Текст книги "Прокотиков (сборник)"

– Покажи. Ого. Здорово. Как бы шрамов не осталось. У вас перекись есть? Нет? Идем ко мне. Это обязательно надо промыть. Хорошо еще, если уколы от бешенства делать не станут. Знаешь, как больно! Сорок уколов в живот!

Лида дрожащими руками заперла квартиру и, рыдая, поплелась за Машкой. У Машки оказался дома папа, врач-педиатр, он живо обработал ранки, заставил Лиду выпить ложку какой-то остро пахнущей настойки, дал запить. Лида всхлипывала. Не столько от боли – больно не было совсем, – сколько от обиды. Меньше всего она ожидала, что на нее бросится ее собственная собака.

Дома, конечно же, пришлось все рассказать. На скуле отчетливо были видны две отметины от клыков, да и лицо у Лиды было красное и зареванное. «Как же так», – растерянно сказала мама, но тут папа внезапно хлопнул ладонями по кухонному столу.

– Хватит с меня. Этой собаки в моем доме больше не будет. Еще не хватало, чтобы всякая уличная шавка кусала мою дочь.

– Андрей, что ты такое говоришь, куда я его выгоню? Это случайность, Лида сама виновата… – начала было мать, но отец резко оборвал ее:

– Никаких «выгоню». В эту же субботу отвезу его в клинику.

– Зачем – в клинику? – всхлипнула Лида. – Папа, не надо!

– Иди спать, – сказала мать очень спокойным тоном, ухватила Лиду за руку, отвела в комнату и закрыла дверь.

Лида зарылась лицом в подушку и ревела, ревела и ревела, сначала под крики в кухне, потом под хлопок двери, потом под абсолютную тишину, ревела до тех пор, пока не заснула от собственных слез.

Из клиники папа вернулся очень довольный.

– Пристроил я твоего пса, Нинуш. Пока стоял в очереди, разговорился с одним мужиком. Во, говорит, мне такая собака и нужна, дачу охранять, чтобы злющая была. Я и отдал. Вместе с ошейником и намордником.

Лида очень хотела расспросить, что это за мужик и где у него дача, но мама молча развернулась и ушла в комнату, и Лида с папой ужинали вдвоем.

Еще неделю мать ни с кем не разговаривала. Иногда отвечала односложно. Но чаще бросала: «Делай, что хочешь», – и нужно было угадать, чего именно не следует делать. Иногда Лида угадывала, а иногда – нет, и тогда становилось еще хуже. В воскресенье, когда все позавтракали – отец сразу ушел, сказал только, что вернется к вечеру, – Лида взялась прибирать со стола и включила маленький кухонный телевизор, там как раз заканчивалась программа «Ребятам о зверятах», после нее должны были быть мультфильмы. По студии прыгали три больших пуделя, подстриженных под Артемона, а их хозяйка рассказывала об этой породе, о том, какая пудель неприхотливая и веселая собака.

– Убери, видеть не могу, – сказала мать, и Лида поспешно выключила телевизор.

Она почти домыла посуду, а мама все так же сидела в углу кухни, грея руки о чашку с чаем.

– Мам, – сказала Лида и, не дождавшись реакции, попробовала зайти сбоку: – Ну, может, не так все и плохо? Скоро лето, ему знаешь, как будет на даче здорово. Еще лучше, чем в городе.

Мать вдруг посмотрела прямо на нее.

– Все-таки ты у меня совсем дурочка, – сказала она почти весело. – Ты что, правда думаешь, что твой отец его отдал кому-то? Он соврал, чтобы меня не расстраивать. Триша никому не был нужен, кроме меня. Никому. Конечно же, его усыпили. Никто не будет возиться с якобы агрессивной собакой.

Лида закрыла воду.

– А Мотька? – спросила она севшим голосом.

– Что – Мотька?

– Мотьку вы тоже усыпили, а мне соврали, чтобы меня не расстраивать?

