Текст книги "Страсть Исава. Гастрософский дневник"

Курт Брахарц
Страсть Исава

Гастрософский дневник

Челюсть – наш самый лучший инструмент познания.

Сальвадор Дали[1]1
  Сальвадор Дали (1904–1989) – гений, художник и скульптор, дизайнер, муж Гала Дали. – Здесь и далее, кроме авторских (авт.), – примечания переводчиков.


[Закрыть]

1

В еде и питье я всегда был настоящим самураем желудочного сладострастия.

Никогда я не предам своего господина, свой аппетит, и пусть кончина от несварения покажется мне легкой как перышко. Каждое мгновение жизни я со стоической усмешкой подвергаю себя сеппуку[2]2
  Сеппуку – ритуальное самоубийство самураев, более известное как харакири (авт.).


[Закрыть] лишним весом, добавочным холестерином в крови и отравлением ДДТ, которым так щедро сдобрены современные продукты.

Насколько я помню, самый первый проблеск самосознания озарил меня на кухне моей матери. Я помню огромную плиту, ароматы приправ и пряностей, восхитительные запахи уже почти дозревшей, почти готовой пищи – и помню свой безмерный восторг. Никогда потом не вызывал у меня страха и отвращения удивительный мир, открываемый вкусовыми сосочками. Когда б что-либо еще влекло меня с той же силой и страстью, я мог бы уподобиться титанам Возрождения, я мог бы стать Леоном Баттиста Альберти[3]3
  Леон Баттиста Альберти (1404–1472) – философ, зодчий, художник, музыкант и скульптор, один из ярчайших гениев итальянского Возрождения, создатель теории перспективы, теоретик искусства.


[Закрыть] или Джулиано ди Пьеро![4]4
  Джулиано ди Пьеро ди Симоне Виджардини (1475–1554) – великий художник итальянского Возрождения.


[Закрыть]

Мне – как и прочим оральным утопистам – едва ли удалась попытка попробовать, съесть и переварить весь мир. Тем не менее эта книга главным образом о моем теле, его выделениях и отправлениях. Эта книга – ребенок, родившийся от насилия мистера Уильяма Сьюарда Берроуза[5]5
  Уильям Сьюард Берроуз (1914–1997) – скандально знаменитый писатель эпохи битников. Наркоман, гомосексуалист, убийца своей жены, циник, возделыватель конопли, автор книг «Джанки», «Пидор», «Голый завтрак» и многих прочих, отец кибер-панка и современного постмодерна.


[Закрыть] над месье Бриа-Савареном.[6]6
  Жан Антельм Бриа-Саварен (1755–1826) – французский аристократ, гастроном и гастровед, литератор, остроумец, судья и прежде и более всего – гурман с большой буквы, зачинатель отношения к кулинарии как к искусству.


[Закрыть]

2

Гастрософия сейчас вступает в стадию нигилизма. Скоро старые кулинарные книги, особенно иллюстрированные, будут запрещены как порнография.

Фрагментарность и кажущаяся бессвязность этого дневника – отражение нашего времени, времени декаданса. Если учесть, как обстоят дела с сытостью в мире и как эти дела обстоят у нас, то гастрософия – явный цинизм.

Когда мой знакомец А. услышал, что я пью чай-тоник с женьшенем, он тут же расшифровал слово «тоник» как «травка от наивности и кретинизма». Увы, он был полностью прав – женьшеня сейчас в мире продается намного больше, чем выращивается.

Я кушал раков: я разламывал, раскрывал панцири их шеек и извлекал оттуда глянцевито-белые, гладкие, восхитительные завитки плоти – рачьи кишки.

Обеды в «Валлийском погребке» в Линдау: еще раз напоминаю себе, насколько тяжело оценить совершенство кухни. Выносить суждение нужно, попробовав не менее трех-четырех новых для заведения блюд.

Сегодня обнаружил у Эрнста Юнгера[7]7
  Эрнст Юнгер (1895–1998) – солдат двух мировых войн, знаменитый немецкий писатель. Эта книга обязана названием Эрнсту Юнгеру, иначе объяснившему мотив поступка Исава, сына Исаака и старшего брата-близнеца Иакова, родоначальника эдомитов (Первая книга Моисеева. Бытие. 25, 29–34). По Юнгеру, Исав отдал право первородства за миску чечевичной похлебки не потому, что просто хотел есть, а потому, что пресытился роскошью и изысканностью (авт.).


