Текст книги "Камикадзе"

26 сентября. После полудня

В Москву они приехали, чтобы купить взрывчатку. Несколько килограммов отличной армейской взрывчатки. Поставщики обещали, что прямо со склада.

Через несколько дней им предстоит поднять эту взрывчатку на колоннаду Исаакиевского собора.

Сидя на переднем сиденье машины, Густав давал им с Артемом последние инструкции:

– Парни, к которым вы идете, – дагестанцы. Народ горячий и все в таком роде. Не расслабляйтесь – не тот случай. Постарайтесь спиной к ним не вставать и вообще страхуйте друг друга. Это понятно?

– Это понятно.

Густав глянул в зеркальце заднего вида.

– В бардачке возьмите оружие.

Артем открыл бардачок, вытащил из-под кучи газет и тряпок свой «стечкин» и «ТТ» Даниила, сунул стволом за ремень и закрыл бардачок. Даниил положил свой пистолет во внутренний карман куртки.

– Дверь на первом этаже. Та, что справа. Номера на ней нет. Звонка тоже нет. Будете стучать. Скажете, что приехали из Петербурга, они вас ждут. О цене с ними договорено, так что торг устраивать не давайте. В коридоре темно, будьте осторожны. Проверьте, чтобы не сунули какую-нибудь туфту. Надеюсь на тебя, Артем. Осмотри каждую упаковку, чтобы все было тип-топ. Окна выходят во двор, так что наблюдать за вами я не смогу. Рассчитывайте на себя.

– Да ладно, Густав. Первый раз, что ли?

– Ты меня не перебивай. Ты слушай и запоминай. Насколько я знаю, взрывчатки у этих парней немного. От силы пара ящиков. А покупателей они к себе наприглашали целую кучу. Чуть не центнер обещали продать. Кого-то они собираются отпустить ни с чем. Хорошо бы, чтобы это были не мы.

Он помолчал.

– Денег я вам с собой не дам. Зайдете, выберете все что нужно. Потом один останется внутри, а второй выйдет ко мне. На всякий случай давайте договоримся: тот, кто выйдет, должен будет сказать условную фразу. Если они потребуют, чтобы вышел кто-то из них, передайте фразу ему: мол, у нас тут вроде пароля. Пусть, например, скажет: «Дай сигарету…» Если я услышу эту фразу, то пойму, что начались неприятности. Вы запомнили?

– Мы запомнили.

Они выбрались из машины.

Кривая, очень московская улочка. Посреди тротуара – нереально огромная куча дерьма. Мертвые стволы деревьев, обшарпанные фасады домов, ни единой души вокруг. Поразившись неживому миру, люди давным-давно отсюда ушли.

Подъезд вонял мочой. Звонка действительно не было. Дверь была драная, а обивка потемнела от древности. На том месте, где во времена какой-то из вымерших цивилизаций был нижний замок, теперь была замаскированная картонкой брешь.

– Притон какой-то, а не квартира.

– Да какая это квартира? Такая же конспиративная делянка, как у нас в Питере.

Артем постучал:

– Открывайте, суки! Ревтрибунал пришел.

Прошло несколько минут. Дверь никто не открывал. Артем постучал сильнее, кулаком. В глубине квартиры послышались шаркающие шаги.

– Кто там?

– Мы из Петербурга.

За дверью повисла тишина.

– Из Петербурга?

– Да, да! Из Петербурга! За покупками.

Щелкнули замки, и дверь приоткрылась. Всего на несколько сантиметров. В щель протиснулась старушечья головка, закутанная в белый платок. Лицо у старухи было смуглое, почти черное, и сморщенное. Тот, кто лепил это лицо, в последний момент передуман и решил, скомкав, выкинуть.

В проеме был виден кусочек ее восточного цветастого платья.

– За какими покупками?

Голос у нее был под стать физиономии – старый и невнятный.

– За дорогостоящими.

Старуха помолчала. Ее азиатские глаза сантиметр за сантиметром ощупывали лестничную площадку.

– Мы беженцы. Ничего не продаем.

– Бабушка, давайте без игр. Мы долго еще будем стоять снаружи? Или вам хочется, чтобы нас кто-нибудь увидел?

