Текст книги "Цвет из иных миров"

Говард Филлипс Лавкрафт
Цвет из иных миров

К западу от Аркхема много высоких холмов и долин с густыми лесами, где никогда не гулял топор. В узких, темных лощинах на крутых склонах чудом удерживаются деревья, а в ручьях даже в летнюю пору не играют солнечные лучи. На более пологих склонах стоят старые фермы с приземистыми каменными и заросшими мхом постройками, хранящие вековечные тайны Новой Англии. Теперь дома опустели, широкие трубы растрескались и покосившиеся стены едва удерживают островерхие крыши. Старожилы перебрались в другие края, а чужакам здесь не по душе. Никто не прижился на фермах, ни франкоканадцы, ни итальянцы, ни поляки. Как ни старались, ничего у них не получилось. У всех с первых же дней пробуждалась фантазия, и, хотя жизнь текла своим чередом, воображение лишало покоя и навевало тревожные сны. Потому чужаки и спешили уехать, а ведь старый Эмми Пирс не рассказывал им ничего из того, что он помнит о старых временах. С годами Эмми стал совсем чудным, вроде как не в своем уме. Он единственный, кто знает всю правду о прошлом и не боится расспросов, но ему не позавидуешь. Ведь не боится он потому, что его дом стоит на отшибе рядом с полем и проезжими дорогами.

Когда-то по холмам и долинам вилась тропка, которая вела прямо к окаянной пустоши, но по ней давно перестали ходить, так как здесь проложили другую дорогу, обогнувшую ее с юга. Следы прежней виднеются, несмотря на наступающий лес, и она сохранится, даже когда большая часть низин уйдет под новое водохранилище. Почерневшие деревья вырубят, и проклятая пустошь погрузится в воду. Тайны тех странных дней останутся неразгаданными, вроде тайн старого океана или происхождения земли.

Когда я отправился по холмам и долинам наметить место для будущего водохранилища, меня предупредили, что это проклятый край. Я услыхал о пустоши в Аркхеме, а поскольку этот старинный городок весь пропитан легендами о ведьмах, то я подумал: видно, речь идет о чем-то таком, о чем бабушки шепчут своим внукам. Да и само выражение «окаянная пустошь» показалось мне неожиданным и каким-то театральным. Любопытно, как оно попало в предания благочестивых пуритан, подумал я тогда, но, увидев темную чересполосицу долин и склонов, перестал удивляться чему-либо, кроме древних тайн самого края. Я оказался в пустоши утром, но ее застилала густая тень. Деревья росли слишком близко друг к другу, и у них были слишком толстые стволы для здорового леса Новой Англии. Слишком тихо было под их кронами, а земля после долгих лет запустения размякла, опрела и покрылась мхом.

На открытых местах вдоль старой дороги притулились заброшенные фермы. На одних уцелели и дома, и все пристройки, на других – дом и один-два сарая, а иногда в глаза бросались лишь труба или погреб. Там царствовали сорняки и вереск, и в них чудилось что-то неуловимо дикое. Во всем ощущалось беспокойство и вместе с тем уныние, присутствие чего-то нереального, словно неведомая сила исказила перспективу или светотень. Неудивительно, что тут никто не задерживался, в таких местах нельзя жить. Местность напоминала пейзажи Сальватора Розы или гравюру, иллюстрирующую готический роман.