[Закрыть] подтверждение своей недавней догадки. Юнгер пишет: «На борту корабля я снова убедился в справедливости своего наблюдения – изучение пухлого меню, предлагаемого три раза в день, скоро превращается в унылую, тягостную повинность. Самые изысканные блюда скоро становятся почти неотличимыми на вкус. Так можно погрузиться в совершенное желудочное уныние и от всей души захотеть обыкновенной чечевичной похлебки». В «Записках о семидесятых», в главе, посвященной Анголе, Юнгер впадает в свой обычный раж и доходит до разврата: «Как хотелось бы, чтобы во всякое место, где царит голод, можно было доставлять в изобилии пищу по какому-нибудь радио!» Мне кажется, лучше было поместить радио прямо в желудок – вот была бы оргия, если бы мы выучились питаться словами!

Далее из Юнгера, из той же самой книги: «Прогуливаясь по таким садам, понимаешь, как все-таки тяжело описывать вкус и запах приправ. Наши описательные возможности поразительно скудны по сравнению с полнотой наших ощущений. Мы определяем вкусы по их же носителям – соль у нас соленая, у перца перечный вкус и так далее. Потому в книгах то и дело можно найти выражения вроде „своеобразного ароматного привкуса“». Отчасти это объясняется нынешней ущербностью, притупленностью наших ощущений и неспособностью дать им имена (у древних китайцев для оттенков вкуса было множество имен, которыми сейчас никто никогда не пользуется, – должно быть, потому, что сейчас никто не способен эти оттенки различать), отчасти тем, что если уложить юнгеровское рассуждение в одну фразу, то звучит оно так: все имеет свой несравненный вкус. Доставшийся нам от предков-зверей механизм распознавания запахов и вкусов лишен способности поэтических сравнений и метафоричности, он работает просто и прямо: все имеет собственный вкус и запах, прочее – захламление бумаги и речи. Метафоры здесь избыточны и излишни. Моя первая устрица вкусом напоминала болотную воду, но неужели это что-то кому-то может сказать? Устрицы вкусом совсем не похожи на то, что язык находит между половых губ (хотя некоторые феминистки и утверждают обратное), а разные половые губы имеют разный вкус. Рыба, грибы и нагретый металл могут одарить нас при случае столь же справедливыми и меткими сравнениями.

Тут я поддержал свое вдохновение бутылочкой белого вина.

Далее Юнгер указывает, что чувство опьянения порождают зелья только растительного происхождения. Это я уже знал от Палинура.[8]8
  Палинур – кормчий Энея, псевдоним и персонаж английского писателя Сирила Коннолли (1903–1974), автора вышедшей в 1944 году книги «Беспокойное кладбище», замечательной коллекции дерзостей, мудрости и цитат.


[Закрыть] Нужно только попробовать буфотенин,[9]9
  Буфотенин – 5-гидроксил-3-(2-диметиламино-этил) – индол, галлюциноген, содержащийся в секретах желез разных видов жаб и в мухоморах (авт.).


[Закрыть] чтобы ощутить разницу. Галлюцинации от буфотенина почти сплошь акустические. А растения обделены слухом.

Внутрителесная междоусобица, или взаиморевность органов: как только я начал эту книгу, где главный протагонист – мой рот, так сразу заявил о себе мой зад. Недавно, едва я открыл «С сигарой в зубах» Жана Жене,[10]10
  Жан Жене (1910–1986) – французский поэт, романист, драматург, вор по убеждению и призванию, гомосексуалист-проститутка, маргинал в литературе и жизни.


[Закрыть] вокруг моего ануса вспыхнула адская боль – должно быть, лопнула геморроидальная шишка. Боюсь, придется переходить на пищу, в которой больше клетчатки, – а то, чтобы снова не пострадать от чего-нибудь подобного, придется всю оставшуюся жизнь стоять на голове либо ходить на четвереньках.

– Я хочу стать аскетом.

– И потому упиваешься шампанским и объедаешься икрой?

– Да. Я иду по пути пресыщения.

Еды много не бывает – дерьма всегда больше, говаривал маркиз де Сад.

Портрет 1

Юный шизофреник, евнуховидный австрияк с крохотными глазками за толстыми линзами очков, мечется по миру. Общение для него сугубо материально: общаться – значит давать и брать. В моменты одержимости он жаждет пищи, а в ресторане впадает в депрессию, жрет как свинья, разбрасывает, все валится у него изо рта. В гостях у друга набрасывается на колбасу, пожирает четверть фунта масла, съедает банку мармелада, выхлебывает банку томатов – и все потому, что в доме нет ни крошки хлеба. Потом бедный юноша горько жалуется на то, как ему плохо.

