Текст книги "Письма маркизы"

Моему посланному поручено взять твой ответ и собственными глазами убедиться, находится ли Лаваль в безопасности? В противном случае я, разумеется, бросаю здесь все и еду к тебе.

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр – Дельфине

Монбельяр, 7 января 1784 г.

Возлюбленная! Не бойся. Разве может что-нибудь дурное приключиться со мной, когда такой ангел, как ты, охраняет меня своей любовью? Рейткнехт все рассказал мне, сам расстроганный, тем, что он видел. В рыцарском зале Лаваля – толпа людей, бледные лица, изодранные одежды, худые, покрытые пузырями от мороза, руки и ноги, все это освещено ярким пламенем камина и среди них – ты, бесстрашная, даже перед самыми грубыми людьми!

Я посылаю тебе сегодня пару сильных мужчин для твоей защиты. Огненный сигнал на горе – и в самый кратчайший срок я буду возле тебя!

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр – Дельфине

Этюп, 9 января

Бродяги ворвались в замок. Я со своими людьми прогнал их. Выстрел попал мне в бедро. У меня только одна мысль – ты!

Мой рейткнехт мчится впереди коляски, которая везет меня к тебе. Никто, кроме него и кучера, не знает о цели моей поездки.

Барон Вурмзер – Дельфине

Страсбург, 10 февраля 1784 г.

Уважаемая кузина. Тщетно хотел я повидать вас во Фроберге и только там узнал, что вы находитесь в Лавале. После долгой внутренней борьбы, я счел своей обязанностью сделать вам следующее сообщение: граф Калиостро – обманщик. Своими силами – я слишком много слышал и видел, чтобы мог сомневаться в этом, – он пользовался дьявольским образом для ловли своих жертв. И я тоже принадлежу к их числу. Маленькое состояние, которое у меня было, теперь находится в его руках. Я подумывал о том, чтобы велеть его арестовать без дальних церемоний, но у меня нет доказательств, а свидетели, на которых я бы мог сослаться, откажутся говорить, частью из трусости, частью из боязни выставить себя в смешном свете. Кроме того, ведь все деньги, полученные графом, были отданы ему добровольно. Себя я уже не могу спасти, но, быть может, могу спасти других.

Чтобы все уяснить себе, я не высказывал никому своих сомнений и несколько дней тому назад отправился на сеанс во дворец кардинала, где, кроме хозяина и меня, находился также только что вернувшийся из Парижа маркиз, ваш супруг. Ожидали словно какого-то чуда. Кучи золота лежали наготове, что всегда являлось предварительным условием для всех экспериментов. Чем дальше оставались безрезультатными опыты, тем взволнованнее становился кардинал. «Я погиб, я и вы!» – закричал он, наконец, в безумном отчаянии. И когда граф в ответ громко расхохотался, то он бросился на него, схватил его точно железными тисками за горло, и зарычал, как дикий зверь: «Миллион или…!» Мы с трудом оторвали его, и пока я возился с беснующимся, Калиостро покинул комнату вместе с маркизом.

Роган вчера уехал в Париж. А маркиз заперся с обманщиком, которому он тем больше доверяет, что надеется пользоваться его силами только для себя одного.

Только вы, дорогая кузина, можете спасти ослепленного и вместе с тем свое собственное существование. Что бы ни разлучало вас с ним, что бы ни удерживало вас в Лавале – приезжайте скорее! Если бы вы могли видеть маркиза, когда он, сгорбленный, с дрожащими коленями, бредет по улице, если бы вы посмотрели на его глаза с красными воспаленными веками, отвыкшие от сна, на его выдавшиеся скулы, то, наверное, сострадание привело бы вас к нему, даже если бы он и был вам совершенно чужой!

Маркиз Монжуа – Дельфине

Страсбург, 5 февраля 1784 г.

