Электронная библиотека » Галимов Брячеслав » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 14 января 2016, 11:40


Автор книги: Галимов Брячеслав


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Заканчивается эта история печально, но львицы в итальянской новелле нет: Пирам и Фисба расстаются с жизнью по недоразумению, причиной которого являются они сами. Родители хотят выдать Фисбу замуж за богатого горожанина; её духовник советует ей притвориться мёртвой, выпив особое снадобье. Она это немедленно делает, даже не подумав предупредить Пирама о своём хитроумном плане.

Пирам находит Фисбу бездыханной. Вы полагаете, он пытается привести её в чувство, вызывает лекаря, расспрашивает, по крайней мере, её духовника? Плохо вы знаете итальянцев! Он тут же выпивает яд и умирает, – конечно же, успев произнести монолог перед смертью.

Как только он умер, Фисба очнулась, – исключительно для того, чтобы тут же заколоть себя кинжалом; понятно, что с глубокой раной в груди она тоже произносит монолог перед тем, как умереть. Затем являются родители Пирама и Фисбы, приходит духовник, и все они вместе, над телами погибших влюблённых, также произносят речи, – нельзя же упустить такой повод!

Всё, повесть окончена! И что это, по-вашему, трагедия или комедия?

– Боюсь, что ваш пересказ отличается некоторой вольностью, – сказала Мария. – Странно, что вы рассказали о любви в подобном тоне, который больше подошёл бы сэру Эмиасу, чем вам.

– Я подтрунивал над тем, как любовь показана в итальянской новелле, – возразил Кристофер. – Согласитесь, мадам, что описание любви и сама любовь – несколько разные вещи. Одно может быть сильнее другого, и грустно, если проигравшей оказывается любовь.

– Ваш язык хорошо подвешен, – Мария произнесла это так, что нельзя было понять, одобряет она или осуждает Кристофера. – Вы будете иметь успех у женщин: мы от Евы падки на льстивые речи.

– Перед этим тараном не устоит ни одна женская крепость, – флегматично заметил сэр Эмиас.

– Вы преувеличиваете мои скромные способности, господа, – рассмеялся Кристофер. – Я болтаю, что в голову придёт, и пересказываю чужие слова. Считайте, что в этой комнате сидит попугай и трещит без разбору обо всём подряд.

Бесс улыбнулась во второй раз и бросила быстрый взгляд на Кристофера.

– Наконец-то ваши очаровательные глазки посмотрели на меня, – шепнул он ей на ухо, щекотно и горячо. – Они намного красивее, чем я думал.

Бесс покраснела, но видно было, что ей приятно.

– Малышка готова сдаться, – пробормотал про себя сэр Эмиас. – Дело пошло на лад.

Часть 3. Придворный театр

При короле Генрихе театральные постановки показывали сначала в гостиницах, где был большой внутренний двор, а потом для театра был отведен пустырь на берегу реки. Его расчистили от мусора и огородили высоким забором, к внутренней стороне которого пристроили ложи для знатных господ; народу же попроще предоставили право стоять перед сценой, на площадке под открытым небом. Сама сцена также не имела крыши, лишь в дальнем углу ее был небольшой сарайчик, в котором актёры переодевались и ждали своего выхода.

При Елизавете вид театра существенно изменился; у королевы была своя придворная труппа, – вместо пришлых и случайных актёров, которые играли раньше. Театр стал похож на дом, здесь появились некоторые удобства и красота. Для избранных зрителей были выстроены полукругом две галереи, за которыми находились комнаты, где можно было отдохнуть, поесть и выпить во время длинного спектакля. На сцене возвели деревянное здание с башней, называвшейся «костюмерным домом». Внутри этого здания одевались и гримировались актёры, хранились костюмы и бутафория. Особая комнатушка была отведена очень важному человеку в театре – «хранителю книг», который держал у себя рукопись пьесы, отмечая в ней сделанные по ходу спектакля изменения и сокращения, – ибо актёры с авторским текстом обращались вольно, полагая его своей полной собственностью, – а также следил за своевременными входами и выходами исполнителей.

Из «костюмерного дома» на сцену вели две двери, между которыми был сооружён прикрытый занавесом альков. Он мог изображать спальню, склеп, темницу, каюту корабля или другие помещения, требующиеся для пьесы. Над альковом находился балкон с таким же богатым предназначением, – а чтобы публика не путалась в смысле декораций, актёры сообщали, что каждая из них представляет собой в данную минуту: например, «вот вершина нависшей над морем скалы, где ждут меня с известием роковым», – говорил артист, взбираясь на балкон, или «вот я нашёл темницу, где томится моя любимая и слёзы изливает от тоски», – возвещал он, стоя перед альковом.

Передняя часть сцены вклинивалась почти на треть в партер, который по-прежнему оставался стоячим и был местом для простой публики. На передней площадке проходили главные действия спектакля; ей же пользовались для показа чрезвычайно популярного фехтования, без которого обходилась редкая постановка, – и тут же выступали клоуны, жонглеры и акробаты, развлекавшие публику между актами пьесы и порой пользующиеся большим успехом, чем собственно актёры.

Приезд в театр королевы был большим событием; зрители вставали и кланялись ей, а актёры выходили на сцену и спрашивали разрешение начать спектакль. Елизавета разрешала, и лучший из артистов произносил благодарственный монолог в её честь; королева сидела в своей ложе и милостиво улыбалась. Зная, что все взоры притянуты к ней, Елизавета одевалась в театр так, чтобы её наряд соответствовал текущей политической обстановке: после разрыва отношений с Испанией, королева выезжала в свет в ярких праздничных платьях, которые исключали мрачные мысли и предчувствия, – такое же платье было надето на ней и сейчас. Лицо Елизаветы было спокойным и даже несколько беспечным; она непринуждённо беседовала с молодым джентльменом, сэром Робертом. Он занял место возле королевы, что, конечно, не осталось незамеченным публикой.

– …Да, все мы играем, даже наедине с самими собой, – назидательно говорила Елизавета. – Высший Творец пишет для нас трагедии и комедии и распределяет в них роли, но он не даёт прочитать всю пьесу, поэтому нам приходится импровизировать и угадывать, что будет дальше. У одних это получается хорошо, их провожают аплодисментами; другие кое-как справляются со своей ролью, после окончания спектакля их быстро забывают; третьи играют так плохо, что им свистят вослед.

– В таком случае, вы – великая актриса, мадам. Вас встречают овациями, – сказал Роберт. – Политика вашего величества вызывает всеобщее одобрение.

– Верьте расставаниям, а не встречам, они искреннее, – возразила Елизавета. – О вас будут судить по тому, как с вами расстались, а не как встретили.

– Я это запомню, мадам – поклонился Роберт, но не мог скрыть некоторого раздражения.

– Однако давайте смотреть представление, оно уже начинается, – сказала Елизавета.

Спектакль был на тему дня; вообще-то речь шла о немецком учёном докторе, который продал душу дьяволу, но скрытом мотивом постановки являлась борьба с испанским королём и поддерживающей его папской церковью. Вначале Хор разъяснил зрителям, кто таков главный герой пьесы:

 
Родился он в немецком городке
В семье совсем простой;
Став юношей, поехал в Виттенберг,
Где с помощью родных учиться стал.
Познал он вскоре тайны богословья,
Всю глубину схоластики постиг,
И был он званьем доктора почтен.
 
 
Его гордыни крылья восковые,
Учёностью такою напитавшись,
Переросли и самого его.
Безмерно пресыщенный он
Проклятому предался чернокнижью…
Таков тот муж, который здесь пред вами
Сидит один в своей учёной келье.
 

При слове «келья» Хор дружно показал на альков на сцене, чей занавес немедленно поднялся и публика увидела немецкого учёного мужа, который с неимоверной гордыней восседал на стуле и посматривал свысока в зал, то и дело вздёргивая голову. Затем немец начал творить магические заклинания, при вспышках молнии и грохоте грома, сопровождаемыми клубами едкого серного дыма. Всё это было результатом искусной работы за сценой – с порохом, жестяными листами и серой – но публика замерла от страха; «Господи Иисусе!» – послышался чей-то отчаянный возглас. Страх ещё более увеличился, когда на подмостки выскочили, завывая и дико вопя, мерзкие демоны. В партере кому-то сделалось дурно и даже в галереях послышались нервные смешки.

В самый драматический момент из адской бездны явился Мефистофель; он был одёт во всё чёрное, густо вымазан сажей, а вокруг глаз ему нанесли фосфорическую краску, издающую мертвенный свет. Люди в ужасе отшатнулись от сцены и готовы были броситься из театра вон, если бы на подиум не выскочил шут, который, кривляясь, смеясь и отпуская забавные замечания насчёт немцев и чертей, смягчил впечатление от адского кошмара.

Далее спектакль шёл без осложнений. Доктор выдумывал всё новые развлечения для себя и охотно поддавался искушениям Мефистофеля, не внимая скорбным увещеваниям светлого ангела и слушая ангела тёмного, – при этом светлый ангел был одет в цвета Елизаветы, а тёмный – в цвета испанского короля Филиппа. Попав в Рим, доктор невидимым образом присутствовал при папском дворе, где воочию узрел семь смертных грехов: Гордыню, Алчность, Гнев, Зависть, Чревоугодие, Леность и Сластолюбие. Шут, вновь выскочивший на сцену, и здесь не преминул отпустить свои замечания.

Одержимый гордыней, учёный, но неразумный немец уже мечтал, подобно испанцам, о мировом господстве:

 
Наш опыт, эти книги
Молиться нам заставят все народы!
Как дикари индейские испанцам,
Так будут нам покорствовать все силы.
 
 
Огромные тяжёлые суда
Пригонят из Венеции нам духи,
Возьмут руно в Америке златое,
Что каждый год доныне притекало
В сокровищницу старого Филиппа.
 

Однако время, отпущенное доктору нечистой силой, закончилось; из адских глубин поднялся Люцифер, ещё раз заставив публику содрогнуться от ужаса, и забрал грешную душу немца.

В заключение на сцене опять появился Хор и пропел назидательные стихи:

 
Обломана жестоко эта ветвь.
Которая расти могла б так пышно.
Сожжён побег лавровый Аполлона,
Что некогда в сём муже мудром цвёл.
 
 
Его конец ужасный
Пускай вас всех заставит убедиться,
Как смелый ум бывает побеждён,
Когда небес преступит он закон.
 

Зрители захлопали в ладоши, но смотрели при этом не в сторону актёров, вышедших на поклон, а на Елизавету. Она поднялась со своего места и приветствовала их; тогда театр взорвался от бурных криков радости и неистовых рукоплесканий.

– Вы счастливы вдвойне, ваше величество, – сказал сэр Роберт с улыбкой. – Вас торжественно встречают и с любовью провожают.

– Главное теперь, не обмануть мой народ, – отвечала королева, и, мельком взглянув на Роберта, прибавила: – Знаете ли, милорд, мне не нравится лесть, а тем более от близкого друга. Как женщину вы можете осыпать меня комплиментами и каждый из них достигнет цели, но что касается политики, вы в ней – сущее дитя. Ваши замечания кажутся мне в лучшем случае наивными, а в худшем… Не буду вас огорчать.

– Вы и обращаетесь со мною как с ребенком, – с обидой возразил он, – шагу не даете ступить без наставления.

– Возможно, вы пробудили во мне материнские чувства, – на что же тут обижаться? Вы слишком молоды и не знаете, что женская любовь настолько сложна, что разобраться в ней не по силам даже мудрецам. Спросите у любящей женщины, что такое для неё любимый мужчина, и если она будет откровенна с вами, она скажет: он мой муж, мой отец и мой сын. У некоторых больше одно, у других – второе или третье, но все эти чувства тесно переплетены. А вы так молоды, что мне трудно относиться к вам как к отцу или мужу, – на что же обижаться? – повторила Елизавета.

– Вот и опять вы со своими поучениями! – воскликнул Роберт. – Кто я при вас: паж, мальчик для забавы? Я люблю вас всем сердцем, а вы будто играете со мною!