Старуха еще раз осмотрела лестничную площадку и закрыла дверь. Когда дверь открылась снова, на пороге стоял огромный, метр девяносто пять, мужчина.

Стрижка почти под ноль, похожая на совковую лопату челюсть, черная щетина до самых глаз. И лицо. Похоже было, что это лицо били всем, чем можно, кроме точечных ядерных ударов.

Все в рубцах, шрамах, следах от лихих апперкотов с разворота… лицо, которому больше нечего бояться на этом свете.

Голос у горца был гортанный:

– Сколко ваз?

– Двое.

– Входите.

Непроизвольно наклонившись, чтобы не удариться головами о косяк, они вошли. С незаинтересованным видом мужчина окинул взглядом лестничную площадку и захлопнул дверь.

Коридор, как и предупреждал Густав, был не-освещен. Только из-под дверей выбивались полоски света. Вдоль стен были навалены бесформенные тюки, поверх тюков брошены грязные тряпки и аляповатые ковры.

В комнате сидели еще четверо. Бычьи шеи, неласковые взгляды из-под кустистых бровей. Кулаки размером с маленькую тыкву «Братья, наверное», – решил Даниил.

– Здрасте, – цыкнул он.

Артем спросил, где товар. Дагестанцы переглянулись, и один – обладатель большого костистого носа – откинул тряпку со стоявшего возле него ящика.

Даниил вытянул шею и заглянул внутрь ящика. Хорошая это была взрывчатка или то самое фуфло, о котором говорил Густав, он не имел ни малейшего понятия. Бурые брикеты с желтыми бирочками.

(похоже на хозяйственное мыло)

Взрывчатыми веществами в их группе занимался Артем. Несколько раз Даниил заставал его с учебником химии в руках. А один раз он несказанно удивил всех, с завязанными глазами разобрав и собрав настоящую боевую гранату, Артем наконец оторвался от ящика и сказал, что взрывчатка вроде ничего. Даниил полез за сигаретами.

Дагестанцы среагировали моментально:

Не кури! Нельзя курить!

– В смысле?

– Взорваться хочешь?

Даниил посмотрел на Артема.

– Точно. От этого говна испарения какие-то исходят. Щелкнул рядом зажигалкой – и всему микрорайону пиздец.

Даниил убрал сигареты в куртку.

– Что теперь?

– Давай деньги и можешь увозить.

Артем еще раз наклонился к ящику, поковырял один из брусков ногтем, попробовал, взявшись за металлическую ручку, ящик приподнять, поднялся с корточек и посмотрел на Даниила:

– Ну чего? Постоишь? Я схожу.

Даниил кивнул. Дальше все происходило быстро. Носатый уже перекрывал Артему дорогу, а еще двое выросли за спиной.

– Ты куда?

– У меня деньги в машине. Я сейчас их принесу.

– Нет.

– Ребята, вы чего? Я же говорю: я в машину. За деньгами.

– Отсюда никто не выйдет.

– Погоди, ты, наверное, не понял… Мы, когда сюда шли, деньги с собой брать не стали. Оставили в машине. Чтобы тебе их отдать, я должен туда сходить.

Рука Артема медленно ползла к поясу. Самый здоровенный из братьев что-то сказал на своем языке, и последнее, что увидел Даниил, – перекошенные лица одновременно бросившихся на Артема мужчин.

Сзади Даниила ударили. Он упал.

(что происходит?., происходит что-то не так…)

Он пытался тянуться к внутреннему карману куртки, где, тяжелый, черный и надежный лежал его пистолет… чужие пальцы уже сомкнулись вокруг его шеи, чужие руки уже шарили по его телу… а он лежал вдавленный в давно не мытый пол и не мог пошевелиться.

Кряхтенье и топтание нескольких пар ног слева над головой. Потом там кого-то громко ударили… перекинулись репликами на непонятном языке.

– Обмануть хотели, да? Думали, мы идиоты, да?

Он дышал и пытался вывернуть голову, чтобы посмотреть, что творится. Пистолет сам выпрыгнул из кармана его куртки в руки дагестанцев. Сжимавшие его горло пальцы чуть ослабили хватку.