Портрет 2

Две сестры, уже за пятьдесят, в межвоенное время прочно усвоившие, что доедать нужно все и дочиста. Они священнодействуют, истово веря в пользу нагромождения на тарелки гор пищи. Съедено должно быть все. Огромные – "в сотню кило каждая, страдающие расстройствами пищеварения: у одной больная печень, у другой поджелудочная железа, с горошинами пота на полиловевших лбах, они сидят за столом и, покряхтывая, механически жуют, стараясь поглотить всю наваленную пищу. Они съедают все до последней крошки, а особенно им не везет, когда в холодильнике есть еще всяческий хлам, который обязательно нужно доесть, потому что ни дня больше он не вылежит. И раз семьсот в год, во время каждого обеда и ужина, обе тяжко охают, стонут и жалуются на то, что в очередной раз переели.

В Женеве теперь могут клонировать мышей. Любопытно, способна ли святая вода Ганга, прекращающая кармический круговорот, прервать и предсказанный Кондратьевым[11]11
  Николай Дмитриевич Кондратьев (1892–1938) – русский экономист и философ, считавший, что технические инновации есть следствие и причина потребительского спроса (авт.).


[Закрыть] непрерывный технокруговорот возрождения нашей нынешней жизни?

Если б я смог отлистнуть календарь лет на пятнадцать назад, я, оставив все наиважнейшие дела, непременно занялся бы написанием флагеллантского романа, действие которого происходило бы на кухне средневекового замка (куда, как не в феодальные времена, помещать старую добрую порнографию?). Протагонистами стали бы светловолосый, тощенький поваренок и ядреная, смуглая кухарка, которые никак не могут угодить повару. Нигде нет такого количества поводов для порки, как на кухне: там столько всяких мелочей, из-за которых можно считать кушанье испорченным. И вот среди дрожащих, аппетитных пудингов, томящегося жаркого, кипящих соусов, ароматных пирожков, благоухающих, свежих паштетов, хрустящих поджаристых котлет – какой же здесь простор для разгула порнографического флагеллантства! Разумеется, кого-нибудь обязательно должны съесть. Пусть, например, это будет шеф-повар. В финале, потерявшая всякое терпение, всякий раз жестоко наказываемая, разъярившаяся, с пылающим после очередной порки задом, девица в конце концов вонзает вилку в жареные ягодицы своего отошедшего в мир иной мучителя. Более изящна развязка в гауфовском «Карлике Носе»: там герои, которого постоянно, вместе с прочими мелкими тварями, у всех на виду жестоко порют, наконец постигает искусство изготовления сложнейших блюд. О, как бы я желал себе такой жизни!

Прочитал юнгеровские «Излучения».[12]12
  «Излучения» – военные мемуары Эрнста Юнгера, впервые опубликованы на русском языке в 2002 году издательством «Владимир Даль» в серии «Дневники XX века».


[Закрыть] Такой радикальный мыслитель, как он, не должен был пройти мимо антропофагии – и я не был разочарован. 2 ноября 1944 года он пишет: «В сущности, всякая рациональная экономика в не меньшей степени, чем всякое последовательное расовое учение, не должна чуждаться антропофагии». (Впрочем, согласно этологии, как указывает Лоренц,[13]13
  Конрад Лоренц (1903–1989) – австрийский зоолог, этолог и философ, лауреат Нобелевской премии 1973 года в области медицины и физиологии.


[Закрыть] человек не убивает ничего из того, что не мог бы съесть, – вот она, новая сторона профессии палача.) Кстати, я нашел массу, не меньше десятка, красочных сцен каннибализма в «Излучениях», что недвусмысленно указывает на интерес к предмету. Например, в записи от 7 февраля 1945 года Юнгер с нежностью, с обилием живописных подробностей описывает, как ему пришлось отдать лемура живодеру, хотя с гораздо большим удовольствием он разделал бы зверька сам. Голод и похоть – основополагающие механизмы нашего бытия. С потребностью размножаться мы как-то изо дня в день справляемся, и воздержание для нас не смертельно, а если б мы еще могли избавиться и от потребности в пище, избавиться от потребности заталкивать в себя мертвечину и самим не превратиться при этом в труп – мы бы стали почти ангелами. Но, вообще говоря, немыслимо представить себе, чем бы мы занимались, если бы не было нужды ни в поисках пищи, ни в поисках партнера для совокупления.

Вчера обедал в «Валлийском погребке». Были устрицы и жаркое из дичи. О, какие там были великолепнейшие перепела! Я вернулся домой со страстным желанием самому охотиться на трепещущую, нежную дичь, самому поймать, вонзить зубы, умертвить. Все эти благоглупости, в которые призывают верить – якобы поедание пищи успокаивает и умиротворяет, – явно не для меня.

