Текст книги "Смертельная цена успеха"

Она живет своей жизнью, учится в техникуме, который называется по-современному – колледж, что очень нравится Алене. «Я учусь в колледже» – очень прилично звучит, гораздо лучше, чем «я учусь в техникуме». Случается, Алена прирабатывает – на компьютере у подруги набирает разные тексты по ночам. А недавно у нее появился настоящий любовник. Но об этом ни одна живая душа не знает.

Это солидный мужчина, и хорош он лишь тем, что дает Алене деньги, а постель и все такое можно перетерпеть. Тут не до гордости. Вон девчонки из ее группы шмотки меняют каждую неделю, а Алена в старых туфлях с дырками до зимних холодов была бы обречена ходить. Если бы не любовник, то вчера, в ливень и холод, она точно заработала бы воспаление легких. Но он купил моднячие ботиночки. Вообще, он много чего ей покупает, водит Алену в рестораны, а там еда… не привычная яичница и уж тем более не каша. Конечно, он старше Алены лет на тридцать, конечно, женат, конечно, у него дочь ровесница Алены. Так ведь и она не собирается выходить за него замуж. Очень нужно!

Одна девчонка, правда, однажды сказала, что Алена занимается проституцией. Получила по морде. Алена – барышня из простых, в обиду себя не дает и всякие там выпады в свою сторону пресекает на корню. Как ни назови то, чем она занимается, а это дает возможность жить по-человечески и откладывать. Алена собирает незначительные суммы, потом меняет их на валюту, складывает в коробочку, а коробочку прячет в укромном месте. Скоро накопит столько, что уедет отсюда. Например, в Москву. Ни разу не была в Москве, а хочется. Даст бог, работу там найдет. Говорят, в Москве платят хорошо, не то что в их вонючей провинции. Но сначала она получит чертов диплом. Все ж образование. Алена вовсе не хочет быть проституткой. А вот содержанкой, чтобы один, ну, два любовника было, – это нормально.

Она проглотила осточертевшую утреннюю яичницу, налила в стакан мочеобразной жидкости, которая называется «чай из мешка». Чай мать покупает на рынке у теток, от безобразного вида которых блевать тянет. Прямо перед торговками стоят мешки с черными опилками, но тетки уверяют, что это настоящий грузинский чай высшего сорта. Они продают его, зачерпывая банкой или граненым стаканом, что дешево до безобразия. В общем, на дураков рассчитано. Или на безденежных, вроде семейки Алены. Отхлебнув пару глотков, она покривилась, как от кислятины, отодвинула чашку с отбитой ручкой и отчитала мать:

– Сколько раз говорила: не покупай эту вонищу на рынке. Лучше ничего не пить, чем травиться черт знает чем.

– Ишь, умная какая! – проворчала та. – Ты у нас шибко грамотная стала. То тебе не так, это не так. Я и такой попью. Он мне нравится, потому что дешевый.

Послышалось босоногое шлепанье, затем в дверях показалась помятая, сонная, опухшая физиономия папани.

– Приперся… – буркнула Алена, отвернувшись от противной рожи.

Папаня в семейных трусах и застиранной майке с минуту хлопал глазами, от него шло амбре, как из общественного, далеко не цивильного сортира. Затем папа прошел к плите, схватил чайник с холодной кипяченой водой и приставил носик ко рту. Забулькало. Это в брюхо папани вливалась вода.

– Ты что, не можешь культурно пить? – справедливо возмутилась Алена, брезгливо морщась. – Обслюнявил весь чайник! Кому после тебя приятно пить?

– Молчать, – вяло промямлил папа хриплым голосом и пошлепал назад в комнату, бормоча: – Дожил. Всякая сопля меня… меня!.. воспитывает…

– Свинья, – сказала дочь, с ненавистью глядя ему вслед.

– Не смей так на отца! – прикрикнула на нее мать.

– Да пошел он, такой отец…

Алена вскочила с табуретки, имеющей все перспективы развалиться в ближайшее время, и ринулась в коридор. Там принялась надевать новые ботиночки на высоких каблуках со шнуровкой. Девчонки попадают от зависти при виде ботиночек. А ходит в них Алена, словно танцует. Мама пришла следом. Пришла и тихо запела нудную песню:

– Алена, ты где взяла эти ботинки? У кого?