Моя милая. Ваше предложение сделано с добрым намерением, но ваша тревога все-таки неосновательна. Я здоров, ради меня вам незачем покидать Лаваль. Химические опыты, которыми я занимаюсь, носят чисто научный характер. Вас должно успокоить то, что это занятие заменило мне все, что прежде наполняло мою жизнь: двор, политику и женщин.

Я слышал, что вы устроили в своем замке нечто вроде госпиталя. Женщины, дети и старики находят у вас приют от голода и холода, а за больными вы ухаживаете. Все это очень похвально и может, разумеется, заставить такую благонравную женщину, как вы, забыть все удовольствия Версаля.

Кузен Вурмзер, о котором вы спрашиваете, занят теперь вместе с г. Адорном сооружением нового воздушного шара. Таким образом, каждый старается найти для себя отвлечение от мыслей и воспоминаний, которые не всегда бывают приятны!

Бомарше – Дельфине

Париж, 30 апреля 1784 г.

Прекрасная маркиза. Вы любите только тех, кто угнетен и, по-видимому, вам больше нравится утешать, нежели восхищаться? С тех пор, как Фигаро торжествует, вы ему изменили! А между тем, я среди беснующегося от восторга театра думал о вас. Я искал вашу очаровательную головку во всех ложах. Мне не хватало властительницы сердец, перед которой победитель в турнире склоняет колено, чтоб она увенчала его.

Фигаро победил, маркиза! И он выпустил на свободу мысли, заключенные в темноте трусливых голов. Он вернул речь немым и зрение слепым. Скоро не найдется в Париже ни одной рыбной торговки и ни одного носильщика, которые не приветствовали бы бурным ликованием его появление. Собак и кошек на всех улицах называют его именем, а уличные девки и придворные дамы носят шляпы и мантильи а la Фигаро. Таким образом его имя постоянно и громко звучит в ушах тех, кто его проклинает.

Это была комедия в комедии. С раннего утра толпа осаждала двери театра, знатные дамы, чтобы поскорее получить местечко в театре, часами дожидались в гардеробной какой-нибудь маленькой актрисы, герцогини сражались за места с публичными женщинами. Весь Версаль был в театре. Король оказался в этот вечер совершенно покинутым!

«В чем состоит ремесло царедворца? – спрашивал Фигаро. – В том, чтобы принимать, брать и требовать!» – и в ложах знатные господа и дамы, бледные, прислушивались к грому рукоплесканий партера.

Поистине, еще безумнее, еще необузданнее моей пьесы оказывается ее успех!

Громкий шум, поднятый ею, заглушает тайный шепот, который все упорнее, все враждебнее пробирается сквозь задние двери замков и дворцов.

Вы помните ту пьесу, которую я наблюдал? Ну, вот оттого, что в ней участвуют знатные актеры и актрисы, она, пожалуй, не закончится шансонетками, подобно Фигаро! Даже граф Шеврез – он в отроческом возрасте, вероятно, был близнецом моего Керубина – настолько уже лишился своего легкомыслия, что Гимар дала ему отставку.

Почему я вам пишу? Из тщеславия и из любопытства. Во Франции такая красивая женщина, как вы, удаляется от света только по трем причинам: или у нее оспа, или у нее муж Синяя борода, или она имеет возлюбленным своего лакея. Так как ни одна из этих причин не может быть применима к вам, – оспа постыдилась бы портить такое прелестное личико, как ваше, супруг ваш, маркиз, предался черту, а у вас слишком хороший вкус, чтобы вы могли вступить в любовную связь со служащим, – то невольно возникает вопрос: что же мешает вам осчастливить нас своим присутствием?

Я ищу нового материала для пьесы. Может быть, вы доставите мне его, если только тут нет никакой трагедии?

Маркиз Монжуа – Дельфине

Страсбург, в июле 1784 г.

Сообщаю вам, чтобы вы не прочли этого раньше в газетах, что с бароном Вурмзером вчера случилось несчастье, при первом же подъеме на воздушном шаре Адорна. Упав с высоты около тридцати метров, он сломал себе обе ноги. Доктора подают надежду на сохранение его жизни. Я вчера разговаривал с ним. Он посылает вам поклон и, кроме того, настоятельно просил меня передать вам, что он только теперь фактически «не удержался на высоте»!