Вчера ужинал «Икорным кротом» (восхитительное создание – тело из черной икры, глаза и лапки – из лососины) и бутылкой «Моэ-Шандон». Поводом было мое утреннее возвращение из Израиля.

Все мои книги, описывающие запреты и предписания к изготовлению и употреблению пищи, полностью опровергают расхожее мнение, что в основе этих предписаний и законов лежит гигиена. Так, Якоб Сотендорп[14]14
  Якоб Сотендорп (1914–1976) – известный голландский раввин, реформатор иудаизма, основатель раввинской династии.


[Закрыть] пишет: «Запреты устанавливаются совсем не из-за требований гигиены и соблюдения диет (даже такой выдающийся врач, как Маймонид,[15]15
  Маймонид («сын Маймона») – прозвище Моше бен Маймона (1135–1204), еврейского врача, раввина и философа, одного из немногих еврейских философов, оказавших значительное влияние на нееврейскую культуру европейского Средневековья.


[Закрыть] не уделяет им никакого внимания), а из-за стремления сделать жизнь, телесное здоровье – священными». Сотендорп полагает, что, варя козленка в молоке его матери, человек губит жизнь тем, что должно питать и давать жизнь, и такая перверсия дарованного свыше жизненного порядка богопротивна и богохульна. Подобное объяснение во всяком случае поэтично.

«Не должно тебе говорить: „Не ем я свинины, ибо нахожу ее отвратительной", а должно говорить: „Мне нравится свиная плоть, и я охотно вкушал бы ее, но Небесный Отец наш воспрещает нам вкушать ее"» (Сифра Лев. 20, 26).[16]16
  Сифра – один из самых ранних (написанный в III в. н. э.) комментариев к «Третьей книге Моисеевой» («Левит»).


[Закрыть] Интересно, откуда благочестивому еврею узнать, насколько охотно он вкушал бы свиную плоть? По запаху?

Про поездку в Израиль рассказывать почти нечего – разве что фрукты там на вкус приятнее и всё гораздо дороже. Кроме фаршированной рыбы, чудесной рыбы святого Петра из Генисаретского озера, в земном обличье представшей поразительно мерзким на вкус карпом, я никаких особенностей национальной еврейской кухни не заметил. В окрестностях крошечной деревеньки Масада (не путать со знаменитой горной крепостью) есть прелестный арабский ресторанчик с видом на озеро в кратере вулкана, а с другой стороны виден снежноглавый Хермон. Там мы ели хуммус[17]17
  Хуммус – вареный нут с чесноком и лепешками (авт.).


[Закрыть] с шашлыком из баранины, прослоенной кусочками козьего сыра. Вина были от вполне приемлемых («Афцат») до откровенно отвратительных (розовое «Грено») и стоили дорого.

Пища наша всегда была кошерной, а шведские столы на завтрак – обильными и вкусными.

Замечу, что ликер «Сабра» делают здесь вовсе не из плодов кактуса, а из смешанного с апельсиновой мякотью шоколада, но на вкус все равно очень хорошо.

Поскольку мне пришлось в прошлом году провести в поездах немного больше времени, чем хотелось, я подумал, что обязательно следует чем-нибудь заниматься в пути, предпринять какое-нибудь исследование, что-нибудь искать – в общем, заняться делом необременительным и приятным, приносящим явные и прямые результаты, например наблюдать чудеса ландшафта, ловить всякую мелкую тварь (в Вади-Кельт, перевернув камень, я обнаружил большую желтую не то саранчу, не то кузнечика – из тех, которые служили пищей отшельникам) или изучать местную кухню. Несмотря на это, в каждой поездке все равно рано или поздно наступает момент, когда всем своим нутром чувствуешь, почему конфуцианцы основой всякого счастья считали отсутствие необходимости путешествовать.

Какими ленивцами мы стали бы, если б могли есть камни!

О желудочном сладострастии лучше всего расспросить Роберта де Ниро:[18]18
  Роберт де Ниро (р. 1943) – знаменитый американский киноактер, обладатель двух «Оскаров» и «Золотого глобуса», сыгравший, помимо прочего, главного героя, боксера-средневеса Джейка Ла Мотта, в фильме Мартина Скорсезе «Бешеный бык».


[Закрыть] входя в форму для съемок в «Бешеном быке», он за четыре месяца обжорства во французских ресторанах наел себе в общей сложности 55 фунтов.

Два часа ночи, вдребезги пьян.