– Тише, милорд, вы привлекаете внимание, – одёрнула его Елизавета. – К тому же, ваши слова об игре забавно звучат в театре. И разве я не говорила вам, что мы все играем?

– Вам игра, а мне погибель! – не унимался Роберт. – Не об этом я мечтал, когда надеялся стать вам ближе.

– О чём же вы мечтали – занять пост лорд-канцлера? – насмешливо спросила Елизавета, выходя из ложи. – Я бы с удовольствием подписала это назначение, но боюсь, что вскоре мне пришлось бы спасать вас от моих разгневанных подданных. Кто знает, может быть со временем…

– А пока я останусь пажом при вашей особе. Славную роль вы мне уготовили, – горько произнёс Роберт.

– Вы мне нравитесь в качестве пажа, и моего желания должно быть достаточно для вас, если вы любите меня как женщину и как королеву, – сухо возразила Елизавета. – А вот что мне совсем не нравится, так это ваше глупое тщеславие и пустая обидчивость. Прощайте, я не желаю вас больше сегодня видеть, несносный мальчишка.

Елизавета отвернулась от него и подала знак своим гвардейцам, чтобы они помогли ей добраться до кареты сквозь восторженную толпу народа.

* * *

Вернувшись из театра в пятом часу пополудни, Елизавета застала в зале Совета сэра Уильяма и сэра Френсиса: они терпеливо дожидались её, дабы поговорить о неотложных государственных делах.

Елизавета, не успевшая переодеться после театра и удручённая размолвкой с Робертом, была раздражена.

– Добрый день господа, – бросила она, усаживаясь в своих широких фижмах на самый край бархатного табурета. – Зачем вы меня ждали?

– Ваше величество… – начал сэр Уильям, но королева перебила его:

– Театр, театр, – всюду театр!..

– Ваше величество? – удивился сэр Уильям.

– Я говорю, что театр – наше любимое национальное развлечение. Итальянский театр чересчур напыщенный, французский слишком легкомысленный, немецкий, наоборот, тяжеловесный, но наш английский театр отражает жизнь, не опускаясь, однако, до простого копирования. Мы отстаем от Европы в живописи, однако то, что фламандцы или итальянцы изображают на своих полотнах, у нас показывают живыми картинами. Вы замечали, как наше простонародье любит театральные зрелища? По пути из театра я наблюдала интересное представление. Два пьяных подмастерья осыпали друг друга ругательствами на углу улицы. Вокруг собралась большая толпа, так что даже моя карета не могла проехать. Люди слушали, как ругаются подмастерья, и поощряли наиболее удачные обороты речи свистом, криками и дружными аплодисментами. Мои гвардейцы хотели разогнать народ, но я не позволила, – я не могла лишать моих подданных такого удовольствия! В конце концов, подмастерья подрались, а в толпе стали заключать пари, кто из них победит. Когда же один из этих драчунов рухнул наземь и не смог подняться, все были разочарованы столь быстрой развязкой, – включая и тех, кто оказался в выигрыше… Да, никто так не любит театр, как мы, – предсказываю вам, что в театре мы достигнем необыкновенных высот, – после этой тирады Елизавета уже в обычном тоне спросила: – Так зачем же вы хотели меня видеть?

– Ваше величество, – снова начал сэр Уильям, – прежде всего, надо решить вопрос о новых льготах для привилегированных компаний. Они исправно платят налоги в казну, но для роста прибыли компаниям нужны некоторые послабления. Я полагаю, что мы можем пойти им навстречу.

– Нет, никаких новых льгот! – затрясла головой Елизавета. – Они и без того находятся у нас на особом положении. Сколько же можно отрывать от государства и давать им!

– Но ваше величество, прибыль…

– Джентльмены, владеющие этими компаниями, получают достаточно прибыли, – не отступала Елизавета. – Если им кажется мало, то это уже болезнь. Пусть обратятся к врачу, он назначит им нужное лечение.

– Мадам, но это лучшие люди страны, – с укоризной произнёс сэр Уильям.