– Скажи еще, что я украла их, – вскинулась Алена, зло завязывая шнурки.

– Ага, подарили тебе, да?

– А если и так? – распрямилась Алена, поставив руки на бедра.

– И за какие ж услуги тебе дарят такие дорогие подарки?

– Не твое дело. Заработала.

– Чем? Одним местом?

– А хоть бы и так! – с вызовом ответила дочь. – Я не буду жить, как ты, поняла? У меня не будет в мужьях урода вроде папочки, чтобы он сдох! И бить меня ни одна сволочь не будет! И с каши на хлеб перебиваться не буду, поняла? Я совершеннолетняя, имею право жить…

– Вы! – Дверь открылась, и папина красная рожа просунулась в щель. – Заткнитесь обе! А то… всем пасти порву сикось-накось…

– Попробуй тронь! – сжала кулаки Алена.

– У меня сейчас кумпол болит, – погрозил пальцем папа, – но предупреждаю: как только кумпол станет в норму, пасти порву.

Алена схватила сумку и помчалась по лестнице, слушая чарующий стук своих каблучков. По дороге в колледж она хмурила лоб, припоминая слова мамы. Обидно! Алена обижалась на мать, что та живет с отцом, а не разводится. На отца обижалась, потому что он свинья, и этим все сказано. На брата обижалась, потому что нет ему дела ни до нее, ни до матери. На всех обижалась, у кого нормальные условия жизни.

* * *

Марина – крупная, некрасивая и конопатая девушка – вывесила белье на чердаке. Дом, куда ей посчастливилось устроиться работать, пройдя конкурс, построен на две состоятельные семьи. Он имеет два отдельных входа, два двора, огороженных каменной стеной, и даже чердак разделен надвое перегородкой.

Марину взяла в домработницы с проживанием одна из семей этого дома. У нее есть своя комната, туалет и душ, ей платят хорошую зарплату, которую она откладывает. Ей не приходится платить за квартиру, тратить деньги на еду – чем не жизнь?

Марина девушка хоть и молодая – ей двадцать четыре, а практичная. Она четко знает свое место, неустанно трудится, чтобы хозяева были довольны ею. Поработает лет пять, купит маленькую квартирку и… наверное, опять пойдет в домработницы, но уже в приходящие. Это городские девчонки важные, они лучше корки хлебные будут грызть, а в домработницы не пойдут. И хорошо, потому что на домработниц, как Марина, огромный спрос, они на вес золота. Четыре года завоевывала она репутацию образцовой служанки и вот дождалась своего часа.

Вывесив белье, она вышла на балкон и заглянула в соседний двор. Неприятные люди живут по соседству – купили половину дома год назад, а контактировать с соседями не желают. Гордые. Хозяева Марины люди компанейские, хорошие, особенно хозяйка. Однажды девушка слышала, как хозяин с хозяйкой обсуждали соседей и говорили, что те нелюдимые, невоспитанные нувориши. Кто такие нувориши, Марина не знала, а спросить постеснялась, да и боялась, что ее уличат в подслушивании. Это место потерять – равносильно смерти.

Несколько минут Марина наблюдала за небольшой сценкой в соседнем дворе. Соседка – женщина видная, лет за сорок, – выбежала во двор. Она явно была расстроена. За ней вышел муж – он такого же возраста и внешностью хорош, – обнял жену за плечи и что-то заговорил. Марина не слышала, что он говорил, как ни старалась. Но жена не хотела его слушать – выдергивала плечи и отступала, тихонько возражая. Потом вдруг расплакалась и отошла в сторону, скрывшись из виду. Сосед что-то говорил вслед плачущей женщине грубо, резко. Марина перегнулась через перила, но слов все равно не услышала, так как говорил он очень тихо, и только жесты да лицо выдавали его крайнее раздражение. Женщина хотела уйти, а он не пускал, встав у нее на пути. Рассердившись, она оттолкнула его, убежала в дом, потом выехала из гаража на машине на улицу. Раздосадованный муж поплелся в дом.