Этот дневник желудочных удовольствий – дно моей жизни и писательской карьеры. Ничего мне больше не остается, как потворствовать своему желудку (мир, мозг и пенис я уже давным-давно описал и исчерпал). Потому-то я и взялся за эту тему.

Позднее, протрезвев.

Человеческое тело состоит исключительно из превратившихся в него продуктов питания. Забавно представить неожиданное обратное превращение: большинство людей распались бы на пару корзин картошки, стадо визжащих свиней, несколько ящиков пива, пару сотен буханок хлеба и немножко прочего хлама. Собой я бы наполнил прелестный прудик с рыбами, крабами и моллюсками. А вот того, во что превратилась бы моя тетя, хватило б на две сотни Махатм Ганди, а оставшимся после процедуры превращения продуктам всех этих Ганди можно было бы и еще накормить до отвала.

Обед в отеле «Реал», Вадуц. Ресторан, посетители и цены мне не понравились, но еда была великолепной. Я взял утиную печенку с соусом киви и раковины «сен-жак» – и то и другое на языке было легким как вздох, а не как земная пища. А вот при виде публики мне на ум пришло анархистское изречение: «Целься в любого бюргера, не промахнешься, у всех рыльце в пушку!» Тут была деловая мадам с седалищем того фасона, подробное описание которого любезно оставил нам Д. Г. Лоуренс.[19]19
  По-видимому, автор имеет в виду описанные английским писателем Дэвидом Гербертом Лоуренсом (1885–1930) в известном романе «Любовник леди Чаттерли» особенности устройства и расположения интимных частей у женщин, в русском просторечии называемых «сиповками».


[Закрыть] Тут были пожилые швейцарцы, которые, судя по виду, только что вышли из коровника, – разумеется, в лучших выходных костюмах. С ними были аппетитные дочки, чьи нижепоясные части лет через десять-пятнадцать явно приобретут такие же, как у деловой мадам, очертания. Был там и старый кретин, воплощение напыщенного и высокомерного деревенского барства. С чего-то вдруг он пожелал сделать заказ письменно, лично самому шеф-повару, изображая нервозность, барабанил по столу наманикюренными ногтями, а когда официантка приняла у него записку с заказом, он заметил, что она, наверное, и не представляет, как выглядит паэлья. А после скаламбурил: паэлья с похмелья. Произведя краткий диалог с деловой мадам (сидевшей за соседним столиком) касательно проблемы открытости после сегодняшнего полудня его банка (его банка в Цюрихе, разумеется), он выудил из кармана чудовищных размеров скомканный носовой платок и основательно высморкался. После чего некоторое время прощупывал свой нос пальцами, проверяя, не осталось ли внутри слизи. О времена, о нравы! Интересно, признак ли это снобизма – желать себе уюта, интимности и отсутствия омерзительных зрелищ хотя бы в то время, когда ешь?

3. Млекомашина

Описать, что такое «гриб», словами обыденного языка, понять, что такое «гриб», основываясь на опыте повседневной жизни, – невозможно.

Мюллер/Лёффлер. Микология

Постигнуть устройство большой млекомашины (исполинской автодоилки) или хотя бы проникнуть в устройство малейшего, единственного ее соска, требует колоссальной усидчивости и огромных умственных усилий. Непосвященный, пытающийся понять хоть что-то в ее устройстве, – как безграмотный старатель, слепо тычущийся в поисках золотой жилы. Только бессмысленное, иррациональное везение может подарить ему хоть крупицу золота.

В это молчаливо и свято верят по сей день в Тетерове, Польквице и Шоппенштедте, что в Черногорье, близ Комковице. Потеряйникс Черногорский, в свое время изъездивший тамошние забытые богом края и видевший в действии чудовищное устройство, о котором идет речь, писал: «…самые наши причудливые фантазии превосходит тот удивительный факт, что машиной этой можно доить саму Вселенную!»

