Электронная библиотека » Ханс Урс фон Бальтазар » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Сердце мира"


  • Текст добавлен: 27 августа 2015, 19:00


Автор книги: Ханс Урс фон Бальтазар


Жанр: Религия: прочее, Религия


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Страдание

V

Я НЕ ХОЧУ ЭТОГО. Я знаю, что я должен, но я этого не хочу. Я притворяюсь глухим, я сворачиваюсь в клубок, я ощетиниваюсь: никто не должен отважиться на то, чтобы прикоснуться ко мне. Остро заточенная стрела Призыва отскакивает от меня. У меня толстая и непроницаемая кожа; Призвание отталкивается от нее, подобно воде, стекающей с утиных перьев. Я настаиваю на своих правах, полученных мною свыше, данных мне силой природы, на не отделимых от меня самого правах, на влечениях и привычках, которые взросли во мне и требуют развития и жизни. Никто не должен оспаривать эти права – даже высшая из властей. И если все же некто отважится на это, он должен знать – я этого не хочу.

Все это близится тихо, почти неслышно, но все же неотвратимо: луч света, дар силы, приказ, который и больше, и меньше, чем просто приказ – пожелание, просьба, приглашение, манящий зов: краткий, как мгновение, постижимый, подобно взгляду, несущий обещание любви, желания, обещание необозримой, головокружительной дали. Обещающий освобождение от невыносимой потерянности собственного «я», приключение, о котором я всегда грезил, совершенное по результатам предприятие, о котором я знаю, что полное поражение означает здесь полную победу. Неисчерпаемый источник жизни, раскрывающийся передо мной, ибо я умираю от жажды. Взгляд спокоен, в нем нет ничего от магической силы, от гипнотического принуждения; это вопрошающий взгляд, и он оставляет за мной право на свободу. В глубинах этого взгляда чередуются тени озабоченности и надежды.

Я опускаю глаза. Я отворачиваю глаза в сторону. Я не хочу сделать смотрящим на меня глазам ничего дурного, я не могу сказать «нет» этому взгляду. Я даю ему время отвернуться, возвратиться в подземелье вечности, потускнеть и стушеваться. Меня нет дома: «Хозяин просил передать, что сейчас говорить не может». Я даю этому взгляду время опустить веки вечности и вновь укрыться за упавшим занавесом. Всего лишь мгновение, и именно в тот миг, когда я сознаю: «слишком поздно», меня пронзает безымянная скорбь: счастье легкомысленно утрачено, любовь осмеяна, и никто не вернет ее мне назад! Двери темницы захлопываются на замок; я вновь заточен в том месте, которое мне дорого и которое мне столь ненавистно: в себе самом.

Изгнание, вновь изгнание. Все сжимается настолько, что выскальзывает из рук. Вновь счастье в одиночестве – однако нет, это не одиночество. Это одиночество вдвоем – с той тяжелой ношей, с той тяжестью, которая растет и становится невыносимой, которую надо как можно скорее сбросить. Я быстро осматриваюсь по сторонам – на кого можно перекинуть эту ношу? Это срочно, она сейчас раздавит меня, я думаю только об одном – прочь ее! И я сбрасываю ее на ближайшего из ближних. Вновь изгнание, вновь отверженность. Нет – это та же самая, та самая первая отверженность. Отвержен тот, на которого я поверг свою ношу. Я отвергаю одновременно и то, и другое – и благодать, и вину. Поскольку я не способен нести тяжесть благодати, я «из-виняю» себя самого.

Где ты был, Адам? Адам, что сделал ты? Я невиновен, ибо женщина искусила меня. Женщина, что сделала ты? Змей искусил меня. Человек, что сделал ты? Это было Твое творение, Господи, великолепие Твоей природы, этот яд в цветочных листьях, эти шипы, укрытые под розами, эти звери среди цветов… Каин, что сделал ты? Разве я сторож брату моему? Разве я сторож крови моей?

Всеобщий порядок вещей. Закон вселенной. Обычай. Так поступают все. Я тоже, в конце концов, всего лишь человек. «Се Человек». Вот на «Человека» я мою ношу и взвалю.