У меня есть просьба к вам. Мое здоровье неважное. Лечение в Спа принесло бы мне пользу, и мне было бы очень желательно, чтобы вы сопровождали меня. Все неприятные толки и слухи были бы подавлены в самом зародыше этой совместной поездкой.

Если вы согласны, то я, при первой же возможности, сделаю дальнейшие распоряжения.

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр – Дельфине

Монбельяр, 25 июля 1784 г.

Это была ужасная поездка! Душная, темная ночь; лишь вдали, на горизонте, местами вспыхивает бледная молния, изредка освещая его. Сердце, полное горя и пылающее гневом, – гневом на тебя, моя ненаглядная Дельфина, на тебя, разрушающую наше счастье из-за своей собственной доброты!

Только потому, что старику внезапно пришла фантазия показаться перед светом с молодой, прекрасной женой, ты немедленно же выразила готовность исполнить его желание? Ты уверяешь, что обязана ему благодарностью. За что? За то, что он предоставляет тебе свободу? Делает ли он это из доброты или, скорее, из себялюбия? Он не мешает тебе, потому что не хочет, чтобы ты ему мешала в его тайных занятиях. И вот, потому что он не видит наших отношений, – не хочет их видеть! – ты считаешь его самоотверженным, достойным удивления другом? Я же считаю его жалким трусом! Тебе представляется выражением лишь скромного желания то, в чем я вижу осуществление закрепленных документами супружеских прав. Он нисколько не заботится о тебе, пока это удобно для него, но тотчас же требует тебя к себе, как только у него является старческое желание иметь тебя возле себя. И ты склоняешься перед его требованием! И меня, которого сама природа отдала тебе, – меня, единственного, которому ты принадлежишь во имя вечной любви, – ты отпускаешь от себя!

Ты говоришь, что маркиз несчастен. Но большое несчастье может испытывать только большой человек. Несчастье маркиза мелкое, холодное, презренное, и ты хочешь принести ему в жертву наше великое, горячее, сверкающее счастье!

Ты говоришь: он не перенесет правды, если у тебя найдется мужество сказать ее. Что было бы потеряно, если бы, действительно, это сгубило его? Существует ли на свете хоть один человек, для которого он был бы незаменим? Оставит ли он после себя такой пробел, который никто не в состоянии будет заполнить?

Я люблю тебя, Дельфина, за твою трогательную доброту, не желающую никому причинять страданий, за твою заботливую любовь, всегда готовую оказать попечение и защиту всему слабому и старому. Что было бы со мной теперь без твоих мягких, нежных ручек? Но жизнь, дорогая моя, сурова и тверда; гнилое дерево не должно мешать молодым деревьям устремляться к свету, и состарившееся государство, дрожащее в своих глубочайших основах, не должно находить у нас защиту, если оно уже стало тесным для нового поколения!

Мы будем разлучены на целые месяцы и не станем мучить друг друга письменными жалобами и упреками. Но ты, возлюбленная, должна испытать свое сердце и окончательно решить, когда мы с тобою увидимся. Он или я – вот вопрос, который я ставлю перед тобой!

Маркиз Монжуа – Дельфине

Париж, 30 сентября 1784 г.

Моя милая. Я рад был услышать, что вы хорошо перенесли путешествие, и пользуюсь случаем, чтобы выразить вам благодарность за время, которое вы посвятили мне. Я надеюсь, что вы не совсем без удовольствия будете вспоминать о вполне спокойных неделях, прожитых вами, что было необходимо и для вас.

Мое пребывание здесь продлится самое большее месяца два. Париж, где повсюду выдвигается чернь, и Версаль, где ничего нет, кроме лакейского духа – противны мне.

Королева играет пастушеские пьесы не только на сцене, но и в собственном будуаре. Во всех парижских кофейнях рассказывают теперь, что Шеврез и Водрейль – ее партнеры.