(именно об этом говорил Густав…)

Даниилу заломили руки и, приподняв над полом, поставили на колени. Сперва он увидел, что напротив, в точно такой же позе стоит Артем. Губы у него были разбиты, окровавлены.

Потом до Даниила дошло, что в затылок ему упирается что-то жесткое… металлическое. Дуло пистолета. Может быть, его собственного пистолета.

– Где деньги?

– Русского языка не понимаете? Деньги в машине!

– Тот, кто пытается меня обмануть, – покойник. Это понятно?

– Понятно.

Даниил подумал, что точно так же, как его сейчас, дагестанцы держат за конечности своих баранов, которых точными и уверенными движениями режут на радостный праздник Курбан-Байрам.

(ОНИ ХОТЯТ НАС УБИТЫ)

Над ухом у Даниила щелкнул затвор. Артем смотрел поверх его головы. Ему было видно, чем занимается дагестанец.

– Знаешь, что я сейчас сделаю? Я убью твоего друга. А если ты не отдашь мне деньги, я буду тебя пытать. И ты все равно отдашь мне деньги. Понятно? Лучше отдай сейчас.

Две пары сильных рук согнули Даниила в пояснице, прижали лицом к коленям и уперли в голову пистолетное дуло. Оно упиралось в затылок, но Даниил отлично видел его… бездонное отверстие на конце ствола… черный зрачок презрительно рассматривал его беззащитный затылок.

(почему я?! почему именно я?!)

– Считаю до трех. Потом я застрелю твоего друга.

Артем молчал. Двое мужчин, державших его руки, тоже молчали. Им было все равно. Пальцы, сжимавшие затылок Даниила, были словно корни дерева… они собирались пустить ростки ему в голову.

Раз.

Артем молчал. Его футболка почернела от пота. Ela щетинистой шее вздрагивал кадык. Даниил пытался вывернуть голову и посмотреть дагестанцу в лицо.

– Не надо… Артем… скажи им… Артем…

– Два.

(мне ничего не надо… вообще ничего… не надо сейчас и никогда не понадобится в будущем… только пусть он уберет от моей головы пистолет…)

– С собой денег у меня нет. Честно, нет.

– Где они?

Даниил не мог даже дышать. По глазам стекал раскаленный пот.

– Деньги у меня, – прозвучал спокойный голос. Этот голос расколол мир. Этот голос означал, что они победили.

Он стоял в дверях. В длинном, до пят, черном плаще, с развевающимися волосами и автоматом наперевес. Он пришел к ним на помощь, и в целом мире не было никого, кто мог его остановить.

Густав сделал шаг в комнату, и от этого шага содрогнулись стены. «Птыш-птыш-птыш…» – дернулся ствол его автомата, и стальные тиски, сжимающие затылок Даниила, превратились в ласковые материнские объятия.

Даниил выкатился из-под убитого дагестанца. Перед глазами мелькнул опрокинутый стул, перекошенное лицо Артема и брызги стекла, когда автоматная очередь скользнула по пустым бутылкам в углу.

Грохали тяжелые шаги… слева кто-то хрипел… сочно хрустело под ногами битое стекло. И надо всем этим парили полы черного плаща Густава… словно ангельские крылья.

Те двое, что держали Артема, смешно суетились… взмахивали руками… что-то кричали на своем гортанном языке. Последний из них даже успел выхватить огромный пистолет… он двумя руками держал пистолет перед собой… он изо всех сил пытался спастись… потом зрачки Густава скользнули по нему… на стену брызнули сгустки черной крови… дагестанец в агонии затрясся большим телом и больше не шевелился.

Густав выглянул в коридор. В коридоре было тихо.

– Взяли ящик и быстро к дверям! Без меня из квартиры не выходить! Живо! Живо!

Чтобы подняться, Даниил сперва встал на колени, затем оперся об пол руками и только потом выпрямился. Вытирая ладонями лицо, он почувствовал, что весь залит собственной, неощутимо текущей по щекам кровью… а может, не только собственной.

В воздухе плыл кислый пороховой запах. На пол медленно оседали пестрые клочки. Обрывки грязных обоев?.. Вырванные из дагестанских шелковых рубах лоскутки?..