Жизнь реальна, и правы всегда те, что рассуждают трезво. Но нет сомнений – «час видений» близок, час, когда Иное задевает твое лицо, как пух пролетевшей во тьме полночной птицы; ты вздрагиваешь и пугаешься, волосы души твоей встают дыбом от неосязаемости этого нежданного прикосновения. Значит, это все же возможно, значит, выход все-таки есть – эта воображаемая дверь, этот желанный путь, невидимый мост над бездной, то, о чем я мечтал ребенком и юношей, то, во что я верил, на что столь безумно надеялся – оказывается, все это возможно. Возможно уже сейчас, уже сегодня! Оказывается, я не оставлен на произвол судьбы, и на меня еще надеются. Обо мне спрашивают, меня хотят видеть, и я, кажется, даже кому-то нужен. Где сохранился отпечаток моего светлого образа – образ того человека, каким я мог бы быть, и каким я все еще мог бы (как мог бы?) стать. Но «часы видений» становятся все реже, а окружающая меня оболочка повседневности нарастает и становится все тверже. Эта оболочка становится моей плотью, а плоть моя – этой оболочкой; мое упорство по отношению к Богу превращается в привычку и становится моей второй природой. Возможно, это привычка греха – дурная привычка! Именно эта привычка, по мере того, как сорная трава опутывает и душит меня, пробуждает во мне все самое отвратительное, и затем – милостивая природа наделяет меня желанием и возможностью оторвать мою грешную душу от Бога. Однако возможно, что это привычка к спокойной жизни, скука упорядоченного существования, приправленного некоторой долей смирения. Монотонность успокоенной совести, к которой примешаны – чтобы придать этому состоянию глубину и основательность – и некоторые остатки совести неспокойной. Бог, знаете ли, снисходителен. Он, знаете ли, благодать. Он не потребует от меня чего-либо такого, что существенно отличается от того, что Он требует от других. Я – этически мыслящий человек. Я никого не убил, не ограбил банк, не поджег чей-либо дом и не привлекался к уголовной ответственности. Я – такой же человек, как все остальные, возможно, даже лучше, чем кое-кто из них. Это несомненно будет доказано на Страшном Суде, где меня нельзя будет обвинить в чем-либо особо предосудительном. Бог свидетель – я всегда руководствовался доброй волей. Я систематически заботился о том, чтобы я сам и моя семья были прокормлены и жили в достатке. День и ночь я трудился, чтобы мои близкие не бедствовали; я стирал, готовил и делал покупки, я шил, гладил, экономил, запасался впрок и думал о будущем. И в большом, и в малом мы видели благословение свыше. У нас всегда было что поставить на стол. По воскресеньям мы всегда могли вознаградить себя заслуженными развлечениями, а в последние годы мы получали пенсию. И я, однако же, не знаю, что еще… Да, чтобы не забыть: будучи человеком религиозным, я всегда исполнял свои обязанности. Я практикующий христианин. Я хороший католик. По воскресеньям я ходил в церковь. Я отмечал Пасху. Я платил церковные налоги. Я совершал пожертвования. Я читал молитвы утром и вечером. Я частенько и основательно исповедовался. Я постился по пятницам (и это дает мне, в конце концов, некоторую – и санкционированную Церковью! – уверенность в праведности по отношению к Богу). Я причащался каждое воскресенье. Я причащался каждый день.

Я, я, я… Я отгородился от Бога стенами моей религии. Своей «религиозной практикой» я попросту заткнул себе уши, чтобы не слышать Божьего зова. Тихо и незаметно то, что могло бы быть жизнью, превратилось в некий механизм, в котором нашла себе покой моя душа. Жизнь длинна, а постоянное повторение одного и того же действует усыпляюще. Поселившийся рядом с водопадом уже через неделю перестает слышать его грохот. Так и мы разучились внимательно слушать. Небесные сферы поют над нами, но мы слышим только самих себя и скрежет наших собственных интересов. Все больше проходов замуровывается, все чаще становится само собой разумеющимся то, что зов Бога заглушен, забит и встроен в нами самими придуманную схему нашего же бытия. Птицу держат в клетке, на ночь покрывая клетку платком и лишь днем разрешая птице посвистывать; подобно этому, время от времени я позволяю звучать напевам Божьего Слова. Иногда это какая-нибудь проповедь, какой-нибудь час, посвященный Библии, исполнение «Страстей по Матфею», чтение стихотворения Рильке, а иногда – неопределенное чувство благоговения на фоне какого-нибудь пейзажа. Эти праздничные мгновения жизни, – переживаемые среди хорошо оплаченного комфорта, – удовлетворяют мои религиозные потребности (при этом немаловажно то, что мне не нужно прикрывать клетку платком!). Груз моей спокойной совести и тяжкое седалище моего доброго сердца придавили голос истины. И он умолк надолго.