Каллон, с которым я разговаривал, находится в очень скверном настроении. Он с радостью представил бы к высшему ордену монархии того, кто указал бы ему возможность ввести новый налог. Беспрестанные посещения разных верховных гостей – только что шведский король покинул Париж – поглощают громадные суммы, что, естественно, действует раздражающим образом в такое время небывалой дороговизны, какое мы переживаем. В беднейших кварталах Парижа полиции приходится беспрестанно подавлять возмущения, в которых принимают участие даже женщины. Весь Париж звенит от песен, осмеивающих благотворительность королевской семьи, дворянства и финансистов. Что шведский король пожертвовал десять тысяч франков на бедных, а на триста тысяч накупил фарфора только в одном Севре, и что ее величество дала пятьсот луидоров на раздачу супа бедным, а сама осталась должна тысячу m-me Бертен за новый туалет – все это, разумеется, доставляет обильный материал для таких песен, тем более, что все это неизбежно предается широкой огласке. Пришлось бы заточить в тюрьму половину парижского населения, если бы, как прежде, стали наказывать за каждую насмешку, за каждое оскорбление короны и церкви!

Я доволен, что могу вернуться к ненарушимой тишине моей лаборатории. Что я отпустил большую часть слуг во Фроберге это вас не должно беспокоить. Удерживать их там, – значило бы воспитывать тунеядцев.

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр – Дельфине

Этюп, 3 октября 1784 г.

Как я ждал письма от тебя! Чем больше возрастало мое страстное желание увидеть тебя, тем более яркими красками рисовало мне мое воспоминание картину прошлого счастья, – тем сильнее укреплялась во мне уверенность, что Дельфина будет моей, вполне моей!

И вдруг эти загадочные строки: «Жди меня в Этюпе. Каждое дерево, каждый цветик, каждая маленькая струйка будут просить за меня!» Ты приходишь ко мне и нуждаешься в каком-то заступничестве?! Но я не хочу раздумывать об этом, не хочу оскорблять тебя никаким подозрением, хочу жить только блаженным ожиданием.

Каждый день я наполняю вазы свежими цветами, каждый день велю ставить на круглый стол, в садовом зале, корзины, наполненные фруктами. И когда я одиноко сижу за своим обедом, то всегда наполняю два стакана пламенно-красным вином. Я смотрю часами в подзорную трубу на дорогу, стою на террасе, пока не начну дрожать от сырого осеннего ветра, и жду, не покажется ли платье, не услышится ли голос…

Когда ты придешь, возлюбленная, чтобы больше не уходить? Все готово!

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр – Дельфине

Этюп, 23 ноября 1784 г.

И вот ты опять ушла! Словно темное, траурное покрывало повис туман над садом и печально стоит белый маленький замок с закрытыми ставнями. Я не могу оставаться здесь без тебя, здесь точно кладбище теперь! В каждой комнате, на каждом стуле, перед каждым столом и – снаружи, под вязами и плакучими ивами, как будто погребено мое мертвое счастье. Последние, поздние цветы, которые ты сорвала, вянут в стаканах и наполняют запахом разложения комнаты, которые так недавно были полны ароматом твоего присутствия.

Ты одарила меня неизъяснимым блаженством, ты превратила дни в сладостные сновидения, а ночи – в праздник богов. Не была ли ты тайком у Афродиты и не у нее ли ты научилась изготовлять волшебный напиток любви, обуздывающий мысли, прогоняющий сомнения и сковывающий волю?

Только теперь я начинаю пробуждаться от опьянения. Разве ты не сказала мне: «Имей терпение!» Говорила ли ты о нескольких неделях или это были месяцы?!..

Ты оставила также без ответа вопрос, который я поставил тебе, когда ты велела мне уйти! Сегодня я сидел перед храмом Венеры, под дождем желтых листьев, сыпавшихся на меня, и вдруг, – улыбка богини показалась мне такой насмешливой, такой… двусмысленной!