– Богатые тоже плачут, – подвела итог своим наблюдениям Марина и вернулась в комнату. – Надо же, ссорятся. И наверняка по пустякам. Вот глупые, им бы жить вволю, а они разборки устраивают…

* * *

Оленька переоделась, натянула маску бесстрастия на лицо и прошествовала на рабочее место. Виталика не было – он ушел после дежурства, и это помогло пережить длинный день. Она не могла не заметить шушуканья за своей спиной и взглядов, полных сочувствия и сострадания. Значит, все уже были в курсе ночных событий. Вот! Как раз эти взгляды бесили хуже некуда.

Оленька прилагала невероятные усилия, чтобы ничего не замечать. Разумеется, ей не пришло на ум играть беспечную девицу, эдакую канарейку без туза в голове. Она была предельно собранной, обязанности выполняла исправно, только старалась ни с кем не разговаривать на отвлеченные темы и забывала лишний раз улыбнуться, как улыбалась раньше. Про себя бесконечно переживала измену мужа и занималась главным делом – поиском выхода. В принципе выход она нашла еще вчера, сейчас возникло множество других вопросов – где жить, когда искать квартиру, если не хватает времени, и чем за жилье платить. Оленька поняла, почему многие женщины не уходят от мерзавцев-мужей – им не на что содержать себя и ребенка, если он есть, негде жить. Так просто и так страшно.

Вскоре пришла Жанна, попросила Оленьку выйти в коридор, закурила и начала:

– Больница на ушах стоит. Ты устроила вернисаж на заборе? – Оленька свела брови к переносице, промолчала. – Скандал получился славненький. Дежурная поведала всему отделению в лицах, как Виталька догонял тебя с вареньем на голове, а докторша, как ты ее называешь, шмыгнула вниз, обернув вокруг бедер халат. Естественно, были сделаны правильные выводы, а потом все получили подтверждение в виде экспозиции на ограде.

– А я не собираюсь ничего скрывать, – запальчиво заявила Оленька.

– Понимаешь, выставлять на посмешище себя, мужа и даже его любовницу глупо. Сейчас сделай вид, что ничего не было. В этом случае ты вернешь его. Хочешь уйти от него – уходи без шума, интеллигентно.

– Не хочу интеллигентно. И кто тебе сказал, что я хочу его вернуть? Я сегодня же соберу вещи и уйду от Витальки, потом найду квартиру. И не смей меня отговаривать!

– Что ты, дорогая, я и не думаю тебя отговаривать. – Жанна поняла, что сейчас Оленьку лучше не трогать, а следует поговорить с ней позже. – Кстати! Раз ты собираешься сегодня же уйти от Виталика, можешь пару дней пожить у меня, ведь Стас с детьми приедет не раньше воскресного вечера.

– Да? – обрадовалась Оленька. – Спасибо.

Она заметно повеселела и отправилась в процедурный кабинет. Жанна с сожалением смотрела ей вслед, качая головой.

– Ну, ничего, ничего, – сказала она тихо, доставая сигарету. – Пройдет. У всех случается, у всех проходит. Ты к нему уже приросла, Оленька, да и он к тебе. Все же грустно, что так паскудно на свете и никому нельзя верить.

* * *

Он намеренно решил купить эти чертовы туфли в день отборочных соревнований, чтобы поднять дочери настроение. Но тех туфель не было, что несказанно удивило Эмиля.

– Откуда деньги у людей на излишества? – пожал он плечами.

– Как ты не понимаешь! – повесила носик дочь. – Такие туфли привозят всего по одной паре каждого размера, я узнавала. Это делается, чтобы обладательницы туфель не попадались друг другу на глаза, за это и соответствующая цена.

– Кролик, ну посмотри другие туфли. Вон их сколько.

На этот раз Симона не стала испытывать папино терпение, отставила нытье в сторону и принялась обходить витрины. А потом началось…

У Симоны есть потрясающее качество: она умеет любую торговую точку поставить на попа. Через пять минут Симона сидела на пуфике, а три продавщицы носились вокруг нее, как метеоры. Она надевала одну за другой туфельки, придирчиво осматривала ногу, затем недовольно морщила носик и требовала принести новую пару. Поскольку требовала она туфли далеко не дешевые, продавщицы терпеливо подносили товар и так же терпеливо уносили. Наконец, Симона надела две разные туфли и спросила папу, взмокшего от беспомощного долгого ожидания:

– Пап, тебе нравятся эти модели?