Или – я могу перенести исполнение долга на завтра. Взор, который неотступно направлен на меня, всегда говорит «сегодня»: «Именно сейчас Я нуждаюсь в том, чтобы Меня любили». Но я опускаю глаза и говорю: я буду любить Тебя завтра. Завтра Ты увидишь, на что я способен ради Тебя. Завтра я принесу Тебе жертву. Завтра я заплачу Тебе вдвойне, если сегодня, если в этот час Ты отпустишь меня. Розу я сорву сам, пока она не отцвела, но шиповник я дам Тебе. Подари мне весну, и тогда я оставлю для Тебя осень, может быть, даже позднее лето. Но сегодня – отврати Свой взор, и тогда, начиная с завтрашнего дня, Тебе будет позволено все время смотреть на меня. «Я уже иду, я сейчас!» – кричит ребенок в ответ зовущей его матери, продолжая играть в свою игру, думая, что послушание несомненно предполагает право на отсрочку. Обычная человеческая логика. Кто может вдруг порвать со своей собственной жизнью? Почему, Господи, Ты хочешь, чтобы я мчался, перепрыгивая через ступеньки? Ты хочешь все сразу, все мое сердце, всю душу, все мое существо и все силы, в то время как жизнь – процесс постепенный. И Ты – как хороший воспитатель – должен придерживаться этого закона. Сейчас я отдаю Тебе четверть того, что имею; когда мне исполнится тридцать, Ты получишь половину, и так, шаг за шагом, Ты несомненно получишь все сполна. Если я оторву себя от того, что проникло в меня вплоть до глубин моего сердца, я обольюсь кровью, я истеку ею, Господи, и в Твоих руках окажется мертвое тело; или же – я буду все время коситься назад, посматривать на то, что я видимым образом преодолел. Подожди, пока я не испробую всего этого. А когда между зубами у меня останется лишь шелуха, я выплюну ее. Потерпи, покуда волна, что вздымает меня ввысь, не станет ровной гладью, покуда не порвется нежно меня окутывающий покров, покуда не выйдет на поверхность осадок бытия. Говорят, что Тебя легче найти в отчаянии, в расставании с иллюзиями, в темных сторонах жизни. Пройди сегодня мимо меня, но постучись ко мне при следующем обходе – я буду в то время уже где-нибудь в другом месте. Я не хочу сказать, что Ты должен бросить меня, отнюдь нет; тяни меня, но тяни нежно, лови меня на удочку, если Тебе это нравится, но лови незаметно – подобно тому, как время незаметно превращает нас из отроков в старцев. Играй со мной, подняв меня на Своих ладонях, подобно тому, как мать подымает спящего ребенка из колыбели. И если случится так, что я все же буду страдать от разлуки, уступи мне, сделай мне небольшое одолжение: Тебе будет разрешено забрать меня завтра, если Ты подаришь мне это сегодня. Я даже готов взять на себя Твой Крест, пройти Твой Крестный Путь – пройти его, остановка за остановкой, вплоть до последней жертвы, вплоть до окончательной смерти, но при одном условии: если это случится завтра. Я готов заткнуть уши, я готов уже сегодня, в самый разгар наслаждений, думать об этом и отчетливо представлять себе это: завтра я последую за Тобой. Как приговоренный к смерти при каждом глотке своей последней трапезы думает лишь о том, что свершится завтра, я буду думать о Тебе, намереваясь даровать себя Тебе. Но завтра, только завтра, не сегодня.

Или иначе: сколь много я мог бы предложить Тебе! Почему Ты требуешь столь малого? На что Тебе это небольшое, ничтожное, бесполезное сердце? Разве Ты не видишь, что я могу отдать тебе все? «Полцарства моего отдам я тебе». Не нужно ли Тебе взамен моего состояния? Или моего здоровья? Или Ты удовлетворишься каким-нибудь обетом? Какой-нибудь ежедневной молитвой? Как Тебе, например, эта церковная служба? Нравится ли Тебе этот драгоценный камень или вон тот алмаз? Если взять его вот так, то видно, как он сверкает. Я могу предложить Тебе ткани, вышивку, парчу, а к тому же – благоухания жертвоприношений, всевозможные виды самоотречения и изысканные способы умерщвления плоти. Взгляни, как громоздятся товары на моем прилавке: все это Твое, и, чтобы не показаться скупым, я могу предложить Тебе еще и кое-что другое: я хочу стать страстным почитателем Твоего Сердца, «что столь пострадало за нас». Я хочу каяться, я хочу молиться об обращении грешников и их окаменелых сердец. Тебе ведь приходится трудно, не так ли? Что за трудные времена! Массовое падение! И даже Твоя Церковь!.. Ну ладно, я подумаю, что можно сделать для Тебя. Но сейчас, извини, мне пора. И, кстати, сердце, что погребено подо всей этой рухлядью и о котором я столь долго распространялся – мы чуть не забыли о нем. Можешь ли Ты одолжить мне его до следующего раза?