Дельфина, возможно ли, что ты только мной играла? Пирш, Шеврез, Альтенау, – снова приходят мне на ум все эти имена, которые довели меня некогда до отчаяния, забытого мною только в твоих объятиях. Или же я только увеличиваю собой этот ряд?..

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр – Дельфине

Монбельяр, 6 декабря 1784 г.

Возлюбленная! И я мог тебя мучить, когда ты и без того пережила столько дурного! Я слышал о внезапном исчезновении Калиостро. До меня дошли даже слухи, что Роган из-за этого пробовал лишить себя жизни. Он все потерял и увлек за собой еще других в эту финансовую катастрофу.

То, что тебе пришлось пережить, моя любимая, глубоко потрясло меня. Это было ужасно, когда маркиз, в слепой ярости, разбивал молотком свою лабораторию, так что народ, привлеченный шумом, сбегался к его окнам. И как должно было обливаться кровью твое нежное сердце, когда этот несчастный, обманутый, упал перед тобой, заливаясь слезами.

Нечто вроде сострадания к нему шевелится даже в моем сердце. Я постараюсь отогнать от себя все сомнения, все упреки и нетерпение, пока этот старик не оправится, и ты не будешь в состоянии обсудить положение. Для него должно быть утешением то, что он потерял только половину своего состояния. Для тебя же, ненаглядная, это безразлично. Если ты придешь ко мне, окутанная только мерцающим шелковым покрывалом твоих волос, то принесешь мне с собой все неисчерпаемые богатства земли!

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр – Дельфине

Монбельяр, 15 января 1785 г.

Ты возвращаешься назад, в Лаваль? Так внезапно? Твой почерк дрожит, как будто твоим пером управляет биение твоего сердца?..

Я следую пешком за посланным.

Маркиз Монжуа – Дельфине

Страсбург, 17 января 1785 г.

Моя милая. Ваше сообщение гораздо менее поразило меня, чем вы это думаете. Уже три года назад кардинал обратил мое внимание на ваши отношения с принцем Монбельяр. Я считал это тогда одной лишней связью, не больше, и был убежден, не только доверия предсказаниям Калиостро, но и на основании воспоминания о том, как быстро вы отставляли своих прежних любовников, что вы тем скорее покончите и с этой связью, чем скорее я буду в состоянии создать вам положение, которое сделает вас предметом зависти всех женщин Европы. Но я обманулся в обоих направлениях, и если, несмотря на это, моя вера в ясновидение графа укрепилась, то только потому, что ведь он предсказал вам, как вы помните, появление еще одного ребенка! А я только ошибочно вообразил, что этот ребенок будет также моим!

Но мы не будем волноваться по поводу этого дела больше чем это нужно. Это, в лучшем случае, ошибка, которая, при данных обстоятельствах, может быть исправлена. Я знаю в Париже врачей, которые исключительно занимаются такого рода операциями, и вследствие своей огромной практики производят их всегда с благополучным исходом.

Как сложатся обстоятельства потом – это будет видно. Обыкновенно такое событие действует, как морозная погода на веселый источник любовных утех. В таком случае мой долг всегда будет служить для вас убежищем.

Маркиз Монжуа – Дельфине

Страсбург, январь 1785 г.

Моя милая. Я должен признаться, что на этот раз вы меня действительно поразили. Вы хотите иметь ребенка? «Даже если бы мне пришлось сознаться перед целым миром в его происхождении!» – говорите вы. Вы утверждаете даже, что уже теперь горячо любите его, – «потому что я никогда не любила и не буду любить ни одного мужчину, кроме его отца!» – заявляете вы. Тогда остается только один выход.

В моей жизни все ускользнуло из моих рук: любовь, власть, богатство. Только одно я мог сохранить до сих пор – незапятнанный щит моей чести. Но вы могли лишить меня его. Чувство, которое я питаю к вам и которое вы, во всяком случае, можете назвать любовью, делало меня слабым в вашем присутствии, и я не стал насильственно приковывать вас к себе. Сознавая свою вину – так что это казалось мне даже чем-то вроде искупления, – я не мешал вашим, как я думал, мимолетным удовольствиям, которые я сам не мог вам доставить.