Пошатываясь, он подошел к стене. Уперся в нее лбом и просто постоял. Потом подошел к разметавшему руки дагестанцу и, стараясь не глядеть ему в лицо, вытащил из теплой ладони свой пистолет.

Над брючным ремнем у дагестанца белела полоска толстой спины. Из заднего кармана торчал краешек почти чистого носового платка.

Ящик был невероятно тяжелым. Он весил больше, чем все вместе взятое, что случалось поднимать Даниилу. Добавьте еще килограммчик, и ящик мог бы вырвать ему руку прямо из плеча.

Не доходя до двери, они поставили ящик и, задыхаясь, упали на корточки. Светлые волосы Артема были мокрые, будто он только что из ванны.

Некоторое время они сидели и прислушивались. Потом Даниил поднялся и прошептал, что сходит глянуть, как там Густав.

Густав стоял в самой дальней от входа комнате, положив тяжелый, с сантиметровой рифленой подошвой ботинок на затылок старухи. Сморщенное лицо женщины было вжато в пол. Щека расплющенна под ботинком.

Даниил замер в дверях. Густав повернул голову, посмотрел на него и, не повышая голоса, проговорил:

– Ящик грузите в багажник. Быстро и так, чтобы вас никто не видел. Я сейчас.

Лицо у Густава было сосредоточенное. Ствол автомата с накрученным на конце глушителем был продолжением его руки.

Когда они выбрались на лестничную площадку, в глубине квартиры хлопнул еле слышный выстрел. Даниилу даже показалось, что он услышал тихий, словно выдох, женский стон.

26 сентября. Три часа спустя

Говорят, прежде чем отлететь в эмпиреи, души только что умерших некоторое время еще видят свои тела. Взлетают и грустно машут им на прощание прозрачными крылышками.

Даниил отхлебнул из стакана и покосился на лежащую на столе руку. Рука была чумазой. Еще она немного дрожала. Представить, как она трансформируется в крылышко, не получалось.

С того места, где он сидел, ему было видно отражение в кособоком, мутном зеркале за стойкой.

Небритые тридцатилетние мужики. Лбы здоровенные. Любой скажет – взрослые, жизнью помятые парни. Даниил не считал, что жизнь помяла его достаточно… он был не против еще помяться… он ведь только начал… даже не начал еще.

Иногда он боялся смерти. В остальное время не думал о ней. Утро этого дня совершенно не было похоже на ПОСЛЕДНИЙ день… как он его представлял. Что было хорошего в его жизни? Или даже нехорошего… просто БЫЛО?

Ну написал он книгу. Ну съездил покататься на белом пароходике по Средиземному морю. Впереди могло быть еще двадцать книг… двадцать пароходиков…

(двадцать Полин…)

Вместо этого, не появись на пороге Густав, он схлопотал бы пулю в голову. Все просто: он приехал в Москву… посидел в «Макдоналдсе»… попил пива… потом его убили.

В кафешке играла незнакомая Даниилу радиостанция. Из московских, недавно появившихся. Пили они противное вино. У вина был вяжущий привкус.

– Как ты? – спросил он Артема.

Так себе реплика, но нужно же с чего-то начинать?

– Нормально. Совсем нормально.

– Знаешь, Артем… пойми меня правильно… Я… Артем внимательно на него смотрел.

– Знаешь чего?.. У тебя не возникало желания бросить?

– В смысле?

– Ну… слиться по-тихому – и делу конец?

– Не возникало.

(глупо получилось…)

– Пойми правильно, я не о том, чтобы кого-то предать… подвести. Просто… На самом деле то, что происходит с нами в последнее время… Жуть какая-то…

Артем промолчал. Даниил попробовал сказать то же самое иначе:

– Через четыре дня будет еще хуже. Мы погибнем. Нас всех убьют, или посадят, или еще что-нибудь. Увы, недолго мое тело будет жить на земле! Это все всерьез… Это все очень всерьез.

– Да. Я знаю. Я готов.

– К чему ты готов? Ты всерьез понимаешь, что жить осталось ЧЕТЫРЕ ДНЯ? Друг мой! Какого хрена мы тогда сидим в этой помойке?

– Чего ты разорался? Ты не думай, что я выпендриваюсь. Просто я не знаю, как об этом сказать. Как ни скажу – глупости получаются. Я действительно много думал… обо всем этом. Я не передумаю. А ты, если хочешь, откажись. Я поговорю с Густавом, он согласится.

(его не переубедить… это ведь не он лежал на грязном полу… и едва не писался от страха…)

– Я не об этом… Просто на самом деле я устал.

– От чего ты устал?

– Не знаю. От всего.

Они снова помолчали.

– Не понимаю я, когда вы, парни из столиц, так говорите…

– Точно. Если я родился в Петербурге, то устать не могу. Да?

– Можешь, наверное…

Они помолчали. Артем спичкой рисовал на салфетке карикатурную рожицу Получилось довольно смешно.

– Знаешь, где я родился?

– Знаю. В Воронеже.

– Был когда-нибудь?

– В Воронеже? Зачем?

– Городишко маленький, вонючий. Часов в семь темнеет – и пиздец. Пойти некуда. И по радио только Шуфутинские и всякие блядские «А-хи». Хоть вешайся. Ты даже не представляешь, что это такое…

Он допил вино и поставил стакан на стол.

– Я первый раз алкоголь попробовал лет на шесть позже, чем знакомые. Они уже давно пили… а я отказывался. Не хотелось. Зато как попробовал… Понимаешь, у меня организм алкоголь не держит, блюю все время. Всем противно… да и мне тоже противно. Зато с утра парни подыхают, а я как новенький… могу начинать снова. Ну я и начинал… Один раз два месяца подряд пил… каждый день. То есть вообще без перерыва. Я тогда все ждал, когда меня наконец посадят.

– За что?

– За что-нибудь. У нас всех – за что-нибудь. Мне казалось, что таких парней, как я, обязательно должны посадить. Да и развлекался я… так себе развлечения… У меня у друга девчонка была. Он ее любил. Я как-то зашел к ней… сказал, что Валера просил с ней поговорить… завел в подвал и изнасиловал. Несколько раз подряд.

– Зачем?

– Не знаю… Захотелось. Зуб ей выбил…

– Артем, ты сумасшедший?

– То есть девчонка мне была не нужна. Просто… мне хотелось доказать… что я на самом деле живой… Понимаешь?

– Ты сам-то это понимаешь?

– Валере этому… потом… когда он полез мне из-за нее морду бить… я так навешал, что его из реанимации только через две недели перевели. После этого я в Питер и перебрался.

– Не говори «Питер». Говори «Петербург». На худой конец «Ленинград». «Питер» – это московская кличка моего города.

– А в Воронеже у меня девчонка осталась. Олей звать. Мальчишку мне родила… Антона.

– У тебя есть сын?!

– Я его с тех пор и не видел ни разу.

Даниил подумал над тем, что сказал Артем. Потом спросил:

– Ты им хоть пишешь?

– С какой стати?

Даниил полез за сигаретами. Он знал этого парня много месяцев… как-то они вместе с ним и Лорой занимались групповым сексом… у Артема оказался вполне приличного размера член… за последнее время они выпили чуть не цистерну алкоголя…

(а теперь я действительно все это слышу?! от Артема?!)

– Я и в Питере первое время так жил… С утра до вечера пил. Много недель подряд. То есть понимаешь, да? МНОГО недель… Украл куртку у парня, у которого жил в общежитии. А потом все изменилось… Я куплю еще вина. Тебе взять?

– Да. Красного… Или лучше водки? Здесь есть водка?

Артем все равно купил вина. Оно по-прежнему было противным.

– Это было два года назад… Я просто почувствовал… Я пошел на рок-фестиваль… не собирался идти, пил перед этим, не до фестивалей было… но пошел… не помню зачем… В тот вечер пел Егор Летов. Слышал?

– Слышал.

Для петербургской ячейки «Прямого действия» Летов был иконой. Старый магнитофон, стоявший в штабе «Действия», с утра до вечера орал Летовским голосом. Даниилу Летов не нравился. Он предпочитал англоязычные аналоги.