– Не знаю, я в таких не ходил, – вытирая лоб платком, ответил он.

– Пап, я могу рассчитывать на ту сумму, которую ты собирался потратить?

– Если скажу, что не можешь, ты ведь все равно потратишь именно эту сумму, так?

– Верно, – удивленно вскинула она на него свои красивые глазки. – Тогда я беру обе пары. Как раз на эту сумму. Уложите в коробочки и обязательно перевяжите веревочкой.

Из магазина Симона вышла по-королевски гордая. Казалось, кроме новых туфель, у нее нет забот. Отец отвез ее в спортивную школу. Эмиль волновался больше своего Кролика, который по дороге попросил мяса, заявив, что иначе умрет прямо на ковре во время соревнований. Пришлось заехать в ресторанчик и накормить ребенка.

* * *

В сумерках Алена целовалась в подворотне с парнем по имени Венька, который учится в параллельной группе. Целовалась страстно, как целуются в американских кинофильмах. Вот если бы и житуха была как в кино – машины, наряды, пальмы, яхты. Она мечтала обо всем этом, ложась в постель на штопаные простыни. В данную минуту Алена представляла себя не с Венькой, хоть и бегают за ним многие девчонки. Нет, она видела себя в объятиях настоящего мачо – красавца с бронзовой от загара кожей, с играющими мускулами, задиристого, не прощающего скабрезного взгляда в сторону возлюбленной. Умереть можно от одних грез!

Умереть не дал Венька. Когда он просто цапал Алену за грудь, она не возражала – от этого ее не убудет. Но когда полез под юбку, оттолкнула наглеца:

– Отвали! Нет, лапы ему распустить мало! Остальное дорого стоит.

– Да чего ты… – промямлил Венька, сглатывая слюну. Он находился уже в том состоянии, когда мозг молчит, поэтому облапил Алену и сжал в объятиях, по-мужски крепких, хоть парень и недостаточно окреп после совсем недавно закончившегося подросткового возраста. – Аленка…

– Пусти, чокнутый! – вырывалась она. И вырвалась. Уж ее назвать слабенькой и хиленькой нельзя. – Не заслужил.

– А твой жирный козел заслужил? – взбесился Венька. – Я все знаю.

– Знаешь? Так тем более, – ухмыльнулась она.

– Вот, – с обидой произнес он, усевшись на камень. – Можно подумать, ты целка!

– Но и не всем давалка, понял? – подбоченилась Алена, подойдя к нему поближе и поставив ногу, обтянутую плотным чулком, на камень. – Сначала научись выражаться культурно – терпеть не могу хамства! – ухаживать научись, цветы дарить. А то ишь, разошелся, раз-два – и готово, без затрат и усилий… Не выйдет.

Он вел глаза от туфель Алены вверх по ногам, стройным и красивым ногам. Остановив взгляд на бахроме по краю коротенькой юбки, Венька лихорадочно придумывал, каким способом уломать девчонку. Она прочла его мысли, заливисто рассмеялась и унеслась вихрем из подворотни. Он застонал и от бессилия саданул кулаком по камню, на котором сидел, но вдруг услышал издалека:

– Завтра, может быть, я смилостивлюсь. Пока.

И снова хохот задорной девчонки резанул по ушам. Венька остался в унылом одиночестве. Он вытер вспотевшие лоб и лицо ладонью, затем отправился в противоположную сторону, окрыленный надеждой. Хотя завтра… это же не сегодня.

* * *

В половине седьмого вечера Оленька с замирающим сердцем нажала на дверной звонок. Бывшего дома. Ключ остался в сумке, а сумка утеряна безвозвратно. Сто раз она за сегодняшний день представляла себе встречу с мужем-изменником, сто раз бросала обвинения во гневе, короче, готовилась морально. Ведь это сложно – пережить предательство любимого человека. Еще любить его, несмотря на гнусную измену, но уже сегодня отказаться от него. Он открыл. Вид у него был хуже, чем у побитой собаки, – жалкий и виноватый. Оленька, ничего не говоря, прошествовала в комнату и остановилась в раздумье.

