Текст книги "Исповедь Камелии"

16

На оперативке приняли окончательное решение расположить засаду на протяжении всей улицы, где Ксюха встретила женщину с необычным ножом. Никто не осмеливался высказать мнение, что это пустая трата времени, ведь следовало использовать все шансы, если нет ни улик, ни мотивов, ни удобоваримых версий. Даже фоторобота нет. Ну, нет! Кроме ма-аленькой надежды.

Бедуину приказали под страхом закрытия бизнеса не вывозить девочек на Гуляевку, чтоб под ногами не путались. Три ночи подряд оперативники мерзли в закоулках, присматриваясь ко всем женщинам, очутившимся в это время суток на улице. Ни одна не вписывалась в образ коварной убийцы, прикидывающейся проституткой. Одновременно продолжались обычные для подобных дел работы: прощупывали знакомых и родственников убитых, искали причины вне основной версии, что иногда вело к истинным мотивам преступления, а заодно и к преступнику. Предполагаемые сроки, когда женщина выходила за новой машиной, прошли, она не объявилась. На четвертый день Ким Денисович вызвал Артема, у него имелись новости:

– Я сделал запрос, получил ответы из колоний. Агрессивностью отличалась девочка Галочка, но погоди делать выводы: заточек в ее руках не видели. А вот Татьяна Чешко во время конфликтов с осужденными женщинами заточкой размахивала, за что не была амнистирована по указу, хотя в остальном ее поведение не вызывало нареканий.

– Чешко? – озадачился Артем. – Я был в психушке, условия содержания там очень суровые, оттуда не выберешься.

Он подробно описал содержание Чешко, Ким Денисович только руками развел:

– Мы не можем предъявить обвинение по одному только подозрению.

– Лично у меня нет оснований думать, что именно Чешко выходит на Гуляевку, – сказал Артем.

Ким Денисович обхватил пятерней подбородок и на некоторое время замер без малейшего движения, затем произнес:

– А если все-таки она?

– Тогда ей кто-то помогает выходить из дурдома, но это маловероятно, – выдал Артем первое, что пришло в голову.

– Почему нет? – зацепился за мысль Ким Денисович. – Она содержится в отдельной палате, не исключена вероятность, что у нее в дурдоме имеется сообщник или сообщница, выпускающие ее на дело. А какое алиби! Уж содержанку дурдома никак не заподозрят. Ко всему прочему, Чешко участвовала в вооруженном ограблении, стреляла в людей. Дерзкая, наглая, бесстрашная.

– Допустим. Но она – не она, а на Гуляевку не выходит.

– Выйдет, интуиция мне подсказывает, что выйдет. Ты же побывал там, может, Чешко сказали, что милиция ею интересовалась. Надо размножить ее фото и дать оперативникам...

– Денисович, можно высказать некоторые соображения?

– Валяй.

– Мне кажется, мы неверно определились с целью. К примеру, Чешко или другая выйдет ловить лохов, да, мы сядем ей на хвост и поймаем с поличным, но получим еще один труп. Мы же не будем видеть, что происходит в машине, возьмем ее, только когда она попытается избавиться от трупа.

– У тебя есть другие предложения?

– Есть. Давайте я сяду на вашу снегурочку, нашу фигурантку привлекают лишь дорогие тачки, и возьму ее, когда она нападет на меня.

– А если она окажется ловчее?

– Похороните с почестями, – неудачно пошутил Артем.

– Осторожней со словами, – постучав по столу, осадил его суеверный Ким Денисович. – Тьфу-тьфу, не дай бог! Чрезвычайно опасна твоя идея.

Однако он не отверг ее, Артему осталось только убедить:

– У меня есть шанс взять ее на месте преступления, у мужика, который подберет ее, выжить нет никаких шансов. Ну, опера спрячем сзади, он подстрахует.

– Подстрахует! – скептически фыркнул Ким Денисович. – А если не успеет подстраховать? Мы до сих пор не вычислили, как здоровые мужики позволили себя убить! У третьего в крови обнаружили барбитурат, но доза слишком маленькая, чтобы уснуть. Да и попасть в горло, если учесть, что в машине было темно, затруднительно. А она не наносила двух ударов, один всего! Да что там, ни одной царапины на телах убитых нет.