И потом – здесь много всяких других людей. Нельзя ли распределить ношу более равномерно? Если несут все вместе, это, видимо, не так ощутимо. Другим можно играть дальше, почему же я должен идти домой? Другим дано наслаждаться радостями жизни, наслаждаться без скорби и без угрызений совести, почему же именно мне предназначена горечь неспокойной совести? Другие могут грезить в мягких сумерках – они, эти счастливцы, не ведают, что творят; почему же именно меня Ты тащишь на свет и заставляешь предстать пред Твоим взором? Под лучами этого света человек чувствует себя не лучшим образом. Или – может быть, другие? Другие, не я? Разве у Тебя нет избранных Тобою, особых душ, которые созданы именно для этой цели и готовы к ней? Я имею в виду души, подготовленные в «религиозном смысле»? Для них просто удовольствие общаться с Тобой; они знают, как это делается, они специалисты по части любви. От них Ты добьешься большего, чем от меня. Они не откажутся сделать то, чего Ты от них требуешь. Те, что живут в монастырях, вот они-то и годятся для этого. Священники тоже пригодны для этого. Церковь пригодна для этого. «Supplet Ecclesia» – эта стоящая пред Тобою на коленях Церковь. Ну да, конечно, вон там стоит священник у алтаря, стоит рассеянный и усталый, ощущая за своими плечами – там, в пространстве храма – невнимательную паству с ее тупым доверием: «там, впереди, что-то происходит, что как-то (хотя мы не знаем, как) имеет к нам какое-то отношение; там кто-то хлопочет, и он-то уж знает, что делает; это его работа, и он за нее отвечает». Но как может человек, даже если он священник, нести на себе груз всей общины? Он, к счастью, тоже всего лишь человек, всего лишь грешник. Однажды он попытался отдать себя полностью, ничего не требуя взамен. Но все вышло далеко не так, как он ожидал. Старика не так легко перехитрить, и если дела идут хорошо, он может надеяться и на завтра. Он все еще неплохо разбирается в своем богословии. Ему известно, что один Человек за всех покаялся, за всех пострадал, и будет делать все это дальше. И на Него можно свалить всю эту ношу. «Придите ко Мне, все усталые и обремененные». Он же, священник, может лишь указать людям путь в эту сторону. Его роль профессиональна. Он всего лишь канал, всего лишь посредник. Благодать действует сама по себе – «ex operato». И свершенный труд – не его труд, но Твой труд, о Господи! И на Тебя я его и взвалю. И на Тебе он в конце концов и останется.

Никто не хочет этого. Все отталкивают Тебя. Под этим знаком Ты и явился в мир. Пришел к своим, но свои Его не приняли. Им известно, что Царь должен родиться в Израиле. Им известно место: это Вифлеем, и они объясняют это каждому, кто спрашивает у них дорогу. Но сами они не идут туда. Даже в Вифлееме Ты слишком рядом, и Тебя изгоняют из страны, Тебя отправляют в изгнание. И в Назарете Тебя терпят лишь до тех пор, пока Ты не открываешься. И народ восхваляет Тебя до тех пор, пока Ты умножаешь для него хлеб и рассказываешь красивые истории. И ученики Твои рядом с Тобой, пока им – в слепой надежде на земное царство – удается не слышать Твоих предсказаний о Кресте. Но потом бросают жребий, и начинается игра навыброс. Отбрасывая Твою благодать, они перекидываются ею по кругу. Ты стал предметом в игре, которая состоит в том, что каждый должен перебросить попавший ему в руки мяч дальше – перебросить как можно быстрее. Ты слишком тяжелая ноша именно для тех, кто ближе всего к Тебе. Камень, направленный в Тебя, начинает раскручиваться уже в Новом Завете, уже в Твоей Церкви. В лице одного все мы предаем Тебя. В лице другого, – того, которого Ты избрал Своим Камнем, – мы отрекаемся от Тебя. В лице оставшихся мы оставляем Тебя. И – исторгнутый из Твоей Церкви – Ты достаешься евреям, Твоему древнему народу, Ты попадаешь в ограду Завета, некогда воздвигнутую Тобою над Израилем. Но и здесь Тебя не очень-то жалуют. Завет был вчера; Завет будет и завтра, когда придет Мессия. Но сегодня нет у нас другого царя, кроме кесаря. И мяч передают дальше, выбросив его из ограды Завета, и он попадает к народу за оградой, к народу язычников. На мгновение кажется, что здесь для Тебя найдется место. «Я не вижу вины на этом Человеке». Но и здесь Ты некстати, и здесь, как всегда, Ты беспокоишь политические сферы. Ты годишься лишь на то, чтобы Тебя перебросили к Ироду, чтобы стать камешком на доске, на которой играют в борьбу за власть. И вот, когда выяснилось, что Ты ни на что в роли чудотворца не годишься, Тебя швыряют в сторону выхода, и чувствительная земная твердь более не выносит Тебя. Прочь, вон Его! Ты истерзан и замучен до смерти теми, что не ведают, что творят. Ты осмеян и подвергнут глумлению теми, что могут, что обязаны ведать то, что творят. Ты предан и оставлен теми, которые ничего иного, как только ведать, что творят, не могут. И Ты извергнут за пределы последних пределов, Ты вознесен как Жертва над отвергнувшей Тебя землею и упираешься в равнодушные небеса.