Квартира принадлежит Виталику, а вот нынешний облик придала ей Оленька. Она свила уютное гнездышко, проявив дизайнерский талант. Для этого ей не понадобилось менять мебель, покупать дорогие предметы интерьера. Оленька умеет шить, рисовать, плести из лозы и еще много чего. Одну комнату, большую, она умудрилась разбить на несколько зон, и все они прекрасно дополняли друг друга. Это зона отдыха с имитацией камина, тут гостиная, здесь кабинет Виталика с библиотекой, а вот кухня… Ах, да, кухня. Оленьке пришла идея в голову разрушить кухонную стену, ведь на Западе так и делают. Правда, на Западе и не готовят столько дома, но Оленька выделила деньги из семейного бюджета на вытяжку, воздух в квартире практически всегда остается без примесей запахов готовящейся еды. Зато появился простор. И все теперь полетело к черту…

– Где ты была ночью? – спросил Виталик. Просто спросил. Без всякой интонации. Разве что… в его фразе прозвучала озабоченность. – Могла бы позвонить…

Заботу мужа она восприняла как издевку.

– Это у меня спрашиваешь ты? – повернувшись к нему лицом, спросила Оленька. А ее интонация ясно говорила, что она не потерпит вопросов такого рода. – Ты?!

– Оленька, я знаю, что ты… обижена… оскорблена…

В уме она отрепетировала гневные тексты, а тут вдруг все они застряли в горле. Поэтому, не растекаясь по древу словесами, она достала баул, поставила его на стул и принялась укладывать туда свои вещи.

– Ты что хочешь сделать? – вытаращил Виталик глаза. Она проигнорировала его вопрос, продолжая складывать вещи. – Оленька, ты слышишь меня?

– Конечно, слышу, – соизволила она ответить. – Я ухожу.

– Куда?! Куда ты уйдешь? На ночь глядя…

– Тебя это не касается.

– Ты, между прочим, моя жена.

– Была, Виталик, была. До вчерашней ночи.

– Послушай. – Он взял ее за руки, но Оленька брезгливо выдернула руки и вернулась к своему занятию. – То, что произошло… случайность… ничего серьезного…

– Погоди, Виталик, – выставила ладонь перед собой Оленька, но в лицо ему не смотрела, боясь разреветься. Никогда он не увидит ее страданий! – Не стоит оправдываться. Что случилось, то случилось. И ставим тут точку.

– Оленька, прости меня. Это… этого больше не повторится, клянусь.

– Может быть, ты говоришь правду, но я тебе не верю.

– Черт! – воскликнул он, в сердцах взмахнув руками. – Я раскаиваюсь! Прошу тебя, не уходи сейчас. Пройдет время… я постараюсь загладить свою вину и…

– Не хочу ждать, – сухо сказала Оленька, застегивая баул. – Чтобы не терять тех, кого ты не хочешь потерять, не следует гадить. Прощай. – Он перегородил ей дорогу. – Ключей у меня нет, – спокойно сказала она, – поэтому не возвращаю их. Я вчера потеряла сумку. Остальные мои вещи перевезешь на работу. А теперь уйди из моей жизни.

Виталик стоял в остолбенении. Тогда Оленька обошла его и выбежала на улицу, досадуя на себя за то, что не смогла уничтожить Витальку словами, которые так тщательно готовила целый день, а наедине репетировала. И как точно заметили писатели: слезы душат. Слезы душили Оленьку. Правда, она делала над собой неимоверное усилие, чтобы не разрыдаться при муже. И не простить его. А такие позывы были – простить. Глубоко внутри ей очень хотелось верить, что он искренне раскаивается. Но оттуда же – изнутри – рождалось понимание, что, простив его, Оленька все равно столкнется с его изменой, и не раз. Простить Виталика – значит, в дальнейшем снисходительно смотреть на его «шалости» с докторшами и медсестрами. Нет, нет и нет! Только не прощать. Гордиев узел рубят одним махом.