– Эксперты с криминалистами уже сообща вычисляют, я их попросил, – сказал Артем. – Обещаю: буду начеку.

– Ты уверен, что Чешко не запомнила тебя?

– Исключено. Я в окошко заглядывал, что там увидишь.

– Но остальные тебя видели. Я подумаю.

– Думайте быстрее, до вечера.

В результате кропотливой работы удалось вычислить, что в момент удара жертва и убийца находились рядом, то есть сидели в машине. Отсюда строились предположения: он сидел за рулем, руки были заняты, внимание на дороге, убийца наносит удар. Поставили эксперимент при свете дня, разумеется. Вовчик «нанес» удар, Артем откинулся якобы трупом, машину повело в сторону – едва не врезались. Но Артем подхватил руль, нажал на тормоз, чего сделать убийце весьма затруднительно, да еще ночью. Руль, допустим, она схватила, но в зависимости от ситуации надо либо газануть, либо сбросить газ. Как она достала до педалей, куда за считанные секунды дела ноги трупа?

– Хорошему водителю чужие копыта не помешают, – сказал Вовчик. – Он их сдвинет в сторону.

– Ты трупы видел? – заспорил Артем. – Двое были мужиками мощными, женщине их так легко не сдвинуть.

– У меня дополнение, – раздался сзади голос криминалиста. – В любом случае, ситуация возникает аварийная, даже если на дороге нет ни одного автомобиля, есть улица, дома, ларьки, фонарные столбы. Врезаться в них пара пустяков и при скорости один километр в час, но если убитые ехали, то минимальная скорость была двадцать км...

– Да кто сейчас ездит с такой скоростью? – хмыкнул Вовчик. – У них были иномарки, на этих машинах скорость вообще не ощущается. Ехал вроде двадцать км в час, а смотришь на спидометр – восемьдесят.

– Я к чему, – продолжил криминалист. – Повреждения от удара будут приличные, а любой автоэксперт на глазок определяет, побывала ли машина в аварии, он видит за слоем краски и незначительные повреждения. Зачем же убийце портить товар? Кстати, на голом месте опасность аварии увеличивается. Стоит только съехать с дороги – ты в кювете и летишь кувырком.

– Значит... – обернулся Артем.

– Думаю, в момент убийства машина стояла, а убийца отвлекала жертву.

– Так, – потер подбородок Артем. – Отвлечь она могла только одним – сексом, во время секса убить удобней.

– У них бесконтактный секс был? – спросил Вовчик, состроив наивную мину. – Чего вы на меня смотрите, как на придурка? Сами говорили, что жертва и убийца сидели рядом, но отвлекла она его сексом, выходит бесконтактным.

И вдруг не вступавший в полемику эксперт громко захохотал, все переключили внимание на него, мол, чего это он ни с того ни с сего? А он махал руками, не в состоянии остановиться, бросит взгляд на мужчин – и опять заливается.

– С тобой все в порядке? – тронул его за плечо криминалист.

– Все, все... – закивал эксперт. Наконец справился с приступом смеха. – Я, кажется, догадываюсь, в чем причина.

– Просвети, – буркнул криминалист. – Мы тоже хотим посмеяться.

– Все правильно, машина стояла, они сидели рядом, – посмеиваясь, начал эксперт. – И она отвлекла его... минет делала. Что делает мужчина, когда ротиком ласкают его пенис? В преддверии кайфа откидывается, запрокидывает голову, обнажая шею. В этот момент она его заточкой – раз! Кстати, недолго она его ублажала, спермы в складках тканей не было, значит, семяизвержения не наступало.

Все вытаращили глаза: так просто!

Артем явился к Денисовичу:

– Мы готовы.

Выслушав его, шеф повздыхал, но согласие дал, заметив:

– Осторожней, не увлекись только.

Поздним вечером Артем выехал на снегурочке и с Вовчиком, которого прикрыли черным покрывалом на полу в задней части салона. Проездили зря.

Одновременно вели наблюдение и за психбольницей, ночью оттуда никто не выезжал и не выходил, а ведь до города как-то добраться надо. Не спускали глаз и с оставшихся четырех девушек, хотя уверенности, что убийца одна из этих пяти, не было ни у кого. Действовали наобум, ибо других зацепок не имелось. Прошла вторая ночь, затем третья, четвертая... Новые трупы не находились, но и подозрительные женщины под видом проститутки тоже не встречались.