Теперь же, как я полагаю, мы расквитались. Оставьте у себя ребенка, но в глазах света это будет мой ребенок. Вы должны немедленно же вернуться в мой дом и мне, конечно, не надо вас уверять, что ваше положение останется таким же, как было всегда.

Мое решение относительно этого пункта неизменно. И я не отступлю даже перед серьезными мерами, если вы вздумаете сопротивляться.

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр – Дельфине

Страсбург, 30 января 1785 г.

Возлюбленная Дельфина. Только что вернулся после длинного разговора с маркизом. Я скрыл от тебя свое намерение посетить его, чтобы не испугать тебя. Теперь я пишу тебе, моя единственная, дрожа от страха, потому что от тебя будет зависеть, увидимся ли мы опять!

Я предложил маркизу вызвать меня на дуэль на самых тяжелых условиях. Но он отклонил это с презрительным смехом.

– Если бы дело шло о простой связи маркизы, то, быть может, об этом можно было бы говорить, – сказал он. – Я или вы остались бы на месте, это стоило бы несколькими слезами больше или меньше, и только! Замена для каждого из нас была бы скоро найдена. Но, к сожалению, тут приходится иметь дело с той неудобной страстью, которая в романе гораздо красивее, чем в жизни. Что же вы думаете, сохранилась бы моя честь незапятнанной, если бы вы пали? Предполагаете ли вы, что маркиза вернулась бы когда-нибудь в мой дом после этого? И считаете ли вы возможным, чтобы она могла быть счастлива над моей могилой, – счастлива с вами, от руки которого я бы погиб… Нет, судьбы людей, как и народов, не решаются больше ударами меча!

Я молча слушал с поникшей головой, я должен был сознаться, что он прав. Когда же я потом попытался склонить его к разлуке с тобой, то он оказался неумолим.

– Маркиза знает мой ответ. Ей предоставлен выбор. Только тогда, когда она не будет допускать явных последствий своей связи, я готов – так как я раз навсегда отказываюсь от своих супружеских прав, предоставить ей жить в Лавале от времени до времени. Но если родится ребенок, то это будет мой ребенок и будет принадлежать к моему дому.

Ты должна выбрать между мной и еще неродившимся, между твоим возлюбленным и надеждой, которая еще не стала жизнью!

Неужели ты будешь так немилосердна и решишь процесс этот против нашей любви? Ты не можешь желать убить меня, Дельфина, и не можешь заковать себя в цепи! Я заклинаю тебя каждым воспоминанием, которых у нас так много, каждым чувством, которые мы делили вместе, каждой мыслью, – оставайся верна любви! Если ты мужественно принесешь в жертву этот первый плод нашей любви, то у нас останется радостное настоящее и надежда на свободное будущее, когда тебе можно будет родить счастливых детей. Если же ты этого не сделаешь, то нам ничего больше не остается, кроме скорби о том, что потеряно навеки.

Не отвечай мне. Ты можешь принять слишком поспешное решение, когда твои глаза не будут читать в моих глазах, что ты произносишь мне смертный приговор.

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр – Дельфине

Монбельяр, 5 февраля 1785 г.

«Я не могу мертвить ребенка, потому что это твой ребенок! Его жизнь является для меня ручательством, что нас ничто не может разлучить.» Я ношу на своем сердце эту записку, которую передал мне старый садовник, когда я стоял на опустевшем дворе, перед закрытыми дверями, точно изгнанник!

Я пробую сердиться на тебя – и люблю тебя все больше! Я пробую ненавидеть ребенка – и чувство глубокой нежности охватывает меня!..

Время, в течение которого он будет покоиться под твоим сердцем, должно быть для меня священным, и мое страдание не должно тебя беспокоить.

Прощай!

Маркиз Монжуа – Дельфине

Страсбург, 12 июля 1785 г.