На улице она нервно оглядывалась, не соображая, куда ей следует ехать. Из подъезда вышел Виталик, энергично направился к ней. О, нет! Только не это! Второй раз за сегодняшний день будет трудно устоять перед соблазном простить его. Оленька, изогнувшись под тяжестью баула, добралась до проезжей дороги, конвульсивно замахала рукой проезжавшим машинам. Виталик догнал ее, схватил за ручки сумки:

– Прекрати! Ты ведешь себя как ископаемая баба. С каждым случается подобное, и никто не разводится из-за такой ерунды. Я понимаю, тебя это бесит, оскорбляет. Но это же… как в туалет сходить, не более. Люблю я тебя, разве этого тебе не достаточно? Если бы позвонила мне и предупредила, что приедешь, ты бы даже не знала…

Оленька, находясь на пределе нервного срыва, вырывала ручки баула во время откровений мужа. Но после последних циничных слов прекратила дергать ручки в свою сторону и от всей души влепила Витальке пощечину. Он застыл на месте, и только тогда ей удалось забрать баул и в довершение процедить сквозь стиснутые зубы:

– Не надо всех подгонять под свои принципы, которых на самом деле нет. У меня другие правила, и знаешь, мои мне нравятся больше. Ты свободен. Теперь тебе не надо подстраиваться под меня, живи, ходи «в туалет», но меня не перевоспитывай на свой лад. Я вышла замуж, потому что любила тебя. Это значило, что я никого к себе не подпущу. Этого же я была вправе требовать от тебя. У тебя, оказывается, другой устав, мне он не подходит.

– Я не отпущу тебя…

И – какая наглость! – он насильно притянул ее к себе, обнял, сжал крепко и что-то глупое зашептал в ухо. Оленька отчаянно закричала:

– Отпусти! Ненавижу тебя…

– Девушка, вам нужна помощь?

Оленька повернула голову на голос. Из окна автомобиля на нее смотрел мужчина с темными волосами, в которых поблескивала проседь, хотя старым его нельзя было назвать.

– Да! – воскликнула она, приложила последние силы и вырвалась из тисков мужа. – Пожалуйста, подвезите меня… туда… куда-нибудь…

Не выходя из авто, мужчина открыл дверцу. Оленька кинулась на переднее сиденье, с трудом водрузила баул на колени, захлопнула дверцу и выпалила:

– Трогайте! Быстрее!

Мужчина выполнил просьбу, рванул машину с места, а Оленька оглянулась. Виталик заложил руки в карманы брюк и с недоумением шел вдоль обочины, глядя вслед машине, увозившей жену. Оленька поспешила отвернуться и похвалила себя. Сегодня она выдержала экзамен на стойкость – не сдалась под напором Виталика, значит, выстоит и потом. И вдруг очнулась, посмотрела на дорогу, затем на водителя:

– А куда мы едем?

– Куда-нибудь, как вы просили, – улыбнулся он, не отводя глаз от дороги впереди. – От кого вы отбивались?

Оленька украдкой посмотрела на профиль мужчины за рулем. Ему лет сорок, спокойный и уверенный в себе, внешне очень привлекательный, наверное, у таких мужчин тьма обожательниц. Он почувствовал, что она изучает его, повернул на мгновение к ней лицо и снова улыбнулся располагающей улыбкой. Захотелось рассказать ему все, настолько он излучал доверие и благодушие, но Оленька этого не сделала. «Ясно, он такой же, как Виталька, – бабник», – сделала она вывод. Правда, вслух сказала:

– Это был мой муж. Бывший.

– Ого! – воскликнул он. – Он вас обидел?

– Да, – последовал короткий ответ. И больше никаких подробностей.

– А как вас зовут, милая девушка?

– Меня? – почему-то удивилась она, затем нерешительно назвала имя: – Ольга.

– А меня Эмиль.

– Простите, а как ваше отчество?

– Неужели я так стар, что красивая молодая девушка должна обращаться ко мне по отчеству? Ну, раз вы так думаете, то признаюсь: Максимович.

– Я совсем не думаю, что вы стар… извините… я могу и без отчества… Знаете, вы лучше остановите, а то у меня нет денег. Я как-то не подумала, когда садилась…

– Успокойтесь, Оленька. – Ну вот, и он назвал ее Оленькой, а не Ольгой! Она ненавидела свое имя. – Я не подрабатываю извозом, поэтому довезу вас, куда вам надо, бесплатно. Все равно катаюсь. Потому что волнуюсь, а дорога – хороший способ убить время и подумать.