Она не видела Артема несколько дней, как и Вовчика. У Денисовича осведомилась, где ребята, не заболели ли.

– Оба здоровы, – сказал Ким Денисович. – Дежурят ночами, а днем высыпаются. Не волнуйся, все будет хорошо.

Больше не распространялся, ему всегда некогда: то кто-то звонит, то он куда-то несется, то подписывает стопки бумаг и тому подобное. Однако, влившись в коллектив, София начала подмечать некоторые особенности, ухо теперь улавливало не только то, что говорится, но и тон, интонационную окраску, глаза видели подачу фраз, слов и даже междометий. Сейчас, выслушав Кима Денисовича, она не успокоилась, а насторожилась. «Все будет хорошо» – что это? Он будто бы не ей адресовал фразу, а самому себе давал установку, причем задумчиво и глядя в сторону. А установку дают когда? В случае опасности. Да, именно так мы говорим себе, если шаткое положение, или нас преследуют неудачи, или мы боимся грядущих событий: «Все будет хорошо». Совсем Софии стало нехорошо.

Однажды перед концом рабочего дня забежал Вовчик:

– Привет. Как ты тут без меня живешь? Не скучала?

Вот нахал! Но обаятельный нахал, которого невозможно прогнать или отчитать за флирт.

– Вовка, иди сюда, – заговорщицки пригласила его София. – Дверь закрой... Куда вы пропали?

– Кто – мы? – хитро скалился он.

– Ты и Артем.

– В засаде сидим. Мерзнем. И никто не приголубит, не согреет одинокие души на морозе.

– Перестань паясничать. У меня впечатление, будто ваша засада не совсем засада, вы чем-то другим занимаетесь.

– Ревнуешь?

– Вовка, ну и дурак ты! Расскажи подробно... про вашу засаду.

– Один поцелуй – и я разболтаю всю секретную информацию.

– Как тебе не стыдно склонять взрослую женщину к поцелуям?

– Не стыдно. Я мужчина с четырнадцати лет.

– Уф! Ты невозможный. Расскажешь или нет?

Но его позвали, он подхватился и умчался на зов. Так бы София и оставалась в неведении, если б не случайность. Шла к начальнику уголовного розыска с папкой, да задержалась, услышав голоса. Два оперативника курили на лестнице.

– Дохлый номер, она залегла на дно. Шутка ли – три трупа. Нет, не выползет она в ближайшее время.

– Начальству видней, – сказал второй опер. – А мне интересно, что с ней будет делать Артем, когда она залезет к нему в машину.

– Боюсь, ничего не успеет, она деловая баба.

София поспешила подняться, оперативники прекратили диалог, а она на автопилоте пришла к начальнику, отдала папку и то, что он просил отпечатать. Вернулась в кабинет и долго сидела у окна, глядя, как город поглощает ночь. Поднялся ветер, София не столько видела, сколько слышала завывания и дрожание стекол.

Пошел второй час ночи, Артем ездил туда-сюда по пустой улице, Вовка возлежал на полу. Внезапно он заныл:

– Курить охота... Артем, она подбирала мужиков до часу, а мы катаемся всю ночь.

– Могла поменять время.

– Как доложила разведка, подозреваемая под первым номером сидит в дурке, остальные подозреваемые кто дома, кто в гостях, кто в кабаке.

– Чего ты хочешь от меня?

– Не знаю, – вздохнул Вовчик.

– Тогда молчи.

– Так мне же сразу спать хочется.

– Ну, базарь.

– Артем, скажи честно, ты к Софии неровно дышишь? А, молчишь! Значит, неровно...

– Вовка, замри! Стоит!

– Она? Точно она?

– Сейчас проверим... Останавливает!

Вовчик накрылся покрывалом, Артем затормозил.

Борька разошелся всерьез, вопил: мол, он теряет жену, это не жизнь. Откуда в нем столько театральщины? Возбужденно ходил, жестикулировал, оскорблялся, когда жена отмалчивалась, и уходил, потом возвращался.

– Мы уже никуда не ходим! Тебе же некогда! Днем она в ментовке, ночью за компьютером. Я не хочу поедать пельмени из магазина. Ты стала не женой, а соседкой по квартире. Мне нужна жена, которая заботится обо мне и доме, мне нужна домашняя богиня.