Но окрестности не шли ни в какое сравнение с самой окаянной пустошью. Я понял это, как только спустился в долину. Никакое иное название ей бы не подошло, да другую впадину так бы и не назвали. Можно подумать, что неизвестный поэт увидел выжженное пространство и отчеканил это определение. Должно быть, пожар уничтожил дома и посевы, но почему на пяти акрах земли с тех пор ничего не выросло и они зияли среди полей и лесов, как страшное серое пятно? Пустошь раскинулась к северу от старой дороги, заняв клочок земли и по другую сторону. Мне не хотелось к ней приближаться, но мой путь пролегал через долину, и я никак не мог ее обойти. Вокруг не росло ни травинки. Землю застилали груды серой пыли или пепла, почему-то не тронутые порывами ветра. Поодаль стояли чахлые, низкие деревья, а омертвевшие стволы или повалились, или, чернея, догнивали на корню. Я прибавил шагу, заметив раскиданные кирпичи от печной трубы и погреба и черную пасть заброшенного колодца. Его застоявшиеся пары переливались на солнце фантастическими оттенками. Даже темная лесная гряда по сравнению с пустошью казалась благополучной, и меня больше не изумлял боязливый шепот жителей Аркхема. Вблизи не было ни домов, ни развалин, наверное, край с давних пор считался глухим и уединенным. Возвращаясь в сумерках, я не решился вновь пересечь пустошь и добрался до города окольными дорогами. Темное, бескрайнее небо без единого облака усугубляло тревогу, и я почувствовал, как ледяной страх с каждой минутой все глубже проникает мне в душу.

Вечером я спросил стариков об окаянной пустоши и поинтересовался, что значит выражение «странные времена» и почему о них избегают говорить. Мне отвечали невнятно и сбивчиво, но все же я понял, что речь идет не о старом предании, а о событиях, случившихся всего сорок с лишним лет назад – в восьмидесятые годы. Мои собеседники многое забыли, их воспоминания противоречили одно другому, но можно было догадаться, что в «странные времена» в долине сгорела ферма, а жившая на ней семья то ли исчезла, то ли погибла в огне. Они не ручались за точность своих слов, но все как один просили меня не обращать внимания на бредовые россказни старого Эмми Пирса. Именно поэтому я наведался к нему следующим утром, узнав, что он живет один в полуразвалившейся хижине с густым, запущенным садом. Его жилище внушало страх своей ветхостью, от него исходил гниловатый запах, типичный для домов, простоявших слишком долго. Мне пришлось настойчиво стучать. Наконец вышел старик и неуверенно прошаркал к двери. Похоже, мое появление его совсем не обрадовало. Эмми выглядел бодрее, чем я ожидал, но его глаза были как-то странно потуплены, а неряшливая одежда и длинная седая борода красноречиво свидетельствовали о том, что он давно махнул на себя рукой и ни с кем не общается.

Я притворился, будто зашел по делу, надеясь, что он рано или поздно разговорится, рассказал ему о прогулке по окрестностям и задал несколько общих вопросов о здешних краях. Но он сразу сообразил, что к чему, да и вообще оказался неглупым и образованным. В отличие от местных жителей Эмми не возражал против того, что леса и фермы окажутся под водой, хотя, возможно, потому, что его дом стоял у дороги и ему ничто не угрожало. Казалось, он испытывал облегчение оттого, что мрачные долины, которые исходил вдоль и поперек за свою долгую жизнь, наконец исчезнут. Хорошо, что они уйдут под воду, сказал он, но лучше бы их затопило еще в те странные времена. Его сиплый голос перешел в шепот, он наклонился и погрозил кому-то указательным пальцем правой руки.

Так я впервые услышал эту историю. Он тихонько бормотал, а меня не однажды пробирал озноб, хотя день выдался по-летнему жарким. Мне часто приходилось прерывать старика и уточнять научные термины, которые он запомнил, прислушиваясь к разговорам ученых, и восстанавливать логику происходившего, так как он многое пропускал. Когда он закончил, я уже не удивлялся, что память его подводила, а другие и вовсе не желали говорить об окаянной пустоши. Я поспешил вернуться в отель до заката и первых звезд и наутро выехал в Бостон. Ноги моей здесь больше не будет, твердил я себе. Да пропади он пропадом, этот сумрачный край с его вымершей долиной, пеплом и проклятым колодцем. Черт с ними, с их темными тайнами, скоро от них ничего не останется, уйдут на дно, и слава богу. Но даже тогда меня не потянет ночью в окрестные долины, и уж во всяком случае я не отправлюсь туда при зловещем сиянии звезд. А если мне доведется еще раз побывать в Аркхеме, я ни за что не стану пить тамошнюю воду.