– Волнуетесь? – рассеянно спросила она. – Почему?

– У дочери соревнования, приехали важные дяди и тети, будут отбирать гимнасток на солидные соревнования. Я очень не хочу, чтобы она победила. Но она победит.

– Вы странный, – теперь более заинтересованно и без предубеждения посмотрела на водителя Оленька. – Вы не хотите, чтобы ваша дочь победила?

– Не хочу. Она же уедет. Мне будет тоскливо без нее. А хотите посмотреть на ее выступление? У нас в городе, оказывается, неплохая школа художественной гимнастики.

Она задумалась. Семь вечера. У Жанны ее ждет долгое перемывание костей Виталику и коллегам, которые все знают, следовательно, Оленька будет переживать измену вновь и вновь. Невыносимо! Если бы у нее была малюсенькая каморка, где можно было бы спрятаться от сочувствия и жалости, она отправилась бы только туда. Но у нее нет самого главного – крыши над головой. Из-за этого придется пережить многое. А почему бы сейчас действительно не пойти на соревнования? Пусть с первым встречным. Что в этом дурного? В конце концов, она уже не замужняя женщина, она свободна, как птица для полета.

– Вы боитесь? – угадал в ней нерешительность Эмиль. – Клянусь, я на плохие поступки не способен. И так ли уж я страшен?

– Вовсе нет, – улыбнулась Оленька. Улыбнулась за последние сутки, кажется, первый раз. – Хорошо, поехали на соревнования. Только остановитесь где-нибудь, откуда можно позвонить.

Тогда он протянул ей сотовый телефон. Оленька набрала домашний номер Жанны:

– Это я. Приеду чуть позже. Нет, все в порядке. Просто встретила приятеля, мы решили посмотреть соревнования по художественной гимнастике.

То, что Оленька услышала от подруги, удивило и покоробило ее:

– Лапонька, не вздумай переспать со своим приятелем. Многие женщины так поступают в подобном твоему прискорбном случае. Но потом их тошнит и от себя же.

– Хорошо, – выдавила Оленька, вернула телефон Эмилю и задумалась. Ей почему-то расхотелось ночевать у Жанны. Расхотелось работать в больнице, где ее и Виталика будут держать под прицелом, пока не потеряют интерес, и где ее замучают советами. Как же все это пережить?

* * *

В восемь Марина обязана подать ужин, который не должен быть тяжелым. В основном овощи, фрукты, рыба или другие морепродукты.

Ужин Марина приловчилась готовить за полчаса. Потом она накрывает стол на четверых человек, ждет, когда хозяева поедят, убирает со стола – и свободна. Она ужинает на кухне, не соблюдая правил питания, как соблюдают хозяева. Марина рабочий человек, ей положено есть плотно, чтобы проснуться утром с хорошим настроением и с удовольствием приступить к хозяйственным делам. Естественно, страсть хорошо покушать отразилась на фигуре, так ведь Марина не модель, тонкая талия ей ни к чему. А полуголодный человек обычно злой. Вот, к примеру, хозяин, Борис Евгеньевич. Наверное, ему мало рыбы и овощей на ужин, поэтому он такой неразговорчивый. Или не так: он слишком серьезный человек, но с Мариной вежлив. Зато хозяйка, Татьяна Романовна, великолепная женщина. Она и верховодит в доме, что правильно. Подавляющее большинство мужчин – бестолковые, в хозяйстве ничегошеньки не смыслят.

Правда, надо отдать должное хозяину, внешность у него исключительная. Татьяне Романовне остается позавидовать и посочувствовать одновременно. Борис Евгеньевич выглядит молодо, высокий и стройный, несмотря на тридцать семь лет, а ведь в его возрасте многие мужчины изрядно полнеют. Черты лица у него тонкие и благородные, глаза большие, темно-синие, и когда он смотрит на домработницу, у нее автоматически выключается всякое соображение. Марина, например, терпеть не может лысых мужчин, а у Бориса Евгеньевича волосы – поток роскошных темных локонов. И ресницы длинные, как у девушки.