– А мне нужен муж, который считается со мной, уважает мои интересы и понимает меня. – Наконец и она открыла рот, но была спокойна, хотя бы внешне. – Муж, а не бог.

– Я бы тебя понял, если б мы нуждались в деньгах, но ты же не нуждаешься! Зачем тебе работа, две работы? Жила же без них, я тебе ни в чем не отказывал.

– Когда-нибудь я буду только писать. А сейчас, Боря, извини, мне необходимо закончить книгу. Иди спать.

– Кажется, у нас дело идет к разводу.

– Нет проблем.

– Что? Что ты сказала? С ума сошла?

– Я в своем уме. А с ума сошла, когда закопалась в твоем доме, послав к черту образование и любимую работу.

– Ты рискуешь, – процедил он и ушел в спальню.

Закончен бал, погасли свечи – это про них. Он привык к другой жене, перемены вызывают в нем агрессивность, тем самым его отдаляя. Да нет, София давно отдалилась. Раньше Борька был доволен, София бесилась, теперь он бесится, а она абсолютно равнодушна к его неврастеническим выпадам. Главное, компромисса не предвидится, дело уже не в Борьке, а в ней. Но пора переключиться, что пока не удавалось. Тревожная ночь. Тревожно бушует ветер на улице. Как там Артем, который ловит на себя убийцу? Только не думать о плохом!

– Все будет хорошо, – дала установку София и...

Застучала по клавиатуре

– По какому праву? – вздернула подбородок Оболенцева.

Про себя Виссарион Фомич отметил: белокожа, черноока, стройна, своенравна – в общем, при ней все, что требуется для успеха у мужчин. Особенно бросилась ему в глаза дерзость, с какой она встретила полицию и – ни малейшего страха. Второе немаловажное обстоятельство заметил он, когда вошел: на видном месте красовались шляпные коробки и две дорожные сумки.

– Мы не станем производить обыск, сударыня, – официальным тоном начал Зыбин, – коль вы скажете, кто девица, у которой имеется красная юбка, синий жакет с опушкой и черная шляпа с перьями.

– Я такой вульгарный наряд ни на ком не видела, – ответила хозяйка.

– Однако, сударыня, женщина в вульгарном наряде живет у вас, она совершила преступление. Распорядитесь, чтоб позвали всех женщин, которые живут и работают в вашем доме.

– Вы об этом пожалеете, – пригрозила Надин, но приказ выполнила.

В гостиной выстроились в нестройный ряд чуть более дюжины женщин, Зыбин прошелся, осматривая каждую, некоторым бросал:

– Свободны-с... И вы... Вы также...

Отпустил женщин в возрасте и двух старух, эти никак не подходили на роль неповторимой искусительницы. Впрочем, остальные тоже, но Виссарион Фомич оставил семь девушек, которым задал вопрос, у кого из них есть такой-то наряд. Девицы, как и предполагалось, хлопали глазами и пожимали плечами, тогда он вкрадчивым тоном спросил:

– А кто из вас видал сей наряд здесь, в доме? Прошу, голубушки, глядеть мне в глаза и отвечать правду.

О, полиция – звучит страшно, особенно это слово производит впечатление на молодых девушек и женщин, поэтому они и стояли, потупившись, сжавшись, замерев. От Виссариона Фомича не ускользнуло, что все подняли глазенки на него, правда, со страхом, а одна так и не посмела, зато заметно покраснела.

– Стало быть, никто не видал, – понял он молчание. – В таком случае, проводите полицейских в ваши комнаты, голубушки.

– Не все слуги живут у меня в доме, – уточнила Надин.

– А мы заглянем и на дом к тем, кто не живет у вас, – нашелся он, затем подошел к креслу и взглянул на Оболенцеву. – Разрешите старику присесть, сударыня?

– Хм! Садитесь, – фыркнула она.

Полицейские производили обыск, Надин сидела на диване, а Виссарион Фомич разглядывал богатый дом, заодно вскользь поинтересовался:

– Вы куда-то собрались, сударыня?

– С чего вы решили?

– Да вон дорожные сумки и коробки.