– Что ты несешь? – сказала мать сухо. – Зачем нам было тебе врать? Матильду я отдала бабушке из седьмого подъезда. Развесила объявления, она и пришла. Ну что ты на меня уставилась? Твоя Матильда начала метить. Писала прямо на коврик в коридоре. И на диван в твоей комнате тоже. Но никто твою Мотьку не усыплял.

Лида помолчала, а потом, глядя в окно, очень тихо заметила:

– В книжке Рябинина написано, что если здоровое животное писается в доме, это просто что-то не в порядке. Что кошка или собака так выражают протест, потому что это единственная доступная для них форма.

Мать даже рассмеялась.

– Алиса, – сказала она, – никогда не повторяй слова только за то, что они красивые и длинные!

Это была цитата с любимой пластинки, двойной альбом, «Алиса в Стране чудес» с песнями Высоцкого. Мама вообще любила разговаривать цитатами. Лида то и дело слышала: «Топтун, если не можешь сказать ничего хорошего, лучше помолчи», – из «Бэмби» Диснея. Или «Когда б свое поднять могла ты кверху рыло!» – если Лида не могла найти какую-то вещь, а мать видела, где та лежит. Цитата всегда означала, что спор окончен, никакие аргументы больше не принимаются. Лида пожала плечами и взялась домывать посуду.

А вечером, погасив свет, долго смотрела, как по потолку перемещаются прямоугольники окон – внизу во дворе проезжала машина, и свет фар ложился на потолок, а потом скользил от правой стены до левой. Свет проходил по потолку, а Лида повторяла про себя – доступные формы протеста. Раз за разом, не вдумываясь в смысл. Они скользили в голове, как свет по потолку, каждого прохода как раз хватало, чтобы произнести про себя: доступные формы протеста, справа налево.

В школе началась эпидемия гриппа. Когда от класса осталось пять человек, его объединили с классами «а» и «бэ», но все равно уроков было очень мало, занятия заканчивались в двенадцать дня. Лида просидела дома один день, другой, а потом взяла рубль из своей копилки и поехала в центр города, на Стрелку Васильевского острова, где была мамина работа. Сначала думала, что зайдет к маме в институт, но потом проехала на одну остановку дальше и пошла в Эрмитаж. Она не была там больше трех лет, еще со старой квартиры, и почти ничего не помнила. Но на первом этаже ее встретили старые знакомые – греческие боги и герои, а на втором – Малахитовый зал из «Хозяйки Медной горы», а ведь был еще Павильонный зал с часами «Павлин», и белая Посольская лестница с золочеными светильниками и капителями черных колонн, и бесконечные ярко-алые залы с огромными картинами.

Следующая неделя была самой замечательной школьной неделей в ее жизни. После одного или двух уроков Лида бросала дома портфель и уезжала в город бродить по музеям. Зоологический она и так неплохо знала. Эрмитаж был выхожен вдоль и поперек. А совсем рядом с маминой работой обнаружился еще один музей, за вход в который платить не надо было вовсе. За огромными дверьми с улицы был виден вестибюль с широкой дворцовой лестницей, а у лестницы – двое невообразимых чудовищ в полтора человеческих роста каждое. Из чудовищ торчали рога и бивни, их спины покрывали тигровые шкуры. Лида не могла пройти мимо. И впервые в жизни оказалась в Кунсткамере.

Это оказалось в тысячу раз лучше Эрмитажа. Здесь как будто кто-то нарочно собрал персонажей всех сказок на свете. Здесь были самураи, индейцы Северной и Южной Америк, африканские вожди в плащах из алых перьев, японские принцессы в кимоно, китайские резные шары – один в другом, все вместе – в пагоде из слоновой кости. Здесь были вышивки из надкрыльев майских жуков, яванский театр теней, японские расписные ширмы. У самых интересных витрин она останавливалась и дожидалась экскурсии. Все экскурсоводы рассказывали разное, так что слушать можно было бесконечно.