– Я не спорю, милорд. Сейчас, кстати, самое время доказать это. Война на пороге и мы нуждаемся в их помощи… И ещё, милорд, я давно собиралась вам сказать, что удачная торговля – это прекрасно, но не следует забывать благополучии государства. При моём отце, короле Генрихе, всё было выставлено на продажу: имущество и земли монастырей, крестьянских общин, – а порой и короны, – шли с молотка. Они доставались тем, кто был ближе к Генриху, – упокой, Господи, его душу! Правда, мой отец следил, чтобы не было злоупотреблений, – однако значительная часть денег всё же прошла мимо казны. Вы помните сэра Джеймса?

– Конечно, – ответил сэр Френсис вместо сэра Уильяма.

– Сэр Джеймс – один из тех, кто помогал проводить реформы вашему покойному батюшке, – сказал сэр Уильям.

– Да, он помогал. В результате состояние сэра Джеймса выросло до баснословных размеров, но какой с этого был прок государству? Пока сэр Джеймс был жив, он хотя бы платил налоги в казну, – но когда он умер, его наследники промотали всё до последнего гроша. Ладно бы это произошло у нас, и деньги, таким образом, не ушли бы из страны, но наследники жили во Франции. Богатство сэра Джеймса пошло на пользу другому государству, а ведь это было наше, английское богатство! – Елизавета не скрывала возмущения. – Нет, сэр Уильям, деньги – ненадёжная вещь, если речь идёт о державных интересах. Государство держится на земле и на том, что производится на этой земле. Нам надо обдумать, как вернуть общинную землю крестьянам. Хватит им бродяжничать и заниматься разбоем; мы вырастили уже два поколения людей, которые не хотят работать, но ищут где бы что урвать. Какие же из них граждане, если они ничего не имеют; что за подданные они, если с них нечего взять!

– Ваше величество излагает мудрые мысли, – поклонился сэр Уильям. – Позвольте лишь указать на то, что накануне войны производить реформы не совсем удобно.

– Особенно, когда наши враги поднимают голову, – прибавил сэр Френсис.

– Враги? – переспросила Елизавета. – Значит, вы плохо служите мне? Враги – это по вашей части, сэр начальник секретной королевской службы.

– Все свои силы я отдаю службе вашему величеству. Но если вы считаете, что я плохо служу, вы можете заменить меня или отдать под суд, – сэр Френсис насупился и уставился в пол.

– Я пошутила, милорд.

– Я не понимаю таких шуток, – пробормотал сэр Френсис.

– Как будто вы вообще понимаете шутки, – проговорила про себя Елизавета, а вслух сказала: – Я довольна вашей службой, сэр Френсис, и доказала это, награждая и возвышая вас… Объясните же мне, какие враги поднимают голову?

– Испанский король тоже готовится к войне, – сказал сэр Френсис, глядя на носки своих сапог, – в том числе, к войне тайной. Он посылает в Англию своих агентов, которые пытаются сеять смуту среди ваших подданных; в Италии на деньги испанцев и под покровительством римского папы открыты школы, которые специально обучают подобных агентов. Находится достаточное количество англичан, которые идут в эти школы, и большая часть из них – фанатичные католики, желающие смерти вашему величеству.

Должен заметить, что у испанского короля больше возможностей для ведения тайной войны, чем у нас. В Испании, как вам известно, нет приверженцев евангелической веры, среди которых мы могли бы вербовать своих помощников. Кроме того, власть короля Филиппа поддерживается инквизицией, требующей безусловного повиновения ему как верховному покровителю католичества. Исходя из всего этого, мы не можем вызвать брожение в испанском обществе, поднять восстание в этой стране или составить заговор против Филиппа.

Нам удаётся получать надёжные сведения из Испании, наши люди есть и в итальянских школах, – но надеяться на большее не приходится. Поэтому нам чрезвычайно важно истребить испанских агентов в Англии и уничтожить вражеские гнёзда в нашей стране ещё до начала войны с Испанией, – иначе я не ручаюсь за последствия.