– Да, собралась, – надменно вымолвила Надин. – В Париж, уважаемый. Или нельзя?

– Отчего же? Должно быть, в Париже хорошо, развлечений уйма, всякие там кафе-шантаны...

– Вы что же, бывали в Париже? – В ее голосе послышалась насмешка.

– Не доводилось. Любезная, поди сюда... – подозвал он пробегавшую девчонку, та, опасливо озираясь на хозяйку, подошла к нему. – А что, милая, мусор у вас случается?

– А то как же, – отчего-то испуганно ответила она.

– Покажи вон тому полицейскому, – он указал на каменное изваяние у дверей, – где вы мусор держите. Он поглядит, что выбрасываете.

– Так на заднем дворе-с, – ответила девушка.

– А ты покажи ему.

И устремил добрейшие глаза на хозяйку. Та – ничего, выдержала с завидным самообладанием, тем не менее личико ее стало несколько скованным. Значит, угадал. Мусорщики приезжали раз в неделю, в исключительных случаях их вызывали дополнительно, следовательно, если одежду Камелии выбросили, то она должна быть там. Через полчаса полицейский принес объемистый узел из старой цветастой шали, а в том узле...

Виссарион Фомич прекратил обыск, созвал всех слуг – мужчин и женщин, приподнял красную юбку и спросил:

– Кому принадлежит сия одежда? – Молчание. Зыбин щупал ткани, рассматривал внимательно, казалось, его нисколько не заботило, что никто и звука не издал. – А ткань-то дорогая-с. И перья на шляпе... Насколько могу судить, перья страуса, не так ли? – адресовал он вопрос Надин, та и бровью не повела. – Весьма дорогие перья. Так-с... – Он удивленно окинул взором толпу человек в двадцать, которая служила всего одной женщине. – Отчего молчите?.. Ага, понятненько, не знаете, кому принадлежит одежка. Можете быть свободны-с.

Остались только полицейские и Надин.

– Не соблаговолите ли объяснить, сударыня, откуда на вашем заднем дворе в мусорных ящиках взялась главная улика?

– Не соблаговолю, потому что не знаю.

– Хм, – хмыкнул он. – Однако сей наряд, да и саму шляпу, даже без перьев, не купит простая служанка, больно дорогое удовольствие.

– Вы намекаете, что это безобразие принадлежит мне?

– Именно, сударыня.

– Да как вы смеете...

– Смею, сударыня. Посему до особого распоряжения потрудитесь не покидать дом. Париж никуда не денется, вас подождет.

– То есть я... – подскочила Надин.

Зыбин оборвал возмущение, совершенно забыв, с кем он говорил:

– Вы под домашним арестом. И у вас будут дежурить денно и нощно двое полицейских, потрудитесь выделить им комнату для отдыха. Вам запрещается выходить из дому, а также вести переписку и сноситься с кем бы то ни было. Вульгарный наряд я заберу, коль не возражаете.

– Вы жестоко поплатитесь! – зло прошипела Надин.

– Имея довольно вескую улику, я, сударыня, могу арестовать вас, однако я смягчил вашу участь, умейте ценить мое великодушие. Всего доброго.

Он прошел к выходу, как вдруг его остановил голос Надин:

– Хотя бы скажите, что за преступление я совершила.

Виссарион Фомич не упускал ни одной возможности понаблюдать за людьми, попавшими в подозреваемые. Он обернулся, чтобы увидеть реакцию Оболенцевой, и спокойно сказал:

– Убийство, сударыня. Три.

Выдержка изменила Надин, она побелела и вскрикнула:

– Но это чудовищное обвинение!

– Я покуда не обвиняю, а подозреваю-с. До выяснения посидите дома, сударыня, и подумайте, почему вы оказались в столь незавидном положении. О вашем заточении никто не узнает, ежели, конечно, вы сами не разболтаете.

Она упала на диван, не имея сил стоять.

– Модистка... – вскинула на Зыбина глаза Марго.

– Что-с? – насторожился он.

– Шила костюм модистка, – рассматривая вещи, пояснила Марго. – Очень неплохая... Она должна точно сказать, кому шила. Но существует небольшой нюанс: вряд ли Надин обращалась к своей портнихе.

– И много ли в городе умелиц по шитью?