Моя милая. Так как мне представляется желательным устранить от вас всякий повод к волнению, в течение последних недель перед вашими родами, то я и не последую за вами во Фроберг теперь же, а останусь в Париже, куда меня призывают неотложные дела. Если я до сих пор тщетно старался умножить наше состояние, то теперь я должен позаботиться о том, чтобы сохранить его, хотя бы уже ради наследника, которого я себе избрал.

Я тотчас же переговорю с доктором Дузе и попрошу его быть во Фроберге в назначенное время.

Маркиз Монжуа – Дельфине

Париж, 25 июля 1785 г.

Моя милая. Я боюсь, что тревожные известия в газетах могут напугать вас, поэтому я и тороплюсь предупредить вас раньше. В Париже, громко и по секрету, говорят теперь о каком-то сказочном ожерелье, которое будто бы кардинал купил по поручению королевы и за которое она, очевидно… позабыла заплатить!

Вчера я был приглашен на ужин в Трианон. Когда я вошел в замок, то меня поразили громкие голоса и смех, дошедшие до моего слуха, как будто я очутился на крестьянской ярмарке. Удивленный, я остановился, как вдруг двери в театральный зал раскрылись и оттуда ринулась группа людей, среди которых находилась королева, очень разгоряченная, очень веселая, а непосредственно за нею, с видом триумфатора, шел г. Бомарше. Я поклонился, немного менее низко, чем обыкновенно.

– Мы репетируем «Севильского цирюльника»! – услышал я громкий голос Бомарше, словно командующего на параде. Необычайно изумленный такой неслыханной бесцеремонностью, я ожидал взрыва. Но королева рассмеялась еще громче. Однако, как мне показалось, в ее голосе слышался фальшивый звук.

За ужином я наблюдал за ней. Краснота и бледность попеременно сменялись на ее лице. Нарушая всякий этикет, она, тотчас же после ужина, встала из-за стола и исчезла… вдвоем с Шеврезом, в темных аллеях парка. Мы все примолкли. Только Бомарше старался своими рискованными шутками поднять общее настроение.

Бомарше в качестве режиссера королевы! – Я склонен верить теперь самым дурным слухам.

Вчера вечером я решился осмотреть знаменитые аркады Пале-Рояля, построенные герцогом Шартрским, как будто нарочно для того, чтобы давать убежище всякому темному сброду. С наглыми речами мужчин может поспорить только бесстыдство женщин, посетительниц аркад. И с этим обществом смешивались с явным удовольствием мужчины и дамы придворного круга, возвращаясь из оперы, и я должен со стыдом признаться, что в тоне разговора и в обращении почти нельзя было заметить разницы между высшим обществом и этим уличным сбродом.

Маркиз Монжуа – Дельфине

Версаль, 16 августа 1785 г.

Ужасное событие, моя милая, задерживает мой отъезд. Кардинал, принц Луи Роган, был арестован вчера у капеллы версальского замка, в полном облачении и в присутствии всех сановников двора!

Едва произошло это неслыханное событие, как все члены семьи Рогана: принцы Субиз, Геменэ и Монпансье, вместе с епископами и кардиналами, тотчас же покинули замок. Король и королева увидели перед собой, когда появились, почти совершенно пустой зал. Мария-Антуанетта была, по-видимому, близка к обмороку.

Что случилось – этого никто не знает в точности. Говорят, что Роган принес себя в жертву ради королевы, Калиостро ведь предсказал ему: «с вашим именем будет связано освобождение Франции!»

Принц Фридрих-Евгений Монбельяр – Дельфине

Всю ночь я стоял, как вор, под твоим окном, моя любимая! Каждый крик, который я слышал, разрывал мне сердце. Потом наступила тишина – могильная тишина… И вдруг тихий плач, точно чириканье птички, донесся ко мне через темноту. Наше дитя! Ты, моя ненаглядная жена! Положи ему красные лепестки этой розы на сердечко. Его бедный отец шлет ему привет!