Кстати, в городе мода на длину волос самая разнообразная, и по волосам легко распознать принадлежность мужчин к определенному классу. Чиновники стригутся одинаково коротко, но волосы все же остаются на голове. Бандитская братия и мелкие лавочники стригутся под ноль, то есть остаются вчистую без волос. Раньше Марина думала, что это в кино придумали лысую породу братков, но когда приехала в город, поразилась: все как в кино – лысые, пальцы веером, а чего говорят, вообще не разобрать, как иностранцы. Студенчество отличается разнообразием причесок, а также свободой поведения. Средняя прослойка стрижется в соответствии с национальными требованиями, и только те, у кого от природы великолепная шевелюра, не признают ножниц. Надо сказать, таких мужчин в городе много. Однажды она видела: несколько человек выступали по местному телевидению, мол, длинные волосы – это истинно русская прическа. Что ж, может, они и правы, и Марине так нравится.

В чем еще повезло Марине? Хозяева не старики с идиотскими капризами, а люди современные, и проблем с ними нет. Только хозяйка часто болеет – сердце у нее слабое. Двое детей – долговязый мальчик и милая девочка, соответственно четырнадцати и двенадцати лет – не докучают Марине. Дети славные, умные, прилежно учатся. И в который раз она поблагодарила бога, что послал ей отличную работу!

Марина из деревни. Деревенька стоит недалеко от города, но все равно это как два разных континента. Да и добираться туда сплошное наказание, так как транспорт почти не ходит. В деревне одна для девушки перспектива – замуж. А потом вкалывать вместе с мужем на собственном огороде и на поле, нанявшись батрачкой к новым фермерам, да и то если фермер соизволит взять на работу.

В общем-то это нормальный путь для деревенской девчонки, только есть одно «но» – замуж выходить не за кого. Парни либо в армии, либо удрали из деревни, а те, кто остался, пьют безбожно. Да и сама деревня год от года становится все меньше. Брошенные дома ветшают, их никто не покупает, городским не нужно, а у своих денег нет. Мать рассказывала, что однажды и врача в округе не нашли, больного повезли в город, а у того острый аппендицит, едва спасли. Не знала Марина, что от аппендицита можно умереть. Так что, сколько бы ни уговаривали умные головы в телевизоре насчет прелестей деревенской жизни, у нее один ответ: сами туда езжайте и там живите. Она хочет, чтобы ее дети росли в нормальных условиях, где есть поликлиники, больницы, различные школы, в которых ребенок научится всему на свете.

Выходной у нее – среда, и Марина пользуется им в полной мере. А как же, ей иногда тоже хочется побездельничать, насладиться благами города. Марина гуляет, ест в кафе мороженое и не торопится, сидит в парке на скамеечке, наблюдает за прохожими, а то и перекинется несколькими фразами со старушками. Случается, в кино захаживает, но редко, билеты слишком дорогие. А вечером идет в бассейн. О, бассейн – это чудо из чудес. И в какой деревне есть бассейн? Пусть покажут, тогда в ту деревню Марина, может быть, и поедет.

Итак, в восемь она кормила хозяев и хозяйских детей с самым ответственным видом. Вдруг снаружи взвизгнули тормоза, раздался мощный рев мотора.

– Мариночка, посмотри, пожалуйста, это к нам? – попросила Татьяна Романовна.

– И смотреть не надо, – пробубнил Борис Евгеньевич. – Наши соседи выехали. Кажется, они поменяли машину.

Но Марина подошла к окну, ведь желание хозяйки – приказ, который не обсуждается. Отодвинув занавеску, подтвердила слова хозяина:

– Да, из их гаража выехала машина. А я сегодня видела, как соседка плакала и ссорилась с мужем.

– Мариночка, ссоры в семье – обычное дело, – усмехнулась хозяйка.

Уж точнее не скажешь. Марина часто слышит перебранки своих хозяев, но никогда даже намека не делала со своей стороны, что в курсе разборок. Собственно, слышать отчетливо темы ссор ей не доводилось, потому что ругаются они шепотом. А зря. Вон и по телевизору советуют выпускать эмоции, и врачи говорят то же. Даже говорят, что ссоры полезны, но ссоры, а не шипение. Короче, хозяева всячески скрывают проблемы, однако интонации, слезы, отдельные выкрики – этого достаточно, чтобы сделать выводы.