– Портних много, – не обрадовала Зыбина Марго. – Каждая женщина из бедных так или иначе умеет сшить платье, многие и заказы берут. А настоящих мастериц можно по пальцам перечесть. Этот костюм шила настоящая модистка. Надин, конечно, не скажет, кто она.

– А не могли бы вы, ваше сиятельство, вызнать адреса портних?

– К чему эти церемонии? Зовите меня, как давеча.

– Как же это? – не помнил он.

– По имени, – улыбнулась Марго. – Разумеется, выведаю адреса, хотя дамы неохотно называют своих портних, но я постараюсь.

В дверь просунула голову в кудряшках и в дурацкой шляпке Стешка Кислицына:

– Извиняйте, ваше высокоблагородие господин начальник, но за мною посылали, сказали, вы зовете. Я пришла. Вот.

– Заходи, – махнул Зыбин рукой, приглашая ее в кабинет. Стешка вошла, стеснительно сделала книксен Марго и уставилась на Зыбина чистыми, как родниковая вода, глазами. – Принесла?

– А то как же!

– Показывай, – приказал он.

Стешка сначала расстегнула заячью шубку, после положила прямо на стол перед начальником узел, развязала и аккуратно разложила поношенные вещи – красную юбку, синий жакет и шляпу с облезлыми перьями и вуалью.

– Где взяла это все? – спросил Зыбин.

– Юбку мы с Христей сшили...

– Кто такая Христя?

– Тожеть билетная в нашем заведении, – бойко ответила Стешка. – А жакетку по случаю приобрела, на блошином рынке, тока опушку пришила. Там же и шляпку купила... Перья – нет. Перья у мадам выпросила.

– Понятненько. Оставь наряд и ступай. Позже тебе вернут все в сохранности.

– Ежели надо, то насовсем берите, я ж более не пользуюсь...

– Ступай, – перебил ее Зыбин.

Стешка попятилась, кланяясь обоим господам, и юркнула за дверь. Марго подошла ближе к столу:

– Зачем вам это старье?

– Видите ли, Маргарита Аристарховна, мне любопытно было увидеть разницу и понять, почему Кислицыну господа не принимали за Камелию.

– Разница очевидна, – усмехнулась Марго. – Костюм Надин изысканный, дорогой, да это и немудрено: она привыкла к роскоши и, даже выйдя на улицу, забыла одеться поскромней. А ваша Кислицына в соответствии со своим вкусом подобрала наряд... э... не отвечающий представлениям господ об истинно обольстительной женщине, какую мужчины видят в Камелии.

– Откуда вы все это знаете?

Его ехидный тон никуда не делся! Но Марго его особенности изучила и не воспринимала с обидой. Она обезоруживала Зыбина искренностью:

– Вовсе не знаю. Я ставлю себя на места тех и этих людей, пытаюсь разгадать, что ими движет. Иначе на что нам дано воображение?

Виссарион Фомич сложил руки на животе, покивал в знак согласия, только он воображению предпочитал факты, улики, свидетельские показания.

– Итак, – сказал он, – Камелия, обворожившая мужчин, не является женщиной низкого сословия. Ибо привычка одеваться подобающим образом и манеры – в отличие от манер Кислициной – есть гарантия ее успеха.

– Вы сомневались? – Марго распахнула глаза, беспомощно развела руками и хохотнула. – Наряд Камелии был у Оболенцевой, что еще?

– Доказательства, – поставил точку Зыбин.

Потребовалось четыре дня, чтобы Марго выяснила адреса. Она делала визиты и за чашкой чая со слезой в голосе жаловалась:

– Я в таком отчаянии, просто ума не приложу, как быть! Моя модистка... ее хватил удар. И никакой надежды, что она поправится. Это конец. Придется в монашки податься, я же скоро буду голой ходить, уж лучше в рясе...

И утирала платочком краешек глаз. Кто ж не посочувствует эдакому горю и не протянет руку помощи? Имена и адреса своих мастериц дамы старались не разглашать, чтоб только у них были наряды, достойные царского дома. Но взаимовыручка вещь немаловажная, взамен и графиня окажет услугу, когда понадобится.