Прежде всего представим себе покоящуюся, бездействующую и потому наиболее доступную для визуального изучения млекомашину. Подвижные ее части, застыв, сияют. Трубы и отверстия, обреченные на полное бездействие, стали воплощением сосательности, жадной, ищущей, лишенной вожделенного и искомого глотки. Однако неподвижность эта, как показывает опыт, обманчива: полностью автоматическая, утонченная Ка-ша, представляющая собой благопристойную, уважающую себя машину, построенную по древнему, освященному традицией образцу, распрыскивает свое молоко посредством опасного внутреннего паразита, Варцаба Аахца, чьей матерью она могла бы быть. А его суровый трансформатор, де Хрумп, воспрещает всякий контакт с Варцабом, что нетрудно понять, принимая во внимание его эгоистичную климактеричность. Доить Вселенную с де Хрумпом – дело почти безнадежное. Разумеется, переносит он свою долю не безропотно: «О умственный провал! О оскорбление мозгу! Я плюю на тебя! Я любим силой дождя, когда Варцаб уже сгнил! Мерзкий умоянец! Провижу я: сгорят сопротивления, отключится ток, падут обломками оправы и консоли. Ликует паразит, смазав мне фаллос сывороткой, иссекши мне крайнюю плоть, истощивший мою нежную, юную мошонку! Но не испражнюсь я в бессилии!»

Умолк трансформатор, лишь в катушках его зиждется слабый звук, но разве катушки способны говорить?

Однако, парадоксальным образом, они говорят: «Солнце стоит позади нас, и потому наши тени предшествуют нам. Мы – великое событие этого мира». Так в своих завлекательных рассказах непреклонные катушки с мягкими проводами и комическими изречениями заботятся о наполненном и веселом досуге (до шестнадцати лет – воспрещается).

Разумеется, они не знают о слабости Варцаба Аахца. Он предрасположен к мальгри, сложному психомоторному расстройству (а точнее, помутнению сознания, связанного с верой в то, что море и земля – извечные враги), постигающему его всякий раз, когда он покидает свою территорию (в страсти своей к Ка-ше), в особенности когда попадает в воду.

Само собою, Ка-ша восстает на Варцаба Аахца и стремится заключить его внутри своей матрицы, с тем чтобы скрыть от внешнего мира. Она обнимает его с такой любовью, что едва ли не растворяет в своей природе. Ведь Ка-ша – сестра Варцаба, и исчезновение его в утробе Ка-ши есть символическое обозначение «философского инцеста». О Варцабе Аахце почитатели Потеряйникса Черногорского говорят, что он относится к микоралам и цигомицетам (не образующим плодовых тел плесневым грибам) и представляет опасность для своей сестры. Эти убийцы прорастают сквозь безупречно и основательно запрограммированные машины до смежной области искусственных, дырно расположенных датчиков движения столь стремительно, что за период от четырех до десяти дней достигают центрального узла управления. Эта хворь походит на человеческий мукормикоз. Сейчас всякий в той или иной форме страдает нетяжелым мукор-микозом, – это обстоятельство, подвигающее самые глубинные пласты нашего душевного устройства. Цивилизованность лишь способствует более глубокому проникновению грибных спор в защитные покровы нашего тела («под наши бронелисты», как говаривали в старые добрые времена). При помощи генетики и социальных свобод гриб вообще высвобождается, чтобы устроить тантрические либо фаллические сумерки цивилизации (новое средне– или промеждувековье). Открыто возвышается он над менее цивилизованной частью населения и периодически при подходящих обстоятельствах испускает миллионы спор. И в обоих случаях он чрезвычайно способствует созданию данного манускрипта. Аахц знает дюжины рецептов превосходных, изысканных яств: к примеру, старик в кусочках. Нужно тонко порубить все старческие члены, пропустить сквозь терку и подогреть на сковороде. Кровь, потроха и требуху вместе с желчью и ртутной мазью следует поместить в духовку и тушить на малом огне три четверти часа. Воду добавлять по мере надобности.

Невежда, пытающийся понять все сказанное, не зная Пнакотического манускрипта,[20]20
  Пнакотические манускрипты – описанные американским фантастом Говардом Филлипсом Лавкрафтом (1890–1937) книги историй и темных ритуалов исчезнувшей высшей расы Йиф, хранящиеся в городе-библиотеке Пнакотусе. Чтение этих манускриптов чревато безумием и гибелью.


[Закрыть] подобен тем, кто хочет найти у масонов практическое руководство по строительству семейной усадьбы. (Все это так, между прочим.)

«Хотя эротика, как и гастрософия, основана на взаимосвязях и сочетаниях, наше тело, в отличие от иных субстанций, дает возможность лишь для ограниченного количества чувственных комбинаций. Желание нацелено на то, чтобы сконцентрироваться в одной точке, в мгновении наивысшего наслаждения (оргазме), в то время как число комбинаций в гастрософии бесконечно и желание, вместо того чтобы концентрироваться, распространяется и расширяется, вбирая в себя все новое и новое», – писал Октавио Пас[21]21
  Октавио Пас (1914–1998) – мексиканский поэт, писатель, публицист, полагавший, что «поэзия – секретная религия современности», лауреат Нобелевской премии по литературе.


[Закрыть] в «Эротике и гастрософии». Чтение этого текста навело на мысль, что именно так можно описать суть обычной моей техники гастрономического комбинирования. Я люблю готовить, создавать новые кушанья, сочетая очень большое, но все же конечное множество компонентов, – и потому придерживаюсь той точки зрения, что полное познание всех комбинаций эквивалентно полному исчезновению удовольствия. Впрочем, что касается желания, тут Пас строит образ гастрософического желания по модели желания генитального, в то время как гастрософию следует считать скорее разновидностью полиморфно-первертивной сексуализации всего тела.

«Желание как в гастрософии, так и в эротике приводит в движение субстанции, тела и чувственность; искусство состоит в том, чтобы" управлять связью, перемешиванием, взаимопревращением. Рациональная кухня, в основе которой лежит, по существу, ограничение возможных контрастов и вариаций, – это кухня, из которой исчезла чувственность». Однако пуританство можно сменять изысканностью, и наоборот, к вящей пользе и того и другого, – и в этом будет истинное желудочное сладострастие, настоящая страсть Исава. Простое сочетание хлеба, вина и сыра или, к примеру, некоторых свежих фруктов – необходимый антипод роскошных и изысканных излишеств.

Возможно, стоит согласиться с Пасом в его суждении о североамериканской кухне как о той, где место здорового желудочного желания заняло желание поесть подешевле, а место сочетания вкусов, собственно и создающего кухню, занял механический набор удовлетворяющих питательные потребности ингредиентов. Пас также связывает подобную кухню с отношением к маргинальной сексуальности: «Несмотря на маску гигиеничности и научности, в области эротики совершенно так же, как и в гастрономии, „здоровая" кухня предполагает искоренение и вытеснение инородного, сомнительного, двусмысленного, нечистого. Безоговорочное осуждение негров, чиканос, содомитов и пряностей».

Об уикенде в Вене. Был в «Ландтманне»[22]22
  Одно из пятидесяти самых известных кафе в Европе.


[Закрыть] (симпатичное кафе), «Захере» (абсурдные цены, умеренное качество, вышколенные лакеи) и «Демеле» (безвкусная витрина, «Битлз» из сахара в натуральную величину, свежезастреленный Леннон – с ангельскими крылышками). Да и в других заведениях было не лучше, так что пришлось съесть колбасок в киоске «быстро-пита». Тошнило.

Юнгер, «Дух приключений», том 1-й. Цитата: «Впрочем, жаль, что так и не было создано научного обоснования гастрософии. Сделанное Верстом[23]23
  Фридрих Христиан фон Верст (1792–1855) – барон, кулинар, гастроном, автор книги «Гастрософия».


[Закрыть] и Бриа-Савареном, а именно перечисление огромного количества видов съестного, украшенное остроумными рассуждениями, – в сущности, ненамного отличается от обычного сборника кулинарных рецептов. Их можно сравнить с физиками, которые, решив написать трактат по оптике, заполнили бы его перечислением всего, что только можно увидеть. Наслаждение кроется отнюдь не в самих продуктах, они лишь средство, начало ведущего к наслаждению пути, – а начать стоило бы с самого наслаждения. Задача пишущего – показать, как разнообразие кухонь и отдельных блюд отражает разнообразие народов и людей и какие особенности здесь проявляются».

Китайская поговорка «Я ем все двуногое, кроме своих родственников, и все четвероногое, кроме обеденного стола» чаще всего цитируется совсем не в первоначальном ее смысле, имея в виду склонность к употреблению экзотических деликатесов, большинство которых, кстати говоря, либо вовсе не имеет ног, либо имеет больше четырех. Она просто подчеркивает китайскую гастрономическую экономность и практичность. Первый человек, попробовавший устрицу, был не храбрым, а голодным.

Писать эту книгу само по себе не слишком приятное занятие: основа возникла, когда из рожденных в результате «мозгового штурма» трехсот или четырехсот страниц вычеркнулось сто пятьдесят или двести, и в остаток пришлось уместить все, что должно быть в тексте такой длины: мясо и кости, соединительные ткани, хрящи и внутренности и – что должно присутствовать буквально во всем – страсть и живость, и это еще не считая самого тяжелого в писательском искусстве, композиции, которой очень часто писатели владеют так слабо, что иные глупцы уже выставляют эту импотентность критерием современности написанного.

«Теоморфологический Ветхий Завет сира де Гедона» Мартина Ноймана – типичное австрийское псевдобарокко, хотя и неплохо написанное. Оно показалось мне слегка настоянным на Дали.

В иудейской мифологии я нашел описание человекоподобного зверя, который даже способен разговаривать, хотя и нечленораздельно. Этот зверь привязан к земле веревкой, исходящей из пупа, и питается травой, растущей в пределах досягаемости, а если «кто подойдет туда, куда позволяет дотянуться веревка, тех зверь терзает». Охотятся на этого зверя, стрелой перебивая веревку, и тогда «зверь испускает пронзительный крик и падает наземь». Описание мне понравилось, но кое-что в мифе осталось неясным: чем этот человекоподобный вегетарианец растерзывает свои жертвы и, что более существенно, зачем же ему питаться травой, если он за пуп привязан к матери-земле?

Из всех поглощаемых нами лакомств лишь табачный дым не тяжелит желудка.

Весна в этом году выдалась ранняя. Мы взяли велосипеды и отправились на первый в году пикник – из хлеба, вина, козьего сыра, колбасы, помидоров и – наша единственная экстравагантность – «Тысячелетних яиц» Дали.[24]24
  «Тысячелетние яйца» – лакомство, описанное Сальвадором Дали в книге «Обеды Гала». Вареные яйца выдерживаются в особом чайном бульоне в течение трех недель.


[Закрыть] Результатом были, как всегда, легкая боль в животе и изрядная усталость.

Упадок социальной значимости дворянства весьма однозначно соответствует совершенствованию свинской породы. Благодаря усилиям баварского эксперта по животноводству Вольфа, барона фон Тухера, помимо прежних пород «породистой немецкой ландсвиньи» и «благородной немецкой свиньи», уже несколько лет существуют «высокородные свиньи», голубокровные настолько, что порода их удостоена латинского названия. «Сус агнатум»[25]25
  Высокородный (лат.).


[Закрыть] зовется бестия, которая отличается от нашей обычной свиньи, как бульдог-призер от дворовой шавки. Такого титулования какой-нибудь захолустный помещик и во сне не видел.

Один немецкий врач утверждает, что в свинине, поступающей сейчас в продажу, встречаются гомо-токсины, то бишь вещества, воспринимаемые нашими телами как яд.

Видел ток-шоу о массовом содержании животных. Один из участников, Конрад Лоренц, защищал справедливость утверждения «Звери – это тоже люди» (Алан Уоттс[26]26
  Алан Уоттс (1915–1973) – англо-американский теолог, философ, популяризатор индийской и китайской философии, в особенности дзен-буддизма.


[Закрыть]). Другим был кто-то из обычных зверемучителей (то ли от науки, то ли от экономики), пример высокомерной этологической глупости. В качестве опровержения Лоренца с точки зрения современной экономики он заявил о том, что содержатель пятидесяти тысяч кур может ломать цены на них мелким фермерам. Помимо зрелища того, как ум отступает перед массированным натиском идиотизма (идиотизма, в данном случае выдающегося даже для чиновника научно-экспертного сельскохозяйственного бюро), из дискуссии лично я смог вынести немногое. Лоренц говорил, что кто-нибудь, понимающий «коровий», навряд ли смог бы вынести шум набитого телятами коровника – там звери «плачут» непрерывно. Молодой же этолог в ответ на это привел необихевиористскую[27]27
  Необихевиоризм – направление в психологии, происходящее от бихевиоризма, рассматривавшего человека как биомашину, то бишь набор раздражений и откликов на них. Необихевиоризм уделяет внимание также медиации раздражения и отклика.


[Закрыть] точку зрения, которая мало применима к нашим временам.

Снабжение нас мясом предполагало множество концлагерей для животных. Вчера я видел в фильме Франческо Рози «Христос остановился в Эболи»[28]28
  Франческо Рози (р. 1922) – выдающийся итальянский кинорежиссер, неореалист. Его фильм «Христос остановился в Эболи» (1979) – экранизация книги писателя-антифашиста Карла Леви.


[Закрыть]сцену прихода в деревню кастратора. Люди приносили ему свиней, укладывали их на стол, крепко держали, кастратор взрезал свинье подбрюшье, запускал туда руку, извлекал что-то (то ли яйцевод, то ли семенной канатик) оттуда, швырял собаке, проворно это поедавшей, и зашивал рану. Далее человек и свинья убирались восвояси. Всякий зритель, вероятно, подумал бы, что это мучительство, однако боль длиной в пару минут – ничто по сравнению с пожизненной пыткой нашего способа свиноводства. Мы же ничего не имеем против рыбы, которую в Японии подают к столу еще живой – чтобы клиент сам мог убедиться в ее свежести – и нарезают прямо там.