Дома о своих приключениях она ничего не рассказывала.

Через неделю грипп закончился, но после уроков Лида все так же ехала на Стрелку Васильевского острова. Сдавала портфель и пальто в гардероб и бродила по залам до пяти вечера, а без четверти шесть уже была дома.

Однажды ей удалось «прицепиться» к экскурсии, которая шла на самый верх, в башню Ломоносова. Там были его приборы, смальтовые мозаики, письма и книги, множество глобусов. Еще одна лестница поднималась на этаж выше, к обсерватории.

– Ну что, хочешь посмотреть, что там? – спросила ее смотрительница, когда группа уходила. – Я тебя часто вижу в музее. Приходи завтра к десяти. Я договорюсь, нас пустят. Покажу тебе его двойной глобус. Сможешь?

На следующий день Лида вовсе не пошла в школу.

Глобус был огромный. В нем можно было выпрямиться во весь рост. Снаружи на нем были выпуклые, как барельефы, континенты и моря Земли, а внутри – сфера звездного неба. Из созвездий она знала только Большую Медведицу и Кассиопею, зато их нашла мгновенно, вызвав умиление у обеих смотрительниц – и у той, что была в зале с глобусом, и у знакомой, которая ее привела наверх. За это ее отвели в зал, который только готовился к открытию: экспозиция первобытного мира. «Борьба за огонь» к тому времени была зачитана Лидой до дыр, она ходила от витрины к витрине, буквально онемев от счастья.

Вечером, делая вид, что готовит уроки, она долго думала, как скрыть сегодняшний прогул. И в конце концов написала «взрослым» почерком записку от мамы, что та возила ребенка на редкую экскурсию, все с ее ведома и под контролем. Записка была принята без вопросов. Дома тем более никто ничего не заподозрил.

В пятницу она, как обычно, вернулась домой к пяти часам. Свет в квартире уже горел – видимо, мама пришла с работы пораньше. Лида поднялась и позвонила.

Лицо у мамы было красным, как будто сгорело на солнце. Она схватила Лиду за куртку, втащила в квартиру и захлопнула дверь.

– Я сегодня была на родительском собрании, – сказала она очень холодным тоном. – И меня там спросили, как тебе понравилась экскурсия.

Лида стояла ни жива ни мертва. Про родительское собрание она совершенно забыла.

– Ну? – сказала мать. – Что это все значит? Что это значит, я тебя спрашиваю? Где ты ходишь вместо школы? Где ты была весь день?

– В Кунсткамере, – пробормотала Лида и пошатнулась, потому что ухо ожгло болью: мать с криком «Не ври!» залепила ей затрещину. Лида схватилась за ухо, изумленно уставясь на мать. За что? За правду? Тогда зачем было спрашивать? Ухо и скула горели, как будто к ним приложили раскаленный шар, и еще один такой шар, только гораздо больше, наливался у нее прямо посреди груди, и от этого было так горячо, что у Лиды потемнело в глазах. Мать что-то еще кричала про неблагодарного ребенка, из-за которого ее так унизили, отчитали на родительском собрании – ее! отчитали! при всех! – а она даже не знала, что сказать, потому что думала, что если ребенок утром уходит, а вечером возвращается, то день он провел в школе, а не черт знает где! Что у нее, оказывается, дочь – прогульщица и врунья, и как она только могла сделать такое с собственной матерью!

В глазах было темно, в ушах звенело. Раскаленный шар понемногу остывал и превращался в каменный. Перед глазами прояснилось – обои из темно-бордовых снова стали бежевыми, на них даже появился знакомый узор в виде розочек, – и Лида медленно, негнущимися пальцами, нащупала молнию на куртке, вставила кончик в язычок и аккуратно потянула, снизу вверх, застегивая куртку до самого горла. Мать кричала, Лида смотрела в розочки на обоях и повторяла про себя: «Передо мной табуретка. Передо мной табуретка. Передо мной табуретка».