Затем они с Виссарионом Фомичом объезжали адреса, и вот тут Зыбин потряс Марго. Он доставал наряды Стешки и Надин и представлялся озабоченным отцом:

– Поглядите, голубушка, что моя младшая изобрела, – потрясал Стешкиным тряпьем. – Ежели в этом она на карнавале появится, я помру от стыда. А надобно вот такой наряд изобрести, – указывал на одежду Надин. – Непременно точь-в-точь. Двух девиц не должны различить, в этом вся сермяга. Кстати, сию одежку не вы шили-с?

Обычно ответ был: нет. Виссарион Фомич с извинениями уходил, хотя модистка заверяла, что сошьет такой же безупречный наряд.

– Никогда бы не подумала, что вы умеете так правдиво играть роль, – восхитилась Марго в карете. – В вас есть талант артиста.

Зыбин, превратившись в прежнего Зыбина, хмуро бухтел:

– Не больно-то хорош комплимент. Артисты дрянные люди, без стыда и чести. Не играл я роль, а обманывал.

– Но зачем такие сложности? Нельзя ли прямо спрашивать?

– Частенько свидетели не желают быть таковыми, на всякий случай, чтоб чего лишнего не сболтнуть, будут отпираться, коль их в лоб расспрашивать. А надобно так обмануть, чтоб получить правдивый ответ.

Прошло еще два дня...

Галицкий трудился не покладая рук, с каким-то труднодоступным пониманию остервенением, засиживался в конторе допоздна. Последнее время и Елагин составлял ему компанию, обсуждая будущее партнерство. Как Мирон Сергеевич ни был удручен разбитой семейной жизнью, а заметил в партнере перемены – рассеянность, задумчивость, иногда сказанное приходилось повторять по два раза, и меланхоличное настроение. Однажды вечером Галицкий не выдержал и полюбопытствовал:

– У вас горе, Афанасий Емельянович?

– С чего вы решили? – очнулся тот от задумчивости.

– Да по виду вашему, вы сами на себя не похожи.

– Это так... – смутился Елагин, покраснел и вдруг спросил: – А что, сильно заметно?

– Заметно. Коль беда какая приключилась, так поделитесь, авось со своей стороны помощь окажу. Посильную, разумеется. Я же вам друг.

– Благодарю вас...

По тому, как Елагин соединил брови, закусил губу, а потом и голову опустил, Галицкий понял, что он готовится поделиться с ним своими напастями. Дабы подбодрить друга, Мирон Сергеевич налил в бокал вина и поднес его Елагину со словами:

– Смелее. Кроме смерти, нет ничего, что нельзя исправить.

Афанасий Емельянович взял бокал, выпил почти половину и по-крестьянски приложил к губам руку, после паузы начал тихо, тише, чем в печке дрова трещали:

– Положение мое безнадежно, Мирон Сергеевич... Я люблю женщину, которую не знаю...

– Не знаете? – в тон ему спросил Галицкий. – Иначе говоря, вы обманулись в ней?

– Нет, я правильно сказал: я не знаю ее, – разволновался Елагин. – Кто она, как ее имя, где живет... Ничего не знаю.

Галицкий провел рукой по волосам, прошелся по комнате, отхлебнул вина, не представляя, что в таком безнадежном случае говорят. Но он нашел для себя объяснение: Елагин влюблен в женщину, которой не представлен, потому предоставил выход:

– Ну, коль вы ее видали не раз, то по одежде можно определить из какого она сословия, а там и отыскать ее по приметам...

– Я не видел ее, – оглоушил его Елагин.

– Как?! Вы не видали ее, а любите?!

– Однажды увидел глаза под вуалью... и профиль, когда спичку зажег...

– Простите, не понимаю.

– А все просто...

Ни разу не перебил его Галицкий, лишь подливал вина и курил трубку, с интересом слушая. По выражению его лица было ясно, что ему жаль Елагина, одновременно в глазах мелькал некий протест. Впрочем, Афанасий Емельянович не смотрел в его лицо по причине неловкости, ведь признание в грехах трудно давалось, тем более признание без покаяния. Рассказ подходил к концу:

– Тому уж неделя, как я не виделся с нею. Удираю из дому глубокой ночью, прихожу на квартиру, а ее там нет и, по всему видно, не было. Я мучаюсь, ищу ответ на вопрос – почему она не приходит? Ничто не предвещало... а ее нет. Где она? Как найти!.. И стоит ли искать?

Галицкий понимал: что-то надо сказать, как-то ободрить Елагина. Однако его натура была устроена иначе, в пороках он видел только порок, но прямо об этом говорить – друг ждал другого.

– Странная история, – произнес он, поднося огонек к потухшей трубке. – Вы хоть понимаете, что эта женщина... ммм... падшая... простите.

– Понимаю. В том-то и дело, на падшую она менее всего похожа. Должно быть, в этом и есть ее сила. Да нет, не то... Она другая. Не та, какой ей хочется казаться и быть. Не знаю, почему она вышла на панель... не похоже, что ее туда толкнула нужда... но по ее речи, движениям, походке... то, как она сидит, стоит... во всем видна порода, как это ни грубо звучит.

– Полноте, друг мой, – мягко, даже ласково сказал Галицкий. – Вы взрастили идеал женщины и подгоняете к нему обычную уличную девицу, которой ваши переживания недоступны. Это бесы вами крутят, пройдет.

– Думаете, пройдет? – с надеждой первый раз за вечер посмотрел на него Елагин.

– Пройдет, уж поверьте. Я не вправе учить вас, но позволю себе заметить: любить просто так невозможно, пусть даже за искусство в постели. Мало этого, мало. Потому угар пройдет и потом станет стыдно перед собой в первую очередь.

Помолчали. Галицкий подкинул дров в топку, вздохнул. При всем его уважении к Елагину он не смог удержаться от назидательности:

– Признаюсь, я за подобные дела отправил жену в деревню. Видеть ее не желаю. Никогда. А вы... вы умны, талантливы, неужто отдадите себя на волю страстям? Подумаете, каково жене вашей, она-то не может наказать вас и отправить в деревню, небось, терпит. Славная она у вас, к тому же красавица. А представьте, когда б она вам изменила...

– Бог с вами, – вяло отмахнулся Елагин. – Глаша на такое никогда не решится. Потому-то и мучаюсь, Мирон Сергеевич, что виноват перед нею. Днем казнюсь, а ночью бегу туда, к другой.

– Это наваждение. Пройдет, вы сильный, справитесь. Поезжайте за границу непременно с Глафирой Григорьевной. Там забудете свою ночную кукушку.

– Неплохая идея, – безрадостно произнес Елагин. – Мда, наваждение... наверно.

Марго, приставив ухо к дверной щели, слушала, что происходит в комнате, где трагик учил горничную актерству. Видимо, Анфиса яростно отбивалась от приставалы:

– Да уберите же руки, сударь!

– Я только поправлю твое тело, милая, – шептал трагик.

– Да не надобно поправлять, вы скажите, я сама поправлю, а вы лучше пейте свою водку...

– Что ж ты такая дикая, моя курочка?

– Вовсе я вам не курочка. Сударь, отойдите, а то враз кулаком по харе...

– Кто ж так выражается, глупая? А еще в актрисы надумала податься. Ты как есть неотесанная девица. А ты девица, или с барином того этого?.. Да не бойся, я тебя всему научу...

Анфиса взвизгнула, Марго решила, что более не следует тянуть, вошла. Цезарев завалил девушку на канапе.

– Браво, господин трагик! – сказала она, тот вмиг подскочил, смутился. – Из какой это роли?

– Пардон, мадам... – тряхнул он кудрями. – Я упал-с... споткнулся... о ковер... знаете ли...

– Стыдно врать, – уличила его Анфиса. – Господин трагик приставали ко мне, за все места хватали.

– Стало быть, так-то вы учите мою Анфису актерству, – холодно произнесла Марго. – Мы более не нуждаемся в ваших услугах. (Он с извинениями двинул к выходу.) Стойте, господин трагик. Ежели вы станете чинить препятствия моей Анфисе при поступлении в труппу театра, ваша жизнь превратится в настоящий трагифарс. Я вас уничтожу, запомните это хорошенько. А теперь убирайтесь вон.

Трагик пулей вылетел из комнаты, женщины рассмеялись, ведь тактика была оговорена до мелочей.

– Нет, право, он негодяй, – сквозь смех говорила Марго. – Ничего, Анфиса, я найду тебе другого учителя, ты поступишь в театр, обещаю. Теперь займись фортепьяно с мадемуазель Каролиной, а я поеду к Виссариону Фомичу.