Ибо и Отцу Твоему Ты более не нужен. Он столь возлюбил мир, что ради его спасения отдал Тебя. Он отказался от Тебя ради мира, Ему сейчас – я клянусь в этом! – Ты вообще незачем. Ты должен Сам увидеть, как Ты справишься с тем миром, что справился с Тобой. Мир округл и завершен. Ты повешен вне этого мира, и Тебе нет в нем места. И поэтому Ты – Царь. И мы все склоняем пред Тобою колена и взываем: «Славься, Царь Иудейский!» Но то, что мы хотим сказать на самом деле, звучит иначе: «Распни, распни Его!» Ибо Ты обуза для всех нас, Ты – невыносимая ноша. Убирайся восвояси, твори Свое дело искупления, на которое Ты Сам вызвался. Распни Его, чтобы мы были спасены Им! Убирайся: «Tolle, crucifige!»

VI

Ты отдаешь Себе отчет, Господи, что за выбор Ты сделал? Ясны ли Тебе Самому последствия Твоей покорности? В хозяйстве природы токсичные останки, продукты секреции животных и людей растворяются сами собой, пот испаряется, дожди и реки смывают грязь, трупы разлагаются, и даже зловонному дыханию больших городов не удается замутить чистоты небес. Ибо нельзя сказать, что материя сама по себе нечиста: она всего лишь меняет свое состояние. Но в хозяйстве сердца все по-иному. Здесь царит зло, не имеющее собственной природы, ибо оно противоприродно. Оно накапливается, превращаясь в горы мусора, ибо само по себе исчезнуть не может, и никакая сила в мире (Тебе известно это, а человеку, разумеется, нет) не в состоянии устранить его. На севере Франции рядом с заводами громоздятся огромные горы шлаков, которые в десять раз выше, чем крыши городов. Эти жуткие кучи, в которых гнездится проклятие, тщетно пытаются стать частью тамошнего пейзажа. И Ты хочешь срыть эти башни, эти горы греха? Ты хочешь выпить море яда, который неминуемо вызывает смерть? Ты хочешь превратить Свое благородное Сердце в очистительные сооружения мира?

Вынесешь ли Ты прикосновение хотя бы одного-единственного греха, Ты, чистейший из чистых? Осторожнее: Ты будешь глубоко потрясен, если один из нас случайно поссорится с Тобой на улице. А если Ты заглянешь к нему в душу и на дне ее увидишь кучи извивающихся червей, если взгляд Твой проникнет на несколько лет в прошлое, и Ты увидишь, как громоздится в нем мелочная, подлая озлобленность, то тогда, уверяю Тебя, Тебе станет дурно. Ибо недостаточно попросту с этим грешником поссориться, выдержать в течение секунды его взгляд, почувствовать его зловонное дыхание на Своем лице. Ты должен попытаться взять его грехи на Себя, провозгласить Себя с ними со всеми единым целым, не просто наблюдать их со стороны, но насладиться их сутью, их озлобленностью изнутри. Тебе придется представить Себе, что это не просто грехи чуждых Тебе людей, грехи, что никак не вяжутся с Тобою, но Твои собственные Грехи. Отныне они, эти грехи, принадлежат Тебе, независимо от того, совершил Ты их Сам или нет. Мне даже не перечислить, что укрывается в душевных глубинах – вначале на уровне того, что допускает понимание, что постижимо и вполне осознанно, и что лишь изредка как-то напоминает о себе; далее – на уровне не вполне осознанного и давно позабытого (ибо человек не может долго нести своего позора и охотно его забывает), и – в конце концов – на уровне бессознательного: всевозможные грехи, на которые человек вообще способен, которым для их осуществления не хватает лишь толчка со стороны – каких-либо обстоятельств, какого-либо события, искушения или дурной среды. Я не могу представить это Тебе во всех подробностях: мы, люди, даже в малейшей мере не способны осознать меру и тяжесть наших грехов. Или мы оцениваем их совершенно извращенным образом, и мелочи, на которые мы попросту не обращаем внимания, тяжким грузом ложатся на весы вечности. Так, человек думает о совершенных им злых делах, но лелеемые им злые мысли кажутся ему совсем неважными, ибо их никто не видит. Но Тебе придется столкнуться еще с одной вещью, которой человек не видит: это пустота. Это недостаток любви. Это неисчислимая и невыносимая нехватка добра, уготованного человеку Богом. Пустота, на которую человек уже не обращает внимания, ибо сам пуст. Но Ты (ибо Ты – полнота любви и действительности) – Ты задохнешься от крика в этой пустоте, Ты окоченеешь среди этой зимы любви. Тебе покажутся особенно болезненными отнюдь не самые тяжкие грехи – они выпуклы и легко опознаются; с ними можно справиться одним решительным и брезгливым жестом. Но что Ты, о Великий, будешь делать со всякой мелочью? Ибо грех, как правило, мал; он ничтожен, ему недоступны достоинство и величие. Грех – мелочность как таковая, причем мелочность сальная и отвратительная. Ты понимаешь, что я имею в виду: все это крохоборство, всю эту бесконечную расчетливость. Насколько далеко я могу зайти, чтобы не бежать потом исповедоваться? Что я могу разрешить своему сладострастию? Где граница между грехом позволительным (вот его-то я охотно совершу!) и грехом смертным? Все эти торговые сделки с Богом… Таково большинство из нас. Что Ты думаешь об этих наших свойствах, Ты, Сын Любви? Некогда Ты взял в руки бич и ударами его изгнал этих крохоборов из храма Отца Твоего. Теперь же Ты связан, и все они дышат Тебе в лицо и пытаются плеснуть свои нечистоты Тебе прямо в горло. Будь осторожен, не пропусти ни одного из этих «мелких» грехов: каждый из них Ты должен попробовать отдельно – иначе труд Твой не будет завершен. Уже каждый отдельно взятый день отдельно взятого человека есть непрерывная цепь маленьких предательств, невинных булавочных уколов, нанесенных делу любви. Тебе предстоит большая работа. Ведь всех их так много – Отец Твой создал их в неисчислимом количестве, они как песок в океане, их миллионы и миллиарды; они обрушатся на Тебя, как облака саранчи, и ни одному зеленому листу на Твоих ветвях не удастся от них уберечься.

Ты решился на то, чтобы взять на себя их бесчестие. И действительно – ведь кто-то должен взять это на себя! Они сами не сделают этого. Они прекрасно знают, как поступать бесчестно, но думают, что бесчестие их поступков бесследно растворится и утонет в забвении времени. Они ничего не знают о Книге жизни и о памяти вечности. Они стряхивают с себя свой позор и с облегчением идут дальше. И весь этот позор тысячелетий обрушивается на Тебя подобно ливню, подобно необозримому потоку. Эта проказа поражает Тебя миллионы раз, Ты погружаешься в безымянную клоаку. Ибо что такое, в конце концов, стыд? Не так уж тяжело стоять у позорного столба – ведь те, кто снует вокруг него, те, что глазеют на выставленного на позор, все без исключения сами грешники, а кто-то из них, возможно, это даже понимает. Не так уж и трудно раздеться догола среди собравшихся на изысканный ужин – ведь у каждого есть свое собственное тело, скрытое под одеждой. Не так уж трудно обнародовать свои пороки перед всем миром – нам и так известны все мыслимые человеческие преступления, ибо о них можно прочитать в любой ежедневной газете. Но стыд сам по себе, стыд-как-таковой, тот стыд, что пережил каждый и что не хочет более пережить, – вот это что такое? Тебе придется пережить его. Ты будешь стыдиться перед всем миром, перед мертвыми камнями на Масличной горе, перед всякой тварью, но более всего – перед Твоим Отцом, Ты хочешь погрузиться во все бездны и пробраться в каждую дыру – но Ты Сам бездна и дыра. И не думай, что никто Тебя не заметит. Мы все смотрим на Тебя, мы видим наш стыд на Тебе, и в Твоем лице мы презираем его.

Тебе не удастся избавиться от отвращения, которое Ты сейчас переживаешь. Ибо сейчас отвратителен Ты Сам, все, что может быть пошлого, пронизывает Тебя, и не только Ты Сам, но и все мы брезгливо отшатываемся от Тебя. Мы – это сообщество порядочных людей, а Ты в стороне от него. Мы можем прощать друг другу наши маленькие слабости и вновь снимать друг перед другом шляпы, от Тебя же можно лишь с негодованием отвернуться. Мы – общество, мы – замкнутый круг, и было бы невыносимо даже подумать о том, что существо, подобное Тебе, могло бы принадлежать к нашему кругу.

Настиг ли Тебя, наконец-то, страх? Тот страх, который неведом людям? Это не страх перед грозящим несчастьем, перед какой-нибудь катастрофой – у такого страха есть границы, у него есть объект, на который и направлено сознание человека. И надежда – этот постоянный спутник страха – всегда остается при этом с нами. Возможно, мне еще удастся выбраться из горящего дома; возможно, мне еще удастся добежать до выхода из обваливающейся шахты; возможно, в последний миг меня все-таки помилуют. Но страх, переживаемый Тобой – бесформен. Это океан страха, у которого нет берегов, это страх-как-таковой. Тот страх, что есть корень греха. Страх перед Богом и Его неизбежным судом. Страх Ада. Страх более никогда не увидеть в вечности Отчего лика. Быть навсегда оставленным любовью и всяким творением. Ты падаешь туда, где нет дна. Ты пропал. Ни малейший проблеск надежды не ограничивает этого страха. Ибо на что Тебе еще надеяться? На то, что Отец еще может помиловать Тебя? Он не будет, Он не может, Он не хочет этого делать. Именно ценой Твоей жертвы Он хочет оплатить помилование мира. Мира – не Тебя. О том, что по ту сторону Твоего страха, речь не идет вообще. Милосердие? Но ведь Божье милосердие – это Ты Сам, и оно состоит в том, что Ты идешь ко дну. Кто-то должен стать козлом отпущения, и это именно Ты. Ты, между прочим, Сам этого хотел. Ты не хочешь, чтобы гнев Божий пал на людей? Тогда он падет на Тебя.

«Отче, – зовешь Ты, – если возможно…» Но как раз именно это сейчас и невозможно. Последняя частица, последняя соломинка этой возможности исчезла. Ты кричишь в пустоту: «Отче!» Лишь эхо отвечает Тебе. Отец ничего не услышал. Ты погрузился слишком глубоко, и кто может Тебя слышать – там, в далеких небесах? Отче, Я – Твой Сын, Я – Твой возлюбленный, предвечно рожденный Сын. Но Отец более не знает Тебя. Тебя разъедает проказа всего творения – как Ему узнать Твое лицо? Отец перешел в стан Твоих врагов. Вместе они составили план войны против Тебя. Он так возлюбил Твоих убийц, что предал им Тебя, Своего Единородного. Он отдал Тебя, как оставляют потерянные позиции, Он дал упасть Тебе, как Блудному сыну. Ты вообще уверен, что Он еще есть? Есть ли Бог? Если бы Бог был, то была бы и любовь, Он не мог бы быть этой сплошной жестокостью, жестче, чем железная стена. Если бы Бог был, Он должен был бы по крайней мере явиться в Своем величии, Ты должен был ощутить хотя бы дыхание Его вечности. Тебе было бы позволено хотя бы коснуться края Его одежд – коснуться в тот миг, когда Он соизволил перешагнуть через Тебя и, Тебя не заметив, вытереть о Тебя ноги. О, сколь желанно было бы для Тебя это попирающее прикосновение Его почитаемой Тобою ноги… Но вместо того, чтобы ощутить на Себе сияние Божьего взора, Ты пристально всматриваешься в чернеющую пустоту невидящих зрачков. И тогда Ты отшатываешься прочь, в сторону людей, чтобы изведать – ибо вечная любовь мертва, и железный холод мирового пространства одолевает Тебя, – животное тепло их любви. Но люди спят. Пусть спят – пусть спит даже Твой любимый ученик. Им никогда не понять, что Бог более не любит.