Все началось с метеорита, сказал старый Эмми. В наших местах давным-давно, наверное, со времен охоты на ведьм, ни о каких диковинных легендах и слуха не было. В лесные чащи на западе ходили спокойно, а если и боялись чего-либо, то уж не их, а маленького острова в Мискатонике, где дьявол вершил суд возле старого каменного алтаря, который был там еще до индейцев. Ни леса, ни темень в них никого не пугали. Но как-то днем на небо выплыло большое облако, послышались взрывы, а над долиной поднялся столб дыма. К вечеру весь Аркхем знал, что с неба на ферму Нейхема Гарднера упала огромная скала, прямо за колодцем. В ту пору на месте окаянной пустоши стоял чистый белый дом Нейхема Гарднера, и его окружал цветущий сад.

Нейхем отправился в город рассказать о камне и по дороге завернул к Эмми, которому было сорок лет, поэтому любую странность он запоминал на всю жизнь. На другое утро из Мискатоникского университета приехали три профессора, и Эмми с женой отправились вместе с ними на ферму Нейхема поглядеть на посланца небес, наличие которого пришлось признать даже профессорам. Он лежал на выжженной земле возле колодца, и ученых удивило, что Нейхем назвал камень огромным. Он уменьшился за день, пояснил озадаченный фермер, и указал на выемку в земле и примятую траву у колодца. Ему резонно возразили, что камни не уменьшаются. От метеорита исходил ровный жар, и, по словам Нейхема, ночью он чуть заметно светился. Профессора постучали по нему молотками. Камень оказался непривычно мягким, и они не стали его раскалывать, а отрезали кусок. Он жег руки и никак не остывал, тогда его положили в ведро и повезли в лабораторию. На обратном пути ученые остановились у Эмми. Миссис Пирс обратила внимание, что кусок сплющился и прожег днище, но профессора уже не проявили прежнего скептицизма.

Через день – все это случилось в июне 1882 года – профессора не на шутку встревожились. Заехав по дороге к Эмми, они сообщили ему, что обломок начал выкидывать странные номера и под конец исчез вместе со стеклянной колбой. Ученые упомянули о его чувствительности к кремнию. Опыты повергли их в замешательство. Сначала его разогрели на углях, но он даже не выделил газ. Соединение с раствором борной дало отрицательный результат. Он не реагировал на перепады температуры, в том числе и в кислородно-водородной трубке с гремучим газом. Обломок легко ковался и светился в темноте, но по-прежнему не желал остывать. Вскоре это вызвало в университете настоящий переполох. Спектроскоп выявил в нем полосы необычайных тонов, не похожих ни на один из оттенков цветовой гаммы. Ученые робко заговорили о новых элементах, причудливой оптике и прочих особенностях камня и признали, что столкнулись с неизвестным феноменом.

В ходе опытов обломок соединяли с разными реагентами. Ни вода, ни хлористая кислота на него не подействовали. От азотной кислоты и царской водки он зашипел и стал разбрызгивать плевки. Эмми с трудом припомнил названия, но узнал некоторые растворы, когда я перечислил их в привычном порядке. Там были нашатырный спирт и едкий натр, спирт и эфир, тошнотворный карбон дисульфид и дюжина других. Хотя за это время он стал гораздо легче и немного остыл, его составляющие не изменились, значит, по сути, ничего не изменилось. Несомненно, это был металл, обладавший магнетическими свойствами. После погружения в жидкие растворы на нем обозначились таинственные отпечатки, похожие на те, что раньше обнаруживали на железных метеоритах. Когда обломок еще похолодел, решили переложить его в стеклянную колбу. О результатах профессора уже сказали, добавив, что утром на деревянной полке остался обгорелый след. Все это они рассказали Эмми, задержавшись у его двери. Он вновь поехал с ними посмотреть на каменного посланца звезд, но на сей раз не взял с собой жену. Метеорит ощутимо уменьшился, и даже здравомыслящие ученые не могли усомниться в истинности этого. Возле колодца у сжавшейся коричневой глыбы образовалось пустое пространство со впадинами, а сам он занимал пять футов вместо семи. Он по-прежнему был горячим. Профессора достали молоток и долото и откололи еще один кусок, покрупнее. Теперь им удалось продолбить метеорит довольно глубоко, и они обнаружили, что структура камня неоднородна.

В него был впаян цветной шар, похожий по оттенку на один из составляющих цветов метеора. Впрочем, цвет – это условное обозначение, и это слово возникло лишь из-за невозможности подобрать какое-то другое. Глобула была гладкой, хрупкой, что выяснилось при постукивании. Один из профессоров довольно сильно ударил по ней молотком, и она с хлопком взорвалась. Ничего не осталось, даже маленького осколка. Они увидели пустое пространство около трех дюймов в диаметре. Все подумали, что в сердцевине могут быть скрыты и другие глобулы, которые выявятся по мере уменьшения камня.

Вскоре профессора уехали, забрав с собой обломок. В лаборатории быстро выяснилось, что его состав столь же загадочен, как и состав его предшественника. Он был пластичен, горяч, неярко светился, немного остывал при соприкосновении с крепкими кислотами, обладал неизвестной в природе цветовой гаммой и растворялся в воздухе, выделяя кремниевую смесь. По окончании опытов ученые не смогли его классифицировать. Ничего подобного на земле не встречалось, это был осколок мира, наделенный непонятными свойствами и подчинявшийся чуждым законам.

В ту ночь в округе бушевала гроза. Когда на следующий день профессора в очередной раз приехали на ферму к Нейхему, их ждало горькое разочарование. Должно быть, магнитный камень обладал электрическими свойствами. По выражению Нейхема, он только и делал, что «притягивал свет». За час фермер насчитал шесть вспышек, но, когда гроза закончилась, от камня осталась только яма возле старого колодца. Раскопки ни к чему не привели, и ученые подтвердили факт исчезновения метеорита. Им ничего не оставалось, как вернуться в лабораторию и наблюдать за тающим день ото дня обломком, который они держали в свинцовом ящике. Он просуществовал неделю, но ничего нового они не узнали.

Через некоторое время ученые уже и сами не верили своим глазам. Они сомневались, что видели частицу бездонной небесной пропасти, странного, таинственного вестника иных миров и другой реальности.

Естественно, что в аркхемских газетах появилось много статей и заметок на эту тему. Упавший метеорит быстро стал сенсацией, и к Нейхему Гарднеру и его семье зачастили репортеры. Статью о метеорите напечатала и одна бостонская газета. Нейхем сделался местной достопримечательностью. По словам Эмми, это был худощавый приветливый человек лет пятидесяти, мирно живший в своем доме с женой и тремя сыновьями. Он и Эмми знали друг друга с давних пор, дружили семьями, и Эмми даже спустя полвека отзывался о нем с неизменной теплотой. Кажется, Нейхему немного льстило, что его ферма привлекла такое внимание. Летом он частенько говорил о метеорите, хотя свободных минут у него было мало. В июле и августе он целыми днями косил и заготавливал на зиму сено на десятиакровой пашне вдоль Чепменс-Брук, и от его дребезжащей повозки на дороге осталась глубокая колея. Работа утомляла его сильней, чем в прошлые годы, и он решил, что понемногу начинает сказываться возраст.

Затем настала пора сбора урожая. Груши и яблоки неторопливо наливались соками, и Нейхем мог поклясться, что такого изобилия в его садах еще не наблюдалось. Плоды выросли на удивление крупными и наливными, а так как для них не хватало бочек, то ему пришлось заказать новые. Но когда все созрело, на него обрушилась первая беда. Во всем этом красочном великолепии не нашлось ни одного съедобного плода. Яблоки и груши горчили до тошноты, и Гарднеры с отвращением выплевывали полупрожеванные куски. Помидоры и лимоны оказались ничуть не лучше. Нейхему стало ясно, что метеор отравил почву, но, слава богу, его пашни были далеко от дома, на холмах.

Зима нагрянула рано и обрушила на округу сильные морозы. Эмми виделся с Нейхемом реже обычного, но заметил, что тот выглядел огорченным. Его близкие тоже как будто притихли. Они стали реже ходить в церковь и на собрания в местном клубе. Никто не мог понять причину их глубокой меланхолии, но Гарднеров словно подменили. Они стали жаловаться на здоровье и смутное беспокойство. Нейхем объяснил их волнение тем, что на снегу появились непонятные следы. Это были обычные следы зайцев, белок и лисиц, но теперь они как-то странно переставляли лапы, заявил он. Эмми выслушал приятеля без особого интереса и решил, что ему в последнее время мерещится всякий вздор. Но однажды, проезжая ночью мимо фермы, он увидел зайца. Светила луна, и Эмми разглядел, что прыжки перебегавшего дорогу зайца на диво широкие. И Эмми, и его коню это не понравилось, а конь к тому же чуть не пустился прочь во весь опор, но Эмми, к счастью, его удержал. С тех пор он с большим доверием стал относиться к рассказам Нейхема и задумался, отчего собаки Гарднеров по утрам трясутся от каждого шороха и будто разучились лаять.

В феврале мальчишки Макгрегоров из Мидоу-хилл отправились поохотиться на сурков и невдалеке от фермы Гарднеров подстрелили странного зверька. Его пропорции немного изменились, хотя описать это невозможно, а на мордочке застыло выражение, какого никто никогда у сурков не видел! Мальчишки перепугались и бросили его, так что все узнали об этом только из их рассказов. Однако то, что лошади ускоряют шаг возле дома Нейхема, заметили многие, и это стало пищей для местных легенд.

Люди божились, что на ферме Нейхема снег тает быстрее, чем в других местах, а в начале марта в лавке Поттера разгорелся жаркий спор. Стивен Раис проезжал утром мимо фермы Гарднеров и заметил вдоль дороги под деревьями громадные вонючие кочаны невиданного цвета. Они были чудовищного вида, и его лошадь захрапела от вони, которую нельзя описать словами. Днем несколько человек отправились поглядеть на чудо природы и решили, что на здоровой земле такое не вырастет. Пошли разговоры о неудачном урожае прошлого года, и вскоре слух об отравленной почве облетел всю округу. Никто не сомневался, что яд просочился в почву от метеорита. Фермеры припомнили, что камень показался очень странным ученым из города, и обратились к ним за разъяснениями.

Профессора вновь посетили Нейхема, но, изначально не любя сказки и предания, были весьма консервативны в своих оценках. Они согласились, что кочаны ни на что не похожи, но у них всегда причудливая форма, хотя не исключено, что в землю проникли какие-то частицы метеорита, но их скоро вымоют весенние дожди. Что же до следов и перепуганных лошадей, то это всего лишь местные небылицы, и не более того. Да и чему удивляться? Метеориты не каждый день падают в сельской глуши. Однако серьезные люди не верят в предрассудки и не прислушиваются к глупым россказням. Тем дело и закончилось, ученые пожали плечами и уехали, поэтому в странное время их не было рядом. Лишь один из них, когда полтора года спустя ему дали в полиции для анализа две колбы с пылью, вспомнил, что цвет кочанов был очень близок неземной окраске обломка камня, исследованного в лаборатории, а также хрупкой глобулы. У пыли был тот же цвет, однако со временем он поблек.

Почки на деревьях Нейхема набухли раньше времени, и по ночам их ветки зловеще шелестели на ветру. Теддиус, средний сын Нейхема, парень лет пятнадцати, утверждал, что они раскачиваются и в безветренную погоду, но от его слов поспешили отмахнуться. Тревога словно витала в воздухе. Гарднеры приобрели привычку прислушиваться к чему-то, что сами не могли определить, к какому-то неуловимому источнику мучивших их предчувствий. В это время их сознание отключалось и они погружались в странный полусон. К сожалению, с каждой неделей это случалось все чаще, и в округе стали откровенно поговаривать о том, что Гарднеры рехнулись. Когда расцвела камнеломка, она не составила исключения, и цветы у нее были пусть иного оттенка, чем у кочанов, но очень похожего и, главное, никому не известного. Нейхем отвез несколько цветов в Аркхем и показал редактору «Газетт», но этот солидный господин лишь посмеялся над сельским простаком и опубликовал шутливую статью о невежестве и суевериях. Что говорить, Нейхем совершил ошибку, рассказав флегматичному горожанину о бабочках-траурницах, полюбивших камнеломки.

В апреле на окрестных фермеров что-то нашло, и они перестали ездить по дороге, что шла рядом с фермой Нейхема, отчего она вскоре пришла в негодность. Дело было в растительности: плодовые деревья расцвели ярко и пышно, сверкая фантастическими красками, а во дворе сквозь каменистую почву пробились редкостные травы, известные, верно, только ботаникам, которые могли бы установить связь между ними и местной флорой. Вокруг не было ни дерева, ни куста нормального цвета, кроме зеленой травы и листьев на деревьях, а все остальное стало больного, лихорадочного оттенка, неизвестного на земле. «Голландские брыжжи» источали угрозу, а в разросшихся кровянках угадывалось что-то вызывающее и порочное. Эмми и Гарднеры решили, что цветом большинство деревьев похоже на глобулу из метеорита. Нейхем раскопал и засеял десятиакровое пастбище и поле за холмом, но не стал трогать землю вокруг дома. Взрыхлять и окучивать ее не имело смысла, и он надеялся лишь, что дикая летняя поросль высосет из нее весь яд. Теперь он был готов почти ко всему и не мог избавиться от ощущения, будто кто-то прячется неподалеку и ждет, чтобы его услышали. Конечно, на него подействовала изоляция, но еще больше отверженность повлияла на его жену. Сыновья держались спокойнее, все-таки они каждый день ходили в школу, но и они не остались равнодушны к злобным слухам. Больше других страдал Теддиус, да он и был самым впечатлительным.

В мае на ферме появились насекомые, и от непрестанного жужжания и гудения Гарднеров одолела бессонница. Нашествие мошкары превратилось в ночной кошмар. Мухи и комары тоже заметно изменились и летали не так, как прежде. Гарднеры боязливо озирались по сторонам и за чем-то следили, но за чем именно – и сами не могли сказать. Они признали, что Теддиус был прав, говоря о деревьях. Миссис Гарднер тоже увидела из окна качающиеся ветки, когда ей не спалось и она глядела, как набухшие кленовые ветви шевелились в лунном свете, хотя ночь выдалась безветренной. Должно быть, в них бродили соки. Теперь все стало странным. Однако следующее открытие принадлежало не Гарднерам, ибо их внимание притупилось и они проглядели очередную странность, бросившуюся в глаза заезжему робкому коммивояжеру из Болтона, который не имел ни малейшего понятия о местных легендах. В Аркхеме он рассказал об увиденном, и когда «Газетт» напечатала короткую заметку, фермеры и сам Нейхем обратили внимание на ночную темь. Коммивояжер добрался до долины поздней беззвездной ночью, но за несколько миль от фермы мгла начала рассеиваться, и это его удивило. Дом и сад неярко, но отчетливо светились. Казалось, что свет исходил от деревьев, травы, листьев и цветов, а в какую-то минуту что-то сверкнуло во дворе рядом с амбаром.

До поры до времени болезнь как будто щадила траву, и коровы мирно паслись около дома, но к концу мая у них испортилось молоко. Нейхем перегнал стадо на взгорье, и все пришло в норму. Но вскоре после этого травы и листья постигла общая участь – их зелень выцвела, они посерели и сделались чахлыми и ломкими. Из посторонних на ферме бывал только Эмми, да и то все реже и реже. Когда в школе закончились занятия, Гарднеры оказались отрезанными от мира. Иногда они поручали Эмми купить им что-нибудь в городе. Их душевный надлом и общая слабость стали очевидны, и никто не удивился, узнав, что миссис Гарднер сошла с ума.

Это случилось в июне, незадолго до первой годовщины падения метеорита. Бедная женщина кричала и билась в истерике, уверяя, что воздух дрожит и светится. В ее речи не было ни одного существительного, лишь глаголы и местоимения. Что-то двигалось, менялось, светилось, и в ушах у нее звучали сигналы, которые не были похожи на обычные звуки. Что-то у нее забрали, что-то из нее вытянули… что-то к ней привязали, чего не надо было. Нейхем не стал отправлять ее в психиатрическую лечебницу, позволив ей бродить по дому, пока она не представляла угрозу для близких. Даже когда она начала буйствовать, он не предпринял никаких шагов. Но когда она принялась пугать сыновей и Теддиус чуть не потерял сознание, увидев, как она строит ему дикие гримасы, Нейхем запер ее на чердаке. К июлю она разучилась говорить и стала ползать на четвереньках, а на исходе месяца муж заметил, что в темноте от нее исходит свечение. Теперь он понял, что мутация коснулась и ее.

Незадолго до этого беда стряслась с лошадьми. Что-то разбудило их среди ночи, отчего они громко заржали и принялись бить копытами. Успокоить их оказалось невозможно, и, едва Нейхем отпер двери, они понеслись прочь, как испуганные олени. Понадобилась неделя, чтобы отыскать и вернуть всю четверку, но они стали совершенно неуправляемыми, и Нейхем был вынужден их пристрелить ради их же блага. Он одолжил лошадь у Эмми для перевозки сена, однако она не желала приближаться к амбару. Лошадь упиралась, била копытами, выла, как собака, так что в конце концов Нейхем отвел ее во двор и сам с сыновьями принялся тянуть тяжелые телеги к сеновалу. Растения покрывались пепельным налетом и ломались при каждом прикосновении. Даже цветы с их диковинными лепестками приобрели сероватый оттенок. Фрукты сморщились, и на них нельзя было смотреть без отвращения, не то что есть. У астр и золотарников были больные и серые цветы, а розы, циннии и алтеи внушали такой страх, что Зенас, старший сын Нейхема, немедленно их срезал. Раздувшиеся насекомые к середине лета сдохли. Даже пчелы покинули свои ульи и улетели в лес.

К сентябрю от растений осталась лишь груда пепла. Гарднер боялся, что деревья тоже засохнут и отомрут, не успев высосать отраву из почвы. Его жена целыми днями истошно кричала, не давая ему и сыновьям ни минуты покоя. Теперь они сами остерегались соседей, и когда в школе возобновились занятия, мальчики остались дома. В один из своих нечастых визитов Эмми заметил, что вода в колодце испортилась. У нее изменился вкус, не то чтобы она стала гнилой или соленой, но для питья совершенно не годилась. Эмми посоветовал приятелю выкопать новый колодец в другом месте и пользоваться им до тех пор, пока земля не обезвредится. Однако Нейхем пропустил его слова мимо ушей, очевидно, смирившись с тем, что вокруг него все гибнет и рушится. Он и мальчики продолжали черпать воду из отравленного источника, не думая о последствиях. Столь же безразлично относились они и к еде, питаясь оставшимися в амбаре скудными запасами, и монотонно благодарили Господа за каждый прожитый день, хотя эти дни протекали бесцельно и однообразно. Ими овладела апатия, как будто они уже наполовину перебрались в иной мир и шаг за шагом продвигались к неотвратимому концу.

Теддиус обезумел в сентябре, выйдя из дома к колодцу. Он вышел с ведром, а вернулся без ведра, крича и размахивая руками. Порой он начинал дурацки хихикать или бормотал что-то «о плавающих в глубине полосах света». Два сумасшедших в доме – тяжкое испытание, однако Нейхем держался стойко. Неделю его сын оставался на свободе, пока не начал спотыкаться и падать. Тогда отец был просто вынужден запереть его наверху, через коридор от матери. То, как они кричали за запертыми дверями, было очень страшно. Больше всех пугался маленький Мервин, которому казалось, что они говорят на каком-то жутком, неземном языке. Когда заболел старший брат, мальчик стал очень впечатлительным и беспокойным.

Примерно в то же время на ферме подохли птицы и начался падеж скота. Куры окрасились в серый цвет и быстро испустили дух, а их мясо было сухим и дурно пахло. Свинья страшно разжирела, а затем, непонятно почему, превратилась в настоящее чудовище. Ее мясо, конечно же, оказалось несъедобным, и Нейхем впал в отчаяние.

Сельские ветеринары как огня боялись фермы Гарднеров, да и врачи из Аркхема не желали к нему ехать. Подобно птицам, свинья покрылась серым налетом, и хрупкие кости ломались у нее на ходу. Перед тем как сдохнуть, она развалилась на части и у нее изменились глаза и мускулы. Это было необъяснимо, ведь она не ела ничего растущего на ферме. Чуть позже та же беда обрушилась на коров. Они ссыхались на глазах, и признаки распада всегда были одинаковы – естественная окраска сменялась пепельной, а костяк истончался и дробился. Нейхем по-прежнему не понимал, как в них проникла эта отрава, – и свиней и коров держали в большом сарае, а корма привозили с дальнего пастбища на холмах. Занести смертоносный вирус было просто неоткуда, а значит, болезнь развивалась естественным путем. Но ни одна известная болезнь не вызывала подобных симптомов. К августу – ко времени сбора урожая – на ферме вымерла вся живность, а три собаки убежали как-то ночью, и больше о них не слышали. Пять кошек удрали еще раньше, но Гарднеров это не слишком встревожило. Мышей на ферме не осталось, а без миссис Гарднер кошкам здесь стало невмоготу. Она единственная заботилась о них и любовалась их грациозными движениями. Девятнадцатого октября Нейхем с трудом добрел до дома Эмми и сообщил ему ужасную новость. Теддиус умер в комнате наверху, и обстоятельства его кончины были столь чудовищны, что отец не рискнул поведать о них даже близкому другу. Нейхем выкопал могилу на огороженном семейном кладбище за фермой и похоронил жалкие останки. Болезнь, погубившая его сына, не могла прийти извне – никто не дотрагивался до маленького оконца и запертой двери, – но она протекала почти так же, как у скота в сарае. Эмми и его жена постарались утешить убитого горем отца, но сами были не в силах унять нервную дрожь. Казалось, что Гарднеры притягивали к себе разрушение и смерть. Все, с чем они соприкасались, гибло в страшных мучениях. Их дом словно овевало дыхание иных, безымянных миров. Эмми без всякой охоты проводил Нейхема и помог ему успокоить истерически рыдавшего Мервина. Зенас вел себя иначе. В последнее время он ничего не делал, всматривался куда-то вдаль и безропотно повиновался отцу. Эмми подумал, что судьба решила его пощадить. Мервин снова и снова заходился в громком плаче, и в ответ сверху доносился чуть слышный жалобный вой. Когда Эмми удивленно посмотрел на Нейхема, тот объяснил, что его жена очень ослабела. Надвигалась ночь, и Эмми поспешил распрощаться с хозяином. Даже многолетняя дружба не могла удержать его на земле, где в темноте светились растения, а деревья независимо от ветра то раскачивались, то вдруг замирали. К счастью, Эмми был человеком уравновешенным и не любил фантазировать. Сопоставь он факты, проанализируй все до конца и дай волю воображению, его бы захлестнуло безумие. Но и для него пережитое не прошло бесследно. Он не стал маньяком, но все же утратил прежнее здравомыслие. Он возвращался в сумерках, и в его ушах звучали голоса сошедшей с ума женщины и крики нервного мальчика.