Аше Гарридо
Крошка Фри

– Не то животное назвали «кошачьими»! – с пафосом первооткрывателя выпалил Сайс.

– Хм?

– Кошачья миска, кошачий домик, кошачий сортир. И кошачий хозяин, причем «хозяин» здесь является эвфемизмом, или как это называется, когда говорят «ну да, конечно», имея в виду «нет, ни за что».

– Ирония? – предположил Кимер. – Скорее сарказм, но нет, есть специальное название, наверняка. У языковедов на все найдется какое-нибудь название, которое не с первого раза выговоришь и не с десятого поймешь. У меня была девушка, она училась на лингвиста, я знаю.

Кимер молча – только головой качнул из стороны в сторону, – поставил на пол переноску. Сайс продолжал тарахтеть.

– Так что настоящие кошачьи – это мы, люди.

– Чего разволновался так? – спросил Кимер.

Сайс засмеялся.

– Ну, ты даешь. Я не волнуюсь, у меня работа ума. Надо же как-то объяснить себе, почему в ближайшее время поперек всех планов я буду возиться с этими…

Из переноски раздавался протестующий писк – может быть, в недалеком будущем ему и суждено стать мяуканьем, но в данный момент это был всего лишь писк трех крошечных розовых глоток.

– Привез клетку?

– Ага, – Сайс махнул рукой в сторону комнаты. – И миски, и корм, и лоток, и какой-то специальный песок в него. Все помыл, высушил, засыпал.

– Герой.

– Подожди, не выгружай! – Сайс замахал рукой, останавливая Кимера, собравшегося открывать переноску.

– А что?

– Надо взвесить. Сначала все вместе, потом переноску отдельно.

Получилось полкило, примерно поровну распределенное на три головы: черную пушистую, полосатую гладкую и круглоглазую трехцветку.

– Трехцветные всегда кошки, – авторитетно заявил Сайс.

– Да какая разница?

– В объявлениях всегда пишут, котик или кошечка, потому что люди хотят знать, когда берут. Я прочитал на одном форуме советы по пристройству котят.

– Что еще ты читал?

– Буквально все. Давай сейчас их мыть, потом сушить, потом в клетку и кормить. Завтра выходной – отвезем к ветеринару.

– Зачем я это сделал…

– Ну, не пропадать же им там, в цеху.

* * *

В цеху, где Кимер работал менеджером, котята именно что пропадали. Их мамка однажды просто не вернулась – может, попала под машину на территории или встретилась со стаей. Рабочие пытались подкармливать малышню молоком и килькой, но, к счастью, не преуспели. Вернувшись вечером в пятницу с производства, Кимер, по своему обыкновению, молча поужинал и молча сел рубиться в очередную стрелялку. Сайс его обычно почти не замечал, еще в начале совместного съема «двушки» уяснив, что соседа главное не дергать за голову попусту, тогда в квартире будет мир и порядок. Вот если Кимер после ужина остается пить чай в кухне, а не уходит с кружкой в свою комнату, то это, с его точки зрения, прямое и недвусмысленное приглашение пообщаться. В противном случае надо искать себе общение самостоятельно. Впрочем, проблем с этим у Сайса тогда еще не было.

И вот вдруг, когда Сайс курил вторую сигарету за вечер, одновременно договариваясь по телефону о встрече с полудюжиной приятелей и знакомых, сосед открыл дверь и высунул голову на балкон.

– Есть разговор.

Сайс чуть не уронил сигарету и телефон.

– Понял тебя, сейчас приду на кухню. Эй, Куки, я перезвоню. Скажи Тайке, что я, как только освобожусь… Да, со всеми созвонюсь… Договоримся, что-нибудь придумаем, да.

Неожиданно проявивший инициативу сосед сидел за дальним краем стола. Сайс вошел и плюхнулся на ближний стул.

– Так что?

Тема разговора оказалась еще более неожиданной. Кимер рассказал про котят, неотрывно глядя в пол, как будто не он это говорит, а оно само говорится, а он, конечно, всерьез все это не может принимать: где он, двадцатитрехлетний суровый мужик, и где котята – тема умильных постиков и мимимишных фоточек. Как будто он не знал Сайса! Хотя, может быть, и в самом деле не знал. Это Сайс, неугомонный, всем на свете походя интересующийся и обо всем тайно или явно любопытствующий, составил уже целый свод наблюдений и примет. А Кимер, может, и не замечал его толком: так, мельтешит что-то по периметру поля зрения, но не лезет поперек и в друзья не набивается – ну, и спасибо на том. Фрилансер, чего еще ждать?

Так что, скорее всего, Кимер был удивлен результатом: он еще только вступление произнес, осторожно готовясь подойти к главному…

– Конечно, тащи их сюда! – выпалил Сайс, не дожидаясь вопроса. – Они там того…

– А хозяйка?

– Мы раздадим их через пару-тройку недель, до третьего числа успеем – она даже не узнает.

Кимер подумал и согласился.

– Ну ладно, в понедельник привезу.

– Да ты что, они до понедельника ноги протянут. Или кильки нажрутся и на понос изойдут, или выползут под ворота мамку искать – а там, если собаки… Да там же крысы наверняка. Пока там производство, может, не совались, а теперь-то!

– Ладно, – согласился Кимер. – Поеду завтра. Сторож там есть, откроет мне.

– Ну, ты давай тогда за переноской, – сразу распределил задачи Сайс. – А я пошарю по форумам, может, что полезного узнаю. У нас была кошка с котятами в деревне, но это было… В общем, давно было.

– За переноской, значит.

– Да, выйдешь из двора, там направо, через подземный переход по диагонали и прямо до угла – там зоомагазин.

– Точно, видел. А ты чего командуешь?

– Я не командую, – мягко сказал Сайс. – Я координирую наши действия, чтобы тебе рано утром в выходной не надо было метаться искать работающий магазин. Как ты котят повезешь? За пазухой, что ли? И вот что… Крысы не дадут мне спать всю ночь. Может, если ты до магазина, так и сразу туда?

– Куда? – настороженно замер Кимер. – Туда?

– Ага. Что время терять? Пока ты на производство и обратно, я найду, у кого одолжить клетку, и всякого другого добуду.

– Клетку?

– Ну, не по квартире же им шастать, пока глистов выведем и на лишай проверим!

– Лишай?

– Да.

Кимер помолчал.

– Ладно. А у кого ты одолжишь клетку?

– Я же говорю, по форумам пошарю. Я знаю, где искать. У меня была девушка – она увлекалась спасением и пристройством, вот я и знаю. Да, точно, еще ей позвоню. Она, конечно, наорет, но котикам в помощи не откажет.

Кимер молча встал и пошел собираться. Уже выходя из своей комнаты, он увидел мелькнувшую за входной дверью спину Сайса и услышал его удаляющийся возбужденный голос: он отменял встречи и спрашивал, куда подъехать за клеткой. Казалось, он ведет несколько диалогов одновременно, и обрывки их переплетались между собой и перепутывались с эхом, гремевшим в подъезде, пока он скакал по лестнице с четвертого этажа на первый. Потом хлопнула дверь и наступила тишина.

Кимер пожал плечами, повернул ключ в замке и шагнул в открывшуюся дверь лифта.

* * *

– Хвосты еще треугольные…

Сайс, растрепанный, в мокрых трениках, с руками, тоненько исцарапанными по локоть, с умилением наблюдал, как малыши питаются. Тщательно вымытые и высушенные феном, они теперь урчали и завывали, влезши в миски с ногами, распластавшись над кормом, буквально телом загораживая его от соседей. Треугольные хвосты дрожали от напряжения.

– Меньше ладони, а рычат, как звери… – согласился Кимер, абсолютно сухой и аккуратный, как будто и не принимал участия в предыдущих событиях.

Сайс осторожно покосился на соседа: оказалось, что в присутствии котят его можно с некоторой натяжкой назвать общительным.

– А как им рычать? Как люди, что ли?

– Ну, как-нибудь… по-детски.

– То как зверь она завоет, – продекламировал Сайс и добавил, сдвинув ударение: – То зарычит, как дитя.

– Смешно, – с тихим сарказмом заметил Кимер.

– Ну, если ты такой креативный, придумай, как нам назвать эти полкило котятины. Если вешать фотографии на пристройство, то лучше с именами, так быстрее разбирают. Персонализация такая, как бы личные отношения. Всякие пусики и мусики – на каждом шагу. Что бы придумать такое умилительное, но не банальное?

– Васька и Мурка не подойдут?

– Винтажненько, – с уважением кивнул Сайс. – Ностальгичненько. Но публика не оценит. Ладно, я уже придумал. Все, зашибись, отличные имена. Смотри, этот черный мохнатый – он будет Карл Маркс. А серый – Фридрих Энгельс, потому что у него борода гладкая.

– Борода?

– У Энгельса.

– А девочка?

– Ну, она будет Клара Цеткин и Роза Люксембург.

– Обе сразу?

– А что, ей подходит. Во-первых, Клара Цеткин и Роза Люксембург это как Карл Маркс и Фридрих Энгельс, неразлучная пара. Мы же не виноваты, что из трех котят только одна девочка. Придется ей за двоих отдуваться.

– А во-вторых?

– Во-вторых, она трехцветная, так что по масти и принесению счастья может сойти за двух кошек сразу.

– Ладно, – согласился Кимер. – Если так, то да. А откуда ты знаешь, что девочка только одна?

– Я же тебе показывал! – возмутился Сайс.

– Я не приглядывался, – отрезал Кимер.

– Тогда положись на мнение эксперта. Когда у меня была девушка, которая…

– Убедил. А к ветеринару когда их повезем?

– Утром.

– Не раньше полудня, – веско сказал Кимер, кивнув в сторону настенных часов, показывающих половину второго ночи.

– Убедил, – развел руками Сайс.

* * *

У ветеринара обнаружились три факта: во-первых, котята на удивление здоровы, кроме глистогонного пока не нуждаются ни в чем, а позже им положены прививки по возрасту; во-вторых, им около месяца; в-третьих, Фридрих Энгельс тоже девочка.

– Упс, – беззлобно прокомментировал Кимер.

Сайсу было абсолютно нечего возразить, и он приуныл. Впрочем, ненадолго:

– Зато через пару недель можно будет их пристраивать.

– Это да. Кто будет Розой, а кто Кларой?

– Все остаются на своих местах. Уже назвали Фридрихом.

– Может, тогда Фрида?

– Исключено! – когда ему было надо, Сайс тоже умел звучать внушительно и категорично.

* * *

Через пару недель, в двадцатых числах мая, Сайс, как договорились, раскидал по форумам объявления, снабдив их картинками. Сам нащелкал крошечной мыльницей, ползая и перекатываясь по полу вокруг котят. С точки зрения фотографического искусства картинки были так себе, но котята на них выглядели совершенно умилительно. Кимер тоже внес свой вклад в обеспечение их будущности. Почитав форумы котовладельцев, он составил подробную инструкцию, включив в нее технику безопасности и рекомендации по питанию, сроки и списки прививок и телефоны лучших ветеринарных клиник города. Распечатанные в трех экземплярах и аккуратно подшитые в пластиковые папки, они должны были стать приданым вместе с любимыми мисками и игрушками. Кимер вручил их Сайсу и уехал на производство.

Ровно через полчаса раздался первый звонок. Затем, почти без перерывов, еще два. Довольный Сайс отправил сообщение Кимеру и начал ждать.

За Карлом Марксом приехала ухоженная аккуратная женщина средних лет с дочерью-подростком, тощей, нескладной и настроенной очень скептически, но именно дочь крепко ухватилась за переноску с котенком и настояла, что будет нести его сама.

За Кларой Цеткин и Розой Люксембург – молодая женщина, белокожая и черноволосая, удивительно застенчивая, но ласковая, как теплое молоко.

Сайс был уверен, что оба котенка попали в надежные руки, и отдавал их с легким сердцем, вручая вдобавок миску, игрушку и инструкцию.

Будущий хозяин девицы Фридрих опоздал на пятнадцать минут. Казалось бы, мелочь по столичным меркам, да и Сайс никуда не спешил, ждал его прихода дома, в тепле и уюте, сидя за компьютером и потихоньку работая работу, прерываясь, чтобы позвонить приятелям и сообщить о своем скором – буквально с минуты на минуту! – освобождении от обязанностей кошачьей няни. За эти пятнадцать минут Сайс успел много сделать по работе и много раз прерываться, это был его обычный стиль и в работе, и в жизни, ему так было удобно. За эти пятнадцать минут девица Фридрих успела заскучать, впервые в жизни оказавшись без брата и сестры, и расплакаться. По крайней мере, Сайс опознал ее неумелое мяуканье как горький плач. Он подвинул к ней ногу, и девица Фридрих вскарабкалась по джинсам и свернулась в клубок на его коленях. Сайс вздохнул и накрыл ее ладонью – только кончик хвоста и одна кругленькая лапа остались снаружи. Фридрих затарахтела так громко, как ни разу до этого.

Кимер и Сайс возились с котятами, сколько нужно котятам, но не брали на руки без практической необходимости. И так хватало чем заняться: вынуть из клетки, посадить в клетку, почистить уши и глаза, вытереть попу, повторить три раза. Котята прекрасно обходились обществом друг друга, играли, дрались, грелись, сбившись в кучу, и мурлыкали друг другу. Сейчас маленькая кошка Фридрих впервые в жизни спала на руках у человека, и ее тонкие коготки впивались и отпускали, и снова впивались в его кожу сквозь джинсы в неторопливом ритме «молочного шага».

Когда наконец раздался звонок, Сайс пошел открывать дверь, левой рукой осторожно прижимая Крошку Фри к животу – он решил, что так мягче и, наверное, теплее, чем к груди.

– Здравствуйте. Извините. Я передумал. Оставлю себе. Извините. Очень неудобно получается. Я могу компенсировать вам проезд. Вы автобусом?

– Я на машине.

– Ну, бензин.

– Спасибо, не надо.

– Ну, может быть, чаю?

– Нет, спасибо. Обойдусь. Кто ж так делает?

– Вы даже без переноски… – вдруг заметил Сайс.

– В машине, – пожал плечами несостоявшийся владелец Крошки Фри, и Сайс сразу понял: врет.

Боже, как хорошо-то, подумал он, закрывая дверь, совсем ненадежный человек, и неприятный к тому же. Крошка Фри потерлась щекой о его ладонь, и он понял, что она вполне разделяет его мнение. Теперь он испугался задним числом и так же мгновенно испытал острое чувство облегчения и благодарности. Пронесло, всех их пронесло – Крошку Фри от какой-то жуткой и темной судьбы, его самого – от непоправимой ошибки и от того, что в его жизни не случилось бы этого теплого тарахтящего комка, по-хозяйски ласково когтящего его живот.

Ничего особенного не случилось, но Сайс чувствовал себя так, как будто заново родился. Он быстро удалил все объявления из сети, а тем, кто еще звонил в тот день, радостно сообщал, что все котята пристроены и больше нет и не предвидится.

Вечером приехал Кимер. Его лицо было немного более мрачным, чем обычно. Он молча сел ужинать, и Сайс не решился сказать ему, что в квартире, которую они снимают пополам, на равных и «без детей и животных», теперь его, Сайса, произволом на постоянной основе проживает кошачий ребенок. В конце концов, подумал он, найду себе другое жилье… или другого соседа.

Кимер, конечно, сосед очень удобный и даже, как выяснилось, отличный человек, но если выбирать между ним и Крошкой Фри… Тогда не стоит тянуть, решил Сайс ровно в тот момент, когда Кимер, взяв кружку с чаем, направился в свою комнату.

– Э… – протянул Сайс в его удаляющуюся спину.

– Хм? – остановился Кимер, не оборачиваясь.

– Тут это. Сейчас.

Сайс метнулся в комнату и вернулся, держа в сложенных лодочкой ладонях Крошку Фри. Она щурилась и зевала, вытягивая кругленькие лапки, и чувствовала себя вполне уверенно и надежно в полутора метрах над полом в этих руках.

– Вот, – сказал Сайс и увидел, как расцветает лицо Кимера.

– Я думал, ты всех отдал. А я даже попрощаться с ними не успел. Я же не думал, что их сразу в первый день всех заберут, везде же пишут, как трудно пристроить «подобранцев», да еще в кризис и перед отпусками…

– Я тоже не думал.

– Это из-за твоих фотографий.

– Я ее не отдал.

– А что не сказал?

– А что ты не спрашивал?

– А почему не отдал?

Сайс замялся.

– Просто. Не отдал и все. Она моя.

– Ничего себе заявление. Это я ее принес.

– Надо было сразу себе брать.

– Я не догадался.

– Ну, вот и все.

– А теперь догадался. По справедливости…

– Ладно, пока живем тут, она наша, а там посмотрим, – подвел черту Сайс, потому что некоторые вещи действительно решаются только сами собой и течением времени, больше ничем.

– Ладно, – согласился Кимер. Видимо, он понимал так же.

– А хозяйка? – спросил Сайс, осторожно прощупывая почву.

– Ты ее уговоришь, – отмахнулся Кимер. – А если нет, найдем другое место. Квартир в городе полно.

Сайс так и сел на стул от его внезапной лихости.

Кимер поставил кружку на стол и присел на корточки. Сайс вздохнул и передал Крошку Фри в подставленные ладони. Она зевнула и принялась вылизывать бок.

– Наверное, мы кошачьи, – задумчиво сказал Сайс. – Мы – кошачьи люди.

Так оно и было. Два года спустя Кимер стал встречаться с одной девушкой по имени Маша, а через несколько дней обнаружил, что у нее живет трехцветная Мурка, вылитая Клара Цеткин и Роза Люксембург. Через месяц он переехал к ним жить, а еще через год они с Машей поженились.

Сайс устроился на другую работу и стал часто ездить в командировки. Крошка Фри, выросшая к тому времени в полную чувства собственного достоинства Фриду, лоснящуюся, полосатую, с отчетливо прописанной буквой «М» на лбу, не оставалась без присмотра. В первый раз ее приютило на время семейство Кимер. Но Фрида с сестрой не ужились, поэтому Сайс стал приглашать к ней кошачью няню. Когда няня появилась в первый раз, он сразу ее узнал. Это она тогда приезжала с мамой за Карлом Марксом, ныне Василием – он весил восемь кило и не помещался в кресле.

Ее тоже звали Фридой, в честь мексиканской художницы. Она была наполовину мексиканкой и терпеть не могла живопись, зато сочиняла стихи и варила фантастический борщ, занималась айкидо и спортивной стрельбой. Через пять лет Сайс наконец решился сделать ей предложение. Она сразу согласилась, даже зная, что его командировки опасны и он запросто может однажды не вернуться. Впрочем, они жили счастливо и не умерли до сих пор. Видимо, не только трехцветные кошки приносят счастье, но и полосатые, и даже черные пушистые коты.