Как луч света мысль эта пронзает Твою душу: пусть Я паду, если это необходимо, чтобы Он любил людей. Если Я должен стать выкупом, то вечная тьма – это не слишком уж высокая цена за вечный свет – Мой вечный свет! Тот свет, что они унаследуют вместо меня. Отче, да свершится воля Твоя в них и во Мне! Воля Твоей любви в них, воля Твоего гнева во Мне… Но Ангел, поддерживающий Тебя, вновь Тебя оставляет, и слева к Тебе приближается Сатана. Он показывает Тебе мир. Вот человечество после искупления. Можешь ли Ты выдержать то, что видишь? Понимаешь ли Ты, что перед Тобой? Я скажу Тебе, о чем идет речь: труд Твой, попросту говоря, был напрасен. «До Рождества Христова», «после Рождества Христова» – все это, по большому счету, одно и то же. Мы ждали потоков благодати, мы думали, Бог прольет Свой обещанный нам Дух, и Царство святости явится в конце времен. Но не изменилось ровным счетом ничего. Один-два из учеников Твоих будут рассказывать, что Ты существуешь, люди на какой-то миг остановятся, чтобы послушать и подивиться этой новой сказке, и какое-то время будет казаться, что Церковь Твоя наделена этим даром – даром новой духовной жизни, посланной свыше силой, способной преобразить этот мир. Но вскоре мир начнет раскрашивать Церковь своими красками, и Церковь разукрасит ими – обычными красками этого мира – свои ланиты, и ее будут спрашивать, а чему новому она может, собственно говоря, научить. У нее начнут проверять документы. От нее потребуют не тех доказательств, что можно найти в книгах, и вовсе не доказательств того, что ее миссия легальна. Нет – речь пойдет о доказательстве ее силы. И поскольку она позволит вовлечь себя во всеобщие грехи, и поскольку грехи христиан окажутся тяжелее, чем грехи язычников и иудеев, голос Церкви охрипнет: она начнет заикаться и не придумает ничего лучшего, чем произносить глупые, бесполезные и елейные речи. И ее будут преследовать, ибо она обманула мир несбыточными обещаниями, и преследование это будет справедливым. Но обман этот падет на Тебя, ибо это Ты основал эту Церковь, это Ты послал ее на служение. Тебя обвинят в том, что люди утратили свою детскую веру в богов и, впав в отчаяние и разочаровавшись в Тебе, впали ныне в окончательное безбожие. Видишь ли Ты теперь, что Ты наделал Своим искуплением? Ты хотел даровать свет глазам слепых, но теперь они, став зрячими, стали виновны вдвойне. Перед тем, как распять Тебя, они не ведали, что творили. Их грех не отличался от врожденной жестокости диких зверей, они были самой природой. Теперь же – они ведают, что творят; Ты сорвал покров с таинства вечной любви, Ты поставил их перед лицом триединой Божественной бездны, Ты сделал их посвященными в тайну Божественной икономии. И теперь их грех – это мятеж против любви. То, что было позволительно, то, что можно было простить, благодаря Тебе стало непростительным и смертоносным. Раньше они стреляли в небеса стрелами из игрушечного лука, Ты же дал им в руки настоящие, отточенные и ядовитые стрелы, которыми они попадают в самый центр Божественного Сердца. Ты просчитался. Ты думал, что несешь искупление, на самом же деле Ты удесятерил тяжесть греха. Сотнями различных способов они будут искать в Тебе повод для греха. Твое учение начнет их раздражать, каждая из произнесенных Тобою фраз станет для них камнем преткновения. И по праву, как Ты Сам будешь вынужден признать, ибо сказанное Тобою непонятно и опасно для народа. Всякое заблуждение и всякое безумие будет ссылаться на Тебя и оправдываться сказанным Тобою. Подобно фуриям, они будут рвать Твое Евангелие на части и швырять друг в друга его окровавленными обрывками. Те, кто верен Тебе, будут и впредь грешить против Твоего искупления – ибо Божья любовь заметно подешевела, и в исповедальных автоматах за мелкую монету раскаяния можно получить от Тебя отпущение грехов. Понимаешь ли Ты, что Ты наделал? Ты сделал грех легким. Твое искупление – просто издевательство: оно искупило людей для греха! От Тебя надо держаться подальше, Тебя надо обходить стороной, ибо Ты – искуситель человечества. Ты опасен для любого, кого Ты встретишь на пути. Ты – зловредная болезнь. Поверь мне, людей надо предоставить их природе и их инстинктам. Все, чего Ты достиг, это данная Тобою людям неспокойная совесть.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации