Текст книги "Дар шаха"

Тегеран, 1920 год

У разукрашенных изразцами стен шахского дворца Голестан Воронин чудом увернулся от удара свистящего кнута, которым разгонял прохожих кучер вазир-мухтара. Следом пришлось уступить дорогу звенящему колокольчиками каравану, груженному корзинами с ароматными дынями. Наконец вошел в арку ворот Доулат, откуда в недра Большого базара вели катакомбы бесконечных рядов, уставленные самоварами, ящиками с чаем, опиумом, табаком, увешанные медной посудой, коврами, серебряными и золотыми украшениями, саблями, одеждой, заваленные мешками с рисом, бобами и хлопком.

Где-то здесь должна быть оружейная лавка Наиба Мансура.

Если Турова убил казак, то берданка, разумеется, имелась у него по уставу. Но все казаки, кроме Реза-хана, ночью были в казармах, и недоброжелателей среди них у полковника не нашлось. Что, если убийца и не казак вовсе, а кто-то, кто хотел, чтобы подозрение пало на казака?

Для этого злоумышленнику необходимо было убить полковника из казачьей винтовки. В Тегеране огнестрельное оружие не редкость, но вряд ли невоенный человек держит дома берданку. Значит, надо было ее приобрести. А раз он говорил по-русски, то, скорее всего, не здешний. Как мог раздобыть винтовку пришлый? Вероятнее всего, он поступил бы так же, как поступил сам Воронин, – спросил бы кого-нибудь из персов, которых хорошо знал и которые оказывали услуги такого сорта, прислугу, перекупщика или банщика. Любой из них указал бы на Наиба Мансура, хозяина оружейной лавки на Большом базаре.

Но с какой стати торговец выдаст Воронину своего клиента? Зачем ему быть замешанным в убийство русского военного? И все же стоит попробовать. Единственное, что Александр мог сделать, это искать улики и расспрашивать каждого, кто мог пролить хоть какой-то свет на гибель друга.

Большой базар принял в свою душную тень, обдал жгучим ароматом гвоздики, едким духом куркумы, пряного тимьяна, резкой вонью овечьей шерсти и выделанной кожи. Под ногами чавкала грязь, блестели и смердели лужи верблюжьей мочи, над головой качались пыльные ткани и ковры, густую толпу разрезали вопли мальчишек, катящих железные тележки прямо на прохожих. Но сегодня здесь не хватало обычной сутолоки: немногие покупатели торопились, а торговцы не зазывали народ оглушительными криками, не тянули за рукав, не торговались с привычным азартом. Средь бела дня многие из них с грохотом опускали над лавками железные жалюзи. Человеческая река стекала к мечетям. На перекрестках патрулировали группы жандармов. Стены и колонны были оклеены афишами. Воронин остановился у одной, прочел:

«Шах дал стране конституцию, но враги конституции призвали чужеземных разбойников – грузин, кавказцев и армян, желающих ввергнуть страну в анархию. Теперь мятежники со всех сторон подступают к Тегерану. Правительство будет защищать город и его жителей всеми возможными средствами и накажет каждого, кто будет помогать революционерам. Каждая попытка мятежа будет пресечена. За грабеж последует суровая кара. Правительство отклоняет ответственность за могущие произойти события».

В раскаленном воздухе базара пахло бедой, и этот запах перебивал все прочие его ароматы. Воронин зашел в ахвахану рядом с Джума мечетью.

– Хаджи-Сораб, я специально пришел на базар ради стакана вашего необыкновенного чая.

Старый хозяин ахваханы чай продавал втридорога, зато новости раздавал бесплатно.

– Минуточку, уважаемый доктор, вода в самоваре уже кипит.

Хаджи-Сораб, сморщенный, высушенный вечным жаром своей жаровни, принес маленький стеклянный стакан с янтарным чаем и тремя кусочками сахара на блюдце.

– Мерси, уважаемый. Что творится сегодня на базаре?

– Вой-вой-вой, дженаб а-доктор, конец дней настал. В Иране хозяйничают большие и малые ханы, а большевики собираются захватить Тегеран! Базар против большевиков и против англичан. Базар за Аллаха, и Аллах за базар. С тех пор как нет торговли с Россией, помираем: неурожай, болезни, голод. Премьер-министр Восуг, этот шейтан а-бозорг, большой сатана, продал англичанам наш Иран. Англичане торговлю отобрали, нефть отобрали, скоро вознести молитву Аллаху запретят. Клирики наши, улема, уже вынесли фетву против них.

Хаджи-Сораб жаловался охотно и подробно, не каждый день ему попадались такие терпеливые уши.

– А жандармы-то почему повсюду, уважаемый?

– Хотят силой заставить нас торговать. Да только если сердце биться не хочет, его не заставишь. Закроем базар, закроем. Конец Тегерану! За нас все имамы, потому что Базар с улемой – как тело с душой. Жандармы арестовали почтенного торговца, который всегда щедро жертвовал на постройку мечетей и на ремонт рынка. Да поможет Аллах несчастному и всем нам.

– А за что его арестовали?

– Ни за что. Все поклеп и ложь. Разве станет такой почтенный человек делать что-нибудь неугодное Аллаху? Но судья ведь не ищет истину, судья слушает только то, что ему велит шейтан а-бозорг, пусть Аллах накажет его за все беззакония. Приговорил несчастного к битью по пяткам, да смилостивится над невинным Аллах!

Воронин допил чай, поставил стакан.

– Хаджи-Сораб, сколько я вам должен?

– Нисколько, для меня одно удовольствие угостить такого уважаемого человека, как вы, дженаб а-доктор!

– Мерси, хаджи-Сораб, я очень тронут. Позвольте и мне отдарить вас за щедрость.

Прожив в Персии больше трех лет, Воронин знал, что оставаться уважаемым человеком можно, только отвечая на чужую щедрость еще большей собственной. Он выложил на прилавок мятую, растрепанную, уже напоминающую тряпочку банкноту. На пороге спросил:

– А как я пройду к лавке Наиба Мансура?

– Да зачем вам Наиб Мансур? Огаи-Мансур вам уже ничем не поможет, он уже сам себе помочь не в силах.

– Так это Наиба Мансура пришли арестовать?

– Его, его, – вздохнул хаджи-Сораб. – Возвели напраслину на богобоязненного правоверного – якобы он продавал оружие бандитам и мятежникам. У бандитов и мятежников своих ружей полно. Огаи-Мансур приличным людям продавал, чтобы им было чем от бандитов и мятежников защищаться.

Не дослушав, Александр бросился туда, куда текла толпа. Однажды он видел, как на главной площади наказывали битьем по пяткам: несчастного привязали к скамье, а потом палач со свистом и отмахом бил по ступням камышовой тростью. После нескольких ударов можно было на всю жизнь остаться инвалидом. Потеряна надежда, что Мансур скажет правду. Теперь несчастный не решится признаться, что метелочку продал, не то что берданку.

Толпа вынесла Александра к лавке оружейника. Ясно, он опоздал. Четверо жандармов уже выводили из дверей толстого торговца в длинном кафтане и феске. Руки посеревшего от страха Наиба были связаны за спиной, а сам он во весь голос молился. Собравшиеся вокруг глухо ворчали, раздавались отдельные возмущенные крики. Перед вооруженными жандармами любопытные расступались неохотно.

Что теперь делать? Как заставить торговца сказать о том, за что его собираются наказывать? Оставался один способ.

Воронин повернулся и, энергично работая локтями, принялся прокладывать себе дорогу к выходу. Покинул рынок и почти бегом помчался к Голестану.

Наверное, стража и приближенные султана решили, что лейб-медику стало известно о серьезном недомогании их повелителя, когда Воронин в неурочный час появился во дворце и потребовал аудиенции у его императорского величества. Поскольку доктор наотрез отказался сообщить, в чем дело, дежурный шах-заде был вынужден доложить Ахмад-шаху о внезапном прибытии лекаря.

Султан принял Воронина в маленьком кабинете, отделанном мозаиками и изразцами. Двадцатидвухлетний, толстый, с гладковыбритым лицом, в длинном халате, без ливня алмазов и блеска бесчисленных орденов, Ахмад-шах выглядел упитанным, несоразмерно большим и обиженным мальчиком.

– Я как раз собирался послать за вами, доктор. Что-то не в порядке с моими анализами, да? Я так и знал. Я недаром так ужасно себя чувствовал! Это сердце, правда? Или все-таки печень?

– Ваше императорское величество, именно потому, что я знал, что вы волнуетесь, я хотел как можно быстрее сообщить, что все ваши анализы в норме. Вам не нужен никакой врач, уверяю вас. – Если честно, здоровье шаха никуда не годилось, но медицина была бессильна ему помочь, а сейчас следовало заставить ипохондрика сосредоточиться на событиях более опасных для него, чем хвори. – Сир, я только что был на Большом базаре. Город кипит.

– О каком здоровье вы говорите, доктор, – шах обиделся, – я едва жив. Артрит полностью замучил, а теперь еще и в боку колет. Вот тут.

– Немедленно прикажу аптекарю приготовить болеутоляющее. Но позвольте сообщить мои новости, они не терпят отлагательства. Торговца оружием Наиба Мансура приговорили к битью по пяткам, и приговор возмутил город. Ради общественного спокойствия умоляю вас проявить милосердие.

Александр поставил себе за правило никогда ни о чем не просить своего августейшего пациента, но в данном случае черт с ней, с этой щепетильностью. В конце концов, судя по настроению толпы, помилование торговца для самого шаха полезнее не меньше, чем для Наиба.

– Разве это несправедливый приговор? Почему я должен вмешиваться?

Шах говорил со своим русским врачом по-английски, и европейский язык невольно заставлял его быть европейским джентльменом, а не восточным самодержцем.

Воронин склонил голову.

– Молю вас не о справедливости, а о милосердии, которое выше справедливости. А в этом случае оно оказалось бы и дальновиднее. Город на грани восстания. Клирики поддерживают базар. Ваше великодушное помилование одного из самых влиятельных торговцев утихомирит народ.

– Это не ваша забота, доктор. И, если честно, не моя. Я не вмешиваюсь в судопроизводство и в деятельность моего правительства. Для этого у меня есть министры и Казачья бригада. Вся чернь Тегерана не устоит против пушек и пулеметов.

Еще совсем недавно Воронин сам жил подобным образом, ни во что не вмешиваясь. Это снимало с него всякую ответственность за происходящее. Но с тех пор как он начал искать убийцу, ему больше не удавалось оставаться в стороне. Он прижал руки к сердцу и принялся настаивать упорнее, чем позволял этикет:

– Сир, я покорнейше прошу помиловать Наиба Мансура, поскольку он единственный, кто способен дать показания, необходимые, чтобы найти убийцу полковника Турова.

– О да, полковник Туров, какая неприятность. – Шах скис, толстые руки растерянно зашарили по подлокотникам. – Очень печальное событие. Теперь мне не дают покоя с новым назначением. Этот коммунист Рихтер от имени советского правительства уже давно требовал расформировать бригаду, а с тех пор как убили полковника, просто засыпал мою канцелярию какими-то наглыми депешами. Я из-за этого всего ночами не сплю, доктор.

– Да, я позабочусь, чтобы вам приготовили снотворное. – Поколебался, но все же сказал: – Сир, касательно назначения, надеюсь, вам доложили, что на месте убийства нашли газырь сертипа Реза-хана. Офицерами в бригаде должны быть люди, которым вы целиком доверяете.

Шах покрутил стоящий на секретере глобус. Континенты и океаны на нем были сделаны из инкрустированных драгоценных камней, а льды полюсов – из жемчуга.

– Я никому не доверяю. Но англичане поддерживают Реза-хана, а я не собираюсь с ними ссориться. Если здесь произойдет то же, что в России, я смогу рассчитывать только на Лондон.

Султан упер толстый палец в маленький изумрудный остров. Человек, который готовится к поражению тщательнее, чем к победе, вряд ли победит.

– Ваше императорское величество, показания Наиба Мансура могут пролить свет на убийство Турова.

