочь женщины самого низкого происхождения. Если бы Анна Болейн не запрыгнула в постель к королю Генриху, кто бы сейчас помнил об этой Анне? Она совратила Генриха, она совратила страну; она была блудницей и еретичкой. Хорошая мать у нынешней правительницы Англии! Дочь греха, рожденная в грехе, несущая на себе проклятие греха – вот кто такая Елизавета!

– Но, мадам…

– Я знаю, что ты хочешь сказать, Бесс. Надо быть милосердными и прощать своим врагам зло, которое они нам причинили. Я прощаю моим врагам и молю Господа, чтобы он тоже простил их, – Мария подняла глаза ввысь, – однако я не монахиня и не давала обет отречения от мирской жизни. Имею я право хотя бы высказаться?… Боже мой, что у меня на голове! – воскликнула она, искоса взглянув на себя в зеркало. – Елизавета так скупа, что мой штат сократили до неприличия: вместо нормального парикмахера ко мне приставили какого-то деревенского цирюльника. Ты поможешь мне, Бесс, убрать волосы под шляпу?

– Конечно, мадам. У вас чудесные волосы, – фрейлина отступила немного назад, пропуская служанку, которая несла сапожки для верховой езды. – Вы такая красивая женщина, – мужчины, наверное, всегда преклонялись перед вами.

– Нет, нет, другие сапоги! Эти на два тона отличаются по цвету от платья, их нельзя надеть, – сказала Мария служанке. – Да, у меня было немало поклонников, – улыбнулась она. – Во Франции из-за меня дрались на дуэлях; Пьер Ронсар, величайший из поэтов, посвящал мне стихи, его друг дю Белле написал в мою честь восторженную оду:

 
Чтобы, как в зеркале, обвораживая нас,
Явить нам в женщине величие богини,
Жар сердца, блеск ума, вкус, прелесть форм и линий,
Вас людям небеса послали в добрый час.
 
 
Природа, захотев очаровать наш глаз
И лучшее затмить, что видел мир доныне,
Так много совершенств собрав в одной картине,
Все мастерство свое вложила щедро в вас.
 
 
Творя ваш светлый дух, бог превзошел себя.
Искусства к вам пришли, гармонию любя,
Ваш облик завершить, прекрасный от природы,
 
 
И музой дар певца мне дан лишь для того,
Чтоб сразу в вас одной, на то не тратя годы,
Воспел я небеса, природу, мастерство.
 

Моя мама и Гизы, её братья, были снисходительны ко мне; мой первый муж, король Франциск, был не ревнив. Бедняжка, он был слаб здоровьем, и Господь отмерил ему неполных семнадцать лет жизни, – так я стала вдовой в свои восемнадцать… Ах, Франция, как славно мне там жилось, это были лучшие мои годы! Когда я уезжала, Ронсар подарил мне стихотворение на прощание:

 
Как может петь поэт, когда, полны печали,
Узнав про ваш отъезд, и музы замолчали?
Всему прекрасному приходит свой черед,
Весна умчится прочь, и лилия умрет.
Так ваша красота во Франции блистала
Но пробил час, и вдруг ее не стало,
Подобно молнии, исчезнувшей из глаз,
Лишь сожаление запечатлевшей в нас,
Лишь неизбывный след, чтоб в этой жизни бренной
Я верность сохранил принцессе несравненной.
 

Так ушла молодость и унесла с собой мою первую корону – корону Франции. А вскоре мне суждено было потерять ещё одну, шотландскую корону; есть ли на свете пример более несчастной королевы?

– Но в Шотландии вас встретили с восторгом, – поспешно произнесла Бесс, стараясь её утешить. – Матушка рассказывала мне, что вам устроили такую торжественную встречу, какой не знала наша страна.

– Да, встретили меня очень хорошо: народ ликовал, лорды клялись мне в вечной преданности, – язвительно усмехнулась Мария. – Увы, всего этого хватило ненадолго, – ликование народа вскоре сменилось недовольством, а «вечная преданность» лордов закончилась мятежами. Наши шотландцы горды, заносчивы и своенравны; они склонны к бунтам и драчливы, как петухи. Сам царь Соломон не смог бы примирить их, – они выступили бы и против него, будь он их королём. Я рождена повелевать, а не участвовать в потасовках; мои попытки навести порядок в стране привели к тому, что против меня ополчились даже союзники. К сожалению, мой второй муж, Генрих, был мне плохим помощником и окончательно запутал государственные дела.

– Вы имеете в виду лорда Дарнли? – переспросила Бесс, вздрогнув.

– Генриха Стюарта, лорда Дарнли, – кивнула Мария. – А чего ты испугалась? Неужели в Шотландии до сих пор верят, что это я его убила? Отвечай, не бойся!

– Люди разное говорят, – неопределенно сказала Бесс.

– Не сомневаюсь. Склонность к злословию и сплетням – одно из главных качеств человеческой натуры, – Мария слегка прищурилась, чтобы её мысль казалась убедительнее. – Сплетня рождается из маленького зёрнышка, а вырастает в большое развесистое дерево. Каждый может насладиться отдыхом в его тени, дотронуться до ствола и отломить ветку на память.

Но я любила Дарнли; я очень любила его. Он был высок, красив, силён, – женщины заглядывались на него, и мне он понравился с первой же встречи. Я вышла за него по любви, и он любил меня, можешь мне поверить, но его любовь питалась тщеславием и новизной, – когда же тщеславие было удовлетворено, а новизна пропала, он стал относиться ко мне как к своей вещи: удобной, полезной, но не интересной. Мужчины любят нас до тех пор, пока мы не принадлежим им. Они не могут вытерпеть нашу свободу, им нужно подчинить женщину себе, покорить её, – но стоит им подчинить нас, мы становимся для них скучны, ибо что может быть интересного в том, что уже познано и покорено?

Моя кузина Елизавета отлично понимает это и потому избегает близости с мужчиной: она не хочет быть покорённой, не хочет быть скучной, – она боится быть в конце концов отвергнутой. Елизавета предпочитает властвовать, а не покоряться, ей, должно быть, невыносима мысль о том, что какой-нибудь мужчина овладеет её телом, которое перестанет принадлежать ей одной, но сделается и его собственностью. Великая королева не может допустить такого позора, – презрительно засмеялась Мария – вот она и придумала себе роль девственницы, обручённой с Англией! А скрывается за этой игрой простой страх, – страх любви, настоящей, земной, бурной и безрассудной любви! Королева-девственница – обычная трусиха, которая не может преодолеть свой страх… Что вы застыли? – сказала Мария служанкам, которые слушали её, раскрыв рот. – Несите шляпку, замшевую, коричневую, с лентами и перьями. Перчатки тоже замшевые, с вышитыми на них цветами, – и подайте мне шкатулку с драгоценностями. На верховую прогулку я надену что-нибудь поскромнее: вот это ажурное колье с дымчатыми топазами, такие же серьги и перстни. Как ты считаешь, Бесс, это будет не слишком убого?

– О, нет, мадам! Это прекрасно! – воскликнула фрейлина. – Ваш наряд восхитителен; он подобран с таким вкусом, он вам так идёт.

– Благодарю, моя добрая Бесс, – улыбнулась Мария. – Помоги мне, пожалуйста, убрать волосы под шляпу… А вы ступайте, – прибавила она, обращаясь к служанкам, – и займитесь пока вышивкой. Я начала рисунок с деревьями и животными, – сделайте для него канву.

– Я любила Дарнли, – продолжала Мария, когда служанки ушли, – но не прошло и двух месяцев после свадьбы, как он стал пренебрегать мною. Ему доставляло удовольствие рассуждать в моём присутствии о глупости и никчёмности женщин; однажды за ужином он при гостях прочитал трактат о дурных свойствах женщин и при этом поглядывал на меня: «Среди имеющихся у женщин дурных свойств – девять причитаются им по праву. Во-первых, женщина по природе своей причиняет себе вред; во-вторых, женщина весьма скупа; в-третьих, хотения их всегда внезапны; в-четвертых, сами чаяния их устремлены к дурному; в-пятых, они притворщицы. Опять же женщины известны своим вероломством, и поэтому женщина не может быть признана свидетелем при составлении завещания. Опять же женщина всегда делает обратное тому, что ей наказано сделать. Опять же женщины охотно всем рассказывают и пересказывают свои же собственные брань и стыд. Опять же они лукавы и хитры. Блаженный Августин говорил, что женщина – это животное, не имеющее ни двора, ни хлева; она мстительна, в ней вскармливается зло и начинаются все ссоры и все разногласия, от нее пролегает дорога ко всяческому беззаконию».

Кто-то из гостей возразил, что если женщина так дурна, то почему Христос после своего воскресения явился женщинам? Дарнли ответил, что Христос явился женщинам, потому что знал об их болтливости, а ему надо было поскорее возвестить всем о своём воскресении.

Я не выдержала и напомнила Дарнли изречения отцов церкви: «Женщина выше мужчины, а именно, – материально: Адам был создан из глины, а Ева – из ребра Адама, то есть из человеческой плоти, а не из грязи. Из-за места: Адам был создан вне рая, а Ева в раю. Из-за зачатия: женщина зачала Бога, а мужчина этого не мог. Из-за явления: Христос после смерти явился женщине, а именно – Магдалине. Из-за вознесения: женщина воспарила над хором ангелов, а именно – благодатная Мария… Женщина – это не бесполезное повторение мужчины, а зачарованное место, где осуществляется живая связь человека и Бога. Исчезни она, и мужчины останутся одни, чужестранцы в ледяном пустынном мире. Женщина – сама земля, вознесенная к вершинам жизни, земля, ставшая ощутимой и радостной; а без нее земля для человека нема и мертва. Господь добр, ибо даровал мужчинам женщину. Возблагодарим Господа за то, что он сотворил женщину». Выслушав это, Дарнли фыркнул и ушёл из-за стола…

Когда я была на сносях, он был равнодушен к моим мучениям и говорил, что подобно тому, как грушевое дерево принадлежит владельцу груш, женщина есть собственность мужчины, коему она приносит детей.

Где мне было искать утешения? Я был так одинока среди надменных лордов, которые думали исключительно о собственных интересах, плели интриги и доносили друг на друга. Вскоре к нашему двору приехал молодой итальянец, получивший образование в Падуе и искавший себе достойного места. Он был честен, умен, прямодушен, и, надо признаться, очень недурен собой. Риччи понравился мне, я сделала его своим секретарём; с ним я отдыхала душой, он искренне сочувствовал мне, – и как-то незаметно мы сделались очень близки.

Дарнли пришёл в бешенство, когда узнал об этом. Он был болезненно ревнив и не мог перенести, чтобы кто-то «оскорбил его честь», как он выражался. Не забывай, Бесс, что он считал меня своей вещью, а вещь не может обладать чувствами – её удел всецело принадлежать своему хозяину. Ничем не ограничивая свою свободу, Дарнли не желал признать за мною этого права хотя бы в малой части.

Развязка была ужасной, – боже мой, эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами! – Мария вытерла внезапно выступившие слезы. – Дарнли вместе со своими приспешниками ворвался ко мне в комнату, когда там был Риччи. Они набросились на бедного юношу, как стая волков; они с таким остервенением кромсали, били и кололи его, что не могли остановиться даже тогда, когда он уже не подавал признаков жизни.

Здесь же, на месте убийства, Дарнли потребовал от меня значительных уступок в управлении страной: он хотел стать полновластным правителем, оттеснив меня в сторону. Не знаю как, но я нашла в себе силы отказать ему во всём; он ничего не добился от меня и ушёл, скрежеща зубами, осыпая меня проклятьями и желая мне всяческого зла.

Если до этого момента у меня оставалось привязанность к нему как к мужу, то теперь в моей душе жила лишь ненависть. Грубый, жестокий и тщеславный, бездарный помощник в делах, человек, который не любил меня и которого я не любила, – что я ещё могла чувствовать к нему?… Но я не убивала его, – нет, нет, Бог свидетель! – перекрестилась Мария. – Если меня можно в чём-то упрекнуть, то в бездействии: я ждала, пока Дарнли сам подготовит свою гибель. Ждать пришлось недолго: в результате его политики меньше чем через год все шотландские лорды молили Господа, чтобы он избавил их от моего мужа. Кто-то составил против него заговор, – обычная вещь в Шотландии, – и его убили.

В убийстве наши лорды, – а вслед за ними и чернь, – обвинили меня. Глупцы, если бы я замыслила убийство, я бы сделала это так, чтобы на меня не пали подозрения, – с презрением заметила Мария. – Ну, подумай сама, Бесс, зачем мне надо было вызывать Дарнли на встречу в дом, в котором его в ту же ночь взорвали? Устроить такую ловушку – значило заведомо дать повод для обвинений против меня, что в нашей мятежной стране было чревато тяжелыми последствиями. Я действительно встречалась с Дарнли накануне его гибели, но исключительно для того чтобы поговорить о судьбе нашего маленького сына Якова. Уехав из дворца после убийства Риччи, мой муж не желал видеть сына, – хуже того, он интриговал против него, восхотев объявить себя моим наследником вместо Якова. Я пыталась образумить Дарнли, – вот и вся моя вина; могла ли я предугадать, что злоумышленникам станет известно о нашей встрече и они захотят воспользоваться ею для расправы над моим мужем? Скажу тебе больше, – узнав о гибели Дарнли, я проплакала целый день. Казалось бы, что мне его жалеть, он причинил мне так много зла, – а вот, проплакала!.. Как верно говорил древний мудрец: «Быть женщиной – это что-то настолько странное, настолько смешанное и сложное, что ни одно определение не может этого выразить, а если употребить все те многочисленные определения, которые хочется употребить, они будут настолько противоречивы, что выдержать это под силу лишь женщине». Пусть Господь простит Дарнли и дарует ему Царствие Небесное, а я давно всё простила!.. Ну, как шляпка? Не свалится? – спросила она Бесс.

– Нет, мадам. Я закрепила её шпильками.

– Отлично, – Мария постояла перед зеркалом и поправила ленту на шляпе. – Что же, можно ехать… Да, шотландскую корону я потеряла, как потеряла французскую, – и снова причиной была смерть моего мужа. Нашим лордам дай лишь повод взбунтовать народ и поднять его против королевской власти – они своего не упустят. Шотландия восстала против меня через месяц после гибели Дарнли; я была всеми покинута, – в отчаянии я вышла замуж за графа Ботвелла. Он один поддержал меня в трудную минуту, не предал, когда все другие разбежались. Но, увы, будучи очень благородным человеком, граф не обладал никакими другими достоинствами. Войско, которое он собрал, разбежалось при первой же встрече с противником, а еще через месяц нас выгнали из последнего пристанища в Шотландии. Я отрекалась от престола в пользу сына, которого с тех пор не видела, – Мария не смогла сдержать тяжкого вздоха. – Граф Ботвелл был изгнан из страны и тоже навсегда исчез из моей жизни. У меня осталась корона Англии, на которую я имею больше прав, чем незаконнорожденная Елизавета, но именно поэтому моя кузина дала мне здесь убежище: ей спокойнее, когда я нахожусь в её власти и под наблюдением. Вот я и томлюсь в этом старом замке, и неизвестно, что ждёт меня впереди.

– Что бы ни случилось, ваше величество, я буду с вами, – горячо сказала Бесс. – У нас, в Шотландии, многие помнят и любят вас; моя матушка, отправляя меня сюда, приказывала мне верно служить вам.

– Моя милая Бесс, – Мария поцеловала её. – Но может быть, всё ещё изменится к лучшему…

* * *

Когда королева вышла во двор, ей немедленно подвели коня – светло-серого испанского скакуна чистейших кровей, подарок короля Филиппа. При виде своей хозяйки конь заволновался, начал бить копытами и взбрыкивать, так что слуги едва удерживали его.

– Ну, ну, Роланд, вот я и пришла, – Мария погладила его по холке. – Сейчас отправимся на прогулку.

– Не перестаю удивляться вашей лошади, – проскрипел чей-то голос позади неё. – Какой экстерьер: лоб широкий, профиль прямой, уши маленькие, шея выгнутая, корпус соразмерный, круп мощный, а ноги сильные с крепкими копытами.

– Прибавьте к этому, сэр Эмиас, что мой Роланд сообразителен, послушен, силён и способен служить до тридцати лет, – сказала королева.

– Да, славная лошадь, – отвечал ей поджарый пожилой джентльмен, которого она назвала сэром Эмиасом. – Ценители лошадей отдали бы большие деньги, чтобы она стояла в их конюшне.

– Вы будете сопровождать меня, сэр Эмиас? – спросила Мария.

– По долгу службы.

– Что же, я готова, – она уселась в седле и поправила шлейф платья. – А где же ваш конь?

– Сию минуту будет, – сэр Эмиас подал знак, из-за угла появилась группа всадников, один из которых держал под узды порожнюю лошадь.

– Едем же! Мой Роланд танцует от нетерпения, так ему хочется вырваться на простор! – воскликнула Мария.

Выехав из ветхих ворот замка и проскакав между ржавыми цепями по подъёмному мосту, она направила коня к роще на вершине холма.

– Нельзя ли попросить вас, мадам, ехать медленнее! – прокричал ей сэр Эмиас. – Попридержите своего Роланда, мы не поспеваем за вами!

– Боже, вы хотите испортить мне прогулку! – с досадой воскликнула Мария. – Что за удовольствие плестись шагом?

– Тем не менее, мадам, настоятельно прошу вас не забегать вперёд, – сказал с трудом догнавший её сэр Эмиас. – Вы слишком торопитесь, это может дурно кончиться, – бывает, что неосторожные всадники ломают себе шею.

– Зато те, кто не спешат, никуда не поспевают, – ответила Мария. – Если не стремиться к цели, то как её достигнуть?

– Цели бывают разные, – глубокомысленно изрёк сэр Эмиас. – Ваш испанский скакун опасен, мадам, – он, как вы правильно изволили заметить, рвётся на простор. Берегитесь, чтобы не попасть с ним в беду.

– Сэр Эмиас, я вас не узнаю сегодня, – сказала Мария. – Откуда подобная забота обо мне?

– Одну минуту, мадам, я лишь прикажу своим молодцам осмотреть опушку рощи: не скрываются ли там, спаси господи, разбойники или другие злые люди? – отдав надлежащий приказ, сэр Эмиас тут же вернулся назад. – Я старый служака и привык исполнять приказы. Мой отец, сэр Хью, тоже был старый служака и исполнял приказы. Хотя не всегда ему удавалось решить поставленную задачу, но никто не осуждал его за это, – напротив, его поощряли. Он закончил службу на губернаторской должности и сумел передать её мне.

– Сэр Хью? Как же, я слышала о нём, – неожиданно улыбнулась Мария. – Это ведь он вёл переговоры со святейшим папой о разводе короля Генриха с королевой Екатериной, когда Генрих решил жениться на леди Болейн? Меня в то время ещё на свете не было, но слухи об этих переговорах надолго пережили вашего батюшку. Говорят, что не выдержав бесед с вашим отцом, один представитель папы выбросился из чердачного окна своей резиденции, другой – скончался от удара, а третий сбежал в Африку проповедовать Евангелие среди людоедов. В итоге переговоры были сорваны.

– Что же из того? Отец выполнил свой долг и получил поощрение от его величества, – ничуть не смутился сэр Эмиас. – Я хочу сказать, мадам, что главное в нашей службе – точно исполнять приказы и не задумываться о том, что стоит за ними. Тайный смысл, полунамёки, вскользь обронённые слова, – это не для нас. Мы не занимаем такого высокого положения, чтобы пускаться в плавание в туманном море интриг – наш корабль скорее пойдёт в нём ко дну, чем достигнет сказочных берегов. У меня есть приказ охранять вас, и я охраняю; остальное меня не интересует. Я понятно изъясняюсь, мадам?

– Значит, раньше у вас был приказ охранять меня со всей строгостью, а теперь мне даны поблажки? Отчего бы это? – спросила Мария.

– Нет, вы не поняли меня, мадам, – покачал головой сэр Эмиас. – Если вы думаете найти во мне друга, с которым можно вести доверительные разговоры, то это напрасно. Повторяю, нас с вами могут связывать исключительно служебные отношения. Женщины склонны во всём видеть что-то личное; вы гневаетесь на меня, считая, что я как твёрдый сторонник евангелической церкви и преданный слуга её величества Елизаветы не расположен к вам из личных побуждений. Это ошибка: за те шесть лет, что я охраняю вас, у меня, наоборот, возникла к вам некая симпатия, – такое часто случается между охранником и той, которую он охраняет. Но это ровно ничего не значит: если завтра мне прикажут погубить вас, я исполню и этот приказ. Однако я убеждён, что её величество никогда не отдаст такого приказа, – никогда, если к этому не будет весомых причин, очень весомых причин.

– Я вас недооценила, сэр Эмиас, – Мария внимательно посмотрела на него. – Вы умны; напрасно вы стараетесь носить маску недалёкого служаки.

– Видимо, у меня это плохо получается, коль вы говорите такое, – возразил он.

– Вы умны, и я опять задам вам всё тот же вопрос. Режим моего содержания здесь явно изменился, – это, конечно, неспроста. Я долго плавала в «туманном море интриг» и делаю вывод, что какие-то изменения произошли в большой политике. Что-то случилось в Лондоне, – вы можете мне ответить в двух словах, что именно? Не беспокойтесь, вы не разгласите государственных секретов и не нарушите свой служебный долг, потому что я и без вас узнаю это: письма мне получать не запрещено и отправлять их я тоже могу свободно, – сказала Мария.

– Да, письма вы можете получать и отправлять свободно, – подтвердил сэр Эмиас, искоса взглянув на неё. – А государственного секрета в том, что я сообщу, и вовсе никакого нет. Её величество королева Елизавета разорвала отношения с Испанией. Посол короля Филиппа выдворен из Англии.

– Вот как… – протянула Мария. – Но ведь это война.

– Не могу знать, – коротко ответил сэр Эмиас. – Если её величество нас призовёт, пойдём на войну. Возраст – не помеха, если надо сразиться за Англию и королеву.

– Будет война, а мне дали поблажку. Для чего, – может быть, они хотят, чтобы я бежала, покинула Англию? А может быть… – Мария вдруг побледнела.

– Не могу знать, – повторил сэр Эмиас. – Меня это не касается.

– Благодарю вас, милорд, – сказала Мария, быстро справившись с волнением. – Не бойтесь, я даю слово, что не употреблю вашу откровенность вам во вред.

– Я не боюсь, ведь никакой откровенности не было, – спокойно произнёс сэр Эмиас.

– Даю вам слово, что между нами останутся чисто служебные отношения. Пусть даже вы получите приказ убить меня и исполните его, я заранее прощаю вам и это, – гордо проговорила Мария, выпрямившись в седле.

– Вы – настоящая королева, – склонил голову сэр Эмиас. – Если бы Господь по-другому распорядился нашей страной, я так же преданно служил бы вам, как служу её величеству Елизавете.

– Не сомневаюсь, милорд, – сказала Мария. – А теперь позвольте мне продолжить прогулку. Мне хочется проехаться по лесу.

– С вашего разрешения, я оставлю вас, мадам. Мне, старику, трудно поспевать за вами, вас будет сопровождать сэр Кристофер. Вон он скачет, видите? – сэр Эмиас показал на всадника, несущегося вдоль опушки. – Очень способный молодой человек, недавно прислан к нам из Лондона. Он покладист и охотно пойдёт навстречу вашим пожеланиям. Но будьте осторожны, мадам, не погубите себя, в лесу скрыто так много опасностей.

– Я постараюсь, сэр Эмиас, – ответила Мария, пришпорила коня и направилась к лесу.

* * *

На лесной поляне стояли восемь больших камней, образуя правильный прямоугольник; когда-то он был покрыт плитами из песчаника, наподобие крыши, но они давно обрушились на землю и со временем так густо поросли травой, что были почти неразличимы. Для чего были поставлены эти камни и кем они были поставлены, не мог сказать никто из местных жителей, однако в окрестных деревнях верили, что здесь собираются тролли и ведьмы, а возможно, это был заколдованный вход в подземное царство. Место было проклятое и опасное, люди обходили его далеко стороной, а если случайно попадали сюда, крестились, плевались и со всех ног мчались прочь.

Королева Мария, едва нашедшая поляну с камнями, тоже осенила себя крестным знамением и лишь затем негромко окликнула:

– Сэр Энтони, где вы?

Из-за камней вышел молодой человек и низко поклонился ей:

– Я жду, ваше величество. Уже не надеялся увидеть вас сегодня. Подумал, что опять вам не удалось обмануть своих тюремщиков.

– Нет, всё прошло гладко. Правда, старик Эмиас несколько задержал меня, зато его помощник Кристофер оказался поразительно сговорчивым. Когда я сказала, что хочу побыть одна, он легко отпустил меня; лишь просил не заблудиться.

– Он наш союзник? – настороженно спросил Энтони.

– Не думаю. Он недавно приехал из Лондона и явно имеет какие-то инструкции насчёт меня.

Энтони приблизился к королеве, взял её коня под уздцы и сказал:

– Плохо, если сэр Френсис заподозрил что-то. Обидно будет, если наше дело закончиться, не успев начаться.

– Сэр Френсис коварен, но он не всеведущ, – ободряюще улыбнулась Мария. – Откуда ему знать, когда о нашем замысле известно пока только мне и вам! Даже ваши друзья не посвящены в суть нашего плана; нет, я убеждена, что сэр Френсис не успел ещё ничего пронюхать.

– Тогда отчего этот Кристофер столь любезен с вами?

Мария нахмурилась.

– Елизавета разорвала отношения с Испанией, разве вы не слышали?

– Как раз с этой вестью я к вам явился, – Энтони изумленно посмотрел на неё. – Но как вы узнали, мадам? И какое это повлияло на поведение ваших стражников?

– Я узнала от сэра Эмиаса… Нет, не подумайте, что он перешёл на мою сторону! Старый Эмиас не так прост, как кажется: перед Елизаветой он хочет выглядеть моим врагом, а мне он демонстрирует свою лояльность. Он держит нос по ветру и в нужный момент повернёт свой корабль на правильный курс. Таких хитрых лисиц, как сэр Эмиас, в Англии теперь много развелось: их даже предателями назвать нельзя, – какое предательство, помилуй бог, когда они верно служат власти, – любой власти, какая бы ни была в стране! Понятие предательства сильно обесценилось у нас: раньше казнили за измену, но сейчас измены нет, потому что нет того, чему или кому можно было бы изменить. Представьте себе, что Спаситель не пришёл бы в Иерусалим, что его не родила бы Пресвятая Дева; кому тогда изменил бы Иуда? Он стал бы обыкновенным чиновником из окружения Каифы и получал бы свои тридцать серебряников от синедриона в виде ежемесячного жалования. Так и в нашей стране, – Христос забыт, его учение превращено фарисеями в выгодное дело и приносит хорошие доходы; подлость сделалась полезным и необходимым качеством для успеха в жизни, а благородство вызывает смех, как старомодное, проеденное молью одеяние. Предателей нет, говорю вам, – есть хитроумные люди, которые могут воспользоваться сложившимися обстоятельствами.

– Однако сэр Френсис не остался без работы, – заметил Энтони.

– Он вылавливает выскочек, слишком жадных и слишком алчных; честолюбцев, которые чувствуют себя ущемлёнными и хотят славы; наконец, сумасбродов, свихнувшихся на своих идеях. Благородные и нравственно здоровые люди редко попадаются в его сети, – эта рыба нынче почти перевелась.