– Ну, что же, вы засылаете к Филиппу наших агентов, он засылает ко мне своих, – чему тут удивляться? – беспечно отозвалась Елизавета. – Вы ведь успешно боретесь с его агентами, я это знаю по вашим докладам.

– Да, борюсь. Однако их не становится меньше, – ответил сэр Френсис и замолчал.

– Отчего же?

Сэр Френсис молчал.

– Ваше величество, разрешите мне привести уместную к данному случаю аллегорию, – вмешался сэр Уильям. – Бесполезно бороться с осами, пока вы не разорили осиное гнездо, а если муравьи одолевают вас, то бессмысленно гоняться за каждым из них по отдельности, необходимо сжечь муравейник, дабы убить муравьиных маток. Сэр Френсис хочет сказать, что срубленное дерево может дать новые ростки, но дерево уже никогда не вырастет, если лишить его корней.

– Мне это понятно, милорд, но к чему вы клоните?

– Я нижайше прошу вас принять решение, которого ждёт Англия, – сэр Уильям склонился перед королевой.

По её лицу пробежала тень.

– Вы с этим ко мне пришли? – спросила королева.

– Да, ваше величество. Это наиглавнейший вопрос на сегодня, – ответил сэр Уильям, склоняясь перед Елизаветой ещё ниже.

– Я правильно понимаю: вы требуете от меня принять какие-то меры в отношении королевы Марии? – уточнила она, хотя и без того всё было ясно.

– В стране не может быть двух королев, – сэр Френсис поднял голову и посмотрел Елизавете прямо в глаза.

– Совершенно верно, ваше величество, – сказал сэр Уильям, распрямившись и тоже глядя на неё.

– Но королева остаётся королевой даже в темнице, – проговорила Елизавета.

– Королева остаётся королевой до тех пор, пока она жива, – сурово возразил сэр Френсис.

– Зачем вы тревожите меня, господа?! – повысила голос Елизавета. – Вы снова и снова требуете от меня немыслимого! Нарушить святость звания, дарованного Богом, посягнуть на жизнь особы, предки которой много веков получали священное помазание миррой и елеем! Это не просто преступление, – это неслыханное кощунство, святотатство; это нарушение порядка, заведённого Господом!

– Разве раньше все короли умирали своей смертью? – не отступал сэр Френсис.

– Подобные прецеденты были в истории, – поддержал его сэр Уильям.

– Да, были, но не хотите же вы, чтобы я стала убийцей? Не думаете ли вы, что я паду так низко, что прикажу умертвить Марию тайным образом?! – воскликнула Елизавета с неподдельным гневом.

– О, нет, ваше величество, мы и в мыслях этого не держали! – испуганно сказал сэр Уильям. – Мы знаем благородство и величие вашей души. Мы имели в виду другое: мы вспомнили о вашем отце…

– Который казнил мою мать? – Елизавета обожгла его взглядом. – Хороший пример вы привели! Но он неудачен, – леди Болейн не была королевой по рождению, он стала ею по воле короля. Он возвёл её на престол и он лишил её престола; король имел на это полное право, чтобы там ни говорили папа и католики! Я от всего сердца жалею мою несчастную мать, но Генрих мог по закону отнять у неё корону и жизнь; не забывайте, что леди Болейн предстала перед судом, который вынес ей приговор на законных основаниях.

– Основанием была государственная измена, – сказал сэр Френсис, пряча глаза за полуопущенными веками, – а за это полагается смерть.

– Леди Болейн была осуждена по закону, – повторила Елизавета, и голос её внезапно дрогнул.

– А если возникнут законные основания для предания суду Марии Шотландской? – спросил сэр Уильям.

– Они должны быть очень вескими, чтобы перетянуть на чаше весов правосудия святость её рождения и звания. Думаю, что никогда Мария не совершит столь ужасных проступков, – Елизавета поднялась и расправила платье: – Милорды, наш разговор закончен. Все остальные дела подождут до завтра. Прощайте, господа.

– Ваше величество, – поклонились они.

Когда за королевой закрылись двери, сэр Френсис тихо сказал:

– У меня всё готово. Нужен лишь подходящий случай.

– С Богом, – ответил сэр Уильям. – Пора кончать!