– Я пришел на концерт… хотя до этого и не представлял, кто такой этот Летов… а он вышел на сцену, набросил на плечо ремешок гитары… как автомат в руки взял… и всё! Он еще первый аккорд не успел взять, а двадцать пять тысяч парней уже сошли с ума. Я стоял и слушал… а он говорил мне о том, о чем больше никто мне не говорил… об анархистах, которые знают Смерть… о товарище Ким Ир Сене и о Северной Корее, где тоже хорошо… о Революции… Он орал лично мне: «Вижу, поднимается с колен моя Родина!.. Вижу, приходит Она – Революция!..» И вокруг меня стояли тысячи парней в черной коже, и мы все орали: «Революция!» Он пел, а мне казалось… что Революция – это женщина… ты знаешь, что означают слова «непроизвольная эякуляция»?.. а после концерта менты начали разгонять толпу, и мы мочили их велосипедными цепями. По глазам. Потому что менты били наших парней, а мы били их. Мы сожгли их автобус, потому что нас было больше и мы были злее, а они ничего не могли с нами поделать – вообще ничего! И знаешь, Писатель, я тогда, может, впервые в жизни понял – я не свинья. Что живу плохо не потому, что я плохой, а потому, что меня заставили так жить… потому что есть враги… те, кому выгодно, чтобы я был скотом.

Даниил много слышал о том фестивале. Он не думал, что когда-нибудь встретит человека, поверившего в революцию просто потому, что о ней спел Егор Летов.

– И я пошел искать тех, с кем плечом к плечу дрался. Я куда только не ходил, я как пьяный был. В голодовке кретинской поехал участвовать… потому что понял: если теперь я сяду в тюрьму то не как скот, а как пацан нормальный… за дело. За то, что придет момент, и я своими руками вспорю брюхо жирной гниде. И тогда мне понадобится опыт голодовок. Зря смеешься! Я тогда все песни «Гражданской обороны» наизусть выучил… сперва записал в особую тетрадку, а потом выучил. Я готов был для парней, которые меня с собой на тусовки брали, даже за портвейном бегать и носки стирать – только бы не выгнали! Сел читать каких-то долбаных Маркузе с Гаем Дебордом…

С Ги Дебором…

– Хуй с ними обоими… Я все равно ничего не понял в этих книжках. Е[о это и не важно. Самое главное, я понял: я живу неправильно. Правильно – по-другому… Ты только не смейся. У меня будто глаза открылись.

Он отхлебнул еще вина.

– Я тогда первый раз понял – тому, кто хочет, чтобы я сдох, как животное, можно дать в морду. Эта жизнь может принадлежать мне. Я смотрел телевизор и шалел от ненависти. Я знал: это – мои личные враги. Чем выше, чем богаче… чем брюхо толще – тем страшнее враг. И я знал, что придет момент, и я буду пиздить его своими руками. Душить, как суку позорную. Я знал, что придет момент, и все начнется…

– Что начнется?

– Война начнется! Мы – против них! Я тогда впервые видел парней, которым нужны не деньги, а война и свобода…

Артем вытащил из коробка спичку послюнил ее и принялся рисовать на салфетке еще одну рожицу.

(срочно в номер! в Воронеже открыто месторождение последних романтиков XX века, методом перегонки из одного романтика получается приблизительно пара капель романтического эликсира… и два ведра портвейна)

Просто чтобы не молчать, Даниил сказал:

– Жалко, когда юношеские мечты сталкиваются с реальностью…

– Почему мечты?

– Ты считаешь, что так может быть на самом деле?

– Конечно.

– Да ладно! Неужели до сих пор так считаешь?

– До сих пор.

– Брось, Артем! Где ты видел таких парней?

– Видел. Есть такие парни.

– Ты идеализируешь. Всё проще.

Артем пьяно выпячивал челюсть и смотрел на него:

– Да?

– Да. Всё проще. Ты вот из Воронежа. Значит, провинциал. Извини, но ведь это правда? В большом городе тебе не пробиться, правильно? Гребень абориген, но ему мало Петербурга. Он хочет пробиться в Амстердаме… или Роттердаме… ну, ты понимаешь. Вот вы и начинаете красивые фразы говорить: «Нам нужна свобода!.. Без свободы никак!.. Перманентная, блядь, провокация!..» А перевернуть картинку – то же самое и останется. Перережем буржуев, сами станем буржуями. На дорогих тачках ездить станем и не Лорку на корточки сажать, а топ-моделей… э-э-э… с девятым размером бюста.

– Я не хочу быть буржуем.

– Все равно будешь. Отберешь бабки у буржуев, заберешь себе, не заметишь, как начнешь портсигарчики из крокодиловой кожи заказывать и на царских кроватях валяться.

– Ты серьезно так думаешь?

– А ты думаешь иначе?

– Конечно.

– Может, расскажешь тогда, на хрена нам всем нужна революция?

– Не придуривайся. Писатель, ты же сам об этом писал в своей книге.

– О чем «об этом»?

– О том, что революция – это не процесс, а состояние.

(мазефака! самоуверенный и напыщенный провинциал!)

– Что-то я не помню ничего такого в своей книге. Артем вздохнул:

– Что значит «жить хорошо»? Кто сейчас живет «хорошо»? Какие-нибудь чиновники… или банкиры, так? Плюс их дети, которым все на халяву досталось, правильно?

– Ну правильно.

– По идее, мы должны бороться за то, чтобы все жили так, будто наш папа еще сто лет назад своровал пол-госказны. Чтобы все жили так, как эти сынки, так?

– Ну так.

– Ты никогда не думал о том, что эти папины сынки стреляются, вешаются и из окошек небоскребов выбрасываются в сто раз чаще, чем мы, простые парни?

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что эти сынки, может, самые несчастные парни на свете. Мы рождаемся, учимся ходить, выходим на улицу и видим, что, если не хотим к едрене-фене сдохнуть от голода, должны впрягаться в лямочку… и всю жизнь… с утра до вечера… как пони в зоопарке. А они?

У них все есть… им не надо как пони. И чем тогда заниматься? Чем им, черт возьми, всю их долгую и сытую жизнь заниматься? Воровать больше, чем папаша? Им абсолютно нечего хотеть.

В стоявшем за барной стойкой радиоприемнике похрюкивали неразборчивые голоса. Даниил морщил лоб. Он так и не понял, что Артем имел в виду.

– Погоди… А как же?.. То есть ты…

– Что ты не понял?

– Ты будешь спорить с тем, что революции происходят ради того, чтобы люди жили лучше?

– «Лучше» не значит «жирнее».

– А что это значит? Ради чего ты, например, впрягся во все это говно?

– Не люблю я об этом разговоры разговаривать.

– Хватит ломаться!

– Я делаю то, что я делаю, ради людей.

– А вот бы нам взять, да и обойтись без красивостей, а? Ради каких людей ты это делаешь?

– Ради людей, похожих на нас. Таких, как мы. Как ты, я, Гребень… Как Густав.

– Нимб не жмет?

– Смеешься? Как сказать? Я не знаю… Просто я верю, что я не один. Что есть люди, которые такие же, как я. Ради них я все это и делаю.

– Да какие, черт возьми, люди?

– Разные. Много-много незнакомых мне людей. Вечно пьяных или похмельных… плохо пахнущих, небритых, одетых в черные кожаные куртки… расстроенных из-за того, что им отказала барышня. Парней, которых не пустят в приличные места и у которых постоянно проверяют документы на улице. Сегодня они раздавлены, оглушены, задыхаются и не могут понять, почему этот мир… привычный для всех, омерзителен им, словно они не отсюда? ВООБЩЕ НЕ ОТСЮДА!.. В нынешнем мире они не способны жить… как ребенок-инвалид, который родился без кожи… и мне, и этим парням нужен ДРУГОЙ мир… Лучше…

Он перевел дыхание и сделал большой глоток.

– Ты будешь смеяться, но я взялся за оружие не ради того, чтобы жить нормально. Не ради удовольствия или власти. Не ради мести… Я вообще не ради себя все это делаю. Я не достоин другой жизни… вообще, не обо мне речь. Я пришел сюда ради них – моих неведомых братьев. Ради тех, кому сейчас плохо, и ради тысяч тех, кто еще не родился. Пусть хоть им будет легче, чем мне… Пусть хоть к ним новый мир будет милосерднее, чем был ко мне старый…

Он допил вино и посмотрел на Даниила:

– Если хочешь, можешь надо мной посмеяться. Но Даниил даже и не думал смеяться.