Ахмад-шах нахмурился:

– Какая-то у вас прямо одержимость этим Туровым. И это в то время, когда у вашего пациента пищеварение никуда не годится.

Воронин так часто видел султана голым, слабым и страдающим от множества недомоганий, что привык относиться к нему как к простому смертному, а не как к абсолютному повелителю Персии. Это придало ему упорство настаивать:

– Сир, вы сами только что заметили, что оплот порядка и трона – бригада. Наказание убийцы командира бригады восстановит мораль и дисциплину в ее рядах. Сейчас главным подозреваемым остается Реза-хан. Если у вас будут доказательства его вины или невиновности, он окажется в ваших руках.

Шах поежился:

– Далось вам это расследование! Если сертип не виновен, он станет только сильнее. А если окажется, что виновен, то что тогда? – Всякая мысль о противостоянии Реза-хану явно пугала его. – И вообще мой врач должен печься о здоровье своего еле живого пациента, а не о покойном полковнике. Я вам и так скажу, кто убил моего верного Турова.

– Кто, ваше императорское величество? – устало спросил Воронин.

– Те же самые люди, что покушаются на мою власть. На меня лично. Это было покушение на устои Ирана, – важно объяснил шах, давая понять, что этим вопрос исчерпывается. – Доктор, время моего медика слишком дорого. Завтра мы перебираемся в летний дворец. Вы прибудете туда одновременно со мной. У меня в любой момент может разыграться подагра.

– Ваше императорское величество, если я не найду убийцу, я вряд ли смогу прибыть в летний дворец. Комиссар назмие намеревается арестовать меня, если я не докажу свою невиновность. А доказать свою невиновность я могу, только найдя настоящего преступника.

Султан выпятил губу:

– Вот видите, вы только о себе заботитесь, а хотите, чтобы ради вас я начал враждовать со всем светом – с Реза-ханом, с Денстервилем!

– Сир, вы совершенно верно указали, что Турова убили ваши враги. Если я найду виновного, вы будете знать, кто они. – Шах молчал, и Александр добавил: – Ваше императорское величество, Реза-хан и Денстервиль не будут опасны для вас, если на вашей стороне будут казаки бригады, базар и клирики. Только бездействие ослабляет вас! Казаки хотят честного и добросовестного расследования, а с их поддержкой вам никто не страшен.

Воронин знал своего пациента. Капризный эгоист был слабохарактерным и не умел долго противиться чужой воле, особенно если удавалось убедить его, что уступка окажется в его собственных интересах. Шах поерзал в кресле, капризно протянул:

– Ладно, я помилую этого Наиба, если это позволит вам наконец-то выполнять ваши прямые обязанности.

Александр только поклонился. Даже не стал рассыпаться в бесконечных благодарностях, как того требовал персидский ритуальный этикет. Шах прав: время Воронина слишком дорого, чтобы продолжать тратить его понапрасну. Пора найти ему более достойное применение, чем лечить неизлечимого. Он предупредил этого бездарного и бессильного властителя, и не его вина, что тот остается глух.

Вооруженный фирманом, выданным в канцелярии, Воронин на пролетке домчался до полицейского участка. А что, если все его предположения ошибочны и убийца вовсе не покупал берданку на рынке? Тогда он напрасно рисковал своей бесхлопотной синекурой лейб-медика.

Ему все же повезло: неделю назад Наиб Мансур действительно продал из-под полы укороченную кавалерийскую берданку. В обмен на помилование торговец рассказал все, что знал о покупателе. И берданку он хорошо помнил:

– Там боевая пружина очень слабая, с взведенным курком такую долго не продержишь.

Обратно Александр опять брел пешком через весь город, едва ли замечая что-то вокруг. Снова и снова он пытался сложить все, что узнал, в единую логичную и понятную картину. Его стройные построения разваливал один-единственный упрямый, но неопровержимый факт.

Лос-Анджелес, 2017 год

Заливавшее спальню солнце слепило сквозь закрытые веки. Вентилятор бессмысленно гонял над головой жаркий влажный воздух, из распахнутого окна неслось тарахтение газонокосилки, этого убийцы идиллии спальных районов.

Я встал, при этом неудачно двинул вывихнутым плечом. Кожу на руке саднило из-за порезов, а на колене красовался огромный синяк. Но все это были пустяки: я все-таки не остался гнить на дне подводной пещеры на крошечном острове архипелага Бокас-дель-Торо. Я был жив и даже умудрился ничего не сломать.

Когда я пришел в себя в пещере, мне показалось, что я захлебываюсь, а на губах я чувствовал чьи-то губы. Екатерина делала мне искусственное дыхание. Мне бы продолжать наслаждаться ситуацией, а я, дурак, не выдержал, сделал судорожный выдох, поперхнулся и жутко закашлялся.

На обратном пути в лодке она рассказала, что, когда я на ее глазах провалился под воду, она нырнула и вытащила меня. Звучало легко, но я понимал, что нащупать в бездонной яме и вытащить на поверхность потерявшего сознание мужика не так просто. А Екатерина к тому же доволокла меня, совершенно бесчувственного, до берега.

Она спасла меня. Но газырь все-таки украла. И по-прежнему была девушкой Дениса. Последнее мешало мне едва ли не больше, если честно. Вчера вечером мы прилетели обратно в Эл-Эй, и этот счастливчик встречал ее в аэропорту.

Стиснув зубы, я натянул шорты и проковылял на кухню. По счастью, в этот понедельник я был свободен от больницы и клиники. Кофе в джезве наполнил дом ароматом, без которого жизнь была бы прозябанием. Я отодвинул сетчатую дверь, вышел на лужайку. Трава приятно щекотала босые ноги. Меня сопровождали звуки сюиты Телемана для двух флейт и скрипки. Морщась, потому что при каждом движении саднило и болело плечо, я раскрыл садовый зонт и устроился с ноутом в шезлонге.

Немедленно раздался звонок в дверь. Девять утра! Кто это? Проклиная раннего визитера, я поплелся к двери. Это мог быть ретивый свидетель Иеговы с пачкой брошюр о четырех всадниках Апокалипсиса, и тогда в моем лице ему явился бы разгневанный пятый, но мог быть и посыльный Fedex с ящиком заказанного вина. Оказалось, ни то, ни другое.

На пороге меж двумя костылями сдувшимся шариком висел Патрик. Он стал просить прощения, что явился незваным, но он ждал всю неделю, а у него, видите ли, важное дело. Я обрадовался ему примерно так же, как обрадовался бы кредитору. Мне было не до его жалоб и страхов.

Но хитрый Патрик снова подстраховался, на сей раз бутылкой «Фелпс Инсигния» 2013 года. Разлив этого года был полностью распродан, так что гость с таким подношением вошел в мой дом, как император Траян в Рим после победы над даками. С той единственной разницей, что Траян ехал на колеснице, а Патрик ковылял на костылях. Я брел следом, на ходу натягивая тенниску.

– Как ваше колено?

– Потихоньку заживает. Болит и никогда уже не будет прежним, но ранение спасло меня от танго, а значит, стоило того.

– Зачем же вы танцевали, если так не любите танго?

– Алекс, ради Светланы я бы с парашютом прыгал, не только ногами по паркету сучил. Она ведь необыкновенная женщина…

Чтобы он замолчал, пришлось поспешно согласиться:

– Сам удивляюсь, Патрик, что она в вас нашла.

Он не обиделся.

– Понимаю, прекрасно знаю, что я не принц на белом коне. – Мне стало даже чуточку жаль этого высокопарного чудака, и я кивком отдал должное его чувству реальности. – Но полюбить может каждый. Когда она впервые вошла в мой магазин, я понял, ради чего открыл его двадцать лет назад. А она… Она со мной, потому что одиночество, Алекс, очень тяжелая штука. Как часто вы сами готовы провести с ней вечер?

– Вы пришли ко мне просить ее руки?

– Нет. – Махинатор замялся. – Я пришел вернуть вам ваш газырь.

Я уставился на него:

– Снова какие-то фокусы?

– Да, – Патрик понурился, – фокусы. Видите ли, я украл его у вас.

Я потряс головой.

– Где он?

– Здесь.

Он зажал костыль коленом, потянулся к внутреннему карману пиджака. Костыль с грохотом упал, Патрик рухнул бы следом, если бы я не подхватил его.

– Ради всего святого, садитесь.

С моей помощью он доскакал до дивана, свалился на него, снова полез в карман, утонувший где-то в основании острого угла его туловища, ударил не сгибающейся ногой по стеклянному столику. Наконец выудил серебряный цилиндрик и протянул мне. Потрясенный, я внимательно рассмотрел его. Это, несомненно, был тот самый газырь, который много лет хранился в нашем доме. Тот, что Екатерина украла из седьмой операционной. Казацкая пороховница невозмутимо лежала на моей ладони, словно из-за нее не прострелили колено Патрику, не похитили Самиру, не убили агента ФБР.

– Как вы его достали?

Патрик помялся:

– Алекс, после того, как вы решительно отказались продать его, я осторожно, намеками заговорил об этом со Светланой. Я его украл.

– Только не говорите, что это вам моя мать посоветовала.

Вокруг меня уже почти не осталось людей, которых бы я не подозревал. Теперь еще и мать?

– Нет-нет, конечно нет! – Патрик замахал короткими ручками. – Светлана совершенно ни при чем. Но я знал, что она смертельно боится за вас. Если бы этот газырь исчез из вашей жизни, она бы этому только порадовалась.

Внезапно меня пулей ударило в висок:

– Так это вы организовали покушение на Самиру?

– Я? Как я мог? Я лежал в кровати с простреленным коленом. Я что, похож на похитителя?

Нет, этот хлипкий сморчок не смог бы украсть даже велосипед, не говоря уже об амазонке Самире.

– На старого жулика вы похожи, которому за мой газырь предлагали сто тысяч, а он пытался всучить мне только пятьдесят.

Патрик приосанился:

– Алекс, вы человек, далекий от мира бизнеса. Вы не знаете правил. Вся коммерция стоит на том, чтобы продать выгоднее, чем купить.

– Надеюсь, вы все еще считаете себя в барыше, учитывая танго. Вы могли нанять кого-нибудь для похищения.

– Клянусь вам, я никого не похищал. Да на что мне сдалась ваша Самира? Это какие-то оскорбительные подозрения! И потом, к тому времени настоящий газырь уже был у меня.

– Так откуда вы его взяли? Выкрали у Соболевой?

– Какой Соболевой?

– Не важно. Объясните, откуда у вас газырь.

– Добыть его было совсем несложно, – скромно признался Патрик. – После операции я все время лежал и думал. И очень боялся. Я знал, что мне нужно отдать газырь этому сумасшедшему покупателю, иначе он меня убьет. Полиция, конечно, намеревалась расследовать это преступление, но предотвратить следующее они не могли. В ортопедическом отделении был уборщик, Мигель. Я показал ему сто долларов, дал свой газырь и объяснил, что в одной из операционных за стереоустановкой он найдет точно такую же штуку. За сто долларов я попросил его оставить мою на месте прежней, а найденную принести мне.

– А как вы объяснили свои странные действия?

– Сайентологией. Сказал, что перед операцией попросил медсестру положить этот газырь туда, а теперь моя религия требует заменить газырь, уже израсходовавший свою энергию, на тот, который будет помогать мне во время следующей операции.

– Сайентология что, требует такого?

– Откуда мне знать, может, и требует. Никто ведь не знает, чего требует сайентология, – важно объяснил Патрик. – Но Мигель и не спрашивал. Во-первых, он католик, а во-вторых, сто долларов говорят сами за себя, и достаточно убедительно.

– Да вы прямо прирожденный мошенник, – присвистнул я с уважением.

Патрик окончательно пришел в себя:

– Спасибо, только я бы назвал это не мошенничеством, а изобретательностью. Через пять минут Мигель вернулся с газырем и получил свои сто долларов.

– А откуда вы знали, где я его храню?

– Вы сказали Светлане, а она пересказала мне. Ее сильно поразило, что вы уже не доверяете ни дому, ни даже банковскому сейфу.

Действительно, я сам упомянул в разговоре с матерью, что ломаю голову, куда перепрятать газырь. Она спросила, чем плохо его настоящее место, а я ответил, что ничем не плохо, пока кто-нибудь из больничных уборщиков не полезет вытирать пыль за стереоустановкой. Не было смысла досадовать на ее вечную болтливость. В конце концов она могла выдать только то, что узнала от меня.

– А когда вы выкрали газырь? Еще до похищения Самиры?

– Я ничего не крал, – оскорбился Патрик. – Выкрал Мигель. Но да, до похищения. Я даже помню точную дату – девятое августа. А через неделю я услышал от Светланы, что из-за этого газыря похитили девушку. Конечно, я очень испугался, ведь и меня могли похитить, и Светлану, и вас. Но Светлана сказала, что девушку сразу освободили и с ней все в порядке. Так что я успокоился.

Мне показалось, что меня снова вытащили из воды и я опять могу свободно дышать. Значит, Екатерина не подменила газырь, не обманывала меня, она вообще ничего от меня не скрывала. Она честно вернула мне тот газырь, который нашла за стереоустановкой, – чужой, купленный Патриком в интернете и подложенный Мигелем. От облегчения и радости я даже не мог сердиться.

– Только я не понимаю, для чего вы подменили газырь. Вы же могли просто забрать мой.

Патрик вскинулся:

– Это было бы непорядочно, я же не хотел лишать вас газыря. Я только хотел спасти собственную жизнь. Надеялся, что вы даже ничего не заметите.

– Очень благородно и хитроумно с вашей стороны, Патрик. А из каких возвышенных соображений вы так не отдали мой газырь своему покупателю?

Он прижал руки к груди:

– Я не могу лгать. Я украл его, чтобы спасти свою жизнь. Поверьте, уже не ради денег. И собирался отослать его покупателю. Но тот исчез.

– Что значит исчез? Куда вы высылали в прошлый раз?

– Прошлый раз пришел посыльный и забрал. А теперь в Сети нет и следа этого love-of-Persia2017. Аккаунт не существует, писать некому, клиент испарился. Нет больше человека с таким никнеймом.

– Допустим, он раздумал.

– Раздумал? – Патрик посмотрел на меня с упреком. – Уплатил сто тысяч долларов, стрелял в меня, а теперь раздумал? Нет. Полагаю, это он украл девушку, но не разобрался, что получил за нее не тот газырь. Но на всякий случай я скрываюсь. – Я не стал спрашивать, где он скрывается, его довольный вид не оставлял сомнения. – Умоляю вас, простите меня! Мне стыдно. Но зачтите в мою пользу, что я все же пришел к вам, вернул газырь и рассказал всю правду. Так и скажите Светлане.

– Патрик, покайтесь, а в ее кондо тоже вы шуровали?

Он взглянул на меня с возмущением папы римского, обвиненного бульварной прессой в сутенерстве.

– Как вы могли подумать, Алекс? Да мне и в голову не могло прийти вскрывать ящики и воровать личные документы Светланы! Зачем они мне?

– Действительно. За письма моего отца никто пока не предлагал вам сотни тысяч долларов.

– Да-да, вы имеете право так говорить. – Он понурил лысую голову. – Хорошо, я признаюсь, что в тот день с раннего утра и до двух часов дня был на колоноскопии. Из клиники меня домой отвезла сама Светлана. А когда вернулась к себе, обнаружила, что кто-то у нее рылся. Да ни за какие деньги я не сделал бы ничего, что грозило бы поссорить нас со Светланой. Она никогда не простила бы мне кражу писем вашего отца. Как только она запретила мне торговать вашим газырем, я немедленно похоронил эту идею. – Я фыркнул. Патрик кротко помигал и продолжил: – Если хотите знать, я и затеял все это исключительно потому, что мне показалось, что Светлана не прочь разделаться с ним. Учитывая, что этот газырь уже стоил жизни вашему отцу…

Он говорил еще какое-то время, но я почти не слушал и с нетерпением ждал, когда он уберется. Наконец он доковылял до выхода, и я с облегчением захлопнул за ним дверь. Больше всего на свете я хотел позвонить Екатерине. У меня гора с плеч свалилась от того, что история с газырем разрешилась. Я не мог оставаться дома, не мог сидеть на месте. Мне надо было как-то выплеснуть энергию. Играть в теннис не позволяло плечо, на велосипеде я, пожалуй, тоже долго не выдержал бы. Я быстро переоделся и отправился на пробежку. После шести миль я вернулся мокрый, измученный и почти счастливый. Из душа меня вытащил телефонный звонок.

– Добрый день. Доктор Воронин? Это говорит продюсер Кир Хаджимири, помните, вы как-то приходили ко мне с идеей триллера о сокровищах шаха?

– А! Помню, конечно. К сожалению, я так и не написал этот триллер. И вряд ли напишу.

– Нет, я не за тем. Извините, что тревожу, но я срочно ищу Самиру Декхани. Она не явилась на съемки, телефон не отвечает, мои ассистенты не могут ее найти. Звоню всем ее знакомым. Самира ждала этой роли полгода, обрывала телефон, а теперь нарушает договоренности. Вы, случайно, не знаете, где она?

– Она не у меня. Понятия не имею, где она и что с ней.

– Если вы ее увидите…

– Вряд ли, Кир. Мы расстались.

– Ах вот как? Жаль, – сказал он без малейшего сожаления. – В таком случае простите за беспокойство. Вы все-таки этот ваш триллер дописывайте и присылайте. Там, мне помнится, было что-то достойное внимания.

Хорошее настроение испарилось. Значит, у бедняжки наклевывалась роль, когда Виктор заставил ее уйти на матрасы. Похоже, я не скоро увижу ее лицо на экране. Я знал напор Виктора и все же затруднялся представить, как он сумел убедить Самиру пожертвовать главной ролью в фильме. Она бы легче рукой пожертвовала. А еще у нее была огромная семья, к которой она была искренне привязана. Постоянные дни рождения племянников, обручения кузин, кто-то все время рождался, болел, умирал. Она была вплетена в этот персидский ковер событий и участвовала во всех. Меня, у которого не было никого, кроме матери, такое изобилие родственников потрясало, восхищало и пугало. А помимо семьи у нее полгорода было в друзьях и знакомых.

Как Виктор сумел убедить ее бросить все, всю ее жизнь, всех родных и друзей и где-то скрываться? Я позвонил Назанин, кузине Самиры, с которой мы вместе провели вечер незадолго до похищения, и по возможности небрежно спросил, передала ли Самира книгу, о которой мы говорили. Нет, Назанин с тех пор с ней не виделась. Она даже предложила нам снова встретиться в ближайший выходной. Она явно ничего не знала об исчезновении Самиры, и меня это сильно встревожило. Самира должна была чего-то смертельно бояться, чтобы упустить роль и скрыться, не сказав ни слова даже самым близким.

Я снова вспомнил ее голос по телефону. Этот голос заставил меня без размышлений выполнить все требования похитителей. Вспомнил странные слова, что газырь якобы лежит на дисках «Крестного отца». Возле телевизора пылилась стопка дисков, среди них уже много лет валялся и «Крестный отец», но газыря там не было никогда, и не было никакой на свете причины ей так подумать. Но она все-таки сказала это, превозмогая истерику, даже до того, как просила ее спасти. Значит, это было здорово важно.

Коробки с тремя дисками «Крестного отца» на месте не оказалось. Не помню, когда я в последний раз вынимал хоть один из них. Уже давно было гораздо проще смотреть все в Сети. Но я точно знал, что раньше он у меня был. Значит, кто-то его взял. Или тайком вернулась сама Самира, или это были ее похитители, слышавшие ее слова. Полка была покрыта густым слоем пыли. Н-да, Камила явно убирает только там, где я могу заметить. Но как раз на стопке дисков пыли не было. Вокруг была, а на дисках нет. Значит, тот, кто взял фильм, заметил, что оставил следы, и стер их вместе с пылью. Вряд ли Самира стала бы следить за чистотой моего дома. Ее бы даже следы солдатских ботинок на простынях не взволновали.