* * *

Джейн, фрейлина королевы, могла бы стать влиятельной персоной при дворе, если бы захотела этого. Придворные дамы и джентльмены добивались её расположения, зная о её близости к Елизавете. Вначале это повышенное внимание смущало Джейн, но потом она выработала защиту, приняв гордый и высокомерный вид, который позволял держать назойливых придворных на расстоянии. Её сразу же невзлюбили, зато перестали докучать; что же касается зависти и злословия, то Джейн сделалась их жертвой немедленно после того, как была приближена к королеве. Три вещи позволяли Джейн держаться независимо и не обращать внимания на недоброжелателей: служение Богу, служение Елизавете и любовь к Энтони. Всё это было таким чистым и возвышенным, что она больше парила в небесах, чем ходила по грешной земле.

– Милая Джейн, – говорил Энтони при очередной встрече, – вы ангел. Рядом с вами и я становлюсь чище: вы – моя наставница в душевном благородстве.

– Если бы вы обратились в истинную веру, у вас появились бы более возвышенные наставники. Я удивлена, Энтони, что вы, так любящий Спасителя, до сих пор остаётесь в вере, которая искажает его учение, – Джейн взяла Энтони за руку и посмотрела ему в глаза.

– Ах, ваш взгляд проникает мне в душу! – вскричал он. – Право же, жизнь не жалко отдать за один такой взгляд!

Энтони принялся целовать её пальцы. Джейн отдёрнула руку:

– Иногда вы меня пугаете, милорд: я знаю, что вы серьёзно относитесь к вере, но каждый раз вы сводите разговор к шутке.

– Какие шутки, моя дорогая Джейн? Мою любовь к вам вы называете шуткой?

– Поймите, Энтони, для меня очень важно ваше отношение к Господу. Что за семья будет у нас, если каждый из нас станет верить в Бога по-своему? Муж и жена должны вместе служить Богу на этой земле, – тогда и в загробной жизни они будут рядом. Мне странно, что вы не хотите этого понять, – грустно сказала Джейн.

– Не печальтесь, моя милая, со временем я приду к вашей вере, – каждый разговор с вами приближает меня к этому, – но пока я не готов, – Энтони взял её под локоть. – Пройдёмся по аллее парка, какая дивная погода нынче! Она напоминает итальянскую весну, когда Аполлон ласкает землю тёплыми лучами, а Флора покрывает её пышными цветами; люди веселы и смеются, почти из каждого окна слышны музыка и пение.

– Вы бывали в Италии?

– Да, по делам… Поглядите-ка, эта скульптура Минервы будто вылеплена с нашей королевы: те же черты лица, та же величавость! Как я завидую вам, что вы можете видеть её величество каждый день!

– Королева так одинока: ни мужа, ни детей, – вздохнула Джейн. – Её былой друг, граф Лестер не был ей опорой в жизни, её величеству всё приходилось решать и делать самой.

– Вы говорите о сэре Дадли? – спросил Энтони. – Да, это милый, но беспомощный человек. Зато его племянник молод и силён; королева может опереться на его плечо.

– К сожалению, сэр Роберт часто огорчает её величество, – ещё раз вздохнула Джейн.

– Да что вы? И в чём причина этого?

– Сэр Роберт слишком высокого мнения о себе. Он любит королеву, – но ему кажется, что она мало его ценит. Между ними случаются ссоры по этому поводу.

– Присядем на скамейку? – предложил Энтони. – Как жаль слышать такое, – они лишь недавно вместе, а уже разлад! Но мне кажется, вы преувеличиваете, Джейн, немножечко сочиняете.

– Сочиняю?! – воскликнула она с обидой. – Сегодня её величество вернулась из театра расстроенная. В театре она была с сэром Робертом, – значит, он огорчил её. Это тем более верно, что сэр Роберт не присутствовал на обеде, и её величество даже не спросила о нём.

– Беру свои слова обратно, похоже вы правы, – согласился Энтони. – Между прочим, я когда-то знавал сэра Роберта. Близки мы не были, но что-то вроде приятельских отношений существовало.

– Вы поражаете меня, милорд, – несмотря на вашу молодость, вы всех знаете, со всеми знакомы.

– Я очень общителен и мне интересны люди, – засмеялся Энтони. – Путешественники открывают новые страны, а я открываю для себя новых людей. Это так увлекательно, находить и открывать новых людей.

– Увы, мне это недоступно! – с сожалением сказала Джейн. – Я выросла затворницей под строгим надзором своего опекуна, которого вы считаете добрым человеком. Я почти ни с кем не зналась.

– Однако теперь у вас огромные возможности для знакомства, – заметил Энтони. – Вы могли бы завести десятки друзей, – не говоря уже о полезных связях.

– Нет, это не по мне. Я не верю в дружбу по расчёту.

– Расчёт – это фундамент, на котором держится мир; всё в мире строится на расчёте, – возразил Энтони. – Так заведено от Бога: он дал нам десять заповедей, чтобы мы соблюдали их – разве это не расчёт? Будете соблюдать заповеди, можете рассчитывать на Царствие Небесное; не будете – договор расторгается. Блестящий образец расчёта! А учение Спасителя, о котором вы упомянули, – что это, как не расчёт? Тоже случай договорных взаимных обязательств, – между Господом и человеком. Таким образом, расчёт идет от Бога и наш Бог – расчёт. Взгляните внимательно, милая леди, везде вы найдёте расчёт. По расчёту живут как наши католики, так и ваши протестанты, – в этом у них нет религиозных различий.

– Вы кощунствуете, милорд! – возмутилась Джейн. – Отношения между Богом и человеком есть великое таинство. Глубокие чувства лежат в основе этих отношений: вера, надежда и любовь, – а не ваш плоский расчёт!

– Простите меня, Джейн. Я увлёкся краснобайством и согрешил, – Энтони умоляюще сложил руки на груди. – Ваши слова о расчёте напомнили мне одну сцену, которую я недавно наблюдал. Хозяева дома выгоняли семью, которая не могла больше платить аренду. Беднягам некуда было податься, – пытаясь успокоить своих испуганных детей, они в растерянности стояли на улице, а хозяева дома жаловались, как трудно нынче жить, какие большие расходы у них, как приходится считать каждый пенни. Затем выгнанное из дома семейство побрело куда глаза глядят, а хозяева всё продолжали жаловаться на свою тяжелую жизнь.

Самое забавное, что я знаю этих хозяев: они весьма обеспеченные люди, имеют собственное дело, с которого получают неплохой доходец, к тому же, владеют четырьмя или пятью домами в Лондоне. Один из этих домов сдаётся под жильё для бедняков; аренда приносит моим знакомым небольшую сумму, однако её хватает на покрытие каких-то там пустяшных расходов. Это важное обстоятельство заставляет моих добрых друзей аккуратно взыскивать арендную плату, не давая никаких отсрочек и поблажек и безжалостно выгонять на улицу тех, кто заплатить не может. А что поделаешь, нам нет расчёта держать должников, говорили они мне.

– Вы, конечно, скажете, что эти ваши знакомые принадлежат к евангелической вере? – спросила Джейн.

– В том-то и дело, что к католической! – воскликнул Энтони. – Если бы они были протестантами, я бы ещё мог понять их. Ваш великий пророк Кальвин… Ах, извините, Джейн, я опять кощунствую, – не буду, не буду!.. Кальвин утверждал, что каждый человек от рождения предопределён Господом к спасению или проклятию; знак же предопределения – успех или неудача в жизни. Те, кому удалось добиться успеха, были определены к спасению; те, кто потерпели неудачу в жизненных делах, были намечены Господом к погибели. Исходя из этого, бедняков нечего жалеть, – ведь сам Бог проклял их души.

Но в нашей вере иные представления: следуя словам апостолов, мы полагаем, что все люди равны перед Господом, – богатые и бедные, знатные и незнатные, наделённые властью и подчиняющиеся ей, хозяева и рабы. Спасение же человека зависит исключительно от того, сможет ли он очистить от грехов душу и сердце, чтобы войти в сонм святых перед ликом Господа.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации